Сейчас в обязательном порядке вводят в школах с 3-5 классов обязательный предмет(по примеру ЕС) СЕКСУАЛЬНОГО ПРОСВЕЩЕНИЯ: НАШИ просветители уже и по телевизору с помощью огурца или банана показывают детям что к чему.
Такое "просвещение" кроме вреда, никакой пользы не приносит. А вот половое воспитание необходимо, ибо его отсутствие ведет в ранним половым болезням, ранним абортам или родам (что одинаково вредно), сломанным судьбам и бесплодию, в конце концов. дети должны понимать, каковы последствия раннего секса для их здоровья и умственного развития, в целом.
У мальчиков нередко ломается психика и снижается интерес к интеллектуальному развитию, одновременно останавливается или тормозится развитие физическое.
У девочек полная защита внутренних органов репродукции наступает только к 22 годам, до этого времени, (идеальный вариант, которому следовали англичане до 60-х гг. 20 века)должна сохраняться природная физическая защита женского организма, которой так дорожили во все века потому что это гарантия женского здоровья и здорового потомства в дальнейшей взрослой жизни.
На современных уроках сексуального просвещения детей призывают начинать эти "игры" как можно раньше и во всех вариантах - каких, объясняют на куклах и игрушках. Так не будем же хоть мы сходить с ума. Всему своё время.
ДЕТСКИЙ ДОМ
повесть
глава 1. ... Две копейки дайте!
Был конец лета, на редкость жаркого, изнуряющего.
Оставался ещё маленький хвостик отпуска. Ехать куда-то на несколько дней бессмысленно. И я, запечатанная в раскалённых стенах по-летнему суматошного города, была счастливо предоставлена самой себе.
Вот брела по незнакомой мне улице на окраине рабочего квартала - и вдруг кто-то дергает сзади за рукав.
- Тётенька, две копейки дайте, а? Чтоб позвонить.
Девочке было на вид лет семь.
Я пошарила в кармане.
- Вот гривеннник, им тоже можно...
Девочка взяла монетку и, тут же забыв обо мне, отошла прочь. Их было трое - маленьких попрошаек, кучно стоявших поодаль. Ссыпав в горсть собранные монетки, они их громко пересчитывали. Одеты все одинаково - вельветовые платья в горох, кеды на босу ногу. Коротко стрижены, одна в платке...
Ночью бессонница.
Наутро в телефонной книге стала искать адреса детских заведений - что-то типа исправительных колоний для малолетних нарушителей.
Я и подумать не могла, что в нашем городе есть детские дома! И что вообще они где-то есть...
Когда-то в детстве я видела детдомовских детей, но это были настоящие сироты. Их родители погибли на войне. Детдомовцев водили по выходным в кино, а мы, уличная компания домашних, бежали за ними вслед и кричали:
Открывайте ворота,
Едет пан сирота!
Дети бывают удивительно жестоки в своей очаровательной непосредственности.
Но эти откуда?
Конечно, никаких адресов в справочнике я не нашла. Поехала на то самое место, где вчера встретила безнадзорных малышек, бродила-бродила и, наконец, набрела на унылую кирпичную коробку в пять этажей с огромной пугающей вывеской "Детский дом". Застучало в висках. Откуда?!
Прямо на ступеньках столкнулась нос к носу со вчерашними девчушками.
- Жаловаться идёшь, тётька-мотька? - прыгая на одной ножке, выкрикивала девочка.
Остальные смеялись.
Доброжелательно выслушав мой сбивчивый рассказ, директриса вдруг сказала:
- А не пойти ли вам на отряд?
Я, лишившись дара речи от неожиданности, радостно затрясла головой.
- Пойдёте на первый. Это старшие. У них как раз уходит воспитатель. С документами не спешите, пока готовьте детей к школе, - сказала она и тут же занялась своими делами, давая понять, что аудиенция закончена. Уже шелестит пачками накладных.
- Так познакомьте же меня с детьми! - взмолилась я, совершенно потрясённая столь стремительным развитием событий.
- Пойдёмте, - пожав плечами, сказала она со странной улыбкой на ярко-карминных губах.
В отрядной никого не оказалось. Пустая комнатёнка на пятом этаже. Мебели никакой, если не считать нескольких колченогих стульев в углу, нахально выпятивших распотрошённые внутренности.
Да, весёленькое начало...
