Я полюбил его с первого взгляда. Надёжный, мощный, цельный, всей своей громадиной, внушающий беспредельное уважение. Я не сказал про силу. Силища неимоверная!
Моя любовь оказалась взаимной. Он стал (был) со мной. Вроде бы небольшой, но великий, высокомерный до смерти. У него природная невозмутимость. А у меня – любовь. Любовь с первого взгляда. Любовь в зависимость.
В зависимость от его отношения. От того, в каком он сегодня настроении. Но, опять таки, это зависит от тебя. А от тебя зависит многое, но не всё.
Ничего лишнего. Независимый. Честный.
Честный?! Об этом я узнал позже. Гораздо позже, когда рассмотрел его внутреннюю суть. Когда узнал его до самого мелкого винтика. Были ли у него недостатки?
Были! Был! Есть! Один! Один, но важный.
У автомата – иногда заканчиваются патроны… Это я понял в том самом бою…
* * *
С оружием я познакомился рано. Мой папа-судья грешил садистской привычкой приносить домой «вещественные доказательства». Нож, побывавший в животе неверной жены или молоток, проломивший голову соседу, и другие забавные вещи наполняли наш дом, и использовались по прямому, их первоначальному назначению. Так я узнал, что оружием может стать практически любой предмет. Это знание мне здорово помогло в дальнейшем. В тринадцатилетнем возрасте я смастерил первое своё оружие, заточив до остроты бритвы сорокасантиметровую стальную линейку. Хождение «районом на район» было обычным делом в наше время. Как я умудрился никого не убить, сам удивляюсь… Заточки, кастеты, с шипами и без… много, что побывало у меня в руках.
Вот только стрелять не доводилось, разве что из воздушки в тире. Это досадное упущение было исправлено мной лет в пятнадцать. И с этого времени моя нежная любовь к оружию переросла во всепоглощающую страсть. Ниточки трассеров, уносящихся к далёкой мишени, навсегда привязали меня к желанию стрелять. После стрельб, на привале я благоговейно поглаживал Калаш, уже тогда начав представлять, что будет, если на месте фанерного щита окажется мишень живая.
Макаров не впечатлил. Несерьёзный какой-то. Нет в нём солидности. А вот гранатомет, он - впечатлил. Когда стрелял на полигоне, тогда ещё не очень вставило. Но когда я впервые увидел бронетранспортёр после двух попаданий кумулятивной гранаты, проникся к РПГ искренним уважением. На месте входа маленькая дырочка, в противоположном борту броня раскрылась причудливым цветком, расслоившись, как дрянной картон. Не удержался, заглянул внутрь. Внутри всё сорвано со своих мест, перемешано в хлам. О том, что стало с находившимися внутри в момент взрыва, рассказывать?
Меня можно было бы назвать «психом», так я им и был. Война для меня стала не каким-либо абстрактным действом. Цели, задачи, идеалы, идеология – всё это мне было по боку. Я имел возможность стрелять, и мне было этого достаточно. Я не был одинок в своём безумии. Улыбчивая прибалтийка Лайма, здесь тоже была явно не из-за денег. Хотя мы и отличались в нюансах, то бишь я хотел воевать, а она хотела убивать. Да мало кто в нашем отряде был отягощен грузом фанатизма, либо оболванен идеологическими слоганами. Кто-то меркантилен, кто-то обезбашен, кому-то просто на всё начхать в принципе. У каждого из нас была своя фишка, но это была «собственная фишка», не навязанная кем-то извне.
* * *
Я попал в плен уже через месяц после начала командировки. Я и медсестра, которая сопровождала меня в госпиталь после моего не очень серьёзного ранения в плечо. Водитель и боец в кабине были убиты в первые же секунды. Я поделать ничего не мог, у меня даже оружия не было. Да и произошло всё слишком быстро, чтобы я смог что-либо предпринять. Нас выволокли из «таблетки». Ничего я разглядеть не успел, получил чем-то по затылку и потерял сознание.
