Ю. Трещев
Завещание Вагнера
рассказ
1.
Вагнеру было около 50 лет. Он выделялся в толпе. У него было узкое вытянутое лицо и нос, похожий на рог носорога. В городе он появился лет пять назад с совершенно чистой, младенческой памятью и поселился в выделенной ему комнатке на первом этаже длинного дома с аркой в Потемкинском переулке.
Был вечер субботы.
Вагнер стоял у статуи кумира, переминаясь с ноги на ногу, с траурной миной на лице и афишкой на груди, за что его звали ходячим столбом.
Из сквера доносились звуки музыки, голоса мужчин, женщин, детей.
В шумы дня вплелись обрывки воспоминаний, более чем искаженные. Всплыло мутное, будто из воды глядящее, лицо следователя, которое связалось с унизительным обыском... с подброшенными уликами... с тряским воронком... с вереницей дверей и камер…
— Уже там я не знал, кто я… – прошептал Вагнер, ощупывая себя, все свои выступы и впадины. – Кто я на самом деле?.. – Он слизнул языком капельки пота на верхней губе. – Хм... гм... – Гримаса разочарования смешно исказила его лицо. – Один Бог знает, кто я... у меня, так сказать, провал в памяти... случилось затмение… такая история... и какой злой дух изобразил и исказил все это?.. – Вскользь глянув на статую кумира, он пошел вниз по улице, продолжая свой монолог, иногда повторяясь.
Горгоны, гарпии и химеры, украшающие фасады домов, сопровождали его.
У реки он остановился и сел на песок, намытый из реки.
В воде отражался противоположный берег реки, луга.
В лугах косили траву.
Доносились звоны. Косари отбивали косы.
Вагнер снял башмаки, разделся и лег ничком на песок.
Он лежал и смотрел на игру водорослей в воде. Они тонули где-то в глубине, и снова всплывали.
Послышались шаги, смех, вызвавший у Вагнера смятение, страх, почти панику.
Привстав, он увидел в нескольких шагах от себя рыжеволосую девочку.
«Вылитая Маргарита, только моложе лет на двадцать… ее лицо, ее губы, слегка припухлые и чуть приоткрытые, ее нос с небольшой горбинкой…»
На носу девочки темнел приклеенный слюной лист подорожника. Она стояла на фоне песков и выгоревшего неба, сжимая между коленями полотенце.
Чуть поодаль стояла женщина 35 лет. На ней был халат с цветочным узором, довольно нелепый. На безымянном пальце поблескивало золотое кольцо без камня.
— Маргарита… – прошептал Вагнер.
Женщина обернулась, чтобы взглянуть на Вагнера, и движением, исполненным грации, вскинула руки.
Полы ее халата распахнулись.
Вагнера поразила белизна ее тела. Он тронул взглядом ее небольшую грудь. Взгляд его скользнул ниже, остановился на шраме от кесарева сечения.
— Маргарита, постой, куда ты… – Растерянно и беспорядочно Вагнер ловил ее руками, хотел остановить, обнять, вдохнуть ее запах.
— Я не Маргарита… – пробормотала незнакомка и ушла.
Наморщив лоб, Вагнер глянул на мелкую, желтоватую воду.
«Что-то там мерцает на отмели как россыпи золота… или это лицо… а тело как у змеи… опомнись, хитрый ум ловит в сети, готовит козни… придумывает дев Рейна, русалок… поздно, слишком поздно… да и змей искуситель засох, завял, готов сгнить и отпасть… горя меньше…»
Укусив шепчущие губы, Вагнер залился тихим, безумным смехом.
Все еще смеясь, он косо посмотрел на закатывающееся солнце и вошел в воду…
Было уже темно, когда Вагнер вернулся к своим девам, Флоре и Фауне, с которыми делил часть коридора и общие места в коммунальной квартире.
Девы играли в карты на диване в прихожей.
— Наконец-то пришел, касатик... ах... ох... где же ты был?..
Они были удивлены внешним видом Вагнера.
Вагнер заперся от дев в ванной комнате, пустил воду для шума и задумчивости, потом снял ботинки.
Вода заплескалась, переливаясь через край ванны.
Он выключил воду.
Вдруг он услышал детский плач. За стеной плакал ребенок.
— Нет, я ничего не забыл... я все помню... помню... надо только собрать кусочки вместе и посмотреть, что получится… – Вагнер открыл дверь и босой пошел по всхлипывающим полам в свою комнату.
Закрыв дверь на задвижку, он глянул в окно.
За стеклами царила ночь. Нечего видеть, одна тьма.
Качнулись отблески...
Услышав звон стекол и странный глухой звук, девы догадавшись, что произошло. Они выбежали на улицу. Весь в крови, исцарапанный Вагнер лежал под окнами.
— Убился бедный… – сказала Флора.
— Нет, кажется, дышит… смотри, смотри, улыбнулся…
В приливе бесконечной радости девы ощупывали Вагнера.
— Ах, оставьте… щекотно... – пробормотал Вагнер.
Девы взяли Вагнера за руки и с Божьей помощью вытащили его из кустов на асфальт. Пока они переводили дыхание, Вагнер очнулся и уже сам поднялся на колени, потом во весь свой рост и, прихрамывая, побрел к подъезду.
Едва добравшись до кровати, Вагнер забылся сном.
Девы не отходили от него ни на шаг.
Около полуночи Вагнер очнулся, мутно оглядел дев каким-то пьяным, плывущим взглядом.
— Маргарита, прости меня, я не знал, что делаю, и почему вынужден был это делать… – пробормотал он и снова забылся.
— Мучит его кто-то... какая-то Маргарита... – сказала Флора.
— Наверное, жена... помнишь, она как-то заглядывала к нам?.. – Фауна придвинула табуретку поближе к кровати.