Мы поднялись на третий этаж, где были спальни детей. Обитательницы комнаты лежат в одежде и обуви на свежих покрывалах. На кедах глина. Обсыхая, она щедро валится на постель.
- Опять наляпали? Сейчас же снять! - выкрикнула Людмила Семеновна, указывая перстом на стенку. Картинки из журналов - синеглазый Делон, знойный Боярский...
Она уже совсем не та, что была недавно в кабинете. Куда девалась её представительность, радушная улыбка!
В полном смятении и страхе я пыпалила:
- Добрый день, девочки. Я буду вашей воспитательницей. Меня зовут Ольга Николаевна...
Не успела я произнести эту запоздалую дань вежливости, как одна из девочек коротко и категорично сказала:
- Пошла вон.
Я вздрогнула.
Бегом, бегом отсюда, из этого вертепа! Пока живьём не слопали.
- Это не вам, - сказала девочка, обратив ко мне своё безразличное лицо.
Скользнув взглядом в мою сторону, Людмила Семёновна неуклюже засуетилась и поспешила на выход.
- Вы уж тут сами. Ещё две комнаты на втором этаже. Трудные дети, трудные... - скороговоркой произнесла она над моим ухом и исчезла за дверью.
Теперь я почувствовала себя увереннее. Девочки молчали, молчала и я. Присев на край тумбочки, украдкой разглядываю своих будущих воспитанниц. Мои воспитанницы, однако, не проявляли ко мне ни малейшего интереса. Молчание становилось угнетающим, и я, набрав в грудь побольше воздуха, вознамерилась уже произнести лихой экспромт на педагогическую тему, лишь бы не молчать, как та, что лежала на постели, счастливо предотвратила это позорное действо, решительно развернувшись ко мне лицом.
Я замерла с открытым ртом. Положение моё становилось просто катастрофическим, и это было совершенно ясно. Да, я потерпела полное фиаско. Моя педагогическая карьера стремительно завершалась, так и не успев начаться.
Тяжело отлепившись от кровати, девочка села и молча смотрела на меня. Я подошла к ней и хотела погладить её по растрёпанным волосам.
- Не протягивай руки, - дернувшись от меня, резким, неприятным голосом сказала она.
- А то протянешь ноги, - подала наконец голос вторая обитательница спальни.
Снова зависла томительная пауза.
Я понимала, что просто так встать и ретироваться невозможно ни по каким причинам. За нами - Москва...
Я снова села и продолжала сидеть и тоже смотреть на неё - прямым, тяжёлым взгядом. Я знала, это всегда неприятно тому, на кого вот так противно смотришь. И она сдалась.
- Так ты кто? Ольга Николаевна говоришь? А если Оля? Так можно? Садись, что стоишь. Больше всё равно не вырастешь. Сколько лет-то? Я сначала думала, что к нам новенькую привели. А это воспиталка. Гы...
Последние слова были обращены к её товарке. Та тоже засмеялась.
В её тоне, во всей её позе, небрежной и нахальной, было только одно - желание оскорбить.
Но - поздно! Я уже достаточно овладела собой.
Смущение оттого, что в моём присутствии оскорбили, обидели грубым окриком ребенка, а потом ещё поставили в неловкое положение перед незнакомым человеком взрослого - директрису, уже, слава богу, прошло. Готовясь дать отпор нахалкам и едва сдерживая нервное возбуждение, я всё же успела периферийным сознанием обмозговать одну вполне разумную мысль: передо мной дети, несчастные дети, и они совсем не виноваты в том, что - такие.
Подействовало.
Мгновенно усмирив гордыню ( явилась - не запылилась....), я почувствовала прилив успокоения, и, как и положено мудрому педагогу, не стала спорить и примирительно сказала:
- Если нравится - Олей, то пожалуйста.
Теперь их ход. Я - отдыхаю.
- А нашу воспиталку зовут Валей.
Похоже, моя оппонентка опрвдывается. Или мне волшебные нотки в её милом голоске просто пригрезились?
Стараясь смотреть на них как можно дружелюбнее, ищу и не нахожу ну ровным счётом ничего, что хоть как-то располагало бы к сочувствию. Ленивые, сытые лица, чёлки, из-под которых не видно глаз...
Разглядываю комнату. На стульях бельё и чумазые куртки - всё в одной куче. На подоконнике тарелка с остатками засохшей каши. На полу кастрюля с кефиром. Проследив мой взгляд, девочка вполне уже добродушно спросила:
- Кефирчику хочешь?
