Часть первая.
**ПРОСВЕТЛЕНИЕ РАЗУМА**
(фантастическая реальность)
**ПРОЛОГ**
Да простит автора нетерпеливый читатель, привыкший скользить взглядом по заголовкам, искать в тексте иллюстрации и не дочитывать до эпилога.
За что?
За насыщенность подробностями и описаниями, обилием сносок. Его, нетерпеливого читателя, следует понять: он спешит жить, поэтому он не любит рассуждений, а жаждет действий, эффектов, адреналина.
Жизнь сегодня быстротечна, время сжато, суета не замечает смены времен года и эпох: ей не досуг.
Но Вы – не он! Вы быстро прочитали название, словосочетание в кавычках и слово «ПРОЛОГ», чтобы вгрызться в суть, не упустив самой сути.
Диалоги героев Вам покажутся приближенными к жизни, но они, все же, далеки от жесткости ее реалий.
Да простит автора именно нетерпеливый читатель, если найдет в тексте явные несоответствия с собственными наблюдениями: ему не следует внимательно вчитываться во всякое словосочетание, лишь в одно – «фантастическая реальность».
Если изучить только сноски, то закроются некоторые черные дыры в собственных знаниях читателей и пробелы в памяти.
**ЛЕТО – ЛЕНЬ ГОДА**
Лето.
Более ленивого времени года в его коротком списке не отыскать. Город только формально просыпается с первыми всполохами ранней зарницы, но тянется и зевает еще часа четыре, пока не начинает глотать угар и жару.
По старой традиции серьезное начало городских суток в больших населенных пунктах приходится на час слышимого фырканья автодорог и проставления цветных многоточий внутри оконных границ.
Но так бывает вовсе не летом: летом – все быстрее.
Город еще спит одним глазом, а его окраины начинают стягиваться к центру, чтобы вечером отхлынуть обратно. Он уже закручивается в пружину будничной суматохи, он уже сходит с ума от удушья в автомобильных «пробках», а сон его держит утренним туманом и не отпускает. Город тяжел на подъем, ведь лето – это пора праздной эйфории, пора отпусков, пора заслуженного безделья. Не всякий удосужится посвятить весь день банальной прогулке по городу, когда есть кондиционеры, пляжи, дачи, шашлыки и пиво.
**ЛИЦО - ФАСАДЫ**
Появляясь из-за угла дома, Никадим Еремеевич (допустим небрежность и упростим отчество до «Еремеич») всегда приветствовал знакомые стены истории города троекратным потрясанием руки с раскрытой над головой ладонью. Он любил исторические памятники, скульптурные композиции и архитектурную пыль времен, которые, подобно грибнику, отыскивал в захламленном типовушками железобетона и безликой современности огромном городе. Он бродил по улицам многих городов, но неизменно возвращался сюда.
Он любил окрест Тверской с маленькими и несуматошными переулками. Улицей Триумфальных арок, первой конки и первого трамвая, Страстного монастыря(1) была Тверская. Улицей Опекушинского(2) гения была она для Никадима и улицей российского шика и высокого вкуса в зодчестве.
Гуляя по старым пересечениям Москвы и взирая на угловые таблички домов, Никадим припоминал их прежние названия. «Итак, впереди – Знаменка(3), что недавно еще была - Фрунзе», - будто тренируя память или отвечая на незаданный вопрос самому себе, Никадим вольготно чувствовал себя на теле пустого еще Крестовоздвиженского переулка(4), некогда – Янышева.
Дойдя до Воздвиженки(5), он поворачивал налево и направлял свои стопы в сторону Арбата. И вот, в который раз, закидывая голову вверх и озирая декоративную лепнину, украшающую пространство между вторым и третьим этажами исторического ансамбля, он смачно щелкнул языком.
«А-а-а! Вот самый главный штаб самого оборонного ведомства, да к тому же и со своим метро(6). Неплохо, что «Военторг» снесли по соседству. Не место ему среди этих эпох» – Накоротке припомнил Никадим, пересекая Никитский и Гоголевский бульвары, будто вынул закладку из толстого тома путеводителя и приоткрыл нужную страницу.
Арбат.
«Арбат, Арбат… Встреч повелитель,
Арена изливаний чувств,
К тебе стремится всякий житель,
Кому быт улиц хмур и пуст…» - пришли на память Никадиму строчки из недавних восьмидесятых.
Он любил эту, прижатую к земле столетней историей, трех, четырехэтажную архитектуру. Улица начиналась с салатного оттенка дома №1 при современной коммерции с пахучими названиями «Арома» и «Кофе Хауз», кричащем красной вывеской «Беталинке».
Оформление фасада было различным на каждом этаже. Высоты потолков в прежние века заказывались будущими хозяевами, поэтому стоящие рядом дома от разных зодчих не на одной высоте крышами бреют низкую дымку утренних туманов.
Затем он возвращался обратно и с Никитского бульвара по Воздвиженскому, некогда Станкевича, переулку, через Большую Дмитровку, Петровку уходил к Цветному бульвару.
Иногда он избирал иные маршруты. Тогда он направлялся куда-нибудь на северо-запад, в район современной улицы Алабяна(7). Он прятался от суеты на лавочках, в кронах нависающих через заборы деревьев где-нибудь в кооперативе «Сокол».
Первый советский ЖСК притягивал своим колоритом, неодинаковостью жилищ, к которым приложили свой дар и Щусев(8) и Колли(9). От «Сокола» до центра Москвы в 1933 году пролегла первая троллейбусная линия. Фильм «Тимур и его команда» своей съемочной площадкой избрал эти заборы и сады.
Ныне хозяева меняются, стили нововведений становятся вызывающими, приближенными к кичу. Сюда, то есть в такие места, Никадим Еремеич заглядывает редко.
«Исторический город с индивидуальностью архитектуры пропадает, теряя постепенно самобытность и узнаваемость, ибо чиновничье попустительство и цинизм современных застройщиков идут рука об руку в последние годы. Повторение старого опыта «…разрушим до основанья, а затем…» набирает обороты, не являясь исправлением старых ошибок», - Никадима никогда не покидали эти мысли в периоды длительных путешествий по ускользающим медленно в тлен истории островкам огромного града.
Бывая на Сретенке, Никольской, он подолгу мог разглядывать барельефы фасада Торгового дома В.Ф. Аршинова, над коим и самим зданием работал Ф.О. Шехтель. Именно с дома Аршинова начинался русский модерн, обнажая плоть здания до самого скелета металлического каркаса.
А Ярославский вокзал? Чем не дань анатомическому рассечению и выставлению напоказ внутреннего? Франц Шехтель, только он и умел первым это показать, соединяя готику и эстетику прямых форм, огромные оконные проемы с витражами дворцов и средневековых замков.
Сретенская улица, являясь сращением Большой Лубянки и Сретенки, убегала под ногами Никадима через нынешний проспект Мира, удаляясь на Ростов и Ярославль, когда ему было маетно в центре, и он решался вспомнить историю Китай-города. А ведь Сретенская известна под именем Никольской еще с середины XVI века, и как улица просвещения(10) с типографиями и иконными лавками – аж с 1750 годов. В XIX веке улица была самой богатой и деловой, она первой легла под асфальт цивилизации.
«Если бы не военная година, то Китай-город исчез бы в амбициозных планах Отца народов(11): ни Заяузья, ни Заречья, ни Ильинки, ни Варварки, ни Никольской потомки не лицезрели бы. Зарядье до этих дней дожило хотя бы только именем, может Фостер(12) что-то исправит? Российских талантливых зодчих и не сыскать по глубинкам и городищам, поди? Поди…» - Никадим всегда философствовал в одиночку.
**СОЗВУЧИЯ**
Улицы, времена года, погода, архитектура всегда создавали баланс настроения у Никадима Еремеича, сплетаясь подсознательно с музыкальным сопровождением. Шедевры мировой классической музыки он как фасады примерял к шедеврам зодчества.
«Лунный свет» Дебюсси он слышал только в исполнении Филадельфийского симфонического оркестра, когда прохаживался поздними вечерами по набережным Москвы – реки.
Сквозь нейроны мозга он пропускал стремительную скрипку из «Грозы» Времен Года Вивальди, натянув плащ на голову в ливень у парадного Третьяковки(13).
Жизнеутверждающую партию фортепиано Ван Клиберна из Третьего Ноктюрна Листа «Грезы любви» он прогонял в своем воображении, прислонившись к березе спиной в Битцевском парке.
Все «высотки» навевали рваные ритмы «Интродукции и рондо» Сен-Санса. То было исполнение Берлинского Филармонического. За пультом Никадиму в мыслях неизменно являлся Герберт фон Караян: убеленный сединами с мощным надбровьем и падающими уголками губ австриец.
Все маршруты Никадим уводил во внутренние дворы, прочь от оживленных дорог по тротуарам с жизнью, прикрытой от взгляда сумасшедшего города.
**ИЗНАНКА - ДВОРЫ**
Современный мегаполис по-современному борется за существование, пытаясь не утонуть, не утопиться в своем. Этот город изо всех сил следит за своей чистотой. Пытается, пыжится, но до культуры ему еще далеко.
Город имитирует вытирание ног где-то в центре себя, там он следит за глянцем витражей супермаркетов и мордашками дорогих и, для большинства людей, бестолковых бутиков.
Город сознанием не вырос еще до самоуважения, потому что стал банальным проходным двором для всякого встречного – поперечного.
Город в настоящем не имел границ между роскошью и богодульством(14): все клеточки земли под ним одинаково были поражены богатством и нищетой.
Богатство только некоторых достигалось умом, настырностью, талантом, а так все по старинке – воровством банальным, кое является патологической наследственностью эпох.
Город преображался усилиями Востока, не воинствующего Ближнего, не трудолюбивого Дальнего, а того, которого понять невозможно, ибо это дело хлопотное и тонкое. Этот Восток тоже не понимал город, полагая, что тот, богатый и сытый, даст ему все блага земли за свой грошовый, а чаще, халтурный труд. Дешево и сердито трудился этот Восток. За непрофессиональную работу не принято платить по разрядам рабочей сетки, а сердито, потому что радоваться чужому счастью и самой жизни не умеют, да и не учил никто.
**ЯРЛЫК И БИРКА. ТИЧА И ПЕХ**
«Город – горд: гордыню – в гроб и в грот» - пустышка отчеканилась в сознании Никадима, когда он проходил мимо очередного «шведского стола» - огороженной помойки, облепленной двумя «бичами»(15).
Они терзали аккуратно связанные мусорные пакеты в поисках всего, что можно есть, пить, нюхать и продавать. Никадим притормозил ход, услышав фразу, заставившую остановиться. Он решил слухом поучаствовать в беседе: такого случая боле не представится, а слушать умных – вполне достойное занятие.
Никадим присел на край припаркованной к подъезду лавочки, отстоявшей от металлобокса с бомжами. Слух у Никадима Еремеича был идеальный, слышал он далеко, а глаз подводил: далее звезд сбивалась фокусировка (шутка с долей шутки).
- Quivis praesumitur bonus donec probetur contrarium, - а Никадим повторил эту фразу из латинского правосудия переводом про себя: «Каждый предполагается честным, пока не доказано обратное».
- Чё? – переспросил второй голос.
- Пехота, это по-простому называется «презумпцией невиновности», - сплетение латыни и городской речи задержало Никадима и усадило на скамью.
Слова произнес высокий и худощавый бомжара, явно имевший когда-либо отношение к философии Римского права. Этот сухопарый долговяз постоянно экспериментировал с родной речью и был легок одинаково на мат, жаргон и латынь.
Если не знать, из какого места доносится речь, то можно было почти с уверенностью утверждать, что в эфире - Шерлок Холмс, в смысле – Василий Ливанов: интонация была поразительно схожей, со скрипом, темп такой же спокойный, размеренный.
А Пехота – это второй, помельче и поздоровее, обтерханный, небритый дикобраз с застывшим бланшем на левой скуле, запекшейся кровью на кулаке и в засаленно-масляных джинсах цвета помытого, но непросохшего асфальта.
«Пехота» - кличка, совсем не совпадала с обликом пехотинца: согбенный, лет сорока пяти крепкий, кулакастый мужичок, пропивший юность, молодость и зрелость, ни разу, видно, не сойдя с дистанции», - Никадим создавал себе зрительные портреты собеседников, раскуривая безликую папиросу. Рядом, на вытянутую руку, справа, лежало бульварное чтиво, бросающееся на читателя гормонами с обложки и заманивающее к себе внутрь вызывающими анонсами. Он взял в руки эту макулатуру и принялся листать, не отпуская ухом нить беседы двух опустившихся донельзя людей. Такая встреча в другой раз не случится, это он знал теперь наверняка.
- Ну, я же – не скрал? А взял поносить.… Забыл, черт, вернуть только…. – начал оправдывать свои действия «товарищ Пехота». Так про себя нарек его Никадим.
- Не пристало нам брать напрокат: мы не гарантируем возвраты и залоги. Брать – навсегда, прятать – быстро и незаметно. Тогда действует то, о чем я сказал: «Не пойман – не вор!» Я ни в коем случае, слышишь, ни в коем, Пех, не защищаю воровство – грех сильнейший, преступление против личности и долбаного общества. Будь оно неладно, - он плюнул в угол мусорного бака, - Мы берем, чтоб не сдохнуть, но надо знать меру. Ты стоящую вещь спер? – долговязый философ при этих словах вынырнул головой из мусорки и радостно потряс в руке пакетом с не начатым батоном хлеба, - Кстати, зажравшийся народец пошел: скотское отношение к хлебу выказывает. А нам с тобой дня на три хватит, может – на два! – подытожил философ, закладывая руку с пакетом за спину, где приютился спортивный рюкзак.
- Ага, Тича. Народец, право, зажратый, хоть и свой. Твари!