Еще час или два девы сидели, шептались и догадывались, где Вагнер потерял память и по чьей воле.
Когда девы ушли, Вагнер встал и запер дверь на задвижку.
Какое-то время он рылся в ящиках стола, что-то искал.
«Черт, опять эти квитанции, счета... ага, очки... а вот и карандаш...» – Он погрыз кончик карандаша. На губах остался синий след.
Окно внезапно распахнулось. Гардины взметнулись, пенясь и шелестя.
Вагнер испуганно вздрогнул.
— «Нет никого, но кто-то как будто вошел...»
Остаток ночи Вагнер писал завещание, чрезвычайно подробное и длинное, писал, комкал написанное, и снова писал.
За окном отцветала ночь.
Буквы поплыли рябью. Вагнер уронил карандаш и уснул, побежденный усталостью…
Очнулся Вагнер около полудня сам не свой. Все тело его ныло, как после долгих судорог, в голове звонили цикады, в глазах плавал туман.
Накинув на плечи халат, он открыл дверь и слабым, смиренно-просительным голосом позвал дев.
Флора и Фауна не замедлили явиться.
— Ну и вид у тебя...
— У тебя кто-то был?..
— Нет… не помню, путаница в голове… – пробормотал Вагнер.
По очереди девы заботливо и осторожно заглянули ему в глаза, потом напоили его чаем с сухарями и стали наводить порядок.
Вагнер лежал на кровати за занавеской. Наморщив лоб, он пытался вспомнить сон, в котором он шел по пескам, потом плыл в лодке со змеей на носу дорогой китов. Три дня он спорил с морем, с течениями пока не очутился в прибрежных водах и не увидел источенные ветром скалы. Приливной волной лодку вынесло на берег. Вокруг лежали раздувшиеся туши животных, среди которых вдруг всплыло лицо следователя, который вел его дело.
Вагнер сморгнул, наморщился, потом полистал рукопись, но суть этого дела не стала понятней. Он погряз в обилии смутных, непоследовательных картин, сцен.
На город опускался вечер и стены комнаты расцвели какими-то странными цветами, желтыми и фиолетовыми, похожими на опрокинутые вазы.
Из окна доносилось пение лягушек.
Сдвинув занавеску, Вагнер глянул на дев. Они стояли у двери и о чем-то шептались.
Он потер нос.
В шепоты дев и концерт лягушек вмешивались звоны мандолины.
Вагнер уже сидел на кровати, скрестив ноги, и играл какую-то мелодию, всплывшую в памяти.
Неожиданно он отбросил мандолину. В глазах его блеснули слезы. Он всхлипнул и улыбнулся.
Девы настороженно притихшие было, тоже страдальчески улыбнулись, каждая в свою ладошку.
Вагнер хрипло пробормотал:
— Маргарита любила мелодию, которую я сыграл… надо сказать, не очень удачно… а теперь идите… ну, идите же… вон... вон... – Вагнер вытолкал дев в коридор, несмотря на их немое удивление и сопротивление, после чего запер дверь на задвижку.
— Бог с ним, пусть душу отведет...
— Интересно, что он там теперь делает?..
— Лежит в задумчивости... – прошептала Фауна, заглянув в замочную скважину. – Кажется, встал, стоит и глазами моргает… а теперь ходит, шумит, бранится, право, зря… уже сидит за столом и что-то быстро-быстро пишет... – Фауна отпрянула.
— Что там?.. – спросила Флора.
— Он обернулся и посмотрел на меня… и так враждебно... – С опаской Фауна снова приникла к замочной скважине и увидела глаз Вагнера. Она не поверила. Снова приникла, вгляделась. Теперь она увидела его ухо. Она поспешно отошла от двери…
В комнате было сумрачно. На палевых стенах цвели гиацинты, желтые и фиолетовые герани.
Вагнер чиркнул спичкой.
Листки завещания вспыхивали один за другим, падали на пол и съеживались.
Вдруг он увидел лицо Маргариты в ожерелье пепла и перебегающих белых огоньках.
Обжигаясь, он доставал из огня горящую фотографию и прижал ее к губам. Слезы душили его…
Девы услышали всхлипы, вой, отчаянный топот ног. Мелькнувший было ужас в их глазах, сменился любопытством, и Флора прильнула к замочной скважине.
Почти голый Вагнер стоял посреди комнаты, запустив пальцы в спутанные, поднятые дыбом волосы, и глядел на белые мелкие огоньки, пляшущие вокруг него.
— Боже, чем мы занимаемся... грех это... – Флора отошла от двери.
Дверь неожиданно и беззвучно распахнулась. Появился Вагнер в плаще и в шляпе. Крадучись, он прошел мимо дев, оглянулся, тихо, беззвучно рассмеялся и исчез…
Дождь кончился. В небе светила полная луна. Вагнер близоруко сощурился, качнулся в одну, в другую сторону и повлекся к площади. Он шел, широко расставляя ноги и обходя лужи.
У статуи кумира он остановился.
— Что ты на меня так смотришь?.. да, иногда я вдохновляюсь вином… могу и тебя угостить… – Вагнер достал из кармана бутылку вина, отпил глоток. – Говорят, что мужчины от вина становятся безумными, а женщины беременными… что-то сердце заплясало… пожалуй, я лягу… – Он повалился в траву и предложил кумиру лечь рядом.
Ночь струила ароматы фиалок, гиацинтов.
Час или два Вагнер лежал, блаженствовал как в мягкой постели.
Из кустов вышла рыжая собака, звякая обрывком цепи, и он проснулся.