- Третьего дня кастрюлю приворотили, никак вот не выпьем, - пояснила вторая.
...Пробыла я у них долго. Пока не позвали на обед. Слово за слово, завязался рзговор. Одну звали Лиля, вторую - Кира.
Потом Кира станет моей правой рукой - командиром отряда.
Глава 8. Бить при свидетелях? Я на минуточку...
Бывшие - полновластные правители детского дома. И все молчаливо принимали этот негласный правопорядок. Расстановка акцентов такая: педагогами заправляла директриса Людмила Семёновна, а в среде воспитанников верховодили бывшие воспитанники. Остальная масса детей, равно как и воспитатели, особенно новенькие, никакой заметной роли в жизни "дэдэ" не играла. А если вдруг кто начинал выламываться, незамедлительно следовал укорот. Так что бывшие - высшая каста, со всеми вытекающими...
В иерархии местных ценностей вслед за высшей кастой шли те, кому выпускаться уже в этом году, и так далее. Особняком стояла группа воспитанников, которые уже побывали в местах заключения, в детприемниках, в спецшколах для "особо одаренных" малолетних преступников и колониях. Несколько особняком от всех стояли те, кто прошел курс "лечения" в психушках. Однако бывшими назывались не все выпускники, а лишь непристроенные, "бесхозные". Это были очень агрессивные озлобыши лет 15-17, семью в таком возрасте заводить ещё рано, но и сидеть на шее у родственников, если таковые имелись, вроде негоже.
Учиться дальше или работать никто из них не рвался. Нет, в ПТУ их, конечно, направляли, как и положено, но они оттуда смывались при первой же возможности. А бывшие воспитатели, соответственно, бегали по всей Москве и её окрестностям в поисках беглеца - таков порядок, ибо ответственность за неустроенность выпускника до 18 лет нес ответственность лично воспитатель детдома. Кроме того, привыкнув жить на всём готовом, выпускники не умели распределять свой небольшой бюджет так, чтобы денег хватало на месяц. Их, конечно, кормили, когда они приходили в "дэдэ" с необъявленным визитом, и даже одежду давали снова и снова - из бэ-у, хотя и в ПТУ им в питании не отказывали и тоже одежду давали, форменную, конечно.
За выпускниками закреплялась положенная жилплощадь, 12 кв. м родительской квартиры, откуда был изъят ребенок после лишения родительских прав, или же им давали место в ообщежитии, если у родителей квартиры уже по каким-то причинам не было или жить там невозможно. Но "стипухи" хватало на 2-3 дня, а пойти подработать на стороне, никому и в голову не приходило. Трудно приходилось, это понятно, ведь привыкли есть сытно и разнообразно, одежду получали каждый год новую, летом обязательные поездки на море или на отдых в хорошие пионерлагеря. Донашивать одежду за старшими "заподло", а ведь дома так многие дети жили.
Наш детский дом" был не из худших, к тому же, директриса обзавелась множеством богатых шефов, среди них Второй часовой завод. Вот они и одаривали сирот ко всем праздникам со всей щедростью человеческой души - вкусностями к праздникам, красивой и нарядной одеждой, и, конечно же, путевками не только в свои дома и базы отдыха на Черном море, но и в Артек, мечту каждого домашнего ребенка. После такой "житухи" тридцатимрублевая "стипуха" это только "на семечки".
Бывшие "на пропитание" приходили обычно к началу очередной кормежки, сидела напротив входа в столовую на диване и ждали, когда "шестёрка" стырит чью-либо порцию на вынос. Их, конечно, кормили после того, как поедят все детдомовцы, но не всегда оставались котлеты или колбаса, то, что выдавалось порционно, потому они и не упускали возможности заранее подкрепиться "скраденным". За одеждой приходили после отбоя в день выдачи новых вещей. Налетчики уносили новые куртки, сапоги, шапки, кроссовки, спортивные костюмы. Районная милиция знала об этом, как знала и то, где эти вещи продают, но особого рвения в борьбе с воровством из детского дома не проявляла, относясь к этому явлению, как к неизбежному стихийному бедствию. Но справедливости ради надо сказать, что наш участковый как раз был приятным исключением и не раз выручал воспитателей, которые несли личную материальную ответственность за пропавшие вещи.