- Раньше, Пехоточка, до краха Империи(16), мы весь божий свет хлебом кормили. Европину жопу, понимаешь, - и он продемонстрировал Пехоте, какое доминантное положение занимала Россия в дореволюционный период. – Бошки нам задурачили, что буржуи – все сволота, потому как самим мозгов не хватило ими стать. Завидовали, гнули спины, глотки драли и таили камень за пазухой. Оттяпать легко, трудно управиться: все с кровью идет. Вон, глянь, чего с азиатами сталось. - Тича кивнул на убирающих мусор узбеков-таджиков, - Интеллигенцию уничтожили, головы порезали, свои города разорили. А работать не умели и не умеют, и здесь средневековьем жизнь разлагают. Видал я, как они баранов в скверах пасут да мясо на балконах жарят. Как жили бахчей и барыжничеством, так ничего не изменилось. Полипы, паразиты!
- Быдло рыжепузое, - констатировал Пех, - Бог мозгов не дал: даже бухать не научились, - Пех постучал себя по черепной коробке и обратил взор подбитого глаза на объект своего обращения:
- Чего зенки вытаращил, чамра? Сел на плечи русской бабе, поди, дехканин хренов. Вали арбузы окучивать, тьфу ты. Задницу к бумаге приучил или все по старинке?
- Хватит, хватит! Разошелся. Успокойся, Бога ради. Этот, небось, спит с крысами в одном углу, - Тича длинными пальцами руки ухватил куртку Пеха и стал трясти ее содержимое.
- Эй, зачем такь нехарочё гаваришь? Я тебе обижаль, да, друг? – пролялякал специалист по подметанию.
- Вот гад! Сегодня ты мне «Здрастя вама, друг», улыбаешься, а завтра мою башку в этот бак бросишь? – Пех не унимался гневить дворника, уже засучивая рукав в желании расквитаться с рыжей жилеткой за всё про всё.
- Нужна ему твоя башка что ли? Я тебе, дурню, пример привел, а ты завелся без скипидара. – Тича рывком дернул Пеха к себе за ворот куртки, что тот чуть не потерял равновесие.
- Тича, за державу страшно обидно: этих же потом вилами не выгонишь: они в щели проползут. Наши бабы пашут у станков, а их многостаночницы – нашей Отчизне поколение строгают за двести пятьдесят, кажись, тыщ?
- Угомонись ты, помело, сказано тебе. Ты что ль у станка стоишь? Вот и заткни пасть. Нам вообще рот разевать с памфлетами чести никто не давал. Тоже мне, оратор с броневика нашелся. Я те, не посмотрю, что друг, товарищ и брат: штофом промеж глаз вдарю, да кабы второй глаз не повредить: слепого долго за руку не потаскаешь. Идиот!
- Ладно, ладно, Бес с ним. Слышь? Ты…. эта, забудь. Ты - такое же «гэ» как и я. Мы – на равных. - Пех, не обращая внимания на реакцию оппонента по диалогу, отвернулся от дворника и нырнул опять с головой в бак:
- Зырь, Тича: одни – все в пакетах на помойку (как грамотно для нас придумано!), а другие – из ведра льют в мусор все, суки. Свиньи, и те умнее. Культур-мультур нулевой у них. Да? – дикобраз Пехота, выудив из помойки три солидных чинарика, принялся выбирать для раскурки посочнее, - Во, «Самец»(17) первым будет, а «Люда» - опосля, невестушка ты моя, - он сунул остальные бычки в карман кожи с дырами, заклееными армированным скотчем, а нареченный издавна «Самцом» - меж редких передних зубов.
Тича (прозванный кратко от английского «teacher» - учитель), высокий, в очках, седоватый бомж лет пятидесяти трех, в синей куртке из японской болоньи – писка моды начала восьмидесятых, немного сутулый от давления образа жизни и врожденного сколиоза.
Он был, несомненно, аристократом в своем кругу, ибо попал в него не по вине отсутствия ума и воли к трезвости, а по причине наличия широкой души и веры на слово. Особенно доверился аферистам с недвижимостью, лишившись, несомненно, по глупости, приличного гнезда на Больших Каменщиках возле Таганки. А перед этим он лишился и семьи, подтянувшись крепко к стакану, и работы. Ныне он пытался только реабилитироваться перед собратьями по несчастью. Он знал, что век скитаться по помойкам, вокзалам и ночлежкам, коллекторам и чердакам-подвалам ему не позволят добрая зима, отсутствие горячей воды и вся бродяжья жизнь. Он был одинок, себя не жалел, от будущего ничего не ждал.
- Тича, ты партиям присягал, ну чтоб диссертуху двигать, к слову? – взорвав упаковку зефира и запихивая пробный комок суфле в рот, пробубнил Пехота. Он одобрительно кивнул и протянул главному белесый, в шоколадной глазури, пастилообраз на картонке, смачно выругавшись:
- Вот паскуды! Ну не жрали бы дерьмо японское, ели бы свое, да хоть это. Нет, ё-моё, сырую кильку с червяками жрут, а это добро – в ведро! Зла нет! «Бабки», что ли, не во что воткнуть?
- Не кипятись и чужых бумажек не считай: моли помойку, что помогает не голодать слишком! А про партию вот мой ответ:
Мои помыслы, деяния чисты,
Я не лезу в члены партии к раздаче
Копошиться у объедков как глисты,
Я свободен от повесток дня, а значит
Жизнь прожить – главнейшая задача!
- Охренеть! Вознесенский? Паустовский?
- Заходер, балбес тупоголовый! – съязвил Тича.
- Он же сопляков забавлял? – сверкнул эрудицией Пех.
- Это я тебя, дурня, забавляю, и это свои мысли я тебе выложил. Челом остаться - главная задача. Говном жизни я уже физически стал, главное – душу и совесть не замарать!
Тича жил только настоящим, пользуясь знаниями прошлого: преподаватель философии и права в своем нынешнем кругу был на пике славы, он был популярен в ранге третейского судьи. Он определял степень вины кого угодно. Был упрям и неподкупен. Его прошлые знания хорошо вписывались в нынешний образ жизни.
Пехота, Пех, «товарищ Пех», как заметил Никадим, даже чуть-чуть не приближался уровнем интеллекта к Тичу, но зато был внимателен к словам, крепок еще и энергичен да и скор на употребление увесистого кулака. Тича был ему отцом и богом. Они оба кого-то ненавидели, им обоим кто-то был не по нраву.
Никадиму эта пара с осипшими голосами и хорошими зачатками разума напоминала героический дуэт, состоявший из странствующего рыцаря Печального Образа и его слуги. Пехота сипел голосом, схожим с голосом Джигарханяна(18), тем явнее Никадиму вспомнилась не старенькая экранизация романа Сервантеса «Дон Кихот возвращается».
- Так, еще раз задаю вопрос: стоящая вещь? – повторил свой интерес Тича, распаковывая очередной пакетик с символикой супермаркета.
- А…?! Так….Треники с лампасами, маловаты по резинке. Но зато – шерстяные. Задница не промерзнет по зиме, - отбалоболил Пех.
- Стоящим является необходимость греть зад. Все остальное – хрень и слова. Ну что это за вербализация(19)? Тьфу ты.… Докажи свою необходимость в шмотке? Если вещь - говно и в твоей шкуре не нуждается, избавься. Данный случай соответствует закону совести? Если нет, верни шмотку незаметно, либо порви, выбрось и не марай в грязи небритую морду. Нас хоть и считают скотом уголовным и дерьмом жизни, главное, чтобы мы сами никогда, слышишь? никогда, в этом не были уверены. Ты понял, Пех? Это – не ряды Фурье и не теорема, это – аксиома жизни. – Тича воздел указательный перст в потолок загона для мусорных баков и Никадим увидел на его руке розовую резиновую перчатку.
«Аккуратист, эстет, можно сказать», - про себя подумал Никадим, делая вид читающего для блуждающих кошек, старушек и собак.
- «Facta sunt potentiara verbis», что значит «поступки сильнее слов», а значит, бродяга, мы с тобой хоть в чем-то должны быть чище своей одежды. Мы разбойники в глазах даже сочувствующих, но чаще – безобиднее овцы.
- Ну ладно, разумею. Только «херши - кола» ты меня латынью долбишь? Не запомню, все равно. А вещь зимой нужная, клянусь. Да и счас ночи - не июльские. – Пех перекрестился, переложив окурок в левую руку.
- Верю, сучара ты последняя. Люблю и ценю как Пансу - Сранчу, ибо всегда следуешь рядом и слову сказанному. Ценность в людях только тогда, когда они следуют слову сказанному. На вот, держи осколок роскоши… - Тича обнажил из нового извлекаемого пакета горловину квадратного штофа из-под перцового «Немирова» с остатками зелья на донце. Пех, с поклоном корявого театрала, выходящего в который раз «на бис», принял угощение, обмахнул горлышко рукавом куртки одним глотком принял внутрь грамм восемьдесят. Зажмурив глаза, он сжал мимикой все морщины на небритом лице и добротно крякнул.
- Гран мерси, Тич. Ласковый ты у меня. Слова хренового не услышишь. Боготворю, кудесник! – сплюнув сквозь редкую полку зубов, он чмокнул наставника в дряблую щеку.
- Зима наступит паршивая, - прищурив один глаз и обратив узкое лицо с дряхлой бородкой к небу, вымолвил Тича. – Такая же, как в восемьдесят втором.… Тогда - понятно «почему»? Предчувствие кончины Лёни (20), а сейчас – чего кончины? Али рождения? – Он раскрыл рот, расширил оба глаза и закончил – Ни хрена эту погоду не разберешь! А задницу греть надо, даже если валенки моль сожрет и лыжи по асфальту не пойдут!
- Тича, а если морозы рубанут в октябре?
- Ну, рубанут, и что? Ты что, обосрамшись? Хочешь жить-с, у крыс учись: моги распилованный пополам! Понял? У них такая тяга к жизни, что люд завидовать обязан и учиться. Вон как!
- А научится если? – разрубил репликой связку из погоды и «курса молодого бойца» Пехота.
- Хана всему глобусу: останется один обожратый крысоед. Не-е-е…Пусть народ учится подыхать как мы, тогда хоть жизнь научится ценить. А то, чуть «что» - чпок! - тапки на карниз или веревку на шею, уроды… Мы легкой жизни все требуем у Гоcпода, а надобно – смерти.
- Пожрем друг дружку, как эти…туземы? Ё-ё-ё! А с чего ты взял, что зима-то обломится? – вопросил Пех, не выныривая из бака.
- Чувствую кожей: зудит…
- Да воды мы не видали черти сколько, вот и зудит.
- Не, с этого она трещит. Зима будет, но не тогда, когда должна, позже. Какой-то диктатор(21) еще «коньки откинет», а другого(22) в петлю сунут. В общем, мир лучше не станет в ближайшее время – это так же «стопудово», как утро, меняющее мусорные баки. – Тича вытянул шею, похрустел шейными позвонками и шлепнул резиновой пятерней по крышке бака. Та напружинилась и рухнула на каркас бака, издав набатный звук. Округа вздрогнула. Никадим - тоже.
- Собирай барахло… Нарыли кой чего, боле тут какого рожна ковыряться? «Actum est, ilicet». То бишь по-латыни значит: «дело закончено, можно расходиться». Аль мы не голытьба перекатная? – Тича заржал и эхо, разбившись о решетки и двери, раскатилось по двору.
- Ну ты и выдашь…хоть галстук поверх телогрейки! – рассмеялся в ответ Пех, обнажая редкие зубы.
- Ну, двинем? – Тича нарисовался в дверном проеме металлоконструкции, укрывавашей их все время от посторонних.
Не от Никадима.
- Далее, далее, далее в Бенгалию… - следом вывалился с сумкой и рюкзаком верный слуга «странствующего рыцаря».
- «I see trees of green red roses too
I see them bloom for me and you
And I think to myself what a wonderful world…» - затянул песню Луиса
Армстронга идейный вдохновитель блуждающего дуэта.
«… И я полагаю про себя, что мир - прекрасен», - перевел последнюю строку с английского Никадим.
Оба: высокий и маленький, покинув с запасами провизии и скарба «остров свободной раздачи», потихоньку излучая несвежие запахи, подались из двора, не замечая людей и не ища их глаз. Они сами сделали и приняли жизнь такой, а жизнь не всем дарует себя одинаково удачно.
Никадим свернул газету и бросил в мусорное ведро: она не стоила и толики того, что ему довелось услышать. Человек, не познавший степени отчаяния, вряд ли сможет оценить маленькие людские радости и высокую степень совестливости. Как у Пехов и Тичей.
Никадиму удавалось нутром чувствовать все человеческие страдания, он прикладывал подобно рубашке к телу на себя все людские переживания.
Он по-доброму смотрел в след «отбросам общества» и душа его была спокойна. Бомжи портят внешний вид городов, кои безнаказанно разрушают саму людскую жизнь и не несут за это бесчинство никакой ответственности.
«Люди дна» - один из показателей жестокости города, его жажды к жертвоподношениям, его обратное лицо, подобное двуликости Януса(22), его прорвавшийся фурункул на лоснящемся теле. Городу некогда обратить внимание на своих сирот, ибо он пропустит шаг в своем беге по кругу, собьется с движения и примется очищать свою совесть добрыми делами. Но долго он рассусоливать не станет о судьбе свалившихся меж шестеренок развития: малые деньги быстро закончатся. Жернова прогресса всегда оставляют в отходах какой-нибудь серый жмых.
**ВСЕ ИМЕЕТ ЦЕНУ**
Все пытаются ухватить за хвосты проносящихся клином журавлей, чей счет довольно мал, забывая о чирикающих подле ног воробьях и синицах. Жизнь видится только сквозь лобовое окно автомобиля, затуманенные амбразуры маршруток и мрачные окна стучащей на стыках подземки. С высоты этажей офисов, сквозь бойницы подвалов, стеклопакеты и сквознячные рамы просматривается эта жизнь. Приветливой злостью фруктово-овощных прилавков улыбается она нам в ответ, когда нужен гарнир к картошке и что-то на десерт.