— Где я?.. – Он глянул на собаку, потом на кумира и вздохнул. – Ты знаешь, где я был?.. я был у Клариссы и в опьянении болтал лишнее, откровенничал, раскрывал свои и чужие секреты… ты не знаешь, кто такая Кларисса?.. это моя половина… правда, она мне изменяет, говорит, по рассеянности…
Из темноты вышли два милиционера. Вагнер привлек их внимание своим видом.
— Рад вас приветствовать... – Вагнер встал. Губы его искривила улыбка. Прикрываясь улыбкой, он какое-то время разглядывал милиционеров. Один был в возрасте, другой совсем мальчик, белесый, с вытянутым лицом и тяжелыми, обвисшими веками.
«Где-то я уже видел его... совсем мальчик... наверное, поэт... в этом возрасте мы все в каком-то смысле поэты... – Испытывая нечто схожее с дрожью, пробежавшей вниз по спине, Вагнер посмотрел на другого милиционера. – Этот в толпе не затеряется...» – Он вскользь глянул на угрюмые, ступенчато-изломанные силуэты домов, тяжело вздохнул и опустился в траву.
Две одинакового вида тени выскользнули из темноты арки.
Это были Флора и Фауна, добрейшие и необыкновенные создания, маленького роста, сухонькие, порывистые и поразительно похожие. Чужие, а точно сестры, и Вагнера они любили, как сына. Все их мысли были о нем.
— Опять у него припадок...
Девы оттеснили милиционеров и склонились над Вагнером. По очереди они заглядывали ему в лицо, такое, какое оно у него было, пыльное и хмурое и омывали его слезами.
Услышав знакомые голоса, Вагнер слегка пошевелился, приоткрыл веки. В тумане обрисовались ветви цветущей яблони, прячущиеся среди янтарно-нежных лепестков эльфы.
Взгляд Вагнера помрачнел, когда он увидел лица дев. Они стояли, склонив головы, и пели в голос, как на молитве:
— Господи, спаси и помилуй его…
Девы верили в Бога, и у них болело сердце от сочувствия к человеку. Вагнер тоже верил в Бога, правда, вера его была зыбкая, полная сомнений.
Милиционеры ушли, а девы пристали к Вагнеру с допросом:
— И куда же это ты собрался, касатик?..
— На луну... говорят, там ни флоры, ни фауны нет... – Вагнер задумчиво потер нос, потом почесал спину…
* * *
Прошла неделя, а может быть месяц или год.
Вагнер жил и ни секунды не сомневался, что он нужен Богу и что нет у Бога другой жизни для него.
День субботы прошел как обычно. Вагнер провел его на площади у статуи кумира.
Ночью он писал завещание.
Глянув в светлеющее окно, он уронил карандаш.
«Совсем разучился писать, пальцы немеют… и половину слов забыл…»
Он полистал рукопись.
«Начало никуда не годится… да и конец… все наспех, без вдохновения…»
Смяв несколько листков, он бросил их на пол.
Перед глазами слева направо медленно проплыло желтое расплывчатое пятно.
«Опять это пятно… или я слепну?.. однако, лучше об этом не думать…»
Спустив ноги, он нащупал башмаки. У одного башмака был оторван каблук.
«Вот незадача…»
Спустя час он вышел на улицу удивительно пустынную.
«Как будто я попал в другой город… может быть, я где-то не туда свернул?.. или это обман зрения?.. вполне возможно… где-то я читал, что лишь бог существует, все остальное отражение в его зеркале, пустая видимость…»
Он глянул по сторонам и пошел к реке. Шел он, покачиваясь. Неожиданно весь он как-то подвернулся, как будто гороху ему под ноги подсыпали, и упал на песок.
Внизу текла река, образуя заводи, куда и устремился его взгляд, обманутый блеском и движением.
«Похоже на золото…» – подумал он.
— Уф... – Рыжеволосая девочка 13 лет вынырнула из воды в облике русалки Рейна и легла ничком на песок.
Фигура стройная, глаза карие, нос тонкий, изящно изогнутый. Она лежала в украшениях из песка, волнуя своей девственностью.
Завораживающее зрелище, как воспоминание об Эдеме, правда, от воздуха тело девочки потускнело.
В складках песка лежала еще одна девочка. Она привстала и тронула воду ногой. Пошли круги.
Среди кругов Вагнер увидел другой мир, не похожий ни на что. Солнце щедро его украсило, прорезало в нем уходящие аллеи, на которых ангелы играли в свои невинные игры. Резвясь, они порхали вперед и назад, как воспоминания, радуясь неизвестно чему. Они были и актерами и зрителями пьесы, автора которой не знали.
— Что ты там видишь?.. – спросил Вагнер рыжеволосую девочку.
— Ничего... – Девочка перевернулась на спину. У нее были чешуйчатые и сросшиеся как у русалки ноги.
— Ты жительница этих глубин?..
Девочка промолчала. Из угловатого, неразвитого существа она постепенно переходила в состояние более утонченное, более зрелое, приобретала тяжесть, пожалуй, излишне монументальную.
Вагнер удивился, почувствовав, как в нем возникло влечение к ее запаху, к ее телу. Он снял башмаки и вошел в воду. В воде отразилось чье-то лицо. Он не узнал себя. Ощущая беспокойство, он протер глаза.
«Неужели это я… не лицо, а посмертная маска… и одежда какого-то поддельного цвета… интересно, был ли я женат и сколько у меня было жен?.. по всему видно, что я был женат и жил долго и с удовольствием…»
Какое-то время Вагнер говорил сам с собой, потом лег на песок и вытянул ноги.
Туман и сон стерли реальность и все остальное…
Услышав крики ворон, Вагнер приоткрыл глаза.
Небо было зеленовато-желтое, как и вода.