Так было и с Олей Тонких. А дело было так. Прошла первая осенняя полоса краж - ведь в сентябре всем детям выдавали новые формы и осенние вещи. Только-только с одеждой кое-как разобрались, как новая пропажа - исчезла из отряда малогабаритная мебель. А это уже странно - без фургона её далеко не унесешь, значит, здесь где-то поблизости стульчики, тумбочки, полки и журнальные столики обретаются. Рядом с "дэдэ" жила только одна выпускница - Ольга Тонких, вожак женской команды бывших. Она и была правой рукой Вали, бывшей воспитательницы первого отряда, того самого, на котором я сейчас и работала, её роль заключалась в том, чтобы держать в страхе весь детдом. Хитрая и жестокая, она легко выкручивалась из самой отчаянной ситуации, а потом бескомпромиссно мстила тем, кто пытался её подставить. В детдоме она жила, как королева притона - еду её носили в постель, собирая с тарелок других детей самое вкусненькое, уборку и дежурную работу за неё тоже всегда делали "шестёрки". После окончания "дэдэ" ей дали комнатку за выездом в соседнем доме, и теперь вместо послушных "шестерок" к её услугам была ворчливая соседка, которая не только не прислуживала ей, но и всякий раз вызывала милицию, когда у Оли собирались дружки на поздние посиделки. Работа на АТС её не устраивала никак - корячиться за 90 рублей в месяц? Ищите дураков. (Это при том, что зарплата воспитателя детского дома 100 рублей.)
Когда надоел неуют скромного жилища, Оля привычно решила проблему - обустроить комнату за счет детдома. Она быстро организовала на это дело старых "шестёрок", которые ещё не забыли вкус Олиных кулаков, и проблема была решена за один вечер. Почти новенькая стильная мебель - застекленные книжные полки, четыре стула, журнальный столик и две тумбочки, одну она поставила в прихожей, - украсили её скромное жильё. Мебель эта попала в детдом из "Метрополя" после списания, всё в отличном состоянии. На Олю Тонких донесла вторая бывшая "оторва" - Фроська, по своей застарелой привычке фискалить и тем самым кое-что для себя выцыганить. А может, у них были какие-то старые счеты, не знаю, но Фроська сама пришла и выложила всё, что знала про эту кражу.
Одна загвоздка, как застать Олю дома? Она там бывала нечасто или приходила очень поздно. Соседка показала нам комнату, по общепринятой практике в московских коммуналках не было замков на дверях внутри квартиры. Да, всё детдомовское, т.е. метрополевское. Именно то, что мы ищем. Но трогать что-либо без Олиного присутствия ничего нельзя. Трое суток добровольцы караулили за полночь, несколько "ловцов" устроились у автобусной остановки, они и должны были подать условный сигнал, когда она выйдет из автобуса - три раза громко чихнуть. ( Расчет строился на том, что Оля Тонких меня в лицо не знала.) После чего пост номер два в ста метрах от дома должен был смачно сплюнуть. На третьем посту, у входа в дом, хлопала дверь и выключался свет в подъезде, и я, занимавшая пост номер четыре, на лестничной площадке, где Олина квартира, должна была изготовиться к захвату воришки. Выключенный свет в подъезде был сигналом для связных, которые наблюдали за происходящим из соседнего скверика, по этому знаку они должны были нестись в милицию за подмогой. Мне же следовало завести с Олей абстрактный разговор о неких жильцах, якобы проживавших ранее то ли в этой, то ли в соседней квартире, и так забалтывать Олю до тех пор, пока не прибудет наряд милиции с ордером на обыск. Вот такой, почти гениальный в своей простоте план поимки злостной расхитительницы казенного имущества мы с ребятнёй придумали накануне вечером, главное, не спугнуть воришку заранее.
Вначале действие развивалось точно по сценарию - и чихнули и сплюнули достаточно звучно. И хлопнули дверью тоже пристойно. Однако дал сбой третий пост: вместо того, чтобы, выключив свет в подъезде, спрятаться в другом конце коридора, они с оглушительным воплем "шухер!" стремительно умчались в ночную тишину. Возможно, им помстилось от страха, что Оля не одна. Она, естественно, насторожилась и, поднявшись на свой этаж, метнулась прочь, как только увидела меня, но лифт уже ушел вниз. Она нажала кнопку вызова и подойдя на всякий случай, к своей двери, уставилась на меня свирепым таким взором, разве что не шипит...