Очнулся в абсолютной темноте, спеленатый, как младенец. Звуки и тряска указывали на то, что я в машине, а машина эта куда-то едет. Голова, которой и так досталось, на ухабах билась обо что-то твёрдое и угловатое. Я чувствовал, как по лицу стекает кровь из рассечений, появлявшихся после наиболее зверских рытвин. Потом меня куда-то несли, потом опять куда-то ехали. Время потеряло для меня значение, как и я для него. Я видел сон. Сон, состоящий из непроницаемого мрака и боли…
* * *
Готовили нас по настоящему. Не смотря на то, что каждый из нас имел боевой опыт, инструкторы постоянно заставляли нас понимать, как мало на самом деле мы знаем и умеем. Десять человек были разбиты на группы, выполнявшие определённые задачи. Минёры, снайперы, огневая группа, но при случае каждый мог заменить каждого. Я, и ещё пять человек, были в огневой группе. Мне нравилась снайперская винтовка, и получалось с ней управляться, но с той же Лаймой мне было тягаться не по силам. Когда она нащупывала цель, казалось, что она вся втягивается в оптику и живёт только тем, чтобы цель не упустить.
Хохол Витюша, наиболее часто посещавший нашу снайпершу в целях «укрепления боевого товарищества», рассказывал, что однажды застал её мастурбирующей с помощью своей винтовки. Я ему верил, уж очень похоже на правду. К слову сказать, я сам пару раз пользовался Лайминым мосластым плоскогрудым телом. Не сильно вставило. Хотя, чё там скрывать, не баба, а огонь. А, наблюдая, как она отрабатывает очередную цель, вообще можно было влюбиться. Так я её и любил. И её, и галичанина Витюшу, даже марокканца Ахмеда я тоже любил. Только понял я это когда…
* * *
Когда меня в очередной раз вытряхнули из машины и сорвали с головы мешок, понял… всё… приехали. Рывком подняли с земли, ударом по ногам опустили на колени. Рядом бросили, как мешок с картошкой медсестру, кажется её звали… да неважно, как её звали. Нас окружили «воины Аллаха», не знаю, сколько их было всего, передо мной стояло четверо. Матёрые, сука, довольные собой.
- Ну что, баран, мы тебя сейчас резать будем, – бородастый, с ваххобистско выбритой верхней губой, «чича» злорадно осклабился.
Я молчал. Удар ногой из-за спины по лицу не прибавил мне разговорчивости. Кое-как принял относительно вертикальное положение. Сплюнул кровь. Промолчал.
- Баран, жить хочешь? – я молчал. – Жить хочешь, падаль?
Опять удар. Снова, уже с трудом, поднялся, пусть на коленях, но стоял. В этот раз попало носком ботинка в висок. И без того измученная голова кричала «SOS»!
- Хочу, уважаемый.
- Хороший баран, умный. Сейчас мы посмотрим, как ты жить хочешь.
Стебался надо мной словесно только один. Видимо главный. Холёная сволочь в натовском камуфляже. Солнцезащитные очки прикрывали глаза, которые я в другой ситуации выдавил бы на фиг.
* * *
Чуть было не забыл про Адвоката. Худой нескладный мальчишка лет двадцати-двадцати трёх, откуда-то из Белоруссии. Адвокатом был прозван за свою способность в любых спорах принимать сторону неправого. Мастер ножей был непревзойдённый. Метал их из любого положения, куда надо и когда надо… чтобы выжить. Мы с ним подружились. Это можно было бы так назвать, если бы… можно было бы так назвать.
На радость и удивление нам метал он по три ножа с одной руки. И они всегда находили своё место. Как правило, - два в глаза, один – в сердце.
Сегодня уходим. Задание на территории федералов. Точнее… а точнее знает только два человека в группе. Исмаил-«Майор», молчаливый дагестанец, старший в отряде и его помощник – Ахмед. У этого вообще спрашивать что-либо бесполезно. Знает только арабский и французский, а я в них ни бум-бум. Да только и спрашивать ничего не надо. Две шахидки, приданные нам в день отхода, своим появлением объясняли всё… почти всё.
Уже на территории Осетии «Майор» разложил карты, объяснил дальнейший маршрут, обозначил пути отхода и точки сбора… если будет кому собираться. Ну что ж, домой, так домой.
* * *
Их главный, дёрнул из кобуры пистолет, настоящий «Дезерт Игл» если я не ошибаюсь. Передёрнул затвор. Достал обойму. Пистолет протянул мне.
- Если ты не баран, а мужчина, докажи нам.
Кто-то из стоявших сзади перерезал верёвку, стягивавшую мне руки. Я тут же начал растирать запястья, пытаясь вернуть кровь в пережатые вены. Что ж ты от меня хочешь, абрек?
