Я всегда была классной, веселой девчонкой. У меня были друзья, много друзей, я знала всех со своего двора, знала многих из своей школы. Класс у нас был дружный. Не то что бы все друг друга обожали, нет. И стычки какие-то бывали, но за своих мы всегда стояли горой. У меня со всеми в классе были ровные отношения. Наверное, потому, что у меня характер такой, я всегда умела найти общий язык с любым. В шестом классе моими лучшими подругами были Анютка и Наташка. А в седьмом в мою жизнь вернулась Вика. Вернулась, потому, что мы были подругами еще в начальной школе. А теперь она переехала в мой подъезд. Нас разделяли каких-то семь этажей. Мы часами болтали по телефону, гуляли, у нас была компания. Две девушки (я и Вика) и много-много парней. Мы любили холодной зимой посидеть в подъезде, пощелкать семечки, парни пили пиво, иногда играли на гитаре. В общем, нам было весело. Это время в своей жизни я называю «золотым». Мы с Викой ходили на аэробику, в модельное агентство. Я закончила с дипломом, а она так и не доучилась. Каждое лето я ездила в лагерь. Дискотеки, конкурсы, парни, пляж, веселье. Все было супер. Я обожала туда ездить. К восьмому классу мы переехали в центральный район. Новая школа, новые друзья. Я сблизилась со своими крестными сестрами, т.к. теперь училась в одном классе с ними. Вика… Первое время мы ездили друг к другу, созванивались, а потом просто потерялись. Я переживала. Для меня она всегда была лучшей подругой, любимой и вообще самой-самой. Зимой нам установили Интернет, я познавала все это, мне нравилось. И, вроде, все было хорошо. Я жила, радовалась жизни.
Помню этот ужасный день. Перемотать бы мою жизнь на тот период и пережить все заново, только по-другому. Но есть в жизни вещи, не зависящие от нас. Наверное, я ничего бы не смогла изменить. Я смотрела Mtv, ела шоколадную конфету, переключив канал, послушала погоду и побежала к маме на кухню сообщить, сколько градусов на завтра пообещали синоптики. Открыв рот и начав верещать (я обожала быстро говорить), я поняла, что что-то не так. Я «съедала» половину букв, язык стал как ватный. Сначала я рассмеялась, думала, что это из-за конфет. Прополоскала рот, отдохнула, и все стало, вроде, нормально. Теперь я теряла буквы всякий раз, когда много говорила или когда ела. А потом, когда я пила что-то, это что-то вытекало у меня из носа. Я не могла понять, что со мной. Мама записала меня на прием к невропатологу. «Миастения» под вопросом. Т.е. то, чем болела моя мама, только в другой форме. Я ревела, я отказывалась верить, посылала всех, говорила, что я здорова, какая, к черту миастения? Но время шло, мне становилось хуже, мне было трудно глотать, жевать, долго делать что-то пальцами. Мама отвела меня в частную клинику к доктору. Он сказал, что можно почистить кровь, пройти курс лечения и мне будет легче, т.к. нет еще особых осложнений. Я, дурочка, со своей упертостью, послушно просидела в его кабинете, а когда мы с мамой вышли я сказала: да пошел он, только бы денег содрать. И как я ошибалась. Этот доктор потом немало для меня сделал. Но было поздно. Я собралась в лагерь. Глупая. Хорошо, девчонки попались понимающие. Но мне было плохо. И физически и морально. Ведь они здоровые, энергия била из них ключом. Они могли делать элементарные вещи, которые я делать была не в состоянии. Спокойно завязывать шнурки, есть, пить, говорить. А я не могу. И меня становилось от этого так мерзко на душе, просто словами не передать. С каждым днем я пила все больше и больше таблеток. Я понятия не имела, что от них бывает передоз. Я всегда ненавидела таблетки, уколы и т.д. Поэтому толком не знала, что это за штуки такие. На второй сезон, на сборах, я увидела, что со мной едет Вика. Совпадение. Я обрадовалась, обняла ее, плакала. Наверное, она не заметила. В лагере было плохо. От того, что теперь нас разделяла всего одна кровать, но она была так далеко, как никогда. Ей было со мной не интересно, ведь я молчала, я не могла носиться по всему лагерю к парням, не могла. А она могла. И делала это. Без меня. Я плакала, хорошо, была Дашка. Одноклассница моего брата. С ней мы как-то подружились, она помогала мне.