Ясное дело - в охапку я её не схвачу, разные весовые категории, даром что фамилия "Тонких", скорее она меня через плечо метнет, но бежать по лестнице вниз рискованно, я ведь могу её на лифте обогнать. Ну и засада на стрёме, это она уже поняла.
Мы стояли друг против друга и молчали, глупейшее положение! Я испытывала состояние наиотвратительнейшее - как всё-таки неприятно вести охоту на людей! Даже если это вор и преступник. Тут я вспомнила эпизод из моей интернатской жизни, я тогда училась в восьмом классе. Конечно, в те времена такого бардака в интернатах и детских домах не было, там часто учились дети, чьи родители по долгу службы подолгу уезжали в командировки или работали по сменам. Как-то у нас пропали новые лыжные костюмы из личных шкафчиков, и в тот же день одна девочка уехала самовольно из интерната домой. Сразу же подумали на неё - украла и повезла вещи домой. Тут же вслед воспитатель отправил троих поисковиков, надо было ехать за город на электричке. Отправили на розыски тех, кто хорошо учился, потому что ехать надо было рано утром, а возвращение только вечером, т.о., пропускались уроки и самоподготовка. Дело было зимой, в метель, и мы страшно замерзли, пока искали по посёлку, где эта улица, где этот дом. Девочки, однако, дома не оказалось, потом выяснилось, что она была не у мамы, а у бабушки, которая заболела, но нам было предписано обыскать дом на предмет краденых из интерната вещей. Мама девочки тут же открыла шкаф и сундук, и пока мы там ковырялись, поставила сушить нашу промокшую обувь и пошла на кухню печь кекс, чтобы мы с дороги подкрепились. Этот кекс меня добил. Ничего вкуснее, но и горше этой сладости, я никогда в жизни не ела; мы, конечно, ничего из пропавших вещей там не нашли, только зря день потеряли, но эти добрые, жалостливые глаза мамы, которой мы собирались причинить (и причиняли!) незаслуженное зло, я помню всю жизнь. Кто украл лыжные костюмы, так и осталось невыясненным. С обыском к бабушке никто уже не согласился ехать.
...Итак, мы с Олей стоим и смотрим друг на друга. Её лицо о злобное, и жалкое одновременно, обращено ко мне вопросом. И то, что творилось в её душе в этот момент, было мне не только недоступно, но и крайне нежелательно для понимания. В эти минуты я боялась её. Нет, не потому, что она могла ударить меня, оскорбить или ещё что-то сделать плохое, хотя по виду она на всё была способна. Нет, это был совсем другой страх. Мне было очень тяжело находиться в положении человека-охотника, который понимает, что происходит, но и понимает также, что и "дичь" тоже всё поняла. В самый критический момент, когда я уже готов была сломаться, с лязгом грохнул лифт, дверцы медленно раздвинулись и... Оля, рванувшись туда, оказалась прямиком в объятиях нашего участкового.
- Не спеши, красотка, - рокотал его спокойный густой басок, - Сначала зайдем к тебе в гости.
Оля рванулась назад, но крепкие руки участкового удерживали её надежно. А по лестнице, грохоча сапогами, уже поднимался запыхавшийся второй милиционер, тяжело сопя и ругая всех и вся весьма нелитературно.
- Обложили, гады... - шипит Оля злобно и отчаянно. - Да подавитесь вы этим драным барахлом!
Входим в её комнату, Участковый предъявляет ордер, соседка тут как тут - вот и на её улицу пришел праздник. Рядом нарисовалась ещё одна старушка, это понятые. Осколки битой посуды летят во все стороны, один из них царапает щеку участкового. Оля в ярости швыряет всё на пол, топчет, рвет и мечет. Летят на пол коробки и баночки с косметикой.
- Это оставь себе, а то как хахаль без штукатурки не признает? - острит участковый. _ Жалко будет, со средствами дружок, а?
- Оля бросает на него свирепый взгляд исподлобья и орет злее прежнего:
- Заткнись, портупея!
Битьё посуды и швыряние вещей на пол продолжается. Олю трудно сбить с понтов.
- Эй-е-ей, за нанесение при исполнении... - пытается вразумить неразумную милиционер, но она ещё больше заводится:
- Боялась я вас, деревня тупорылая!