- Убей эту сучку, испоганившую своим дыханием воздух – при этом указал глазами на медсестричку.
Я взял, протянутый мне, пистолет. Обвёл глазами, нависавших надо мной, моджахедов. Посмотрел на девчушку. Помню её взгляд до сих пор. Не было в нём ни мольбы, ни вопроса, ни… ничего в нём не было, только ужас.
Резко вскинул «Орла», никто и пошевелиться не успел, как выхлоп раскалённых газов из ствола нарисовал аккуратную дырочку посреди лба девушки. И не стало в её глазах ужаса. Совсем ничего в них не стало. Гильза глухо упала в пыль.
- Молодец, быстрый. Теперь я вижу, что ты не баран, а капитан. А почему не меня? Или себя?
- Я ещё не навоевался.
* * *
Фээсбэшники не зря жрут свой хлеб. Нас пасли, наверное, от самой границы. Иначе и не объяснишь, каким образом, через двадцать минут после того, как мы спустились на равнину, нас накрыли вертушки и, как чёрт из табакерки, выскочил отряд спецназа. В первые же мгновения мы потеряли шестерых (из них – одна шахидка).
Огнём нас стали отжимать от «зелёнки». С боем прорывались в село. Потеряли ещё двоих. Убитыми или раненными (проверять времени не было) упали Ахмед и Адвокат. Прощай Адвокат, отбросал ты своё, а я… я ещё…
Лайма и Витюша прикрывали меня, пока я расстреливал замок на железных воротах, потом мужчину – хозяина дома, который мы облюбовали в качестве последнего бастиона. Уж очень расположение у дома хорошее. А если есть, кого в заложники взять, так вообще, перспективы радужные…
В доме больше никого не было…
* * *
Я потом ещё не раз убивал НАШИХ. Боевики снимали это на камеру, дружески хлопали по плечу, угощали сигаретами.
Медсестру я убил по двум причинам. Пусть лучше смерть от моей пули, чем от многократных изнасилований и пыток. Так, как-то по человечески, что ли. И, во-вторых, я действительно, ещё не навоевался. Я слишком любил стрелять, чтобы так глупо сдохнуть. Представил я, как моя кровь из перепиленного горла пропитывает пыль, так тошно стало. Нахрен я тогда жил? Любил ли я жизнь? Не-а. Я любил оружие и не собирался ему изменять… со смертью.
Когда в моей лояльности и отмороженности сомневаться уже не приходилось, и к тому же партизаны убедились в моей приязни (взаимной) к различным орудиям, смерть несущим, я был отправлен в Грузию на спецподготовку. Спецподготовка смертников, которым не говорят, что они смертники. Там я познакомился с очень интересными человеками. Через неделю после моего прибытия в лагерь, приехала Лайма…
* * *
Шахидка что-то бормотала. То ли суры, то ли Маяковского по чеченски, кто её разберёт. В кулаке сжимала пульт, провод от которого тянулся к рюкзачку, где, как я предполагал, находится килограммов семь-десять тротила или пластита. Лайма, бросив винтовку, хлопотала возле, схватившего пулю чуть ниже ключицы, Витюши.
- Мано мяйле, потерпи бишке, дабар вискас будет гярай, – лопотал она, сбиваясь с русского на литовский.
Витюша чмякал губами, пытаясь втянуть воздух в простреленную бронху.
Я лениво расстрелял последний магазин. Во двор подтягивались федералы. Свои! Свои?! А кто мои? Может я изменил? Может быть, но только не себе. Не себе и не своей любви. А я люблю. Предмет моей любви лежал на сгибе руки. Опустошённый, смертельно уставший. Точно, как я. Не переживай, любимый. Думаешь это у тебя закончились патроны, не-ет. Это у меня закончились патроны. Не стало во мне больше ничего, кроме любви…
Я люблю тебя, безымянная дура-смертница. Моя мысль отправилась вслед за пулей, разнесшей череп шахидке.
Я люблю тебя, страшная ты наша Лайма. Лопатки её сошлись, в стремлении прикрыть позвоночник, перебитый стальной осой, разом прекратившей её хлопоты и сомненья.
Я люблю тебя, Витюша. И не смотри так. Не смотри так!
Не смотрит. Мёртвые не видят… живых. Пока ещё живых.
Я сделал то, что не получалось у меня с далёкого детства. Я заплакал. Потому что себя я тоже любил…