Наваждение

Артём Фролов
 
 

 


 Посвящается комедиям Леонида Гайдая

Две недели я учил микробиологию. Длинные латинские названия микробов и вирусов, изящные и вычурные, больше подходили каким-нибудь невиданным, редкостной красоты животным, нежели бесчисленным безмозглым тварям, которых и в микроскоп-то еле видно. Я зубрил особенности их строения, форму, среды обитания, способы окраски. Чувствительность к антибиотикам, токсичность, органы-мишени, методы стерилизации… Накануне экзамена голова пузырилась и потрескивала; я стал плохо понимать разговоры, не касающиеся микробиологии.

Экзамен был во вторую смену, часов в 11 утра. Когда я прибыл на кафедру, в гардеробе меня встретил ликующий Паталогин. Их группа сдавала раньше нас.

Лицо его было красноречивее любых слов.

 - Что, сдал?

 - Ага!! – возбужденный, переполненный ликованием, он не мог стоять на месте. – Три балла!

Для Паталогина это был хороший результат. Не в силу его глупости, совсем нет, а в силу лености и раздолбайства.

 - На билетах сидит Бославская! – громко прошипел он мне в ухо. И заговорщицки подмигнул.

Это была хорошая новость. Бославская – молоденькая преподавательница кафедры, которая вела у нас занятия в семестре, и была неравнодушна к нам обоим. Краснела, когда вызывала отвечать, и всегда делала поблажки. А теперь вот она сидела за столом, где надо было тянуть экзаменационный билет.

 - В случае чего, может быть, билет поменяешь. Она, наверное, против не будет. А по практике попроси у неё чего-нибудь попроще, антибиотик, например. Только иди первым, чтоб время для маневра было.

Практическая часть экзамена, называемая «чистилище», являла собой какое-нибудь заковыристое задание – оценка анализов, бактериологических посевов и тому подобное. Самым простым был антибиотик – дают название, а ты про него рассказываешь. Антибиотики мы подробно проходили и на других кафедрах, поэтому всегда можно было что-то вспомнить.

 - Ясно… - немного приободренный, я вошел в учебную комнату. Там сидели мои одногруппники. Лица их были похожи на маски из древних гробниц. В глазах лежало тоскливое ожидание и безучастность приговоренных. У некоторых волосы грязные – из суеверных соображений голову перед экзаменом не моют.

 - Привет.

Несколько масок повернулись ко мне ненадолго и снова опустились к страницам конспектов.

 - Кому сдаём?

 - Кузьмину-Сокколову… Слушай, ты знаешь «пёстрый ряд кишечной палочки»? – Катька Котина держала в руках штатив с пробирками.

 - Слышал пару раз… Довольно смутно.

Сгрузив на стол сумку, набитую учебниками, я сел и ощутил в животе характерное предэкзаменационное чувство – сосущее, тянущее, от которого слегка подташнивало. Напряжение пополам со страхом, накопленные за две недели зубрежки.

Катя сверяла штатив с методичкой:

 - По мере нарастания титра антител окраска становится более выраженной…

 Я попытался прислушаться. Но тут в комнату ворвался Паталогин. Ему недоставало такта умерить своё возбуждение в нашем присутствии.

 - Ну, чего приуныли?! Выше нос!

Кто-то вяло послал его подальше. Я сделал над собой чудовищное усилие и снова приковал внимание к пробиркам. Цвет раствора менялся от нежно-розового до темно-лилового.

Катерина продолжала куковать:

 - …титр антител один к шестистам соответствует…

Тут я почувствовал, что если в мое сознание войдет еще хоть один бит информации - я лопну как презерватив, наполненный водой. Мне вдруг стало на всё наплевать.

 - Катюха!

Она подняла голову:

 - А?

 - Ты знаешь, что такое эдвардсиелла тарда?

 - Погоди-ка… Edwardsiella tarda… Это та, что вызывает «диаррею путешественников»?

 - Точно! Молодец! Слушай сказку.

 - Сдурел?

 - Я серьезно говорю… Называется – «Сказка о юном путешественнике». Сам сочинил. Слушай… Жил-был на свете Путешественник. За плечами его был рюкзак и палатка, а в руках – палка. Он был еще очень юн и не знал обо всех опасностях, подстерегающих путешественников на дорогах жизни. Однажды Путешественнику повстречалось Странное Существо. «Ты кто такой?!» – страшно вскричало Существо. «Я – путешественник!»
«Ага! – обрадовалось Существо. – А я – Edwardsiella tarda! Я вызываю диаррею путешественников!» И вызвало у него диаррею.

Катька посмотрела на меня долгим взглядом.

 - И всё?

 - Всё.

Она опустила голову к методичке.

Н-да… Перед экзаменом чувство юмора у народа не очень. Даже Катька, и та неконтактна.
Но Паталогин уже заразил меня своим настроением, и у меня оно приобрело характер нездорового возбуждения. Мне хотелось кричать, хохотать и говорить глупости. Вдруг с лестницы раздался крик:

 - Эй! Седьмая группа! Кто первый?

Я натянул на голову белый мятый колпак, выдернул зачетку из кармана и подскочил к двери.

 - Я!

Катерина помахала рукой:

 - Ни пуха!

 - К черту.