Этим же летом мы переехали в Москву. Для меня это было облегчением. Только здоровье подводило жутко. Появилось даже двоение в глазах. В поликлинике нам сказали, что есть тут миастенический центр, т.е. больница, где лечат именно мое заболевание. Оно ведь очень редкое. Мало кто из врачей вообще про него слышал. Мы с мамой отправились туда. Меня «посадили» на огромные дозы гормонов, в момент моя нежная, гладкая кожа покрылась прыщами. Лучше было, но ненамного. Я пошла в частную школу. В классе был один человек. Я. Целыми днями учеба, по вечерам компьютер, я училась делать сайты, учила html. А весной, когда по здоровью стало невмоготу, поехала к тому самому доктору, от которого однажды сбежала в лагерь со словами: «да пошел он…». И он сотворил чудо. Почти вылечил меня. Пришлось терпеть уколы, катетеры, чистку крови, но этого того стоило. Я стала нормальным человеком. Могла есть, не поперхиваясь, много ходить, делать что-то руками, говорить. А перед выпиской на контрольном анализе крови у меня нашли вирус в крови. Решили оставить еще ненадолго. Прокапать лекарства от него. Прокапали. И я слетала. Все вернулось. Опять было плохо. Доктор сказал, что так бывает и скоро все должно пройти, надо только подождать. Я вернулась домой. Ждала. Но было только хуже. Я стала пить таблеток еще больше, чем всегда, колола уколы. В итоге – передоз. От этих лекарств, передоз – страшная вещь. Повышается слюноотделение. Я сплевывала, чтобы не задохнуться, все вытекало из носа изо рта, отвратительное ощущение. За ночь я сплевывала в полотенце столько, что на утро его можно было просто выжимать. Дорвалась до того, что мама вызвала скорую. Первые две просто пожали плечами, попили чай и уехали. Они не знали моего заболевания и боялись брать в больницу. Третья скорая меня забрала. Кошмар начался. Я оказалась в реанимации, мамы рядом не было. Лекарств тоже. Врачи мне не верили. Говорили, что это мы с мамой напридумывали про миастению. Хорошо, что мама дала им телефон миастенического центра. Ночь я провела кое-как. Просыпалась каждые 15 минут, видела эту злую медсестру, которая просто не обращала на меня внимания, а когда я просила позвать маму, говорила: «Заткнись, нет тут твоей мамы». Утром пришел доктор. Добрее того, что дежурил в ночь, и медсестра сменилась. Мне было страшно, я хватала их за руку и не хотела отпускать, я боялась, что они уйдут и оставят меня одну. Они попросили меня поесть. Я начала есть и все попало в легкие. Начала задыхаться. Мышцы легких просто отказали. Что было потом я помню смутно. Помню, что мне дали кислородную маску, но она не помогала, я была полумертвая. Дали лист бумаги, чтобы я писала, т.к. говорить я не могла. Помню, писала, чтобы они меня убили, что я не могу так больше, не хочу так жить, дышать не могу. И, они, наконец, решили поставить ИВЛ. Это трубка, которая через рот впихивается в легкие, подключается к аппарату, и он за тебя дышит. Я проснулась, кругом все было белое. Думала, что я умерла. А когда поморгала, вата упала с глаз, я увидела комнату, больничные стены, ноги и руки у меня были привязаны бинтами к кровати, было больно. Бинты натерли до крови. Зашла медсестра, я приподняла руку, как бы показывая, что не хочу быть привязанной. Она сказала: «Это на всякий случай, чтобы, когда ты не вырвала трубку спросоня. Я развяжу тебя, только лежи спокойно, хорошо?». И она развязала. Я взяла ее за руку. Врачи говорят, что люди, которые хотя бы раз задыхались, всегда в такие моменты берут кого-то за руку. Я могу сказать, что это было рефлекторно. Мне надо было чувствовать, что я не одна, что рядом кто-то есть. Было страшно. Меня перевели в другую реанимацию, я была как ватная кукла, меня переворачивали с бока на бок, сверлили (в буквальном смысле) дырки в теле, пихали какие-то трубки, ставили катетор. Проткнули нечаянно легкое. Я писала маме письма, мама писала мне, папа. Они приходили каждый день, но в реанимацию их не пускали, просто передавали письма и все. А на вопрос родителей: «Как она?», доктор говорил: «Чего вы хотите? Вот сейчас я загляну туда, вернусь к вам и скажу, что все… Умерла». Я не знаю, что меня спасало. Чудо, наверное. Я не хотела умирать. Но была страшно. Очень. Я не спала. За 14 дней я ни разу не сомкнула глаз. Я боялась. Это невозможно представить, насколько ужасно лежать с таким аппаратом во рту. Однажды он забился, и воздух просто не проходил в легкие. Аппарат работает, а воздух не идет. Хорошо, что рядом была медсестра. Она увидела мои испуганные глаза и синие губы, позвала врача. Сначала я дергала руками, махала. Это первая неосознанная реакция любого. Вот попробуй задержать дыхание надолго, через силу не дышите. Первое, что вы начнете делать через некоторое время – дергать руками. А потом я просто расслабилась и сказала сама себе: «да будь что будет, если так кому-то надо, если это моя судьба, своими махами я все равно врачам только хуже делаю». Пока все соображали, что с аппаратом, я умирала. Я чувствовала, как останавливается сердце, сначала оно бешено колотилось, а потом медленно потухало, билось тише и тише. Я могу поклясться, что видела смерть. Тогда я поняла, что нет никакого Бога, нет никакого рая. Ничего нет. Я видела, как вся моя жизнь пробежала перед глазами, видела себя маленькую, но я ничего не слышала, ничего не ощущала, там было не страшно, там вообще нет никаких чувств. Там даже время нет. Когда я очнулась, мне показалось, что я самая здоровая на свете. Думала, что очнулась не я, а моя душа. Казалось, что тело лежит мертвое, а душа хочет куда-то бежать. Но со мной начали говорить врачи, успокоили. Еще страшно было, когда аппарат снимали. Я ведь не знала, смогу ли дышать сама. Но мне сказали, что 14 дней на нем – это вредно и если я проторчу еще чуть-чуть, то уже никогда с него не слезу. Я выбралась из этого ужаса. Я начала ценить простые вещи. Дыхание. Кто из вас ценит возможность дышать? Мы каждую секунду делаем это и мало кто понимает, как это здорово!
