Пропал обычный безродный пёс.
Жил он в глухой деревеньке, где осталось пять жилых дворов, развалины церквушки с голым краснокирпичным нутром, два колодца и три заселяемые только летом дачи.
Приблудился он в деревню неуклюжим щенком. Скуля, ранним утром, вскарабкался по растрескавшимся ступенькам низенького крылечка старухи Николаевны и, как кошка заскрёб рыжей лапкой в белом «носочке» по дверному косяку.
Впустив бедолагу, Николаевна налила в помятую алюминиевую миску молоко. Щенок, почуяв знакомый запах, принялся жадно лакать, повиливая хвостиком с прилипшей колючкой репейника.
Опорожнив миску до дна, щенок, покряхтев немного, как маленький ребёнок уснул на связанном из старых лоскутов коврике. Запах молока напомнил ему маму. Щенок любил ткнуться чёрным носиком в шерстяное тёплое тело и, найдя сосок, слабо упереться лапками в брюшко. Но теперь мамы не было, а была лишь незнакомая изба с доброй хозяйкой да ещё усталость с хотением спать.
Николаевна жила одна. Её давно выросшие дети обосновались в городе, приезжали редко. Письма писали, звали к себе жить, но Николаевна отказывалась ехать, боясь оказаться лишней в их семьях. «А если ругаться начнёте, на чью сторону мне становиться? – отвечала она на уговаривания продать дом, - Нет уж, лучше я останусь здесь хозяйкой. Своя избушка – свой простор».
С Дружком (так она зазвала приблудыша) ей хорошо жилось. Подрастя немного, пёс стал охранять двор, гоняя прилетавших за цыплятами вороватых сорок.
Любил он погулять по деревне и поспать посередине вытоптанной между стеблей и листьев подорожника тропинки, поваляться перед дождём в дорожной пыли.
Но не только праздную жизнь вёл Дружок. Была у него обязанность, за которую ценили и уважали его местные старухи, кормили и не обижали.
На краю деревни стоял фундамент недостроенного дома. Стройку прекратили давно, лет двадцать назад. И вот там, под кирпичной кладкой, занимал наблюдательный пост Дружок. Чирикали, перепрыгивая с былинки на былинку, мелкие кузнечики. Дикие пчёлы, жужжа, проносились мимо навострившего уши пса. И ему хотелось, почуяв очередное шевеление в траве, сигануть в погоню, или тяпнуть распластавшую ярко-коричневые крылья бабочку, но он приучил себя не думать ни о чём, кроме своей обязанности.
Зимой он тоже приходил на это место. В любую погоду, будь то вьюга или мороз, Дружок сидел под стеной «долгостроя».
Увидав вдали приближающуюся машину, пёс нёсся во весь опор по деревне. Он оглашал мёртвые, с заколоченными окнами домов улицы лаем. И лай переводился так: автолавка приехала, хлеб привезли!
Старухи, дежурившие у окон, увидев его, скоро как могли, накидывали пальто и выходили на улицу, придерживая руками в самовязаных варежках кошёлки из потрескавшегося кожзаменителя.
Не забывал Дружок оповестить даже подслеповатую старуху, жившую в крайней избе. К ней он имел особый подход: взобравшись на приставленную к стене лестницу, пёс, вытягивая рыжее тело, дотягивался до низенького окошка и громко лаял, скребя лапой по стеклу, пока старуха не выглянет с другой стороны.
Непонятно, как он мог чувствовать приход двух дней – понедельника и четверга. Именно в эти дни въезжала в деревню автолавка. Наверно у него был особый собачий нюх на продукты.
И вот Дружка не стало. Скисло налитое ещё утром в погнутую миску молоко. Мухи ползали, быстро перебирая тонкими чёрными лапками по сваренной вермишели. Валялось изглоданное телячье рёбрышко, неизвестно откуда принесённое им.