А история города протекает мимо, просыпается песком времени сквозь пальцы, как просеиваются самородки через сито старателя. Мир, как и отдельно взятый старатель, уже давно согбенно чахнет над златом, соревнуясь в достатке со вчерашним своим днем. В этой погоне он изменяет представление о культурных и духовных ценностях, рассматривая их всегда со стороны оценщика или продавца, покупателя или ростовщика.
Все имеет цену. На каждом этапе своего существования все имеет цену.
Бессовестность даже имеет цену, но не совесть.
Она – исключение. Ее наличие не определяется денежными эквивалентами. Все положительные ее качества имеют ценность, но не цену. А на рынке порочности пользуется спросом ее отсутствие.
Совесть – это остров, омываемый водами бессовестности. Бессовестность – это бесовость.
**МОЛЬ. БЕСЫ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПЛОТИ**
Никадим Еремеич хотел, было пойти вослед удаляющимся бичам с натурой романтиков - правдорубов, но заметил на лавочке, стоявшей напротив, диковинного журнала глянец. Тот был придавлен сверху бутылкой из-под портера. Никадим пересел на противоположную сторону, переместил порожнюю посуду в урну, где с трудом отыскал свободный угол. Он извлек папиросу из кармана плаща и, пыхнув кольцом в желтеющую листву, окинул взором окрест. Затем медленно взял в руки журнал и откинул обложку. Музыкального толка оказался толстый глянец, современным по подношению материала и либеральным по существу. Полистав страницы издания, он нашел огромный тематический кроссворд и стал быстро заполнять клетки привлеченной из внутренних глубин плаща серебристой ручкой «Watterman». Он знал ответы на все вопросы…
- Дед, закурить дай?
- А где же, молодые люди, Ваша учтивость, Ваша вежливость? «Извините, пожалуйста, не найдется ли у Вас закурить?» Хотя бы так можно озвучить свой запрос? Ну, и к тому же, Вы курите, юноши, насколько мне не изменяют мои глаза. Не так ли? – Вопросительным удивлением на наглость ответил Никадим Еремеич, увидев напротив себя двух пестрых юнцов лет семнадцати. Холодом повеяло от вопрошающего.
- Дед, тебя глушняк пробил, что ли? Закурить есть? – молодец, не обремененный комплексами вежливости и уважения к старшим, оттянул один наушник плеера, чтобы услышать ответ старика.
Никадим хамства не терпел, как любой, уважающий себя. Он легко переходил на ноты, интонации собеседника, если дипломатия не имела значения, копируя его метод общения:
- Хамим, дитенок, вяньгаем непутево? Просить «предки» не научили, задница ремня не видала, поди? Сразу - «дай»? Вам, молодежь, курево мое не по нраву будет, да и папирос Вы не курите, видимо?
- Ты не возникай из перхоти! Гильза, она везде одинакова: что в папиросе, что в патроне, что в косяке рядовом. Не хрен меня жизни учить, а то…. – главенствующий в паре чиркнул большим пальцем по кадыку, подразумевая быстрый финал жизненного пути Никадима.
- Не пужайте, юноша, получается невыразительно и скверно. Я всякое на своем веку повидал. Спесь поубавьте, ибо гордыня она. Будете стариком и подобно мне, будете срамить поведение молодняка бестолкового. – Никадим демонстративно сунул руку в карман, готовясь парировать любой натиск.
- Завянь, дед, закрыли, - движение Никадима было учтено. - Ты – не в теме и не догоняешь. Ты откуда такой древний? Потерялся или из дурдома свалил?
- Нет, милок, я – вовремя нашедшийся. Это Вы, детишки, потерялись. От рук отбились, видать, взрослыми стали, хамство и грубость – мораль и норма Вашей жизни! У Вас, наверное, родителей нет?
- А им - насрать! Они, типа, работают, - отрекашетила серебристая голова, затягиваясь сигаретой «Dunhill» и теребя в ухе сережку.
- А скажите, милейший, кем Вы себя мните при серьге в правом ухе? Вы, надеюсь, не последний мужчина в семье? – разбавив агрессивную небрежность юношей посторонним вопросом, поспешил поинтересоваться Еремеич.
- Прикольно, эта…модно. А чего, типа, «последний мужик-то», с какого перепугу? – обладая неведением сути, поинтересовался носитель серебряной головы.
- А какое тебе дело, дед, до его серьги? – вставил голос парень при наушниках, в бейсболке набок.
- Вы истории мужской серьги не знаете?
- ?! – одинаково отреагировали юноши, пожав плечами.
- Причины ношения мужчинами серег были различны. Ассирийцы пять тысяч лет назад серьгой в ухе чтили Вавилонского бога Мардука, фараон Рамсес XII носил длинные серьги. Римляне ими метили своих рабов. Валуа(22) свое ухо украшал серьгой с огромной жемчужиной. Моряк с серьгой был уважаем за пересечение экватора, а пират – за захват судна с золотом. Позже все, покорившие экватор, носили серьгу как знак матросского мастерства. Моряк с серьгой знал, что выброшенный на сушу его труп, а смерть ходила рядом, не склюют чайки, а погребут в землю людские руки: платой будет серьга золотого сечения. В русской армии в правом ухе серьгу имел единственный мужик в семье: его всегда ставили в последнюю атакующую шеренгу, дабы сохранить семье кормильца. Царь – и тот уважал мужика ратного и берег в войнах.
Устами Никадима говорил Всеволод Кузнецов(23): слушать можно было долго и с открытым ртом.
- Ну, это респект тебе, старче, что такой ньюз(24) вылил на мозги, - щелкнув пальцами, похвалил Никадима Сельдь.
Серега – пацан с серебряной головой, прозванный «Сельдью», видимо, по вине то ли имени, то ли манеры красить башку в серебро и носить блестяшки на одежде.
- Слышишь, историк ходячий, а сейчас в правом ухе кто носит? Объясни ты этому придурку, что «это» значит, - Кир потряс запросом ладонь, будто рассыпая мелочь.
- Ах «объясни»? Вы! Вы! - Никадим обратил взор на Кира, - почему не объяснили своему другу суть ношения мужчиной сегодня серьги на правом ухе? Где Ваша дружеская поддержка, коль «знаете» суть, причину? Что святого в Вашей «дружбе», если Вы считаете Сергея другом? На эти вопросы Вам следует ответить, а не мне. Полагаю, Вы давно назначили себя старшим среди двоих? – Никадим со всей решительностью справедливого наставника выступил в защиту человеческих ценностей.
- Да он сам знать должен, прежде чем цеплять и пихать в ухо всякое дерьмо. Я, правда, сам хотел, пока не знал, – парировал Кир, но уже менее рьяно и без хамских замашек.
- Сергей, полагаю? Так вот, традиционно правое ухо с серьгой обозначает принадлежность хозяина к гомосексуальной среде.… Это – в большинстве случаев как признанный атрибут. Вам принимать решение самому, если Вы себя не относите к этой среде.… А по жизни скажу: пройдет годков десять, Вы поостепенитесь чуток, понятия в голову, может быть, пробьются, - продолжал Никадим Еремеич, но его обрубили высказывания Кира.
- Дед, десять лет – это вечность. Надо успеть сейчас, потом уже никто не даст успеть. Молодость уже рассосется, а по жизни твоей нужна только таблица умножения, алфавит… и тот – урывками. И «корка» с «высшим»!
- Если к тому времени всех не задолбает «герыч», - брякнул вдогонку Сельдь.
- «Герыч»? «Горыныч», поди, внучок?
- Нет, маховик, «герыч» - он и в Африке «герыч». Героин - отец суицида, марихуана – его мать!
- И чему Вас только в школе учат? – Никадим пожал плечами и обнял ладонью подбородок.
- А мы институт прогуливаем, потому и школа – по фигу! – воткнул язвительно Сельдь, - Лето сейчас пока: каникулы.
- И что же из Вас потом выйдет, из прогульщиков-то? Во время учебы гуляете ведь тоже?
- Ясное дело: «спецы» высшего класса, знатоки профессии, доки в своем деле! – блистая эпитетами, парировал вопрос Никадима неугомонный на грубость Кир.
- Что же Вы насоздаете, какими знаниями обогатите страну свою, если Вы – тунеядцы, прогульщики? – не унимался дискутировать Никадим.
- Самую передовую и создадим страну. «Предки» по 60 предметов «долбили», а в жизни нужна только арифметика с двумя действиями: делить и отымать. – Кир закинул руку за голову и выпустил сизое кольцо, моментально расцепившееся над головой.
- «Делить да отымать»? Это что же делить? Чужое? Отымать, стало быть, у другого? Воровать – грех большой. Другого обворуешь, обманешь, а свою совесть - никогда. Ее ровно столько, сколько тебя на земле стоит, не более того. Она же – тень наша. Жить по совести надобно. Купить ее нельзя и обмануть нельзя.
- Да у кого она есть-то, дед? Воровать по крупному – модно и хорошо, а работать задарма – не модно, не хорошо. Эта страна, что? Слишком уважает трудящихся? Да, хрен! Зато чтит барыг и спекулянтов. И нам хочется иметь все и сразу. Мне наплевать на твои законы совести, их здесь нет! Примеры все перед глазами: что, слуги народные - народу служат? Я по ящику это фуфло не смотрю! Туда идут для собственного блага. Ни один флажконосец не живет с гнилыми потолками и прочими нормальными условиям. Сначала, конечно, для народа служат, а вкусив власти, только для себя! Совесть твоя, старик, приватизирована, когда я на горшке сидел. Мне «совкового» детства никто не оставил лизнуть как «эскимо». Останки этого жирного пирога приватизаторы своим детишкам распихали, а остальным – тантрический знак из трех пальцев – фигу, или палку от эскимо. Тьфу! Так что, не хрен нам уши обвешивать и о молоке на губах – не говори: искусственник я и молока не видал!
- Ага, Кирыч, - подтянулся к разговору Сельдь, - значков с Лениным не носили, пионерских песен не пели, комсомолом никто не обрадовал. Совесть никто не воспитал и не закалил характер. Хех! Вот ты, до фига от жизни получил? – язвенно, выгнувшись дугой снизу вверх, дернув козырек бейсболки в сторону, пальнул Серега Никадиму.
- Много: я совесть еще ничем серьезным, по своему разумению, не замарал. Это и есть для меня ценность великая. Я могу честно сказать, что жизнь моя течет по совести. Господу, прости грешного, не за что меня судить строго, хотя спрос с каждого будет.
- Волну гонишь, праведник. Нету такого, кто б морду не испачкал. Вот и нет причин быть чище, - Кир распрямил руки, сцепленные за головой, и перекинул языком сигарету в другой угол рта, - Как можно прийти «из народа» во власть, а через пять лет декларировать двести-триста миллионов годового дохода как учредитель холдинга или корпорации? Я думаю, что нужно просто отстаивать позиции крупного бизнеса и предложения не заржавеют. Кому-то потребовалось все население страны до пятнадцати лет усадить с нового года в кресла стоимостью до четырехсот долларов? У него – доля в этих креслах, иначе и не может быть! Вот кто придумал такой произвол, тот и должен «обашлять» программу за «свои»!
- Может Вы и правы, но все без исключения, рано или поздно, остаются наедине с собой. Вот тогда неоткуда ждать совета ни бедняку, ни богатею, помощи, сострадания и понимания. Человек – существо аморфное в своем сознании, легко подвержено влиянию, воздействию среды и окружающих, - Никадим перекинул левую руку через спинку скамейки и дернул снизу хворостину. Сломав ее пополам, он выложил угол перед собой на асфальте. Забравшись глубоко в карман плаща, он извлек оттуда белый мелок для рисования на картоне.
- Смотрите: вот – человечек, - он нарисовал символ «ножки – ручки - огуречик» ниже ивового угла, - под ним – опора, а именно – духа твердь. Не земля носит человека, а его совесть, что есть опора. Когда человеку не за что раскаиваться, он произносит фразу: «Чтоб мне провалиться на этом месте!».
- Ну, да, это значит, что он не врет, - Сельдь проникся размышлениями старика. Кир по-прежнему выжидающе смотрел на асфальтовый рисунок, не доверяя или не веря болтовне Никадима. Он брезгливо сплевывал в сторону, потому что плацдарм перед собой уже был уничтожен.
- Потому что уверен в силе своей совести: к духовному падению он готов, ибо точно знает, что не падет. – Никадим подвел мелом основание под человека.
- «Фигвам» из Простоквашино, а? – Сельдь смекнул о схожести творения Никадима с наскальным рисунком героя мультфильма.
- Не тяни резину: в чем кора? - Кирилл снял наушники плеера, томящегося под спортивной курткой.
- «Кора», говорите? Язык поганите только. Небось, запятую от точки не отличаете? - распрямил спину, сидя на корточках возле своего схематизма, Никадим.
- А я без них справляюсь: «комп» все сам делает, когда проверку включаешь, - Кир сунул новую сигарету «Dunhill» в зубы и щелкнул зипповской зажигалкой в желтоватом корпусе.
- А-а-а, своей рукой уже не владеете? Тогда понятно… Эхе-хех…. – старик перенес вес тела на другую ногу.
- Ну, несмышленыши, теперь самое для Вас непонятное начинается. Человек находится под божественным покровительством, стоя на своих убеждениях, аки на совести. Если он стоит на земле и не преодолевает границ совести, то он защищен. Если он возжелает, а это свойственно, как и всему живому, подняться над другими, то он оторвется от совести. Что не значит быть лучшим среди равных. – Никадим двинул «опору» вниз, стерев меловой отрезок и изобразив его ниже. Угол он опустил к голове фигурки. – Границы совести при этом становятся уже, тонким местом будет узел вверху, концентратором напряженности, если хотите, в куполе этой «крыши». А за ним – бездна греха и соблазна.
- Так это же прикольно! - хмыкнул довольно Кирилл.
- … Ещё – тлен души, крах надежд, катастрофа личности, утрата одухотворенности. Человеческий облик остается, суть уходит. Личность растворяется куском рафинада в кипятке порочности. И все. Человека нет. Разумного человека. Он - маргинал, даже в дорогом костюме, с яхтой и особняком, горами узаконенного грязного капитала, к которому пришел через преодоление совести. Он оторван от основы.