Я вышла из больницы к осени. Пошла в новую школу. Но проучилась там всего 2 месяца. Мне опять стало плохо. Я не могла есть. Около месяца я ела через каждые два дня, очень мало и с большим трудом. Похудела жутко. Никто в больницах не соглашался впихнуть в меня зонд (трубка в нос, через которую кормят людей в реанимации) и влить полтарелки бульона или каши. Только тот доктор, которого я однажды послала, сказал: приезжай. Мы купили билет на самолет. И через несколько часов мне впихнули эту самую трубку в нос, покормили, начали курс лечения. Постепенно становилось лучше. Когда чистили кровь, я уже могла потихоньку есть сама. Помню, съела суп. Наверное, с непривычки, организм тряхануло и меня начало рвать. Только большая часть рвоты попадала не в таз, а в легкие. Синие губы, желтое лицо и… опять ИВЛ. Мне сделали гастроскопию и сказали, что в желудке творится по меньшей мере революция. Я ничего не помню. Мама говорит, что меня давали самый сильный наркотик, а я все равно не спала. Сидела целыми днями с отрытыми глазами. Иногда в памяти возникают какие-то образы. Вот ко мне приезжает бабушка, брат, папа, вот мама. Они что-то приносят, что-то говорят, я хватаю кого-то за руку. Врачи просто удивлялись, что я в сознании. Они говорили, что такая доза наркоты кинула бы в спячку самого крепкого и здорового мужика. А меня нет. Сделали рентген легких, нашли пневмонию. Тут аппарат был плохой. Поэтому меня повезли в областную больницу. В другую реанимацию. Там давно лежала моя мама. Все ее помнили. Ко мне относились хорошо. Да и доктора были замечательными. Однажды одна доктор села ко мне и говорит: «Скоро Новый год, с этой трубкой нельзя быть больше 14 дней, давай трахеостому сделаем?». Это то же самое, что и ИВЛ, только труба вставляется не в рот, а делается дырка в шее, и туда пихается этот самый аппарат. Я согласилась. Новый год я провела в реанимации. С этим аппаратом хотя бы было не страшно спать. Я открыла глаза, когда на часах было 00:02. Новый год. Около двух месяцев я провела там. Читала журналы, книги. Ко мне приходили одноклассники, писали письма. Наташка, Анютка, Вика и все остальные. Они меня поддерживали. Приносили игрушки, фотки, делали подарки. Было так приятно, что меня кто-то помнит, что меня любят. Маму пускали в реанимацию. Она принесла мне зубную пасту, щетку, крем для лица, гигиеническую помаду. Когда я почистила зубы, я радовалась так, как ребенок радуется самому желаемому подарку. Я просто прыгала на кровати от счастья. Примерно то же самое я испытывала от крема на лице и помады на губах. И все эти два месяца я не ела. В реанимации есть специальный порошок, его разбавляют с теплой водой, там примерно 500 мл, и это в течение дня скапывает через зонд в желудок. Там есть все витамины и все самое необходимое для жизни. Я похудела за все это время с 52 кг до 40 (при росте 175). Потом врач уговорила меня сделать операцию. Я не хотела ее делать, но, подумав, согласилась. Мне больше не хотелось в реанимацию, я хотела нормально жить. После операции стало легче. Правда, опять пришлось вернуться на большую дозу гормонов. С тех пор я пью таблетки только так, как говорят врачи, ничего не придумываю и выполняю все, что требуется. Нашли еще одно лекарство. Безумно дорогое, но она мне помогает. Я прошла курс таких капельниц. Поступила в институт. Первое время было трудно туда ходить, я уставала, но у меня был стимул. Парень, который учился со мной в одной группе. Да почему учился? Он и сейчас там учится. Только это уже мой парень и вообще, это уже другая историяJ Вот уже примерно год я живу как нормальный человек, у меня есть друзья, я увлекаюсь web-дизайном, перешла на второй курс института и верю, что все у меня в жизни получится. Потому что я знаю, что есть вещи гораздо серьезнее прыщей, недостатка денег, плохих отношений с родителями, двойки, ссоры с любимым. Есть столько радостей, которые стали для нас такими привычными, что мы их не замечаем. Взять хотя бы возможность дышать… Разве это не чудо?