Протокол составлен, спускаемся вниз, один конвоирует Олю, другой тащит узел с опознанными шмотками. Оля, под обстрелом любопытных глаз следопытов, а также к ним примкнувшим, лихо запевает, садясь в милицейскую машину:
Как надену портупею,
Так тупею и тупею...
В комнате с табличкой "Инспектор по уголовным делам сидит сонный молодой милиционер, перед ним пепельница, доверху наполненная окурками. Медленно, как бы нехотя, помешивает ложечкой чай в гранёном стакане. Устало смотрит на Олю, берет лист, начинается процесс дознания. Я остаюсь - Оле нет ещё восемнадцати. Проходит два часа, милиционер взмок, пот на лбу собирается в капельки, я едва не клюю носом, Оля сидит прямо, как зомби, с абсолютно равнодушным лицом.
- Можно мне? - говорю я, с трудом сдерживая зевоту.
- Валяйте, - легко соглашается милиционер и тут же выходит из кабинета, аккуратно прикрыв за собой дверь. Ему уже надо отпустить допрашиваемую, а результат пока - ноль.
Оставшись с Олей вдвоём, мы одновременно, словно сговорившись, дружно рассмеялись. Чему обрадовались, бог знает? Придвигаюсь к ней поближе, пристально смотрю в глаза. Она не прост о некрасива, это же монстр какой-то, а не девушка! Один боевой грим чего стоит! Не лицо, а какая-то отчаянная маска-гримаса, да ещё шрам на правой щеке, да это же Маруся-Роза-Рая в одном облике! Её не запугать. Такие созданы, чтобы самим пугать других.
- Олечка, - заговариваю сладенько, абсолютно фальшивым голоском. - Такая молоденькая, хорошенькая... Совсем ещё ребенок...
она смотрит недоверчиво, насмешливо, потом начинает громко хохотать:
- Гы-гы-гы!
Меня этот смех просто взбесил.
- Да, ты очень хорошенькая девочка, ты просто ничего не понимаешь ни в жизни, ни в себе! - кричу я сердито и раздраженно. - А ну-ка дай сюда свою физию!
Тащу её к раковине, свободной рукой смываю с лица косметику, она смешно фыркает, когда вода попадает в рот, и верещит, когда мыло щиплет глаза.
- А теперь смотри! - говорю ей, усаживая на стул перед зеркалом.
Достаю из кармана куртки расческу и губную помаду бледно-бежевого цвета, зачесываю её рыжую гриву набок, вытаскиваю заколку из своей прически и закалываю её роскошные волосы набок "улиткой".
- А-бал-деть... - говорит она в растяжку, вертя головой из стороны в сторону. - А заколочку подарите или как?
- Это ещё не всё, решительно говорю я, уверенно входя в образ имидж-мейкера тинейджеров, и рисую ей помадой губки бантиком и "щечки" на верхушках широких скул.
Она не без интереса рассматривает себя в зеркале, в прищуренных глазах появился презрительный блеск.
- Отхлестать бы тебя ремнем как следует на будущее, - говорю я всё же тем же менторским тоном, она отвечает вполне добродушно:
- Валяйте, - и заголяет спину. - Других вы все мастера воспитывать, а вот своих бросаете абы где.
- Как это - абы где? - возмутилась я. - Не абы где, а в своём доме.
\ - И я про то же, - говорит Оля сочувственно - по-актерски. - Вот и наша мамаша нас тоже с своём доме бросала. Не боитесь на ночь страшилки слушать?
Она говорит долго, совершенно не обращая на меня внимания. Но вот мы обе хлюпаем носами. История Оли Тонких обычная для детдома, дикая - для нормальных людей. Жили втроем - кроме Оли была ещё сестренка-пеленашка. Мама часто уходила, иногда на два-три дня. Подкармливали соседи по доброте душевной. Малышка лето продержалась, а осенью, когда было уже холодно, а батареи ещё не включили, не выдержала, сильно простудилась и на третий день умерла, а мамы всё не было. Ночью дали горячую воду, Оля положила окоченевшее тельце сестренки поближе в батарее, но восьмимесячная кроза не оживала, окоченевшее тельце не подавало признаков жизни, Оля громко заплакала. Пришлли соседи, потом ещё какие-то люди приходили... Сестренку увезли в морг, а Олю в детприемник, оттуда в детский дом. Мама пришла домой на десятый день - для неё этот загул закончился лишением родительских в отношении Оли.
