Человеческие отношения как бесконечная хроника обвинений и оправданий. Поверить в искренность и честность чьих-то помыслов и поступков - значит отрицать каждодневный опыт здесь-бытия. Предположить подлость и скрытую, дурно пахнущую, жестокую игру - значит пойти по пути наименьшего сопротивления.
За углом Большой Никитской поджидал ветер. Полоснул по правой щеке, скрылся в противоположном переулке...
В Москве совершался болезненный переход к осени, уже тревожил ноздри чуть слышный запах тления. Горожане штурмовали железнодорожные кассы. Ялта, Алушта, Симеиз, Коктебель, Феодосия. Всего лишь в сутках пути ждало упругое беспредельное море, строгие киммерийские зубцы, седловины, гряды, мысы - древние выплески ландшафта. И разве могли остановить счастливцев-отпускников горящие артиллерийские склады под Мелитополем, сенсационные задержки поездов, переполненный симферопольский вокзал. В этой действительности, где взрывы, падающие самолёты, сонмы гибнущих в катастрофах уже стали обыденностью, мы пьём их вместе с утренним кофе и уже не так часто прижимаем в ужасе ладонь ко рту...
Восемью месяцами лихорадки вымученное знание того, что тоска отрастила себе зубы с кровостоком, а у сомнений есть жвалы; первые впиваются, вторые только меланхолично перетирают. Совершенно разучилась без тебя жить.
И только твой свет означает наступление моего дня, только с твоей тьмой опускается моя ночь. И вопреки всем законам морфологии, ты - моё личное местоимение первого лица, единственного числа.
Растворяться не больно, больно заново лепить себя из атомов.
Возможно, отшельничество/одиночество - единственный разумный путь для каждого. Будь то одиночество монаха, лесника или даже заключённого. Если любой из нас узник своей железной башни, стало быть, все попытки взаимопроникновения - лишь удары изнутри головой о неподатливый металл.
Могу ли я считать себя в твоей индивидуальной тюрьме хотя бы посетительницей...
Из общей каждодневной данности вылупились в свою действительность, где плывём по полю как по морю, рассекая и загребая руками воздух и колоски разнотравья. По ночам завязываясь в узлы и складываясь пополам в позе зародыша на самом пике, тело начинает пускать ростки в другое тело.
Я не умею умирать по-книжному от тоски/сердечной боли, только от физиологической с жизнью несовместимости - потери крови, лейкемии, СПИДа или чего там ещё. Неважно, что всё, что суджено было найти и потерять, найдено и потеряно. Бессердечный организм продолжает рождать вдохи и выдохи. А душа, вопреки расхожему мнению, есть не у всех, и ничего, живут...
На моём будничном пути лежит церковь в московских шатрах. Ночью она будто левитирует, преломляя фонарный свет. В утренней сутолочной муке тебя вдруг омывают голоса певчих. Выбеленное опровержение суеты. Какой-нибудь проходящий танцующей походкой в бесформенных джинсах вдруг остановится и перекрестится трижды на ограду.
Мысль, видимо, не новая, но пришла ко мне вчера новорожденным откровением. Все светлые человеческие чувства - любовь, верность, дружба и пр. - ИСТИННЫ только пока воплощаются в достойных движениях и поступках. В обратном случае утрачивается и опровергается самоё суть этих чувств. Перемахивается та незаметная грань, за которой любовь переходит в эгоизм, преданность в чувство собственности, привязанность в паранойю, etc. Я уж не говорю о том, что как бы тесно не прилегали к твоей шее холодные, как змеиное тело, кольца судьбы - живи вертикально, без недомолвок с совестью, иначе ставишь под сомнение ценность и себя самого и своих чувств.