- Ну, и хрен с ней, душой-то. Власть и «бабки» правят миром, не хило уживаются, живут долго и припеваючи, - Кирилл явно был антагонистом догмы Никадима, а может быть и аксиомы: он не решил этого для себя. Но твердо понимал, что безусловное выполнение двух математических действий и курса на «отрыв от основы» у него уже имеется на ближайшую перспективу.
- А как это - «отрыв от основы»? – переспросил Сергей, чуть подавшись в сторону Никадима и слегка дистанциировавшись от Кира на сидении скамьи.
- Тебе? Начать мочиться по углам, девок драть на лестнице и курить «траву»… - Кир, повысив голос, рукой небрежно дернул дружка к себе, назад.
Серега осекся. Кирилл угрожающе оскалил глазной зуб, зажимавший фильтр сигареты, и хрустнул костяшками кулака.
- Сядь и затухни. Слушай дедулю. Просто слушай. У нас еще есть время, - он взглянул на наручные часы «G-Shok», опоясанные кожаными ремешками, потом – на Серегу.
- Власти жаждете, Кирилл? Вам нравится давить голосом и силой, повелевать? Это явно просматривается, юноша.
- А хотя бы и так?
- Ну, а если «так», то Вы – обычная кукуста(25).
- Какая сука-то? – напрягся Кирилл.
- Повилика, уважаемый! Повилика – сорняк с мелкими цветками без собственных корней, живущий за счет соков другого растения. Повилика находит жертву по запаху, внедряется в нее гаусторориями (присосками) и доводит жертву до смерти. Вот так, юноша. Это - Ваша сущность!
- Ха! Ни фига себе! Вы еще и ботан? – рассмеялся Сергей, явно порадовавшийся изменению ситуации.
- Ша на нары, заусенец! – рыкнул недовольный точной сравнительной характеристикой Кир.
Тот затих, медленно потупив в асфальт глаза, но все же приподняв слегка веки к стариковскому художеству.
- Не бузите, Господь все рассудит. Совесть, коль еще теплится в Вас, сама все подскажет. - Никадим хотел, было начать процедуру прощания, потому что понял, что пути этих ребят в скором времени разойдутся навсегда. Через какую-то пару часов они разойдутся, чтобы никогда не увидеть друг друга на этом свете. Мысль о прощании пришлось отложить: из-за угла дома вытекла медленная, но слегка нервная фигура худощавого парня, лет двадцати пяти, будто связанная веревочками сценическая марионетка. Никадим на полях журнала быстро сделал зарисовки физиономии и предполагаемой бабочки, выведенной иглой татуировщика. Никадиму припомнилось стихотворение о страшном сне, когда он попытался мысленно представить себе иные ипостаси Кирилла и обладателя синеватых рук:
«Боязливо - боязно,
Мысли трусоваты...
В пятки сгинула душа,
Утонула в робость...
Мне – пугливо – горестно:
Вздохи вороваты...
Сон вползает не спеша,
Чтоб со мною - в пропасть.
Путано - туманно,
Образы - нетверды...
Сюжет мается, в поту
Тело сотрясая...
Жутко - окаянно:
Черти, рыла, морды...
Меня гонит в слепоту
Из кошмаров стая...»
**КРОССВОРД**
- Чё ты шелестишь? Чего там про «половики» и «ботанов» втираем? Должок где? Где чек? – обронился вопросами сходу нарисовавшийся из-за угла малый. Двигаясь неспешно к парням, он выдавал свою нервозность резкими движениями: выпрямив руки, он бросил их вперед, словно догоняя рукава короткой кожанки. Ворот куртки отделился от худой шеи и Никадим признал крупную татуировку, не доходившую с дюйм до кадыка. То был махаон с глазками на крыльях, обнимающий шею.
- Парень вздернул ворот куртки вверх и бабочка быстро шмыгнула под его острые лучи вниз.
- Сейчас… - Серега засуетился в левом кармане своей одежды.
- Сюда! – приказал Махаон, старший из троицы знакомых между собой парней, - И закрой духовку, долбень!
Он подошел ближе и ладонью сверху шлепнул по козырьку Серегиной бейсболки.
- Воняешь больно… - он повернул свою кепи козырьком назад и смачно плюнул в клумбу поверх двух голов. – Кирюсик, Семчак, ну на хрена ты мелюзгу за собой таскаешь?
- Да я…эта…опытом…
- Идиот тупорылый ты. С тебя, балда, штраф! Дедуля, варежку закрой, милай… - голосом проникновенного ублюдка промолвил Махаон, наконец, заметив старика на противоположной скамье. Вид его напоминал «Промокашку» из известнейшего фильма про Московский уголовный розыск.
Два подростка с проклевывающимися усиками и баками, возрастными угрями и такими же дерзкими повадками осеклись.
Возникла пауза, которая могла вырасти в скандал одной скамейки. Серега протянул руку, сжатую в кулак, и раскрыл в синеватую ладонь узурпатора положения.
Никадим разорвал напряженность, почесав лоб указательным пальцем левой руки, не поднимая глаз на молодежь и выдав:
- Детки, а кто из Вас более просвещен в музыке? Тут есть вопрос, в котором я не силен.
- Чего там у Вас? – взбодрился Серега-Сельдь, переместив глаза на деда.
- Давай, только быстро! – пустил струю дыма Кирилл и сбил себе пепел на кроссовки.
Еремеич ожидал проявления внимания и приподнял брови в надежде на третье подтверждение общей заинтересованности.
Парень в кепи с выцветшими глазами, обрамленными опухшими веками, был, казалось, отрешившимся от диалога. Он экскаваторным ковшом опустил нижнюю челюсть и выложил в нее белесый язык. Будто голый на площади да еще ударенный пыльным мешком по голове стоял он возле скамьи.
- ?!… - немой вопрос с вытянутыми тремя полусогнутыми пальцами со значением «Чего этой пенсии еще надо?» Никадим принял сигналом для оглашения.
- Тут кроссвордик мусолю о музыке, так не ведомом мне вот что: «Организатор и вдохновитель японской группы «Pizzicato five». Первая – «КА», последняя – «И». Всего шесть букв», - выпалил с единого выдоха Никадим.
- Дед, ну ты и загнул! Ты более тупого кроссворда не мог найти? Кир, это, правда, стрёмное чтиво, согласись? – Серега слегка подтолкнул соседа в плечо, указывая на глянец в руках Никадима.
- Моховик, это же отстой.
- Однако, часы на Вашей руке – из коллекции этой самой группы.
- Да ну? – Кир взглянул на G-Shock» и увидел внутри циферблата обозначение «P 5».
- А они - не рэп, не хаус?
- Нет, наверное. Я Ваших терминов еще не изучал. Если «pizzicato» - это дергание струны, а «five» - это «пять», то «пять струн», «пять чувств», «игра на человеческих чувствах»… По-моему, это очень хорошая музыка. Как Вы полагаете?
- Ха, Холмс, в натуре! – оживился обладатель бабочки, позабыв о цели своего визита. – И в каком стиле они должны лабать? – Махаон хотел потянуться, но что-то его, как пружину, дернуло и бросило плечами вниз. Он завыл:
- Сукич старый, пошел в… - выдавил он сквозь пронзившую его хлипкое тело боль наркотической ломки - абстиненции(26).
- Оба-на, мать твою! – Кирилл дернулся к Махаону. – Сельдь, взяли…
Серега и он, схватив старшенького под руки, плюнув окурки в угол подъезда, потащили того в парадную.
- Мухомор, код гони, а? - оскалился Кир, приподняв свой головной убор складками на лбу.
- Я – не местной богадельни, детки. Что, живот скрутило? У меня баралгин есть, людям не отказываю.
- Козел ты штопаный, игла горит, а он – «ба-рал-гин»! Тьфу ты…! – Кир плюнул и обматерил Никадима за пустые слова, воспринятые насмешкой, и ударил ногой в железную дверь подъезда.
Случайность всегда имеет шанс на существование. Дверь приоткрылась, из-за нее на коротких лапках нырнул французский бульдог, шмыгнув меж ног пацанов. Обладатель поводка без собаки, отшатнувшись в сторону от агрессивного натиска сопляков, с руганью вышел из парадного.
- Каково свинство! Отморозки, засранцы, твари, ногу отдавили! Хотя она, прости мя, грешного, и деревянная, - старичок потер протез и приземлился на скамью.
**РЕГЛАН. ПЕТР ФЕДОТОВИЧ**
Ушастый тупорылый француз уже поодаль размечал припаркованную легковушку.
- Арчи, тьфу, паразит, ко мне! Заведут божьих тварей, а потом на стариков их вешают: корми, гуляй, мой, вытирай! - Явно этот, тучноватого сложения, с одышкой, колобок лет шестидесяти пяти, любил питомца, но каторгой считал свою долю сопровождающего лица.
Никадим приподнялся было уйти, но Колобок принял позу подготовки к опорному прыжку, крякнул и остановил его:
- Не мудри, посиди, не замешаешь. Ты, извини, я попросту, с какого годика? Больно свеж. Я – с тридцать шестого, стало быть.
- А с какого «тридцать шестого»?
- Как это, «с какого»?
- Ну, уж простите великодушно, ни в Ваш год рождения умер Карл Х(27) и был основан Лондонский университет?
- Я, стало быть, семьдесят разменял.
- Очень хорошо, что не сто семьдесят, очень…. – первый кирпич в стене знакомства с определенной иронией был положен Никадимом.
«Очень хорошо, а то принялись бы вспоминать общих знакомых, смешно было бы» - подумалось ему.
Никадим вернул себя в исходную, отложил в сторону плащ и улыбнулся колобку:
- Меня Никадимом звать. А зачем Вам, мил чек, возраст-то мой?
- Ну, это, так…. Разговор завести. Это, Арчи, животинка ушастая, он и без меня посерит.
- Я – с двадцать шестого, - Никадим раздавил улыбкой и своим возрастом собеседника. Тот с размаху лупанул пятерней по коленке протеза. Никадим и себе боялся сообщать точную дату рождения: она и впрямь не совпадала с внешним обликом подтянутого и безморщинного пожилого. Стариком он себя не чувствовал вовсе, а собеседники или прохожие, только по причине седости волос или проникновенного голоса, догадывались о его годах, но не угадывали никогда.
- Вот те раз! А морщины чем свели, уважаемый? Меня, это, Петром величают. Ну, Петр, Вам. А? – Колобок Петр опер локоть о другое колено, волной укрыв предплечье опоры.
- Да, Петр…. Как Вас по батюшке? Никадим Еремеич я, Ваш покорный слуга. – Никадим, вежливости ради и такта для произвел короткое виляние рукой, будто помахивание шляпой с перьями.
- Ну, ладно: Петр Федотович. Отец мой – Федот Тимофеевич, был мастер на все руки и сказочник первый на деревне. Мастеровой народ ранее жил, сам все познавал, сам всему учился и без палки. Три класса образования, а какую машину, мать сказывала, сварганил? Из дерева и с котлом на дровах. Топором, понимаешь. – Многозначительно Петр кивнул несколько раз, поджав нижней губой верхнюю.
- Такие мастера, Петр Федотович, в любой земле имеются, наверное?
- Не скажите: любому инокому эту землю не понять умом, да и затормозить самой – нет! Всяка дрянь сюда морду совала, а толку-то? Морду и били ей. Этот народ монгольско-польского плетения по русскому племени в крутой рог еще никто не скручивал! Мы и строили сами, да как? На костях чужих и своих, да скольких? А беречь токмо не умеем: у себя крадем и за кордон, хап – и под подушку! Живем одним днем нонче. Ничего…. Земля всех под дерном уравняет: и голь, и знать, и вора казенного. Смысл в памяти людской, я так понимаю. Боле ничего у черты и не примерещится, лишь бы вспомнили близкие да те, кому по мордам хотел, но не успел. Простил, значится…
- С чего же «по мордам», Петр Федотович?
- У меня соседи – как супостаты(28). Эрихонскую трубу шепотом глушат, да все – матом. Они на нем не только говорят, но еще и думают. Тридцать лет как из колхоза, а горожанами так и не стали. И не важно, сколько времени на часах: их Витек, шестой десяток небо коптит, без скандала и стакана жить не может. А бьет себя во впалую грудь, что у него нормальная семья. Тьфу, ты, прости мою душу грешную! Чего его судить-то, паразита: Бог ему судья, а сам он – свинья! Ладно, мысль у меня иная блуждает. Вот смотрю я на сегодня и вот что у меня в голове: что при Советской власти бедно жили, но трудом своим дорожили и честь знали, что сейчас – ни шиша в карман капитализм не положил за сорок пять лет в профессии. В нашей стране никогда справедливости не найти: одни трубадуры по телевизору маячат. И даже при таком раскладе нас все хотят засунуть в глубокую, извиняюсь, задницу. Я скажу так: эту землю чужак сделать не сможет, свою Голландию – сможет, Германию сможет тоже. А нашу – ни в жизнь! С трактором и лампочкой, мошной да проектами – и дурак, с печи не вставая, сладит. А руками голыми, да чтоб хлеб колосился, нет, только мы. – Длинную речь Петр Федотович решил прервать на мгновение, чтобы промочить горло. Он достал из кармана простеганной безрукавки-душегрейки шкалик, отвернул блестящую крышечку и опрокинул горлышко в раскрытые мясистые губы. Левым рукавом он прижал ноздрю, прижмурил глаза и крякнул. - Хоть и пьем, Никадим Еремеич, за жизнь свою окаянную беспробудно, хаем ее, на чем свет стоит, а любим и гноим. – Петр тем же рукавом со щеки вытер тяжелую слезу мужской обиды.
- Знатная история у Вас, Петр Федотович, да и мысли Ваши мне понятны и чем-то близки. Батюшка долго ли ваш прожил?