Какое-то время он лежал и прислушивался к завораживающему плеску воды. Светлые и темные струи перемешивались в текучие ритмы, мелодии.
Он закрыл глаза. В темноте обрисовался дом, опоясанный узкой террасой. Солнце прорезало арками его фасад, украсило цветением волют, витражами.
Вагнер поднялся по лестнице на террасу с заводями теней и лакунами.
Шаткий эмалевый столик, кувшин, корзина. В кувшине – молоко, в корзине – персики и розы. Розы цвели и на щеках девочки 13 лет. Она пила молоко. Волосы цвета спелой пшеницы. Глаза огромные, как темные чаши, в которых были слиты и ночь, и день.
Створка окна приоткрылась, зашевелились гардины. В складках гардин обрисовалось осунувшееся, бледное лицо женщины 35 лет.
— Лиза, иди домой…
«Ей был 13 лет… и она еще верила в жизнь…» – Вагнер невольно всхлипнул.
Где-то пробили часы. Заиграл гимн. По радио начали передавать последние известия.
Томительный, топчущийся на месте взгляд Вагнера переместился на ржавую инвалидную коляску со спущенными шинами, потом на железнодорожное расписание, которое листал ветер, и остановился на рыжеволосой девочке, наполовину зарывшейся в песке.
Он встал на ноги и пошел как сомнамбула, мучимый воспоминаниями и неясными предчувствиями.
Дорога спускалась к пристани и, перебравшись на пароме через реку, поднималась на небо пыльными, ветвящимися в лугах колеями.
Обогнув павильон, он сел на камень.
В траве лежала голая кукла без глаз и без носа, ржавый обруч и веревка.
«Свилась, как змея…» – подумал он.
Сунув веревку под плащ, он встал и пошел дальше.
У дома на песчаном берегу, который был приютом для разного рода безумцев, он приостановился. Когда-то этот дом имел для него некое значение.
Его слух привлекли протяжные всхлипы флейты. Кто-то медленно и неуклюже выводил знакомую мелодию.
Он стоял, покачивая головой в такт звукам.
Мелодия оборвалась.
Он поискал глазами окно, откуда доносились звуки флейты.
По спине пробежали мурашки, а лицо его искривила улыбка, когда он увидел за стеклами лицо Маргариты.
Забравшись на скамейку, он уже привязывал веревку к сучковатой яблоне. Делал он это с какой-то неуклюжей торопливостью и беспомощностью.
Маргарита укрылась за гардинами. Она наблюдала за его приготовлениями.
Собрались и ротозеи. Стеснившись в толпу, они обступили Вагнера, чтобы узнать, что за страсть овладела нежданным гостем.
По их разговорам, жестам и мимике Вагнер понял, что все они сумасшедшие.
Он закрыл глаза и, воздев руки, шагнул в темноту.
Ротозеи замерли, увидев тело Вагнера, пляшущее на пятипалом суку, но смерть свою он не встретил. Ветка обломилась, и он рухнул на землю.
— Он жив?..
— Не знаю… эй, ты жив?..
Два сумасшедших подошли к Вагнеру и стали снимать с него одежду.
Эта неожиданная церемония вызвала его удивление, потом возмущение.
— Ах, оставьте меня… ха-ха, мне щекотно…
На шум из портика входа вышел заспанный охранник.
— Что здесь происходит?.. – воскликнул он.
Воспользовавшись замешательством сумасшедших, Вагнер бежал…
* * *
Утром Вагнер стоял на площади у памятника кумиру с траурной маской на лице и с афишкой на груди. На нем было потертое драповое пальто, на ногах поблескивали галоши. Башмаки девы сдали в починку. Шляпу он держал в руке. Отзывчивые прохожие сыпали в нее серебро и медь.
К Вагнеру подошла старуха в плаще мышиного цвета. Ее лицо сплошь было усыпано бородавками. Старуха что-то сказала ему.
— Так и есть, графиня… – Он заглянул в шляпу. – Это золото Рейна… в сумерках вод оно брезжит как лицо… что?.. о какой книге вы говорите?.. нет, не может быть... этой книги еще нет... впрочем, не совсем нет, а как бы нет... она еще не дописана... что?.. нет, нет и нет… она не нуждается в издании… что-что?.. она уже издана?.. и в четырнадцати вариантах?.. но этого не может быть... хотя... – Вагнер потер нос, вспоминая, что-то. – Но где же вы?.. ах, вот, я вижу вас… кто-то, не помню кто, говорил мне, что эта книга несет зло всем однажды взявшим ее в руки… но это не вы… а где же графиня?.. – Вагнер сел на бордюрный камень.
Начался дождь.
Глянув на небо, он перевел взгляд на проходившую мимо девочку, цветущую, нежную словно бутон. Все в ней дышало негой, грацией.
— Зачем ты здесь?.. живи в облаках, не зная забот… радуйся жизни, смейся любви, покоряй красотой… ну, вот, и ты исчезла… или нет?.. боже, так это вы…
Флора и Фауна, точно призраки, выплыли из темноты.
— Плащ… там остался мой плащ… ах, оставьте меня… или вы всего лишь отражение в зеркале, пустая видимость?.. зачем вы тащите меня в эту темноту?.. вы что, хотите меня утопить?.. нет, нет... я не умею плавать… – Вагнер икал, кашлял, грозил девам пальцем. Этим же пальцем он придавливал нервный тик на лице.
Словами не передать весь извилистый рисунок этого монолога.
Девы остановились у газетного киоска, чтобы передохнуть.
Пока девы отдыхали, Вагнер исчез. Девы в панике побежали в одну, потом в другую сторону, но Вагнера нигде не было. Он как будто провалился сквозь землю.