Вечерело. Николаевна сидела на тонкой дощечке скамьи, сложив на коленях жёлтые морщинистые руки с кривыми пальцами. Над ней неспокойно шумела осина. Николаевне думалось, что Дружок попал в поставленный соседом Трифоновым капкан, потом она представляла сбитую машиной собаку, лежащую на обочине дороги: пасть раскрыта, глаза выпучены, ветер шевелит рыжие ворсинки шерсти…
- Не нашёлся? – почти хором озабоченно спросили возвращавшиеся с речки дети дачников.
Николаевна помотала в ответ головой, поджав почти сиреневую старческую губу.
- Мы все кусты у речки обшарили, все кюветы обошли – нигде нет Дружка, - сказал Славик, сплюнув через щербину.
- Мама сказала, что Дружок наверно загулял, - успокаивающе прозвенела тонким голоском Алёнка.
- Да нет, - вздохнула Николаевна, - у нас в округе других собак нет. Он три года у меня жил и никуда не отлучался.
- А я знаю! Его трифоновские дружки забрали! Или сам Трифонов его пристрелил! – уверенно со злобой сказал Славик. – Ему давно Дружок мешал!
- Что ты такое говоришь? – запылала красными щеками Алёнка. – Не мог он его убить!
- Ха! Трифонов же охотник! Для него забить или застрелить плёвое дело! И дядька его, между прочим, полицаем у немцев служил.
- Ну и что! То дядька! Ты ещё про его деда вспомни! – не могла успокоиться Алёнка.
- И вспомню! Галина Николаевна, а кем был трифоновский дед? – с надеждой спросил Славик.
- Кулаком, - ответила старуха.
- Вот видишь! – поднял указательный палец вверх Славик.
- Это ничего не значит! – говоря, Алёнка вытянула подбородок и завертела головой.
- Не вороши чужое. У них детишек-то, сколько было – четырнадцать душ. Прокорми-ка такую ораву! Вот и работали как проклятые, трёх коров имели, - поддержала Алёнку Николаевна.
- А я пойду к Трифонову и попробую его расколоть! – упрямо заявил Славик.
- Так он тебе всё и расскажет. Расскажет и покажет, - ёрничая, сказала Алёнка, но, увидев приближающегося к ним охотника, прикусила язычок.
Трифонов шагал обутыми в высокие резиновые сапоги ногами, будто бравый солдат, отставший от пехотного полка. Из-за его спины торчало дуло охотничьего ружья.
- Здравствуйте, - сказала Алёнка, когда он поравнялся с ними.
- А чо вы тут такие недовольные? - ответил Трифонов, снимая с плеча тяжёлый рюкзак и ружьё.
- Да мы это… - замялась Алёнка, а потом, набрав побольше воздуха в лёгкие спросила: - Скажите, вы не видели Дружка? Пропала собака.
– Не-а! Придурковатая псина. Утром как сядет на дорогу – фиг объедешь. Уж я и сигналил, и сам из машины выходил – сидит. Хоть бы шелохнулась! Стрелять таких надо, да патронов жалко, - нелепо пошутил Трифонов. – Не кобель, а остолоп какой-то!
- Не любите вы животных, – подметила Алёнка.
- Сынок, скажи мне честно, - вмешалась Николаевна, - ты Дружка моего, часом, не убил?
- Ну ты, Николаевна, даёшь! – засмеялся Трифонов. – А хоть бы и убил, разве ж я признался бы!
«Живодёр!» - не произнеся ни звука, горящими глазами возмутилась Алёнка.
«Придурочная! – подумал Трифонов про сжимавшую кулачки и смотревшую не него с ненавистью Алёнку, - Что за дети пошли!» Тихо матерясь, он двинул дальше.
Прошло два дня. Баба Галя жила, будучи уверенной, что Дружок застрелен. И от мыслей этих у неё поднялось давление и стало как-то пусто, как бывает в минуты, когда теряешь веру в людей.
Кружилась голова, ей не хотелось есть, выходить к скамейке. Приёмник включать перестала. Телевизор надоел. Ни что не могло отвлечь её от переживаний.
- Ну что ты валяешься? – сказала пришедшая проведать её старуха. – Пропал и пропал! Нечего себя изводить!
- Жалко, - тихо прошептала Николаевна.
- Ты себя пожалей! Помрёшь ведь!