- Война… Я и не помню его вовсе. Он погиб в сорок первом, на Орловщине…. Поделитесь, Никадим, эта…. Еремеич, секретом молодости. Может, рецептик имеется народный? Нынешним шарлатанам по медицине только деньгу покажи, они тебя лучшим другом сделают, всю кровь высосут и излечат от всего, чем никогда не болел! Образование имеют, как бы, а совести и знаний – нет! Подлецы!
- Да нет секрета: встаю рано и допоздна ноги томлю в пеших прогулках. Колбас и мясных яств избегаю, хлебушек черствый, иногда – вино молодое, посты соблюдаю, церковь посещаю…. Диет не знаю, знаю только, чего есть не буду. Свежий воздух, он хорош до машинного смога, потом я в парк подаюсь большой, у берез стою подолгу, энергией обмениваюсь с ними.
- Вы, прям, лесовик какой-то? А чем раньше занимались-то Вы? – оживился Петр Федотович, забыв о шныряющем по двору Арчи и своей деревянной ноге. – По Вам не скажешь, что у станка стояли или у наковальни. Не в торговле? Нет?
- Нет, не в ней. Я с любыми профессиями всегда нахожусь рядом. Скульптор я. Я увековечивал лица и фигуры людских судеб, соединяя воедино время и ломая принципы последовательности. Вы знаете о музее Мадам Тюссо(29)? Мари Гросхольц – француженка, но мир ее знает как англичанку Мадам Тюссо.
- Знаю, конечно. Там все великие из воска слепленными стоят! – Петра Федотовича порадовало его собственное знание таких определенных вещей.
- Верно. Но стоят, сидят на Марилбон Роуд в музее, что недалеко от Бейкер-стрит, фигуры восковых копий людей, живших в разных эпохах, странах. Вот так же создавал свои композиции я, но в более твердых формах. – Никадим хотел, было достать курево из кармана свернутого плаща, но постеснялся испортить беседу: собеседник не курил вовсе.
- А я всю жизнь к баранке был приклеен, ну, это…. к рулю, стало быть. Водилой я был, первый класс имел. Лучшим в профессии значился, на «Доске почета», ха! висел, грамотам места на стене не хватит. Два миллиона километров намотал. А теперь, япона мать, я – банальный пенсионер. Внук говорит, что не стоило столько «пахать» и вкалывать ради сотни «баксов» каких-то в месяц. Я работал, чтобы семью кормить, а сейчас все работают, чтобы из общей стаи вырваться. А из грязи – в князи, пожалуй, самый первый девиз недоучек, неумех и пройдох. О стране никто нынче не думает, о беспризорниках её, бомжах, больницах, школах, спорте, тишине, горячей воде по цене бензина – никто.
- Вы так полагаете, Петр Федотович? Интересно знать, о чем же «никто» думает, в таком случае? – Никадиму импонировала простота выражения мыслей собеседника, не лишенных здравого смысла.
- О своей заднице. Чтобы она сидела в тазу с шоколадом, при этом, извите, любезный Никадим Еремеич, ею жрать еще икру черную. Ни за что не платить, ни перед кем не кланяться, ездить только на «красный» и только по «встречке». О моей пенсии внук говорит, что она сравнима с подачкой на лекарства, паршивец. И прав! Только лекарства - еще дороже. А таких, как я – миллионы. И на нас, стариках, отдавших свою жизнь работе, еще не раз проведут эксперимент на проверку выживаемости в условиях, не сопоставимых с жизнью. Я всю жизнь честно пахал, чтобы сейчас копейки в кармане считать? Это, уж точно, не по-божески! На лавочку присесть, сто грамм на душу принять да пса - засранца гулять вывести - вся прелесть и осталась, да диабет, - Петр, как бы извиняясь, кивнул куда-то влево, где уже и не было видно юркого бульдога.
- Петр Федотович, спасибо Вам за беседу, рад нашему интересному знакомству. Я думаю, что все еще наладится у Вас. Попробуйте описать свою жизнь на бумаге. Начните только с того момента биографии, с которого Вам начала подсказывать совесть поступать так, а не иначе. Рассказ разовьется во что-то значимое. Внуку посвятите свое творение. У Вас получится. Я уверен. Позвольте откланяться: дорога у меня дальняя. Здравия Вам и Вашим близким, - Никадим, привставая, кинул взгляд на протез.
- Премного благодарен, Никадим Еремеич. А, это? – он щелкнул костылем по гулкой голени протеза, - наша работа всякое подбрасывала: я в «дальняк» ходил и за границу «фурился», ну… фургоны таскал седельным тягачом, значит. С деревяшкой учился заново ездить…
- Возьмите журнальчик время скоротать, - Никадим протянул глянец с раскрытым кроссвордом.
- Так тут все отгадано! Это все Вы? – поднял недоумевающие глаза на широком лице Петр.
- Тут еще осталось одно слово. Вот Вам карадаш, ручку оставляю за собой, - Никадим протянул маленький отточенный «Кохинор», - Впишите слово «КОНИШИ» и это будет по-русски правильно. На японском слово читается иначе. Всего хорошего, Петр Федотович, всего хорошего.
Никадим похлопал собеседника троекратно по плечу и ровной походкой не старика, но и не юноши, двинулся вдоль подъездов к дальнему краю дома.
Петр Федотович смотрел ему в след и приятное чувство овладело им от радости такого короткого знакомства:
«Есть еще порядочные люди на земле, кто выслушает и советом наградит, и они иногда становятся тебе ближе родни кровной».
Петр вернулся из эйфории назад и, взглянув на пестрый кроссворд, заполненный аккуратными печатными буквами, вписал в пустые клетки недостающие буквы.
«Ну, надо же! Откуда он знает этого японца? А может быть, он его лично знает? Он ведь скульптор, мир повидал…. Наверное, сильнейший, как его? Эрудит, что ль? Полиглот этот Никадим Еремеич, наверное? Наверное….»
**ПОЛЕТ МАХАОНА**
Петр через некоторое время оторвал глаза от журнала….
- Арчи, мальчик мой, где тебя черти носят? – старик завертел головой, пытаясь в кустах поодаль разглядеть пятнистое черно-белое существо с выпученными глазками.
В этот самый момент железная дверь подъезда громко распахнулась, ударив ручкой о стену (доводчик уже давно, несомненно, был продан на «Москворецком» рынке или притворял увесистую воротину в чьём-то гараже на даче) и пред глаза Петра Федотовича вывалились два подростка с вытаращенными гляделками.
- У, черти безмозглые! – прорычал колобок Федотович, потрясая мощным кулаком над головой.
- Не….фыр….кай, перд! – через слог сплевывая и часто дыша, упершись ладонями в колени, в несколько выдохов произнес Кир.
- Я те покажу, щенок, «перда»! – Петр Федотович было оторвался от скамейки, но грузность перевесила его обратно и попытка встать оказалась тщетной. Второй заход потребовал дополнительных усилий, которых у старика уже не было.
- Счастливчики, паскудники, задницы надрать сил нету, рука б не дрогнула: поперек ноги перекинул бы и всыпал.
- Пупок не разорви, пыжась! – стоя буквой «Г», Кир отважно хамил деду, не смущаясь нисколько возраста Петра Федотовича.
- Кир, лук (гляди), дедуля кросс (кроссворд) рубанул, - Серега-Сельдь шлепнул двошащего дружка по спине и кивнул на журнал в руках старика.
- Что, японца угадал? Из этой, как её…. «Пичипаты файф», кажись? – со знанием темы испросил пацан с серебряной башкой.
- Дурик в серебрянке, нешто так разговаривают со старшими? Я вам в деды гожусь, а вы меня…. – «пердом»…. – расстроенно, покачивая головой, выдавил горечь Петр Федотович. - Угадал я господина Конитчи из «Пиццикато файв», - с расстановкой и правильным произношением японской фамилии, как поведал давеча Никадим, выдал старик.
Ответ приободрил пацанов: они переглянулись и Кир, выпрямив спину, вымолвил хвалу:
- Ну, ты, дед, не «перд», точно, а «википед»! Такая энциклопедия есть в Интернете, называется «Википедия». Японца откуда знаешь?
- Экскурсии по Москве возил, знакомства всякие заводил! – съязвил глагольной рифмой Петр Федотович на «тыканье» слюнтяев.
- Ладно, не заморачивайся, нам пора, стало быть…. – Кир перешнуровал кроссовок «Меррелл», смачно сплюнул в клумбу около подъезда и дернул Серегу за куртку.
- Ноги? – переспросил тот.
- Ноги – в руки! – подтвердил командно Кир.
- Э-э-э! А третий-то где? Чего он не с вами? Он – тоже не местный, как и вы: я всех тут знаю, – заинтересовался Федотыч.
Мальчишки, рванув с места в карьер, приостановились и обернулись:
- А тебе это надо, википед?
- Ну, так, я же здесь живу, все-таки…
- Он – на «пожарке» ласты склеил, козёл, - повернувшись к деду спиной, бросил Кир метров с пятнадцати.
- Что человек с ластами делает в подъезде? Зачем их клеить-то? А, наверное, лопнули на солнце? То-то они так рвались, что меня чуть не сшибли. Паршивцы! Нет на них управы, может, Бог им мозги вправит? – развопросился Федотыч вслух, не подозревая о смерти, пришедшей в его подъезд несколько минут назад.
- Вот сукиморы, ей Богу, прости меня, грешного, японский городовой не разберет без стакана эту молодежь, - фыркнул Петр Федотович и все же оторвался с кряканьем и сопением от лавочки. Сзади, хрюкая, подбежал к ноге хозяина Арчи с вываленным до земли языком.
- Курцехар («короткий хвост» - немецкое) ты мой ушастый, всех блох насобирал? Деда изволновался за тебя, уродец ты бургундский, - Петр Федотович потрепал пса за ухо и щелкнул карабином поводка за кольцо ошейника.
Железо подъездной двери медленно скрыло крепкую придерживающую руку…
**БОРОДА В КОСУХЕ**
Кирилл, завидев впереди маршрутный автобус, раскачиваясь, пустил к остановке, на бегу подтягивая спадающие джинсы.
- Быра шевелись, телок!- рявкнул он Сереге, ускоряясь и отрываясь от последнего. Сергей понял команду решительно и прибавил, дыханием подталкивая подошвы Кира. Звеня цепочками и карманами, развеваясь одеяниями, как капустными листьями облепленная кочерыжка, тандем подлетел к притормаживающему у остановки «Икарусу» с гармошкой. Еле двоша, ребята подбежали к передней площадке. Кирилл первым взметнулся через ступени внутрь салона к компостеру.
- Зашибись! – выдохнул он, пробив талон и коленом толкнув вперед вертушку турникета. Он был в полной уверенности, что дружок повторил его действия и через секунду плюхнется рядом в кресло у окна.
Но…. Сергея он увидел стоящим на остановке и лукаво помахивающим кулаком с выделенным вертикально средним пальцем, как флажком на пружине. Этот жест руки сегодня известен и первокласснику.
Кирилл встрепенулся к выходу, но автобус фыркнул гидравликой дверей и отплыл от берега событий. Кирилл ударил отчаянно по стойке меж окон и выругался негромко, но слышно. Улица сквозь стекло ответила: «Да пошел ты…» и он увидел прощальный согнутый локоть, перехваченный другой рукой: комбинация означала всегда одно – «Вот тебе!»
- Охлани, сопля! – из-за спины раздался грудной рык, напрягший не только перепонки Кира, но и подкосивший его ноги. Кирилл присел и медленно обернулся на реплику. На него, не мигая, с ухмылкой, как сама смерть с плакатов металлической группы «Iron Maden», смотрело бородатое чудище в кожаной косухе, черной бандане при зататуированных символами байкеров по локоть руках. Его огромные габариты внушали страх и уважение, по сему никто рядом не соизволил заслонить ему обзоры за окном ни сбоку, ни спереди.
- Дружка ты своего просрал, это точно. Видно, он путевее твоего оказался? А ты – говно, что очевидно. Извини, что не литературно, зато в самую тютельку, – произнесла монолог борода в косухе, приподнимаясь на здоровых руках в потолок автобуса. Кир провожал глазами, онемев, подъем ракеты, а не человека. Он находился в оцепенении и открытый рот посреди белых щёк молча кричал, но никто его не слышал. Гора направилась к дверям, повернув вершину в сторону Кира, молвила напоследок:
- Живи пока, но дерьмо свое будешь сам расхлебывать, если доживешь! Господь справедлив! Лукич – правдив! – он вывернул левый кулак и большим пальцем ткнул себя в здоровый нательный серебряный крест. Гора опять повернула к выходу и, не дожидаясь полной остановки автобуса, выдавилась сквозь двери. Кир долго провожал этого дровосека, к которому с разных сторон подтягивались куртки и мотоциклы из-за автобуса, удаляющегося к очередной точке прописанного маршрута.
**ТОПОР ГИЛЬОТИНЫ**
Через двадцать минут после ухода старика около подъезда Федотыча уже стояла районная милицейская машина. Горстка пожилых сплетниц делилась правдивой последней информацией. Вслед за блюстителями вороненой чернью блестел на солнце лак «Волги» с мигалкой (оперативники потребовались!), затем - алела крестом карета «Скорой помощи». Колонну замыкала труповозка.
Народ, не причастный к подъезду, дому и случаю, переминался с ноги на ногу. Покуривал и запивал мысли баночным.
- Чего за делегация? – интересовались прохожие.
- А вам какое дело? – переспрашивали местные.
- Интерес, он без дела бывает, он сам собой появляется… - не переставали первые.
- Покойник здесь… - констатировали осведомленные.
- Труп? Где ж?
- На «пожарной» лестнице вот тут, на десятом, не то на девятом этаже.
- Убили или порешился?
- Кажись, эта…. как её? Мать честная…. А! Пердоза!
- Передозировка наркотиками, что ли?
- Ну, да, я так и сказывала….
- Молодой, что ль, труп-то?