Приоткрыв занавеску на двери киоска, Вагнер глянул на дев, беззвучно хохотнул, увидев их растерянные лица, дернул себя за нос, после чего сел на стопку газет и устало зевнул. Весь день он был на ногах.
— Однако сыро…
— Дождь все еще идет… – отозвался старик в рединготе, доходившем ему почти до колен.
— Кажется, перестал…
— Что это меняет?..
— Все… это меняет все… что ты на меня так смотришь?.. ах, вот ты о чем… это Флора и Фауна, божьи одуванчики… тебя они удивляют, а меня удручают…
— Это можно было предвидеть… ты куда?..
— Восвояси… жизнь еще не перестала меня разочаровывать…
* * *
Наступил день субботы.
По субботам Вагнер посещал Клариссу, свою половину.
Надев костюм, давно вышедший из моды, он долго, в упор, разглядывал себя в зеркале, что-то ему не нравилось, потом по-волчьи оскалился, тронул складку у рта, ковырнул прыщик. Его скучающий взгляд скользнул в окно, вернулся, заполз в смятую постель.
Рука Вагнера застыла в воздухе.
Маргарита улыбнулась ему оттуда своей плывущей улыбкой, и, шурша шелком, оборками, вышла на свет. Узколицая, горбоносая, шея тонкая. На шее нитка синих бус от сглаза. Текущие по плечам рыжие волосы, свиты желтыми лентами.
Вагнер сел на край кровати, потянулся, свел лопатки, пробормотал что-то невнятное.
Спустя час он был уже далеко от дома.
У афишки «Разыскивается опасный преступник» он приостановился, начал читать:
«… бежал из тюрьмы при невыясненных обстоятельствах...»
Не дочитав до конца, он забывчиво поймал пальцами пуговицу и, петляя, пошел по бульвару, вдруг прыгнул через лужу. Неудачно. Подвернул лодыжку и обрызгал прохожего.
— Осторожно... – услышал он сиплый голос и оглянулся.
«Неприятный тип...» – подумал он, оглядывая господина с серым лицом и вспоминая, где он мог его видеть. Горло вдруг пересохло.
«Черт, надо же... сбежал из тюрьмы и так свободно разгуливает по городу...»
На мосту к господину с серым лицом подошла женщина 35 лет в лиловом плаще. Вагнер обомлел.
«Боже мой, это же... нет, не может быть... он и Кларисса…»
Между тем господин с серым лицом и Кларисса спустились по лестнице к реке, и пошли вдоль берега по направлению к пристани.
Сумерки постепенно сгущались.
На небо взошла луна.
Вагнер шел за ними с оглядкой. Он явно трусил. Ему чудилось, что и за ним кто-то крадется по пятам.
Незнакомец и Кларисса скрылись в портике входа дома с химерами.
Вагнер стоял у стены, поглядывая на плотно зашторенные окна и прислушиваясь к смутному гулу города.
В окне второго этажа зыбилось, плескалось что-то белое. Вагнер понял, что окно приоткрыто. Он вскарабкался по приставной лестнице, заглянул в комнату.
Темно.
Сдерживая дыхание, он перевалился через подоконник и очутился в зимнем саду. Купы пальм, переплетенные стебли хмеля, заросли цветущих роз, алебастровые статуи, вазы. Вагнер был изумлен. В изумлении он сделал несколько шагов.
— Ты кто?.. – окликнул его сиплый голос.
Вагнер попятился, тут же и чертыхнулся. Из проволочной клетки на него глядел попугай.
Крадучись, Вагнер пошел вдоль стены и оказался у двери с зелеными стеклами. Сквозь стекло он увидел небольшой зал, затянутые атласом стены. В нишах за изящными круглыми столиками сидело несколько человек. Среди присутствующих в зале не было ни незнакомца, ни Клариссы.
По крытой галерее Вагнер перешел во флигель и заблудился в путанице коридоров и дверей.
За одной из дверей он услышал приглушенные голоса и замер, прижавшись к стене.
Голоса смолкли.
На свой страх и риск Вагнер приоткрыл дверь.
— Идите сюда… – окликнул его господин в очках с круглыми стеклами. – Я нашел эту книгу…
— Кажется, я не туда попал... – Вагнер качнулся, притворился пьяным.
Чья-то рука легла ему на плечо.
— Позвольте пройти...
Незнакомец и Кларисса прошли мимо.
Вагнер медленно отступил. Поразительное сходство, но это была не Кларисса. Едва справляясь со слабостью, он пошел по коридору, который вывел его в зимний сад.
Окно было открыто.
«Слава Богу...»
Вагнер перевалился через подоконник, свесил ноги, нащупывая ступени лестницы. Лестница поползла вдоль стены, и он повис, уцепившись за водосточную трубу. Труба зашаталась, стронулась, и он полетел...
Глухо тикали часы. Часы остановились. Вагнер приоткрыл глаза, болезненно наморщился. Над шумящими рыжими кронами висела луна, летали летучие мыши.
«Где я и как я здесь очутился?..» – Он зябко повел плечами.
Донеслись голоса, лай собак.
Вагнер встал на ноги и побежал, спасаясь от преследующих его собак. Задыхаясь, он выбежал на песчаную косу. Песок зыбился под его ногами, как и много лет назад, когда он служил в роте охраны и сопровождал Этап...
2.
За окном моросил дождь. Капли бежали по стеклу, сливались в проворные серебристые змейки.
Авель обратил внимание на господина в поношенном пальто и в галошах на босую ногу, бродившего внизу под окнами дома с химерами.
— Где мой плащ?.. – спросил он тетю, у которой остановился на ночь.
— Он еще не высох... ты куда?..
— Это же неуловимый Ян... Вагнер... я обязан ему жизнью… – Хлопнув дверью, Авель уже бежал вниз по лестнице.