На новом месте Оля всё время плакала, никому не верила , всех боялась и всё время просилась домой. Что такое смерть, она уже видела, но всё равно не понимала, почему сестренка ежу не будет жить на свете. Она часто впадала в задумчивость, однажды воспитательница слегка потормошила её, чтобы вызвать на разговор замкнутую девочку. Оля испугалась, сама не зная чего, и закричала: "Не бей меня!" - потом укусила воспитательницу за руку. Её перевели в специнтернат для трудных, но к школе она вернулась в обычный детдом, злая и жестокая, умеющая за себя постоять и никому не дающая себя в обиду.. Когда прошло десять лет, она уже таких вопросов не задавала. Да и о маме и умершей сестренке вспоминала теперь очень редко. Она просто жила, как дикий зверёк, никому не верящий и защищающий себя всеми доступными средствами. Она крепко усвоила закон джунглей. Жизнь её потекла в строго означенном русле.
За окном прогрохотал первый троллейбус. Оля закончила свой рассказ, нервно зевнула, широко раскрыв большой рот и сказала: "Ну всё". Дежурный милиционер ушел, поручив мне самой "доразобраться" и отвести девочку домой. Задерживаться в отделении милиции больше не было нужды, мы пошли в детдом. На кухне повара уже готовили завтрак. Я поросила покормить нас - дали манную кашу в больших тарелках, хлеб, масло и приличный оковалок ветчинно-рубленой колбасы. Она уже совсем успокоилась, смотрела задорно, только огромные глазища стали ещё больше. Мы вполне дружелюбно попрощались, она пошла к себе домой, я - к себе. Успею как раз отправить своих детей в школу и пару часов вздремну. Прихожу на смену к трём, Оля стоит у входа в детский дом. Вежливо здоровается, спрашивает, можно ли наверх к моим девчонкам подняться. Я спросила - не мстить ли она собралась? Нет, говорит, знала, что заложат. Вот вещи принесла отдать. На плече у неё большая спортивная сумка.
- А другое барахло в милицию оттащили друганы ещё утром, - сказала она, глядя в сторону и совершенно равнодушным тоном. - Менты искать не умеют. У нас антресоли с бабкой в коридоре. Она ими не пользуется, а я туда всё, что надыбаю, кладу.
Захаживала она ещё пару раз, но краж с её участием больше не было. Однако в заключение все же угодила - через три года. Подробности дела мне неизвестны, но, думаю, просто её подставили. Удобная кандидатура. Директриса слышать о ней без визга не могла.
Глава 21. Землянка... Зря ищете. Всё равно без толку
Близилась весна, а с нею - новые заботы. Главная - как удержать бегунов. Пригреет солнышко - только пятки засверкают.
В начале апреля пропал мой любимчик - Ханурик. У родных его не было, обычно он бегал туда.
- В землянке надо искать, за стройкой, - посоветовал бывший воспитанник Голиченков. - Там Дёготь и Рыжий.
Погода - снег с дождём. Со мной, как всегда, идёт Борис. После случая с пощечиной его стали звать Солидатский Брат.
Бодро направляемся через стройплощадку. Моросил мелкий, противный дождь. А мы всё плутаем. За стройкой - канава. Посередине колышется утлый плотик. Подогнали к берегу палкой. Вот и на другом берегу.
- Где-то они здесь должны быть, - утешает меня мой Солидатский Брат, сам весь мокрый и продрогший.
И тут прямо из-под земли дымок. Тонкий, в шнурок, и не знай мы о существовании землянки где-то здесь, поблизости, ни за что бы не догадались, что это и есть убежище.
Внимательно разглядываем убогое пристанище. Ну и нора! Да это же обычная яма, сверху закрытая досками и засыпанная землёй!
Сбоку, прикрытый ветками, лаз - в полметра. Ровненькими скосами вырыты ступеньки. Осторожно заглядываю вниз. Сквозь дым видны силуэты обитателей землянки. Их двое. А, ладно, была не была...
- Тук-тук, к вам можно? - очень вежливо спрашиваю я.
- Кто такая? - без всякого политеса спрашивают они.
- Воспитательница Олега ... Ханурика знаете? Можно к вам? А то от холода умереть не долго.
Пауза.
Потом:
- Залезайте.
Голиченков остаётся сторожить лаз. Закручиваясь винтом, отважно спускаюсь в Аид. От дыма щиплет глаза и горло дерёт. Как они тут сидят сутками? Просто жуть...