- Нам послышалось, что двадцать шесть. Может и больше, но мозгов меньше – это точно…. А вон тот, в пиджаке «следак» назвал его Петей Мутным. Не то «погоняла», кличка: может по делам каким шёл? Не то фамилия его такая? Не известно и мрачно…
- Сопляк …. Вот такой сопляк губит жизнь свою, своей семьи, прекращая на себе целую ветвь, а кто-то в своем блокнотике просто зачеркивает источник своего дохода…. Да и хрен с такими уродами! Земля чище будет! – фраза, как топор гильотины, звонко и тяжело врезалась в асфальт и разбилась, будто последняя безнадега.
Из подъезда вышли двое крепышей в халатах, удерживая на носилках стандартных размеров полиэтиленовый мешок. Привычными движениями они закончили свои дела, закрыли дверцы (у несчастного никогда не будет впереди ворот) и труповозка дала ходу. Зеваки стали расходиться по своим углам, чтобы поведать историю в деталях, свидетелями коей они были сами.
Вот так легко и непринужденно, добровольно, как будто сходить в кино или на работу, человек вышел на тот свет, закончив жизнь дурака. А день еще продолжался….
Дверь подъезда приоткрылась и на улицу вышли двое. Подойдя к горячей черной крыше машины с мигалкой, они закурили и сунули на заднее сиденье какую-то папку. Отойдя от машины, они огляделись и разошлись к противоположным лавкам.
- Что это за шалаш? Не ребенок рисовал, явно… - выказал свой интерес к рисунку Никадима молодой, лет двадцати пяти, крепыш с короткой стрижкой в сером пиджаке. - Тут тени к объекту от солнца, что можно определить час создания начертания.
- Определяй, если сможешь! Реально представить, что тени положены, как в детстве учили, и солнце тут – ни при чем! Не знаю, что у тебя, а я тут нашел в траве журнал с редким кроссвордом: я ни на один вопрос не знаю ответа, а он весь отгадан. Одно слово вписано другой рукой и карандашом, а не ручкой, как все остальные слова. Смотри, - парень в легкой красной рубашке-поло с льняным пиджаком через руку привлек внимание сослуживца, - вот этот рисунок ничего не напоминает тебе? Аккуратный, право, набросок, и очень точный. Его автор - наверняка профессионал. Признаешь? – он упер указательный палец в маленькую бабочку и передвинул на беглый портрет под кроссвордом.
- Ну-ка…. Это же наш «жмурик», Мутный Петрухан? Десять линий, а как точно! Так, давай в подъезд и по квартирам: чтобы рисовать, надо хотя бы минуту быть напротив. Бабочка же здесь выведена вся, а мы только под курткой ее заметили. Значит, с нашей Капустницей кто-то общался накануне? Значит, он был не один? Ниточку надо тянуть, Сень. Нам, других-то нет. Канал, может, и не дернем, а свидетелей вытянуть можно, как полагаешь?
- Паш, это – махаон, а не капустница. Местных сюда вызывай: пусть оцепляют подъезд, а то всё затопчут. Позвони Финоченко: пусть с камерой своей приедет, пощёлкает. Я этой мыльнице не доверяю, а в его картинках муравьи улыбаются и на двух сантиметрах земли можно увидеть историю планеты. Это – раз. Два – это рядовой случай с передозом. Три – мы выйдем в лучшем случае на пушера(30), в чем я не совсем уверен. В-четвертых – ты снизу до шестого, я - сверху обхожу. В-пятых: вон пацаны мяч долбят у стены, сечёшь?
- Ну, трое, и? Узнать, сколько времени тому назад на этом месте они что-либо видели, кого, взять побольше описаний и составить словесные портреты? Так я и сам это уже наметил….
- Ну, а раз наметил,
Опера ударили по рукам и вошли вновь в подъезд. Работа по сбору доказательств и улик продолжилась….
**СЕЛЬДЬ В СОБСТВЕННОМ СОКУ**
Серега тем временем, как только автобус закрыл двери, перебежав через дорогу, поспешил незаметно скрыться в кустарниках, уходящих в низину. Отыскав ровную траву, прогретую августовским солнцем, он снял с себя куртку и бросил вниз. Поверх он распластал свое тщедушие, добыл из кармана сигарету и молча закурил, уставив глаза ввысь. Он курил и пуст был его мир. Небо то и дело пересекали голуби, воробьи, вороны.
Сколько прошло времени, он не засекал. Только сигарета закончилась и погасла, он медленно погрузился в пустоту, закрыв глаза и отстранившись от суетного.
Карканье сверху вывело его из сонного оцепенения: он быстро принялся считать воронье, затмившее небо:
«Одна, две, три…. Двадцать три! Это – стая, а стая – это бардак. Люди в стаях не живут…. Хватит…. Если я слабак, то я сдохну без сопротивления…. Ну, а если я уважаю себя, то я…. Я…. Я?» - вопрос застрял в воздухе.
Внутри него что-то сломалось, щелкнуло и Сергей, вскочив на ноги, принялся срывать с себя никелированную бижутерию. Он решил изменить себя. Он решил, что Кира больше не существует, что он сможет ему противопоставить свою гордость и выразить решительный отказ от их отношений даже ценой собственной жизни.
«А родители? А им – насрать! А может «нет»? – эта мысль еще ни разу не сияла в его голове за последние месяцы.
Сергей с настойчивым остервенением, усиленным рычанием, принялся обеими руками трепать уложенную муссом прическу. Он неожиданно задел сережку в ухе. Потом засуетился на правой стороне головы, будто обжег пальцы: он принялся расстегивать серьгу. Он торопился. Драгоценная безделушка выскользнула куда-то в траву. «Куда? Где? …. Да и чёрт с ней! Значит так и надо! Господи, прости мне моё скотство!»
Болезненное расставание с жизнью рядового пушера было положено. Сергей отдавал себе отчет в том, что его короткая еще жизнь может в любой момент оборваться, но жажда малой толики свободы и независимости в выборе пути была сильнее. Он знал точно, что последует за его возвращением к подъезду и привлечением внимания к себе милиции. «Деда-википеда прощупают, старухи дадут описание…» - мысли побежали безостановочно, но он дерзнул все-таки переступить через себя.
Он переступил через пустую канистру из-под моторного масла (такие плодятся вдоль обочин как токсичные грибы) и, бросив уверенно сигарету в рот, прикурил и продолжил свой ход к спасению души. Он впервые уверенно почувствовал свои шаги, стук своего сердца, пульсацию своих висков.
Он жил своей жизнью и чувство гордости за пустячное своё существование овладело им полностью.
В кармане раздался «Crazy Frog». Увидев на дисплее «Kirsen», Сергей перевернул свой «Ericsson» и, вынув «симку», сломал её. Для будущего следствия она была «вещь доком», для него она не имела никакого значения. Родителям он мог позвонить и из таксофона у метро.
«You are opposite the hell!» - «Ты – перед адом!» - довольно сносно выразил по-английски Сергей ближайшее будущее Кирилла, живущего хозяином в квартире недавно усопшей бабушки, потерявшей зятя в автокатастрофе, когда Киру было четыре года. Всё самоё-самоё: в плане денег, халявы, ненаказуемости, презрения равных - вложил в него отчим. Но всё равно, когда в тебя вкладывают всю душу и солидные наличные, с тобой носятся, как с черничным пирогом перед праздничным застольем, то можно сесть на шею и свесить ноги. Именно так и поступил Кирилл. Он вогнал в гроб свою бабушку, ибо не было у него в периоды анархии переломных возрастов сдерживающего фактора – отцовского ремня и материнских слез. Отчим создал новую семью, перебрался на пресловутую Рублёвку. Кирюшу он всегда удерживал «на плаву», к чему тот легко приспособился, оплачивая все его шалости: приводы в милицию, карточные долги, разбитые физиономии дворовой салажни. Сергея это все минуло. «Про эту тварь, как его? Петруху Мутного, суку, не забыть бы! Надо мне было в это дерьмо лезть?»
****
Угол дома замаячил впереди, где машина оперативников одиноко напоминала среди прочих пришвартованных к бордюру о недавних событиях нынешнего дня. Возле известного подъезда стояло двое мужчин: в красной рубашке-поло и сером пиджаке.
«Да!» - кивнув головой, Сергей сделал уверенный шаг на пешеходную зебру.
**ПИВО ПЬЮТ ВСЕ!**
Уйдя от подъезда, Никадим Еремеич ничего последующего не представлял себе, потому как был уже далеко от повстречавшихся трех бесенят, благодушного Петра Федотовича и его Арчи.
Августовское солнце, разменявшее свой зенит, клонило к трубам ТЭЦ, а Никадим, с плащем через руку, довольно быстро для старика удалялся от места описанных встреч. Он плавно, но скоро потек по тротуарам, переходя от дома к дому, минуя разных прохожих, вереницы натыканных у парапетов легковушек и стада «Газелей», подсевшую на пиво молодежь.
«Да, батюшка, видно не всех принято в этой жизни миловать прощением, кому-то кару небесную - замест» - Еремеич неспешно раздаривал свои мысли легкому ветру и начинающим румяниться кленам.
«Людям лень жить, они подменяют истину суррогатом, расплачиваясь самым святым», - Никадим был не в восторге от встречи с тремя молодыми людьми еще недавно, но знал, что пути их уже разошлись. Он это чувствовал, и подтверждения тому не искал. Он был уверен.
Попыхивая обезличенной папиросой, подобно Некрасовскому Морозу-воеводе, обходил Никадим знакомые места. Слегка преображенные детские площадки гулили малышней. Отстраненное материнское внимание щебетало о сериалах, расплескивая эмоции пеной пива из бутылок и змейками сигаретного дыма.
Уже поголовно ныне можно сосчитать некурящих женщин, и очень мало среди них – молодых матерей. Нравственность кормящих матерей упала. А курение и пиво – это для них и бестолковость, и безмозглость! Две беды в одном флаконе.
Никадим приостановился, плюнул на угасающий уголек, пожирающий последнюю плоть папиросной бумаги, и, откусив гильзу, все добро опустил вглубь урны. Расправив ворот кремовой рубахи, Никадим Еремеич из полуприсяда продолжил свой путь к замаячившей впереди девятиэтажке.
**ТИПОВУШКА**
Повернув за угол намеченной блочной цели, он увидел перед собой крайний подъезд с такими же лавочками, подобной железной дверью и недочитанной газетой, призвавшей сделать Никадима привал. Сюда он еще не хаживал, не случалось.
- Вот и славненько! - промурлыкал он себе под нос, - Да, Рязанов(31) знал, какой сюжет выбрать для типовушек. Ай, да совдепия! Мало что изменилось с тех пор в районах, подобных этому. В городе. Области. В Краю. В стране. Типовые лавки, двери, подъезды. Люди, порой, тоже – типовые, – присев, он крестом бросил ноги перед собой, сложенный в три погибели плащ – рядом, и аккуратно взял в руки газету.
Газета была с виду совсем никчемной, но на ее полях разным почерком и разными цветами пестрели каракули ребенка, пометки женщины и узелки на память мужчины.
- Семейная, стало быть… - подытожил Никадим.
«Купи хлеба, масла и курицу-гриль. Я прихвачу вкусненькое», - Краткое женское указание, безличностное, - заметил Никадим.
«Папа а гди 10 рублей? Ты обищал!!!» - хныканье ребенка с грамматическими провалами. Наверное, пацана? – подумал старик.
«Если не накормите отца, то все умрем от голода. Разъяснять не буду. Ваш папа». – Тут и комментарии излишни: мужик вернулся поздно, кастрюли вымыты, по сусекам подметено, Расстройство, да и только, - Никадим выразил мужскую солидарность и пожалел мужика.
«Ваня, деньги отменяются: «тройка» по русскому - ничего не стоит», -серьезный аргумент отца. Может есть ответ сына? А, вот он.… Между строк рекламы втиснул сынок, - Никадим приблизил газету к лицу:
«Ну и лана. Ты мене ни любиш!!!» - коварно со стороны мальчишки, но отец исправил здесь шесть ошибок красным и дописал по диагонали:
«На «трояк» - никак!» - отстоял русский язык, филолог!
«Ванечка, у тебя в кармане 300 рублей. Целую, мама.» - какая прелесть эта ужасная сдача позиций матери. Отец-то прав: деньги на карман должны быть малыми и доставаться ребенку за значимые деяния, а не просто так. Умница, мамочка, откупается и считает свое отношение к сыну, наверное, истинной любовью? А поговорить с сыном не можем, наверное? Вот так переписываются, а потом забывают лица…. – грустно стало Никадиму, а поначалу захватило, азарт почувствовался.
«Ах, что же мать? Как она себя здесь ведет? Не разумею я: директриса она завода, что ли?» - он отложил исповедь в вопросах в сторону и, закинув голову назад, постарался сосчитать всполошенных ворон, сорвавшихся в лёт с крыши соседнего дома.
- Двадцать три! – секунду спустя вслух произнёс он. Занятие для старика было делом плёвым: легко давался счет любых физических тел, трудно давались звезды. Сектор обсчета был велик, а глазомер уже подводил. 5047 единиц небесных тел он мог с описанием предоставить слушателю секунд через тридцать, сорок. Слушателем и собеседником его нечасто был Аристарх, импозантный старичок, и бодрости неслыханной.
**ЗАКОН АРХИМЕДА**
В период одинокого поглощения надписей на полях газеты старик не упускал из виду все перемещения рядом с подъездом. То были и кошка. И крыса, и детишки мелюзгового возраста, и юноша с татуировкой «ВДВ-2002» на плече и бутылкой прелестного темного чешского «Крушовице» в руке.
Но появление красивой, при стройных ногах, шатенки он пропустил: в этот момент он смотрел на небо.
- Вы позволите? Это – моё – она, в розовой кофточке и плотно облегающих голубых джинсах с приятным макияжем, взяла газету с лавки и, улыбнувшись озадаченному старику, бедром вперед развернулась в сторону подъезда.
Три шага спустя она замедлилась, остановилась и подала назад простроченными карманами голубого денима.
- Позвольте спросить?
- Я весь внимание?
- Как Вы это находите?
- Что именно, сударыня? - Никадим был в замешательстве, хотя понимал, что разговор красотка затевает не короткий.