В сырой мороси маячила удаляющаяся фигура Вагнера.
Авель поспешил за ним.
Вагнер исчез в арке длинного дома.
Авель остановился. Он не знал, что делать и куда идти, пропало и желание идти, куда бы то ни было.
Глянув по сторонам, он сел на бордюрный камень. Он сидел и разглядывал асфальт.
На асфальте рисовались сцены из давно исчезнувшего мира. Появилась старая военная дорога. Петляя, она тянулась через пустыню к морю. Иногда из песка выступали скалы или развалины форта.
Авель шел в толпе арестантов, поглядывая на Вагнера, который сопровождал Этап. Он производил впечатление, был похож на римского легионера. Рядом с ним шла рыжая собака. Она тяжело дышала и вела себя беспокойно.
Внезапно опустилась тьма и воцарилась паника.
Песчаная буря разметала Этап.
Остались только Вагнер и Авель.
— Свернем сюда… – сказал Вагнер.
— И куда мы придем?..
— Какая нам разница…
Они шли и шли, то отдаваясь ветру, то зарываясь в песок.
Вокруг не было ничего, кроме песка и неба того же цвета.
Иногда они видели море, плоское, остекленевшее с островами, мысами и маяками. Надо было только вовремя оглянуться.
Это были миражи.
Уже почти стемнело.
— Нам надо поспать… до моря нам не дойти… все расплывается, зыблется… я как будто слепну… – Авель рухнул на песок.
— Тебе надо перестать говорить…
Ночь прошла беспокойно. Вокруг вершилась кропотливая жизнь насекомых и всяких ползающих гадов. Выли гиены, смеялись шакалы. Мерещились и бесы. Они высовывалось из темноты.
Следующий день был такой же или почти такой же.
Авель и Вагнер шли молча, пошатываясь, спотыкаясь, цепляясь друг за друга.
— Кажется, дошли… – прохрипел Авель, увидев море…
— Ну да, дошли… – Вагнер усмехнулся. – Дошли до ручки… пора поворачивать назад… обопрись на меня…
Ночью они лежали, обнявшись, и улыбались во сне. В любой жизни есть свои радости.
Этап долго искали, но нашли только полузасыпанные песком трупы, высохшие и обуглившиеся на солнце.
Ни Авеля, ни Вагнера среди них не было.
Семь дней Авель и Вагнер шли по пескам, пока не наткнулись на рыбацкий поселок с узкими сонными улицами, спускающимися к морю.
«Помню, после этой одиссеи я почти месяц питался одной водой, как цикада…» – подумал Авель и глянул на небо. Оно было как вода в море.
Вспомнилось, как они плыли через залив в лодке с головой змеи на носу.
Он перевел взгляд на длинный дом, встал и направился к арке.
В списке жильцов дома Авель нашел фамилию Вагнера и позвонил нужное число раз, потом постучал в дверь, обитую искусственной кожей.
— Кто там?.. – Что-то звякнуло. Дверь приоткрылась. В щели появилось настороженное лицо старухи.
— Вам кого?.. – Старуха окинула его быстрым подозрительным взглядом.
— Вагнер здесь живет?..
— Да, а что случилось?.. – Старуха отбросила цепочку, попятилась.
— Ничего не случилось... скажите ему... впрочем, я сам скажу...
Авель вошел в прихожую.
— Его комната в конце коридора…
Дверь была приоткрыта.
— Можно войти?.. – спросил Авель.
— Да, конечно… чем обязан... милости прошу... присаживайтесь... – Близоруко сощурившись, Вагнер выдвинул из под стола табуретку.
Авель обвел взглядом комнату. Жил Вагнер в стесненных обстоятельствах. Это было заметно. Обстановка убогая. Обшарпанный стол. Две солдатских табуретки. На гвозде в нише за дверью потертое драповое пальто, вывернутые наизнанку брюки. На стене мандолина, часы с гирями. Под потолком выцветший абажур. В нише за занавеской кровать с никелированными дугами и шарами. Взгляд Авеля застрял в бумагах, разбросанных по столу, серых, как и лицо Вагнера.
— Это так... уступка душе... фьють-фьить... – засвистел Вагнер. – Пишу завещание моим потомкам... правда, их еще нет, но... хм-м... – Он вдруг смешался, задернул занавеску, потом подтянул гирю часов и заспешил с отвлекающими словами. – Привык я к этим часам... о, у них своя история... знаете ли, с годами время иначе идет... а вы, собственно, по какому делу?..
Авель понял, что Вагнер не узнал его, но не успел он что-нибудь сказать, как Вагнер снова заговорил. Как будто за язык его кто-то тянул.
— Собственно, это уже не часы... куча железа... и завещать нечего... – Вагнер покосился на дверь. – Что завещать-то?.. имущество?.. сами видите, кот наплакал... да и кому?.. если только воспоминания… я ведь сирота... представляете, поезд, в котором я с родителями ехал в эвакуацию, попал под бомбежку... родители погибли, а я чудом остался жив... в беспамятстве, оглохший и ослепший я отполз подальше и заснул детским сном... меня нашел старик, похожий на апостола... он ехал с нами в одном купе... очнулся я от сна в кузове полуторки и увидел перед собой лысину старика, покрытую младенческим пухом... старик спал, уронив голову на грудь... его одолевала сонливость и он мог заснуть в самом неподходящем месте… солнце стояло уже низко, когда полуторка въехала в город и остановилась у закопченного здания типографии... старик работал наборщиком в типографии... чтобы не жить зря, я помогал ему в нетрудной работе и читал книги, которые находил... со стариком я прожил всего одну зиму… он умер от астмы... после похорон все разошлись кто куда, а я остался... в тот год лето было нежаркое и началось вовремя... трава стояла по пояс... я лег у могилы… я лежал и слушал, что старик мне скажет из могилы, но старик молчал... прошел этот день и другой, а я так и жил у могилы старика... на третий день голод и дождь прогнали меня... помню, день был субботний... я шел и шел по каким-то улицам, едва передвигая ноги от слабости, заблудился, зашел в какой-то вытоптанный до песка дворик и сел под дерево, сижу, жую губы... вдруг слышу, как будто кто-то окликнул меня... поднимаю голову... голова тяжелая, точно чугунная... вижу, какой-то господин в очках, с вытянутым лицом стоит на террасе, смотрит на меня и как будто мимо меня... по виду писатель... в издательстве я научился их узнавать… писатель сошел вниз по лестнице, нащупывая ногой ступеньки, рассыпал корм голубям и сел на лавочку под деревом, ноги вытянул... тучи ушли и багровое солнце повисло над крышами.