Спрашиваю:
- Скажите, ребята, а про Олега вам что-нибудь известно?
Отвечают:
- Это у ментов надо спрашивать.
- Мы ж не легавые.
Да...
Молча разглядываем друг друга. Что этих-то гонит из дома? По виду домашние. Мои, детдомовские, к своим пьяницам рвутся, а эти - от благополучных, похоже, родителей. Вот разберись тут, кому чего для счастья не хватает.
Землянка сделана добротно, со вкусом. Стены украшены "произведениями искусства" из сухих листьев, веток и сучков. На полу плетёный коврик. На ногах валенки - сменка. Во как устроились!
Печурка топится по-чёрному, кипит котелок. Картошку варят, я сглотнула слюну.
Спрашиваю, подавляя голодный спазм:
- А что, так картошкой и питаетесь?
- Зачем? - вальяжно объясняет Рыжий.( Второй обитатель - Дёготь, так они друг друга называют.) - Не скажите. Живём как короли. Хлеб из булочной, там самообслуживание, вот мы и ... того.
- А колбаса из "Диеты", ну, сыр ещё, масло, конечно. По мелочам всё можно вынести. Только часов в шесть надо идти, когда народу много. Для понта можно за пакет молока заплатить.
Он, прищурившись, смотрит на огонь. Косая чёлка разбросана по крутому, совсем детскому лбу.
Поели картошки, жить стало легче.
Разговариваем. Про Олега они мне толком ничего не сказали, только намекнули, что он может быть на чердаке строящегося дома. Там тоже "стойбище".
Спрашиваю, собираясь уходить, где их родители, поди, ищут. Отвечает Рыжий, трёт глаз и смотрит в огонь.
- Моя мать только рада меня куда-нибудь сбагрить. Говорит, если б не я, так давно бы замуж вышла. А мне что, пусть живёт... Мне и тут хорошо. Правда, Дёготь?
Тот неопределенно кивнул головой. Потом говорит:
- Ханурик про вас рассказывал.
- А я-то думаю, откуда такое гстеприимство! - радуюсь я доброму слову.
- Ругал вас. Говорит, воли не стало. Раньше бегали, и никто никого не ловил. А теперь вот вы их зажали...
- Ругал? - ошалело спрашиваю я, поперхнувшись картошкой. - Ханурик?
И этого мерзавца я из психушки вытаскивала?!
- Ладно. Пошутил. По-доброму ругал, - смягчился Рыжий. - Просто привыкли уже так жить. А так он вас уважает.
- Ну спасибо, - смягчилась и я, но зуб на Ханурика всё же заимела.
- Вы, того, давайте уже, идите, - подгоняет меня Дёготь, - а то придут ещё кое-кто. Им не понравится, что чужих пускаем.
- Ладно. Поняла, - сказала я и проворно направилась к выходу.
Мой Солидатский Брат превратился уже в Умирающего Лебедя. Голодающий и холодающий мужик - это просто ходячий кошмар. Вручаю ему ещё вполне горячую картофелину.
Ест, но продолжает бурчать.
Подходим к канаве - а плотика-то и нет! Бродим по берегу, чуть не воем. Увы! Канаву вброд не одолеть - не лето. Вдруг слышим: "У-ууу!"
- Кто это воет? - спрашиаю храбро, а сама вся дрожу.
- Они, - отвечает приободрившийся Умирающий Лебедь, тотчас же превращаясь в Серого Волка.
Он так страшно клацкал зубами - то ли от холода, то ли, и правда, меня пугал, не знаю, что мне даже весело стало.
"Они" - это Рыжий и Дёготь.
- Мы счас на лодке вас переправим, - говорят "они" и вдруг тащат настоящую лодчонку из укрытия.
Но нет предела благородству. На другом берегу Рыжий, так ненавязчиво, суёт мне в карман пакет с горячей картошкой.
- Слопаете, пока до вашего дэ-дэ доберетесь. А про Ханурика не беспокойтесь. Сегодня уже там будет.
- Точно?
- Я сказал.
И правда, когда мы, полуживые от усталости и мокрые до последней нитки, прибыли, наконец, в детский дом, первым нас вышел встречать Ханурик. Улыбаясь праздничной улыбкой, он спросил заговорщецки:
- Ну как партизанили?
Я хотела его убить здесь и сейчас, но всё же решила сначала пойти на кухню за чайником.