- И помру. Кому я нужна? Дети забыли. Пётр письмо прислал, пишет, что в этом году не приедет.
- А Лидка твоя?
- Тоже, - помолчав, сказала Николаевна. – Её внучка родить должна.
- Так ты и свою внучку никогда не видела! Ну, Лидка! Внучку тебе ни разу не показала, не привезла сюда! Я ж думала, что она малая ещё, а у неё дети скоро будут! – старуха закачала головой. – А свадьба-то была?
- Не знаю. Мне ничего не писали. Выйди во двор, глянь, может пришёл Дружок? Вроде залаял кто-то, - забеспокоилась Николаевна.
- Да лежи ты! Никто не гавкал! Я слепая, да не глухая.
- Он! – с трудом поднявшись с постели, Николаевна засунула ноги с синими прожилками вен в тяжёлые шлёпанцы.
- Да никого там нету! Почудилось тебе.
- Не-а, пойду, гляну сама, - упрямо сказала Николаевна и, опираясь рукой о стенку, вышла во двор.
Налитое рябиновым цветом солнце садилось за насыпью железной дороги. Тихо дрожали листики молодой осинки. Комары, роем собравшись у вишнёвых деревьев, суетились перед теплом.
- Дружок! – ослабшим голосом позвала Николаевна, затем снова: - Дружок!
- Да почудилось тебе! – сказала вышедшая за ней из избы старуха.
- Чего вы тут спорите? – заулыбался появившийся из-за забора Трифонов.
Николаевна промолчала, за неё ответила подруга:
- И не совестно тебе, Витя! Погляди, что от Николаевны осталось! Живой же труп! Зачем Дружка убил? Мешал он тебе, что ли? – поглядела с укором старуха. – Ты ж всё равно в городе зимуешь, а нам-то собака эта… ну как свой человек была.
- Не убивал я вашего Дружка!– застучал себя в грудь Трифонов.
- Да не ври ты! Это твоих рук дело! В ком добра нет, в том и правды мало!– не унималась старуха. – Бесстыжий! Помнишь, как ты яблоки в колхозном саду воровал, а мы с Николаевной тебя заловили? Ни слова ведь не сказали, хоть председатель и допытывался! И в кого ты такой, Витя? Отец твой худого никому не сделал, а ты… волком, небось, глядишь.
- Нет леса без волка, нет села без злодея, - подала голос Николаевна.
Слушая старух, Трифонов приминал и прикапывал что-то носком нечищеного ботинка.
– Вон ваш Дружок, под смородиной прячется, - сказал, наконец, Трифонов. - Я его за десять километров отсюда нашёл. Гляжу - Дружок у дороги. И вроде как кота тащит в зубах… Остановился…, - начал он рассказ, но никто его не слушал.
Виновато щурясь и прижав грязное тело к земле, из-под куста вылез Дружок: морда в крови, лапы поколоты, ухо разорвано.
- Дружок! – радостно воскликнула Николаевна и заплакала. – Вить, ты прости меня, грешную!
- Да чего уж там, - скромно сказал Трифонов и, понуро опустив голову, зашагал к своей избе.
Поскуливая, пёс подбежал к больным ногам Николаевны, лизнул пару раз опущенную руку и, указывая на лежащую в траве грязную заячью тушку, прогавкал о том, где он был.
Тяжело пришлось Дружку - заяц прыткий попался. Попробуй такого догони сразу. Ох, и помотал его длинноухий! И по березняку, и по ельнику, и по кочкам за ним пришлось поскакать! Как настиг он зайца, огляделся вокруг – места незнакомые, дождь сильнейший полил. Самому-то легко до дома добраться, а попробуй-ка с добычей! – лая, рассказывал пёс.
На следующий день Дружок бодро вилял рыжей метёлкой хвоста впереди Алёнки и Славика. Он, то и дело останавливался, внюхивался в траву покрытым пыльцой носом и, не учуяв ничего вкусного, нёсся дальше, сообщая округе звонким лаем о том, что у него появился ещё один интерес – охота, а Трифонов обещал взять его с собой на озеро, где уток и зайцев тьма… если Николаевна отпустит…