— На редкость прекрасная погода... просто чудный вечер... – пробормотал он почесал лодыжку, промежность, после чего глянул по сторонам.
Малыши возились в песочнице и не слышали и не видели ничего вокруг, кроме города, построенного на песке. Они лепетали что-то на своем тарабарском языке и смеялись от удовольствия, размазывая грязь по невинным мордашкам. У ржавого мусорного бака в луже дождевой воды девочка ловила головастиков, которых она сама же туда и напустила из стеклянной банки.
— Иногда я из выпускаю погулять... – объясняла она свое дело подруге в круглых очках с толстыми стеклами.
Несколько мальчишек постарше, гроздью облепив велосипед, гнались за котом, к хвосту которого они привязали громыхающую жестянку, и помирали со смеху. Жестянка оторвалась, а кот запрыгнул на ограду. Уже он умывался на ограде, забыв весь свой ужас.
Писатель поглядел на старух, которые сидели у подъезда и пережидали время до смерти.
«Как странно, все записанное в этот день в книгу сбывается...» – подумал он, улыбнулся, потом вытер улыбку и слезящиеся под очками глаза с редкими рыжими ресницами. Только теперь он увидел мальчика, который ползал среди голубей и собирал хлебные крошки.
— Этим мальчиком был я... – Вагнер зябко повел плечами, закутался в плед, шитый белыми нитками. Он как будто заснул, тут же и проснулся, поднял голову. – Старый мавр сделал свое дело... я ведь потом искал его, но не нашел... его арестовали… я и в охрану-то пошел служить, чтобы поиски себе облегчить... и нашел... где вы думаете я его нашел?.. в сумасшедшем доме...
В койке кто-то заворочался, сказал хрипло:
— Ты бы помолчал... зачем ему слушать твой бред…
— Это моя ж-жена, Кларисса... фьють-фьить... я устал от одиночества… мне очень повезло, теперь у меня есть семья… будем заботиться, делиться… – Вагнер подошел к койке. – Ты спи... пришел человек из редакции... хочет напечатать мое завещание...
— Он совсем другого хочет...
— Да?.. ты так думаешь?.. – Вагнер поднял голову, быстро-быстро глянул на Авеля.
Авель отвел глаза.
Повисла долгая, неловкая пауза.
Вагнер отошел к окну. За окном шел дождь...
— В тот день тоже шел дождь... я читал, а писатель дремал в кресле. «Всякий наш шаг уже оправдан... как это понимать?..» – спросил я его, заложив палец между страницами. – «Это значит... – писатель повел своей тонкой шеей. Оттопыренные уши его заалели. – Это значит, что ты еще совсем ребенок...»
Нетерпеливый стук в дверь прервал нашу беседу. Писатель откинул плед и пошел открывать дверь.
В комнату вошел высокий господин с тонким носом.
— Милости прошу... вы собственно, по какому делу?.. – спросил писатель.
— У меня ордер на обыск... – раздраженно буркнул незнакомец сквозь сжатые, неприятно-красные губы и сунул писателю под нос какую-то бумажку, которую он читать не стал, а отступил в глубь прихожей и еще раз, но уже с легкой иронией повторил:
— Милости прошу... – после чего тяжело опустился на стул и больше не раскрыл рта.
Появились понятые, соседи. Она, он. Он, артист, лет на пятнадцать старше своей жены, играл в оркестре и подрабатывал на похоронах. Бледный, губы дрожат. Он явно трусил. С предупредительной улыбкой на лице он поглядывал на незнакомца. Она, учительница литературы, полная, раскрасневшаяся женщина 30 лет. Она неловко обошла писателя, одними губами прошептала: «Мне ужасно неприятно...»
— Да уж… – Вагнер принужденно улыбнулся. – Каждый за себя, только Бог за всех… время было смутное… происходили непонятные события… исчезали люди… так вот… из тюрьмы писатель попал в сумасшедший дом.
— Теперь у меня все дома... – говорил он мне, когда я приходил к нему по субботам, и смеялся своим тихим захлебывающимся смехом. – А ты почему не смеешься?.. понимаю... жалко меня, дурака... жалость ищет чужой боли... – Улыбка погасла, а взгляд писателя затуманился. – Вокруг все чужое… все растерял, книги, вещи, друзей… а когда-то многие желали погреться в лучах моей славы…
Писатель говорил, а я молча смотрел на него и думал о Маргарите… она ждала меня у ворот… на территорию она не пошла, говорит, боюсь… она повсюду за мной таскалась… ее отец был героем войны, вся грудь в орденах, как в латах, правда, домой к жене и дочке он вернулся без ног, на громыхающей тележке… работал он в инвалидной артели… по выходным дням навешивал на грудь все свои ордена и пускался в загул… Маргарита искала его по всему городу… и находила где-нибудь в канаве или у шлюхи...