Двигаясь быстрыми шагами по коридору, я слушал последние инструкции Паталогина, который конспиративно бормотал сквозь зубы:

 - Скажи ей: дайте мне антибиотик… Ни пуха!

И припечатал мне ладонью меж лопаток.

Вскарабкавшись по кафедральной лестнице, я на миг задержался у двери, перевел дух и вошел.

В экзаменационной был мягкий рассеянный свет, сгущавшийся над сукном широкого стола. Белые квадратики билетов на красном фоне, и над ними улыбающееся лицо Бославской.
Метрах в двух за другим столом сидел профессор Кузьмин-Сокколов. Он копался в своих бумажках и не обратил на меня внимания.

 - Здравствуйте… - я был порядочно взвинчен, и приветствие вышло неестественно громким.

 - Здравствуйте, доктор… Не волнуйтесь так. – Она протянула руку. – Давайте зачетку.

Я отдал ей свою коленкоровую книжицу и, не дожидаясь приглашения, перевернул ближайший ко мне билет.

Не то.

Я громко шлёпнул его на место и схватил второй. Бославская оторвала голову от ведомости - улыбки на её веснушчатом лице уже не было.

Этот билет тоже был неважный. Во рту вдруг стало сухо; глядя Бославской прямо в глаза, я положил билет на место и взял третий. Она онемело сделала слабое движение рукой, у меня же сознание сузилось, как диафрагма старого фотоаппарата, и в просвете его остались лишь странный, ликующий страх и белые картонки билетов.

 - Эт-та что такое?! – раздался окрик. Рядом с Бославской стояла доцент Корбан – моложавая, басовитая, крепко скроенная дама. Её появления я не заметил.

 - Вы что тут устроили?! – она уперлась в меня глазами, как сверлами.

 По спине моей низвергся ледяной водопад. Сейчас Кузьмин-Сокколов услышит и меня выгонят на хрен. Но остановиться было уже невозможно. Словно расщепленный пополам, я ощущал на одном полюсе самого себя трепет и обмирающий страх, на другом – летящее в пропасть веселье и ликование. Пробормотав что-то извиняющимся тоном, я схватил еще одну картонку.

 - Да что же это!! – Корбан подскочила и оттолкнула меня от стола. – Первый раз такую наглость вижу! - ноздри её раздулись от ярости.

Бославская стояла, вся красная как рак, и громко шипела мне:

 - Прекратите немедленно!

Потом села на свой стул и отрывисто спросила номер моего билета. Едва переведя дух, я ответил:

 - Восьмой.

Корбан смерила меня глазами с ног до головы и еще раз возмущенно протрубила:

 - Первый раз такое вижу!!

Я обливался потом и про себя молился, чтобы Кузьмин-Сокколов ничего не услышал. И вдруг увидел, как Бославская что-то пихает мне в руки. Услышав звяканье, я опустил глаза и узрел штатив с пробирками. В них плескалось лиловое содержимое.

 - Что это? – с ужасом, полушепотом спросил я у неё, пихая штатив обратно.

 - Это пестрый ряд кишечной палочки… Берите!
 
И, покосившись на Корбан, сделала страшные глаза. Я же продолжал отталкивать штатив, и вспомнив инструкции Паталогина, скороговоркой пробормотал ей в лицо:

 - Дайте мне антибиотик!

Корбан, открыв рот и не шевелясь, наблюдала за нами. На лице её была крайняя степень изумления и ярости. Видимо, лишь моя невиданная, граничащая с безумием наглость мешала ей выгнать меня в шею. Бославская выкрикнула с отчаянием:

 - Антибиотик я вам не дам! – и сунула мне другую карточку, забрав штатив.

С билетом и карточкой в руках, не чувствуя ног, я прошел мимо Корбан и сел за стол к экзаменатору. Кузьмин-Сокколов водил носом по своим бумагам. Похоже, что он ничего не заметил. Подняв на меня сощуренные глаза за толстыми линзами и пару раз дернув морщинистым веком, он проскрипел:

 - Взяли билет? Готовьтесь.

И снова углубился в бумаги. Его ногти – кривые, мутные, странного цвета, непомерно толстые от поразившего их грибка – теребили углы страниц как заведенные. Когда-то старый микробиолог интенсивно занимался изучением патогенных грибов, и с тех пор его руки напоминают конечности тролля.

Корбан подошла подать профессору ведомость, и посмотрев на меня, снова громко процедила сквозь зубы:

 - Как-кая наглость!..

Видимо, хотела обратить внимание профессора на попрание священных законов экзамена. Сердце мое колотилось как бешеное. Но Кузьмин был погружен в бумаги и не оторвался от них. Корбан вышла, и я перевел дух.

Прочитав билет, я увидел, что мучился не напрасно. Вопросы были что надо.



Когда я вывалился в коридор, меня окружили одногруппники.

 - Ну что? Как?!

 - Пять…

Паталогин, радостно глядя на меня, спросил:

 - Получилось? Дала антибиотик?

Я с шумом выпустил воздух и сполз по стенке на корточки.

Масляная краска холодила затылок. Восприятие возвращалось к нормальному уровню.

 Паталогин усмехнулся:

 - Хватит тормозить… Пошли, проветримся!

 Действительно, самое время отвлечься… И протолкавшись через гудящую толпу в коридоре, мы вышли на улицу.

 


 Кириши, 2006