Это такая игра: мне - увлеченно есть бифштекс и, запивая вином, изредка посматривать на тебя ничего уже не скрывая, тебе - кокетничать с очередным любовником за столиком напротив и исподтишка жадно ловить мои взгляды, дурача его своей непосредственностью.
Мы играем в нее уже третий вечер подряд и, похоже, ты начинаешь входить во вкус. Ты - не смирившаяся неудачница, и я - достаточно уставший от жизни, чтобы не обращать внимания на идиотские условности, именуемые порядочностью. Я не "порядочен", и тебе это хорошо известно. У меня гражданство более благополучной страны, я не знаю твоего чудного для моего уха языка, я дороже одет и лучше воспитан, и тебе это льстит. Я здесь, судя по всему, ненадолго, я заинтересован тобой, и я - тот, кто в любом случае останется чужим.
Ближний твой - этот несуразный долговязый, не знающий куда девать руки от твоих интимных поглаживаний под столом - молодой дурак, не догадывающийся, что все это делается как раз для меня. Местный работяга лет тридцати, приехавший сюда из провинции и скованный в своих чувствах как все потомственные пролетарии - наверное, неплохая тебе пара. Тебе недостает нежности в его грубой речи, но это не важно - он может быть предан и без лишней экспрессии.
Я смотрю на вас и думаю, что, пожалуй, было бы скотством нарушать эту зарождающуюся идиллию, если бы не время: когда его остается не так много - какая-то четверть жизни - понимаешь, что глупо кидать в его топку бесплодные часы и минуты. Я заранее знаю, что ни за что не смогу объяснить тебе этого, даже если бы и говорил с тобой на одном языке. Да я и не стал бы этого делать - мне давно уже все равно, насколько я понятен окружающим.
Это недешевое место, и вероятно тот первый вечер был для вас особенным - праздничный ужин в знак взаимного интереса и симпатии - ты пришла сюда как выбранная, расцветая нескончаемыми улыбками, гордая своим маленьким счастьем. Меня это вряд ли смущает - единственное, чем я озабочен, так это толщиной кошелька твоего кавалера - ее может не хватить на следующий вечер, а нам необходимо договориться обо всем как можно скорее.
В тебе есть очарование увядающей женщины (хотя бог знает, сколько тебе лет - даже в пределах Европы нации слишком отличаются друг от друга). Я бы дал тебе тридцать пять, но, с тем же успехом и сорок. И, пожалуй, не удивился, узнав, что тебе нет и тридцати. Меж твоих бровей складки скорби, множественные и давние - думаю, жизнь не баловала тебя сызмальства. Ты обильно пользуешься косметикой, а на ночь наверняка кладешь крем, но даже моя кожа свежее и моложе. Нет, мне не жаль тебя, я просто странно тобой очарован - не сильно, но глубоко. Этого ты тоже не поймешь.
Ты проста, и это трогает. Ты как бездомная собака, что будет ластиться ради одних только ласк - ей слишком этого не хватало. И тогда, в первый вечер, едва уловив обычную мужскую нежность в моем взгляде, ты теперь терпеливо ждешь ее снова и снова, приходя сюда в то же время и дурача своего ухажера. Эта нежность неподдельна - я смотрю на тебя как на бедного ребенка и пожалуй, все, что я прожил до сего дня - не раздумывая, поменял бы на жизнь с тобой - в простоте и нехитрой заботе, без своих ненавистных мучений о том, что успел и что надо успеть - если бы эту жизнь можно было прожить заново. Но этого быть не может, и тебе известно это не хуже меня. Мы с тобой знаем о жизни главное - какая разница, что мы так несхожи?
Я курю сигару, и это приводит тебя в благоговейный трепет. Отвернувшись (но зная, что я на тебя смотрю), ты поправляешь оборки новенького дешевого платья - это твой ответ моей сигаре - и я не могу не прищурить глаз от умиления: твоими руками движет Господь Бог. Твой приятель хмелеет на глазах от крепкой настойки и что-то лепечет без умолку - ты смотришь мимо него на меня уже не отводя глаз - смело и покорно.
Ты давно уже все поняла.
Я взял тебя за руку на выходе из дамской комнаты и, поцеловав отпрянувшую кисть, протянул визитку. Убрав ее в сумочку, ты виновато поджала губы - глупая женщина, разве ты должна извиняться? Конечно я понял эту твою вину - ты призналась в своей распущенности. Но твоя распущенность лишь право на нежность - святое и неотъемлемое, право, которым нам обоим так и не удалось воспользоваться сполна.
Ты была смущена - я поцеловал твою руку, а ты только что вышла из уборной. Напрасно: я не брезглив там, где это неуместно. А спустя минуту я знал, что это был момент высочайшей интимности за последние годы - показалось странным, что я разделил его именно с тобой.
С того часа мы оба знали, что ты позвонишь - перебирая собой чужие тела, ты давно уже свыклась с мыслью, что по крайней мере, этот способ не быть одной всегда справляется со своей задачей. Вдобавок - это такая игра: даже жестоко разочаровываясь, ты знаешь, что все было несерьезно. Впору назвать тебя азартной - но скорее это уже привычка.
В зал вошел новый игрок. Глупо уходить прямо сейчас.
Ты позвонила через день. Нарочито веселая, заговорила с той провинциальной интонацией, что одинакова на всех языках мира. Я не понял ни слова и лишь назвал адрес.
"Где же твой бой-френд?" Похоже, ты поняла о чем речь и, задорно рассмеявшись, села в кресло. Это единственное, что было сказано - правила известны и не требуют обсуждения. Пора начинать.
Ты удивилась моей аккуратной обходительности, но я просто был благодарен за долгожданные мгновенья истины: я такой же, как ты - столь же прост и беспомощен. Я сбрасывал свою ненавистную спесь, топя ее губами в твоем лоне и благодаря тебя каждым вздохом за то, что все-таки жив, а ты, заиндевелая, только закрывала глаза, тщательно проживая каждое даримое мной ощущение. Тебя смутили эти ласки "на равных", но я такой же, как ты - признавший близость как единственную святыню и давно забывший обо всем, чему учили поклоняться люди - лучшим учителем для нас стало одиночество.
Уже совсем скоро оставив робость, ты забылась в привычном ритуале, щедро благодаря меня за проявленное снисхождение. Даже в этом еще чувствовались отголоски правил - любезность за любезность. И лишь когда мы стали квиты, все условности незаметно растаяли в закате, скрывшись вместе с ним в терпкий вечер и оставив нам эту долгожданную исступленную свободу...
Потом, гладя меня по волосам, ты о чем-то рассказывала, завершая свою страсть стихающей музыкой слов. Я ответил тебе, что за этот краткий миг мы прошли с тобой весь путь человеческой эволюции - от надрывных стонов до оформленной речи: время не властно над укрывшимися в вечности. Ты замолчала.
Мы еще долго лежали молча обнявшись и не включая свет. Я уже не видел в сумерках твоего лица, но знал, что по нему бегут тихие слезы: игра закончена. Тогда - два дня назад - я оборвал ее, поцеловав твою руку. Все, что было после - игрой не было, и мы понимали это оба. Ты - обреченная на вечную надежду, и я - давно похоронивший ее под слоем цинизма, именуемого "зрелостью".
Ты ушла не попрощавшись и даже не взглянув на меня. Впрочем, я все равно бы не стал на тебя смотреть - все итак осталось на своих местах, не считая очередного мимолетного счастья и обманутого им времени.
Я уехал из твоей страны через два дня.