— Сердце у тебя золотое... – шлепал он пьяными губами, лил слезы и бил себя в грудь. – Весь секрет и трагедия в том, что я все еще люблю ее...
— Ее, это значит свою неверную жену, которую он выгнал, застав с молодым капитаном из военкомата.
— Ты понимаешь, ее надо спасать, а не меня... – бормотал он, вытягиваясь во весь свой усеченный рост и выгибая шею. – А этого военкомовского кобель я еще достану... слышишь, я еще тебя достану... – кричал он, сплевывая окурок, который жег ему губы. – Эй-эй, потише-потише... ты куда так разогналась... что ты все молчишь, скажи мне, ну что она в нем такого нашла?.. а?.. что?..
— А что ты нашел в вине?.. – Маргарита потянула его за плечи, помогая вскарабкаться на ступеньки лестницы.
— Вино – это лекарство...
— Молчи уж...
— Молчу, молчу... – Уже протрезвевшим голосом шептал он озираясь. – Что это у нас свет горит?.. Боже мой, неужели Вера вернулась?.. – Он тихо всхлипнул.
— Да нет, это у нас гость... Ян... ему пока жить негде... он будущий писатель...
— Гость, вот так-так... это кто же?.. тронутый что ли твой, заика?.. – Пауза. – У тебя что, любовь с ним?..
— Да, любовь...
— Безобидное безумие… можно сказать счастье, но счастья нет нигде, прежде всего его нет в любви… – сказал Вагнер не своим голосом и отошел к окну. В стеклах отразилось его лицо. – Вам не кажется, что в любви есть нечто, бесовское… она не от бога… или от бога?.. как вы думаете?.. помню, писатель как-то сказал, что бога можно понять только любовью, разумом его нельзя понять… в сумасшедшем доме он провел почти семь лет, ослеп, стал ничтожен и…
— Я знаю, он повесился… – сказал Авель.
— Да, он повесился… его архив, личные вещи, все пропало… осталась только эта книга без начала и конца, как вечность, которую я пытаюсь дописать… правда, иногда мне кажется, что не я ее дописываю, а она сама себя дописывает… наверное, это уже за пределом реальности, но как-то я заметил, что некоторые абзацы в ней исчезают и появляются вписанные чужой рукой сомнительные комментарии…
Вагнер говорил и говорил, избегая смотреть Авелю в глаза. Его повествование прерывалось вздохами и отступлениями со своими собственными сюжетами…
Из Средней Азии Вагнера перевели на острова западного моря, где он получил назначение на должность начальника тюрьмы.
На островах он и встретил Маргариту.
Она почти не изменилась, была такая же рыжая, восторженная и красивая. Она обожала театр. Ее охватывал сладострастный трепет от игры. Возбуждение лишало ее сна и чтобы заснуть, она прибегала иногда к довольно странным мерам. Среди ночи она вставала и плавала в море. Надо сказать, что плавала она как рыба.
Когда городской театр закрыли на ремонт, Вагнер открыл театр в тюрьме, чтобы Маргарита могла играть. Скоро и сам он стал не только зрителем, но и актером.
О себе Маргарита не сообщила сколько-нибудь полных сведений. После смерти отца она жила у дяди.
Она скрыла, что у нее была дочь от Вагнера.
Однажды Вагнер заснул на берегу залива.
Во сне на его ложе прилегла русалка и, играя его тайными желаниями, отдалась ему.
Русалкой была Лиза, дочь Маргариты.
Когда Вагнер проснулся, девочка играла с волнами. У нее были сросшиеся ноги, и из стыда она скрывалась в воде.
Он потер глаза.
Все это уже рисовалось ему в безлюдных сумерках какого-то сновидения.
— Это было так прекрасно, так приятно… – Вагнер положил кольцо на колено девочки, выступающее из воды, а она надела его на палец.
Не на счастье кольцо сверкнуло золотым огнем…
— Вот так я и живу… – сказал Вагнер, оглядываясь. – Что-то делаю, чего-то избегаю… иногда пишу, выдумываю себе жизнь, разукрашиваю, пока в глазах не потемнеет… увы, в жизни не одни только радости… жизнь жестока, но нужно выжить и дать жить другим…
Вагнер говорил и говорил.
Авелю казалось, что говорил не Вагнер, а кто-то другой в нем.
Он пошевелился. Ноги задеревенели. Ныло в висках.
Ему то же было что рассказать Вагнеру, но в комнату вошли Флора и Фауна с чайником и тарелкой, на которой горкой лежали сухари, обсыпанные сахаром.
Кончиком языка Авель лизнул пересохшие губы.
Вагнер осклабился, заслонив собой кровать от глаз Флоры и Фауны. Он стоял молча, наморщив лоб, и ждал, когда девы уйдут.
Девы разлили чай по чашкам и ушли, оставляя влажные следы на полу.
— Точно к себе домой... наследила тут... – вяло проворчал Вагнер и потер нос. – Хотите чаю?.. у меня от чая изжога... вы не обратили внимания на их сходство... как две мартышки...
— Я, пожалуй, пойду... – Авель покосился на часы. Боль в висках не утихала. – Поздно уже... мне пора... – и, не ожидая что-либо услышать в ответ, он неловко поднялся, зацепив угол стола. Чай плеснулся, пролился, тонким коричневым ручейком протек под бумаги.
— Ах… ох… ну надо же… мое завещание… – запричитал Вагнер.
— Прощайте…
— Я вас разочаровал?..
— Нет, что вы…
Авель вышел в коридор и направился к двери.
На улице было безлюдно возможно по причине позднего времени и неустойчивой погоды. Авель шел, размышляя о жизни Вагнера и удивляясь переменам, какие приносит время, привычки и потаенные желания…