- Я думаю, что Вы изучили эту газету? Как она Вам? – вопрос шатенки Никадим воспринял двусмысленно, поэтому попытался ответить сначала на первое обозначение любопытства.
- Да никак: кроссворда – нет, программа телевидения – старая, «желтая» вода – банальная перепечатка…. Ничего интересного газета мне не дала, - Никадим был неуязвим.
- Газета? Бог с ней. Поля, Вы изучали поля? Только честно признайтесь?
- А!… Это….. Ну, так, ознакомился…. Интригующе по смыслу и пестро по оформлению. Люди используют и другие виды общения: на холодильнике, на грифельной доске…. – Никадиму не хотелось лгать: он не привык, - Вы извините, если это чтение с моей стороны – преступление: я поднял, Вы оставили….
Женщине было около тридцати пяти. Она была высока, добротно скроена своими родителями, со вкусом одета и весьма проницательна.
- Вам очень к лицу Кензо, - поспешил выразить свою признательность тонкости вкуса в одежде Никадим, на что собеседница открыла удивленно рот.
- Я присяду? А Вы забавный…. – она быстро вернулась и бросила розовой кожи дорогую сумочку вперед себя и поспешила приземлить свои прелести подле Никадима.
- Никадим Еремееевич, как обходительный кавалер, быстро привстав, подал даме руку и только после неё посмел занять прежнее сидячее положение.
- Ну и что скажете на это Вы?
- В земном – всё земное! – Никадим выступил философски.
- Объясните…. – она приоткрыла сумочку, запустила внутрь неё изящные пальцы и извлекла тонкую пачку сигарет «Sobranie Mint». Другой рукой, с обручальным граненым белым золотом, она выудила длинную узкую зажигалку.
- Можно? Как-то нервничаю…. – она легко хмыкнула и опустила, как бы извиняясь, глазки.
- Переписка – это обыденное дело в семье, когда друг друга, допустим, никто не хочет будить…. - продолжил, было Никадим.
- Ну, о чём Вы? Мы и так видимся, просто всё началось игрой с записками, а теперь это переросло в единственный метод общения. Ребенок здесь – ключевое звено…. – она выплеснула слова с таким значением, что Еремеич обязан был впитать смысл всеми фибрами души и порами лица.
- Ключевое звено здесь – Вы! Как Вас величать изволите?
- Ирина…. Я? – опустив нижнюю сочную губу, Ирина закинула правую ногу на левую, заведя её ступню вовнутрь.
Мужчины таким приёмом не владеют из-за иного строения тазовых костей. Женщины, знающие мужскую несостоятельность таким образом выражать своё недоверие собеседнику, обязательно в разговоре с мужчиной используют такой приём. Он конфузит. Никадиму это было знакомо и первое недоверие собеседницы он про себя отметил.
- Ирина, дело в том, что я не могу Вам признаться в глубоком познании философии и психологии человеческой натуры, но смогу, пожалуй, - он сделал паузу, подбирая точные смысловые связки, - определить круг Ваших обязанностей на ближайшее время, если не на всю жизнь.
Ирина приподняла брови, обозначая удивление и выражая вопрос.
- Для спасения семьи! – Никадим произнёс эту фразу так же легко, как легко умел считать птиц на лету в составе стаи.
- Спасения семьи? А что нужно в ней спасать? Зачем? Разве у нас плохая семья? Разве уже настал тот час, а я его проглядела? Как понимать-то Вас после этого? – Ирина была повергнута, казалось, в ужас.
Она даже выронила свою тонкую сигарету из пальцев.
- Ирочка, не стоит беспокоиться понапрасну: всё – в Ваших руках. – Никадим повернул к ней своё открытое голубоглазое лицо и облокотился на спинку лавки, скрестив перед собой длинные пальцы рук. Он ждал участия собеседницы в разговоре, но та была пока не смела. На правой руке Никадима с незапамятных времён приятно себя чувствовал золотой перстень с тигровым глазом. Внутри глазка лиловел маленький сапфир, играючи на солнце освещая жилки тигровой вставки в желтый металл. Блеск камня на время заполнил паузу в беседе.
- Давно у Вас эта вещица? – проявила свой интерес к перстню в необычном сочетании Ирина.
- Всю мою вечность, Ирина, всю вечность…. Скажите, пожалуйста, - Никадим начал первым, - у Вас есть подчиненные? Кем Вы работаете, чем добываете на хлеб насущный, если не секрет? – спокойно и без видимого интереса испросил он.
- В банке. Начальником отдела по работе с корпоративными клиентами, – мило улыбнувшись, ответила Ирина.
- Странно, что живете здесь: такому положению принято соответствовать иным жилищам. Вы со мной согласны, время сегодня такое?
- Мы строим дом, свой собственный дом. Гостевой уже есть, теперь – свой. Отсюда близко добираться в метро до работы, машина нужна мужу, а моя - в гараже.
- Ирина, возвращаюсь к тому, что «всё в Ваших руках». Вы настолько заняты, что свою работу, оговорился, должность, не оставляете в офисе, а несёте домой, на кухню, в постель, извините, и продолжаете играть роль руководителя отдела. А дома Вы – жена и мать. Всё! Нельзя Вам играть далее такую роль: мужчины долго переживать и терпеть унижение не могут, любые, даже самые слабые. Они, то есть мы, мы все – очень ранимые. Вопрос денег и достатка в семье этого общества – болезненный для любого мужчины. У Вас выше порог физической боли, морали и ответственности. Это же Вы, признайтесь, устроили партикулярную битву на газетных полях? Именно Вы?
- Э-э-э….. – выдохнула ошарашенная Ирина, ещё не осознавая масштабности исследований Никадима.
- Я не учу, не осуждаю, не назидаю. Извините великодушно. Я комментирую записи и хочу показать выход. Надеюсь – правильный. Придите раньше домой, приготовьте ужин, позанимайтесь уроками с Иванон, подтяните его грамотность, встретьте вместе кормильца, наконец!
- Вы уверены? – Ирина, как бестолковое дитя, в сотый раз слышавшее знакомые слова, но не понимавшее их сути, щелкала в недоумении веками.
- Вы уже давно не ребёнок, Вы давно мать, и чуть больше – жена.
Вы давно не из пелёнок, чтобы не понимать очевидного. Вы считаете себя главой семьи, а Вы роли эти обсуждали с мужем?
- Зачем?
- Вы, извините меня, старого, Вы просто простодушная сумасшедшая, стоящая у порога развала этой семьи! Муж Ваш – глава семьи, Вы – хранитель очага и уюта при любых должностях, в этом Ваша суть матери и жены. Вы просто больше зарабатываете и поэтому решили присвоить себе статус начальника семьи? Это - не одно и то же. Вы, читаю я между строк, легко идете на ложный компромисс с ребёнком, считаете всех себе обязанными, а ведь за порядком в доме следит мать, за сытыми желудками и хворями, настроением – тоже. Никакие бабушки и дедушки, тем более – няни, не заменят Вас. Муж, видя в действии заботу о ребенке и о себе, будет стремиться помогать, и будет, обязательно будет брать весомую часть забот на себя. Надо уметь его вдохновить и направить. Надо его любить как мужа и хозяина в доме. Как отца его должен любить только сын. Нельзя быть отличной матерью, оставаясь отменной женой. Закон физики: ничего из ничего не берется и Архимед очень прав с телом, погруженным в жидкость. Сколь много Вы внимания уделяете одному, столько же не достается другому. Если Вы не шива о шести руках, то умейте поровну делить свою любовь между всеми, тогда сполна получите от каждого: и от сына, и от мужа. Умейте уступать друг другу, умейте угождать друг другу. Жертвуйте своим «Я».
- Я очень много работаю и очень устаю….
- Извините, Вы же шпалы не укладываете? Вы для работы работаете или для семьи? Разменяв семью для карьеры, Вы разве обретёте счастье? О карьере думают до семьи. Семья – всё, работа подстраивается под человека. Всех денег не заработать, если Вы именно зарабатываете, а семья, комфорт, баланс и гармония, внутренний климат – это дорогого стоит, лежит на Вас и лепится долгими годами. Это хрупко и может разлететься внезапно из-за неправильно высказанного слова, сделанного жеста, неверного взгляда. Это породит взаимные обиды, переходящие в ненависть. А повинны будете Вы вместе с мужем. Картину, прошу прощения, нарисовал ужасную. Вам вы-би-рать…. – Никадим заканчивал, умолкая и расставляя ударения на каждом слоге.
Ирина, обхватив голову обеими ладонями, пыталась проанализировать сказанное.
Раздался всхлип, потом другой. Потом затряслась нижняя губа, потом – подбородок, и совесть закапала на джинсовый деним коленок, подобно первым каплям дождя на горячий асфальт лета.
- Ну, деточка, поплачь, стыдиться нечего. Ты сама пробила стену гордыни – зля великого. Тебе будет легче и все получится. – Никадим незаметно перешел на «ты». Чтобы молодая женщина смогла воспринимать его близким и доверительным.
- Спасибо. Я…. я…. я…. я даже не знаю Вашего имени?
- А не так это и важно, Ирочка. Я – старый человек для Вас, моих лет занимать никому не придётся и тяжесть моего опыта жизни подломит всякого, а в чужую голову не вложить его замест. Радостно, что Вы сами, милая, пришли к себе и разобрались.
- Нет, право. Какое-то просветление разума. Вы разбудили меня, что ли? Ой, мамочки! Простите меня, я же отпросилась пораньше у шефа: постряпать хотела. Завтра у сына - день рождения, ему исполняется десять. Я хотела подарить ему новый мобильник…. А теперь и не знаю, после Вашей лекции, что следует делать? Как дурочка в луже, ей Богу. Это не из области дебета-кредита и сальдо…. – она опустила голову вниз, потом медленно распрямилась и, как бы прося участия, посмотрела на Никадима.
- Мужу позвоните. Как его зовут, кстати?
- Юрием. Он родился двенадцатого апреля, потому и Юрий.
- В честь Гагарина, стало быть?
- В честь него, конечно. Других имен к этой дате никто не приблизил. А двадцать второго апреля рождались исключительно Владимиры.
- Юрию позвоните и согласуйте с ним покупку. Купите Ивану Юрьевичу то, о чём мечтал в детстве его отец. Вы их обоих за уши не оттащите от этого подарка. Семья вместе, у семьи – одни интересы, отец с сыном рядом – Ваша огромная победа. А дальше – лепите своё гнездо, сколько угодно, ибо ядро его - ценнее, – Никадим потряс и поразил Ирину окончательно своей проницательностью.
- Да, да, да, да!!! – подпрыгнула она от радости, - железная дорога со стрелками, станциями, домами…. Они оба сойдут с ума!
- Главное, чтобы Вы с него не сошли! Вы же мать и жена, - подытожил Никадим и улыбнулся, обнажив неплохие зубы.
- Спасибо, дедуля! – она подскочила к Никадиму, чмокнула его в лоб и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, полетела к подъезду, раскручивая в руке сумочку.
- Банкирша, надо же…. Хех! Девчонка! – Никадим радостно ухмыльнулся, достал откуда-то папиросу, сделал гармошку из гильзы и прикурил, чиркнув спичкой.
Молодая женщина, окрылённая новыми перспективами семейного счастья и одухотворённая, порхнула в раскрытый подъезд, а Никадим, с достоинством исполнителя желаний, ещё пускал в небо кольца голубоватого дыма, поглощаемые лёгким дневным ветерком и гонимые прочь, как гонятся дурные вести или воспоминания.
**КАРА НЕБЕСНАЯ**
Кирилл тем временем проехал еще несколько остановок прилепленным к стеклу: горечь, досада и ещё всякая отягощающая ерунда съедали его изнутри.
- Тварь, я покажу ему, как бросать друзей. Он попляшет ещё, паскуда! – давил сквозь зубы злобу юноша.
Затем он скользнул подбородком по стеклу, быстро дёрнулся к штанге поручня и, крутанувшись вокруг, скакнул вниз на подножку около выхода. Поймав сердитый взгляд старушки, сидевшей справа, он высунул язык и скорчил отвратительнейшую рожу. Великому исполнителю роли Бабы Яги - Милляру не совладать было бы с такой страшной мимикой.
- Обалдуй, прости Господи, бессовестный. Как только таких лиходеев земля носит? – отругала хама бабуля, перекрестив знамением свои преклонные годы.
- Усохни, плесень…. – оскалив улыбкой молоко зубов, подточенное кариесом, растянул в ответ Кир.
- Бог покарает тебя, скверник, - она ещё трижды пересекла воздух крестом и тьфукнула в его сторону.
Автобус подползал к оживлённой слегка остановке возле сопящего в дневной дрёме игрового зала. Двери автобуса подались в стороны, и несколько пассажиров покинуло насыщенный августом и запахом солярки салон «Икаруса». За ним подъезжал к остановке автобус другого маршрута.
Среди вышедших был Кирилл. Он вынул их кармана дорогой плоский мобильный телефон, пробежался большим пальцем левой руки по кнопкам и поднёс сотовый к уху. В ответ услышал знакомое о недоступности абонента.
- Сговорились, что ли, уроды? – он сунул электронику в карман, подхватил карманы штанов руками и в развалку побежал к щели между автобусами, обгоняя медленные шаги впереди идущих.
Шмыгнув в брешь и не думая ни секунды о возможной опасности, он встретил смерть.
Никто ничего не понял и не осознал, только «Ох!» взорвало спокойствие двух салонов: одинокий зашнурованный кроссовок перестал крутиться и остановился посреди проезжей части через пять секунд.
Это означает лишь одно – обратного пути для несчастного нет.
Тело Кирилла отбросило так далеко, что прилипшие к стеклам оцепеневшего транспорта лица не могли его увидеть впереди.
Сбивший «Land Cruiser» лакового серебра с искалеченным «кенгурятником» стоял метрах в тридцати от остановки. Водитель, Владимир Петрович Школьный, в шоковом состоянии сидел у заднего бампера своего джипа и, трясясь всем телом, рыдал. Рядом суетились какие-то люди. Отчим отправил на тот свет своего пасынка. Это было уже потом, а сейчас жестокий мир жестоко поступил с жестоким. Сила русского языка в том, что, присвоив слову разные формы, можно многое высказать. Вот этим словом и описана кратко трагическая смерть подростка. Вседозволенность закончилась.
Была бы у людей возможность заглядывать в души, то непременно они добавили бы: «В семье - не без урода!». А по-человечески, жаль всякую загубленную душу, даже самую заблудшую….
**СЧЁТ ВСТРЕЧИ**
Мимо Никадима проходили редкие фигуры людей с руками, отягощенными сумками, канистрами, бутылками, покрышками, кейсами. Ни у кого в руках не было достойной книги. Даже самой плохенькой, но достойной. Чтение подобной книги подразумевает свободное время, а у жителей мегаполиса его очень мало.
Никадим оторвал спину от скамьи и взглядом вырвал заголовок в спортивной газете, торчавшей из кармана молодого человека, который сбил шаг, чтобы открыть банку пива: «5:2!»
**ЭПИЛОГ**
«Пять – два! - хороший результативный счёт для интересного интригующего матча в футболе или хоккее, а для людских душ разница в пользу победителя слишком ничтожна, - Никадим встал со скамьи, - но тоже неплохо», - сделал несколько шагов, разминая ноги, и подался восвояси, помахав скамье на прощание.
«Аристарху при встрече следует всё поведать, непременно, если не будет иного» - Никадим щелкнул пальцами, будто завязывая узелок на память.
Никто из повстречавшихся Никадиму сегодня, пытаясь вспомнить старика, так и не смог этого сделать, как ни старался.
(1) - Страстной монастырь - Монастырь был основан в 1649 году по указу царя Алексея Михайловича как «девичий» и освящён во имя Страстной иконы Божией Матери, привезённой в Москву из Нижнего Новгорода. Монастырь до революции стоял на Тверской улице. На его месте сейчас сквер перед кинотеатром «Пушкинский». Колокольня монастыря была на том месте, где сегодня – памятник Пушкину. В 1935-м монастырь снесли. До революции монастырь славился своим прекрасным хором и рукоделием монахинь.
(2) - Опекушин Александр Михайлович (1838–1923), русский художник, скульптор-монументалист. Родился в деревне Свечкино (Ярославская губерния) 16 (28) ноября 1838 в семье крепостного крестьянина, который был скульптором-самоучкой и потомственным лепщиком-декоратором. Среди его работ – памятники: А.С. Пушкину в Петербурге (1884), К. Бэру в Тарту (1886), М. Ю. Лермонтову в Пятигорске (1889), Н. Н. Муравьеву-Амурскому в Хабаровске (1889). Памятник А.С. Пушкину для Москвы (1872–1880) является самым популярным русским монументом 19 века. Умер Опекушин в селе Рыбница 4 марта 1923 года.
(3) - Улица Знаменка — названа по церкви Знамения Пресвятой Богородицы (улица Фрунзе, с 1925 года; историческое название восстановлено в 1990 году).
(4) - Крестовоздвиженский переулок — назван по Воздвиженскому монастырю (переулок Янышева, с 1957 года; историческое название возвращено в 1990 году).
(5) - Воздвиженка – в XIII-XV веках некоторые центральные улицы Москвы именовались по стоящим рядом монастырям: Воздвиженка - по монастырю Воздвижения Честного Креста Господня, Знаменка – (3), Ильинка - по Ильинскому монастырю, Варварка - по церкви великомученицы Варвары, Никитская - по Никитскому женскому монастырю, находившемуся на Большой Никитской улице, Никольская - по Никольскому монастырю, Рождественка - по монастырю Рождества Пречистыя Богородицы.
(6) - Генеральный штаб ВС РФ
(7) - улица Алабяна (1959), бывшая часть Песчаной улицы, Песчаного переулка и вновь возникшая улица. Каро Семенович Алабян (1897-1959) -известный архитектор, государственный и общественный деятель. Многие годы возглавлял Союз архитекторов СССР. Одно из ранних сооружений, спроектированных и построенных им в Москве (в соавторстве с архитектором В.Н.Симбирцевым), - Центральный театр Красной Армии.
(8) - Щусев Алексей Викторович (1873–1949), русский архитектор, самобытно освоивший самые различные, как традиционные, так и авангардные, стили. Родился в Кишиневе 26 сентября (8 октября) 1873 году. Органично соединил конструктивизм с наследием древности в известнейшей своей работе – Мавзолее В.И.Ленина на Красной площади (1929–1930).
(9) - Колли Николай Джемсович (Яковлевич) (1894 – 1966), советский архитектор. Окончил Московский «Вхутемас» (1922). В 1935-51г.г. - председатель правления Московского отделения Союза советских архитекторов. Преподавал в Московском высшем техническом училище имени Н. Э. Баумана (1920-41), Московском архитектурном институте (1931-41). Один из авторов проектов ряда сооружений Всероссийской сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставки в Москве (1923), основатель сооружений Днепрогэса и жилых кварталов г. Запорожья (1927-32), здания Центросоюза на улице Мясницкой в Москве (ныне Центральное статистическое управление СССР; 1928-35, совместно с Ле Корбюзье); станций московского метрополитена "Кировская" (1935) и "Павелецкая-кольцевая" (1944-49). Награжден 3 орденами, а также медалями.
(10) - улица просвещения – «Наука и жизнь», №6, 1963 г.
(11) - Отец народов – (Джугашвили) Сталин Иосиф Виссарионович – Коба - (1878-1953), родился в семье сапожника. После окончания Горийского духовного училища (1894) учился в Тифлисской духовной семинарии (в 1899-м - исключен). Политический деятель, Герой Социалистического Труда (1939), Герой Советского Союза (1945), Маршал Советского Союза (1943), Генералиссимус Советского Союза (1945). Эпоха безжалостных репрессий и великих побед вошла в мировую историю как «Культ личности Сталина».
(12) – Фостер, Норман - (Foster, Norman Robert) (01.06.1935) родился в Манчестере в семье рабочего, английский архитектор, один из лидеров стиля хай-тек. В 1990 был возведен в рыцарское звание. Норман Фостер принял участие в реализации проекта по сооружению многофункционального комплекса в Зарядье на месте гостиницы «Россия».
(13) - Государственная Третьяковская галерея - крупнейший в мире музей русского изобразительного искусства принадлежит к числу крупнейших музеев мира, основанный в 1856 году П.М. Третьяковым как его личное собрание картин русских художников. В 1892 году Третьяков передал свою коллекцию, состоящую из 1287 картин, 518 набросков и 9 скульптур, в дар Москве.
(14) – Богодульство – от «богодула»; разг.; Сахалин, Приморье, Хабаровсккий край – бомж, бродяга, нищий. Бродяжничество, нищенское, ничтожное существование (автор); «Какой-то богодул бродил вдоль очереди и скрипел зубами, словно калитка на ветру» (Вас. Аксенов, «Апельсины и Марокко», 1963 г.)
(15) - Бич - опустившийся человек, не имеющий постоянного жительства и определенных занятий (Словарь Ожегова).
(16) - крах Империи - 2 марта 1917 года император Николай II отрёкся от престола за себя и за сына Алексея в пользу брата Михаила. Тот так же 3 марта отрёкся от престола, предоставив решение вопроса о форме правления в России Учредительному собранию. Монархия в России пала. Победила стихийная буржуазно-демократическая революция.
(17) - «Самец» и «Люда» - «Camel» и «LD» - торговые марки сигаретной продукции (автор).
(18) - Джигарханян Армен Борисович. Родился в Ереване – 1935 г. Работал помощником оператора на киностудии "Арменфильм" (1953-1954). Окончил Ереванский художественно-театральный институт (1958). В 1955-1967 - актер Русского драматического театра им. К. С. Станиславского в Ереване, с 1967 - актер театра им. Ленинского комсомола в Москве, с 1969 - Академического театра им. Вл. Маяковского. С конца 1990 -х годов руководит Московским драматическим театром под своим руководством. Народный артист СССР (1985).
(19) - Вербализация - (от лат. verbum - слово) – описание жизненного опыта, осуществляемое с помощью слов. Достаточный лексикон является подтверждением образованности человека и его опытности (автор).
(20) - кончины Лёни – Леонид Ильич Брежнев, (19.12.1906 – 10.11.1982). Председатель Президиума Верховного Совета СССР, Генеральный Секретарь ЦК КПСС, Маршал Советского Союза. Он правил страной 18 лет и подарил нам "политику разрядки", «эпоху застоя» и Олимпиаду-80, Договор по ПРО и вторжение в Чехословакию, ссылку Сахарова и изгнание Солженицына, войну в Афганистане и "пепси-колу". Народ часто тепло вспоминает Генсека, сочиняя о нем беззлобные анекдоты и ностальгируя по "золотым временам застоя".
(21) - диктатор – Аугусто Пиночет Угарте (Pinochet, Augusto)– 25.11.1915 [Вальпараисо]- 10.12.2006 [Сантьяго], Чили. Получил образование в военной академии в Сантьяго. Продвигался по лестнице военной карьеры, был назначен бригадным генералом во время правления Эдуардо Фреи Монтальвы. При Президенте Альенде стал командующим гарнизона города Сантьяго, а в 1973 был назначен главнокомандующим армии.
(22) - другого – Хусейн Саддам (Hussein, Saddam), премьер-министр Иракской Республики. Родился 28 апреля 1937 на севере Ирака близ города Тикрит в местечке Аль-Авджа. При рождении получил имя Саддам Хусейн аль-Тикрити. Казнен 30 декабря 2006 года через повешение в Казимайне близ Багдада (столица Ирака).
(22) – двуликость Януса - В переносном смысле "двуликий Янус" - лицемерный, двуличный человек. (Лат. Janus, от janus - крытый проход и janua - дверь), в древнеримской религии и мифологии бог входов и выходов, дверей и всех начал. Храм Я. (перекрытые сводом ворота с двумя створками) находился на Форуме, в мирное время его ворота были закрыты, при объявлении войны они открывались. По реформе календаря Ю. Цезаря месяцем, посвященным Я. (Januarius - январь), начинался год. Янус изображался с двумя лицами (одно обращено в прошлое, другое - в будущее).
(22) - Валуа - Генрих де Валуа, герцог Анжуйский, Король Польский. После смерти своего брата, Короля Франции Карла IX (31.05.1574 года), и разграбления польской казны, по требованию своей матери Марии Медичи Генрих тайком бежал во Францию, оставив Речь Посполиту без короля. Генрих III оставил заметный след в истории Франции, как видный политический деятель.
(23) - Всеволод Борисович Кузнецов - родился в 1970-м году в городе Алма-Ата (ныне – Алматы, Казахстан). В 1991-м году окончил ВТУ им. М.С.Щепкина (курс Ю.М.Соломина) в Москве. Режиссер, актер, переводчик.
Всеволод Кузнецов воплотил на экране речь главных героев "Матрицы", "Константина", "Войны Миров", "Миссии Невыполнимой", «Пятого Элемента» - это все он. «Человек тысячи ипостасей». Он является голосом телеканала «ТНТ». Под его руководством вышли многие фильмы, озвученные студиями "Мосфильм-Мастер" и "Пифагор".
(24) - респект, ньюз – от ангийских слов «respect» - уважение, «news» - новости. Употребляются в бытовом сленге, являясь данью западной культуре в молодежной среде (автор).
(25) - кукуста - повелика, кускута (Cuscuta), род паразитных растений семейства повиликовых, злостный сорняк. П. почти полностью утратила листья и корни. Обвиваясь вокруг растения-хозяина, П. внедряется в его ткань присосками (гаусториями) и питается его соками. Цветки мелкие, собраны в клубочковидные, колосовидные или шаровидные соцветия. (Флора СССР, т. 19, М. — Л., 1953; Бейлин И. Г., Борьба с повиликами и заразихами, М., 1967).
(26) - Абстиненция (лат. abstinentia - воздержание) — симптомокомплекс психических, вегетативно-соматических и неврологических расстройств, возникающих при прекращении употребления вещества, к которому установилось пристрастие, психическая и, особенно, физическая зависимость. Чем резче прекращение введения в организм вещества, вызвавшего токсикоманию (алкоголя, наркотиков, снотворных препаратов и др.), тем более выражены проявления абстиненции. Наличие ее свидетельствует о сформировавшейся токсикомании.
(27) - Карл Х – король Франции из династии Бурбонов, родился 9 октября 1757 г., скончался 6 ноября 1836 года, правил (1824-1830). Сын дофина Людовика и Марии Йозефы Саксонской. Жена: с 16 ноября 1773 г. Мария Терезия, дочь короля Сардинии Виктора Амадея II. Лондонский университет основан также в 1836 году в соответствии с указом короля Вильгельма IV как учреждение, правомочное присуждать учёные степени студентам определённых университетов страны (после соответствующих экзаменов).
(28) - супостат или сопостат или м. -тка ж. враг, неприятель чей, противник, недруг, злодей. Авось, небось да как-нибудь, первые сопостаты наши. Неверный слуга господину Со (у) постатньй, -тский, вражеский, вражий. Супостатские козни, замыслы. тствовать, враждовать, злодействовать (Словарь живого русского языка В. Даля).
(29) - Мадам Тюссо - Мари Грасхольц родилась во французском Страсбурге в 1760 году (1761 – по другим данным). В 1794 году она унаследовала дядюшкину коллекцию восковых портретов в натуральную величину, которую спустя 8 лет привезла в Англию, обвенчавшись в мэрии Парижа на следующий год с гражданским инженером Франсуа Тюссо. Умерла в 1850 году в возрасте 89 лет, будучи очень известной в Европе и Америке.
(30) - пушер - от англ. to push – толкать, побуждать, заставлять. Pusher – толкатель, двигатель чего-то, проталкиватель «дозы», торговец наркотиками (автор).
(31) - Рязанов, Эльдар - можно и написать, но позже.