К ненависти можно привыкнуть,
к любви привыкнуть невозможно.
Жан Ануй.
I. ОНИ.
Говорят, что от любви до ненависти один шаг. Они сделали этот шаг. Они ушли от любви, которой и так не было в ненависть, которая повсюду. Они шагнули из ниоткуда вникуда. Они просто спутали любовь с ненавистью, ведь ненависть также может ласкать, но тут же бить, отталкивать и разрывать на части. Она может быть нежной, обходительной или страстной, страстной до боли, до тоски, до ломки в костях. Она может надломить душу, разорвать мысли, утопить чувства. Хоть ненависть и смертный грех, она лучше любви. Ненависть не лжет. Она колет глаза тонкой, как иглы, как шипы правдой, она срывает волосы, разламывает пальцы, разрывает рот, сдирает кожу, но не лжет. Любовь проделывает то же самое, но прикрываясь личиной добродетели. Любовь полна лицемерия, оно сочится из нее, словно липкий мед сквозь соты, и они летели на этот мед, как стая помойных мух, польстившись его ароматом. Но ненависть не терпит лицемерия, и налетела на мед огромным облаком черного, густого дыма. Прихватив с собой безумие, ненависть захлестнула их обоих, пробудила от забытья, смыла дурманивший аромат лицемерия. Остальное сделало безумие…
II. ОНА.
Она пьет черный кофе и курит сигареты одну за другой, она читает книги и дышит ими, она смотрит фильмы и живет в них. Для нее важны лишь образы, заимствованные из реального мира. Она красит глаза черным так, что они начинают слезиться и создается впечатление, что она плачет. Это впечатление реально. Она плачет молча, без единого звука, без единого всхлипа. Когда влажность слез испаряется, выступает их соль. Она осыпается на скулы, на шею, на грудь. Она разъедает ее тело снаружи. Изнутри его разъедает печаль, тихая, безмолвная печаль, печаль от разочарований в реальном мире, дверь в который она захлопнула сама, захлопнула с такой силой, что отлетела вера в любовь, висевшая на ручке. Она упала и разбилась вдребезги, разлетелась на бесчисленные кусочки, которые забились далеко в самые дальние, самые темные уголки ее души и остались там гнить и разлагаться на мелкие неприглядные частицы, остались там источать запах, подобный запаху комнаты, в которой три дня пролежал покойник. Да, у мертвой любви отталкивающий запах грязи, смешанный с запахом пота, алкоголя и сигаретного дыма. Мертвая любовь выглядит жутко. У нее пожелтевшие от постоянного черного кофе зубы и не покидающая рот сигарета. Ее ногти изгрызены почти до основания, а их остатки замазаны черным, ее пальцы сухи и холодны, словно тонкие ветви осеннего дерева, ее губы, хранящие в себе острые кусочки обкусанных ногтей, потресканы, рот разорван криком, глаза впали так глубоко, что могут видеть лишь горбинку острого носа. Раньше они были полны дождевых слез, а теперь усыпаны белой солью, словно снегом - осенние слезы дождя сменились снегом зимы. Мертвая любовь ничуть ни краше живой смерти. Она также крадет жизнь, крадет бесстыдно, без разрешения, без предупреждения, крадет и уносит далеко за границы реальности, оставляя тело безжизненным, бездушным существовать в рамках своего нереального выдуманного мирка.
Сначала тело пытается бороться, постоянное курение и алкоголь вызывают отрыжку, а вскоре и рвоту, огрызки ногтей кровоточат и гноятся в распухших губах, пальцы ломит, словно их зажали в тисках, кожа истончается, становится видно, как кровь течет по венам, глаза краснеют от постоянной бессонницы настолько, что эфемерный мир весь делается красным: красное тело, красные книги, красные сигареты и вино, любое вино становится красным. Но однажды соль разъедает их до такой степени, что они перестают видеть. Красный мир сменяется черным: черное тело, черные книги, черные сигареты и вино, любое вино становится черным.
Но постепенно тело привыкает. Его уже не рвет от привкуса черного вина, оставляющего на зубах несмываемый налет, не рвет от горького вкуса черных сигарет на черном языке. Вино со вкусом чернил, сигареты со вкусом горечи и черный кофе, обжигающий черную глотку. Тело истончается, сквозь него сочатся разбитые чувства, испачканные пеплом, словно вода сочится сквозь сито. Но скоро оно совсем очерствеет, станет твердым, как камень, закроется, затянется, словно порез острой бритвы на запястье, чувства перестанут проникать внутрь. Даже в ее аморфном мире ей слишком много места, слишком много ее среди нее, ей не тесно даже в рамках своего тела, в том коконе, в который она сама себя поместила. Она променяла аромат жизни на смрад одиночества.
III. ОН.
Он жил только ради нее, делал все для нее, но она не ценила, она не любила и он выкинул ее из своей жизни. Теперь только обида, боль и разочарование, только абсент и размытые образы. Он заперся в собственном доме и замкнулся в себе; он задернул шторы и закрыл глаза; он потушил свет и погасил чувства. Он ограничил пространство рамками своего тела и своего дома, и в этом пространстве была лишь тьма, лишь темные мысли и темные чувства, витавшие повсюду. Абсент стал его другом, сигареты подругами. Он говорил со стаканом, рассказывал ему все, а потом выпивал его содержимое вместе с собственными слезами и болью, впитавшейся в абсент, и снова был полом ими. Его тело высохло, глаза потемнели, взгляд померк. Абсент разъедал его губы, сигаретный дым - глаза.
В его голове лишь мысли о ней, смешанные с прядями длинных волос, проросшими внутрь. Они растут вглубь, прорастают так, что торчат уже из ушей, из носа и изо рта. Они обволакивают язык, забивают рот до отказа, уже нельзя произнести ни единого слова, издать ни единого звука.
От одиночества он посинел, стал совершенно синим, синим от горя, синим от холода. Он твердый как лед, напряженный как оголенный нерв. Он зол, жесток и несчастен. Он чувствует, как безумие подкрадывается к нему. Оно сзади, выглядывает из-за спины, смотрит своим пустым, но манящим взглядом. Оно тянет его в ночь, во мрак, в вечную пустоту, в которой лишь леденящий мысли мороз и разрывающий плоть ветер, который превращает тело в ошметки. Оно становится похожим на кусок гнилого, бесцветного мяса, которое пролежало в теплой воде вечность. Вечность и безумие превращают тело в разлагающуюся массу, кишащую червями и источающую запах одиночества.
Его волосы поседели, но не стали белыми, они лишь стали старше и тяжелее. Они тянули его вниз, и он, склоняясь под их тяжестью, становился все меньше, все суше, все тоньше. Он был обвит ими, словно змеями, и они высасывали из него мысли, опустошали его тело. Словно комар, сосущий вену, они раздувались и становились все больше, все тяжелее, все краснее.
Его глаза впали, словно их кто-то тянул изнутри, и не видели ничего кроме густых, красных бровей и острого носа, из которого все время текла кровь, добавляя красноты волосам, заполняющим рот, который был настолько забит ими, что чувствовалось, как кровь пульсирует в ушах. И это еще больше приближало его к безумию, которое уже тянуло его к себе за волосы, торчащие из ушей.
Тишина. Тишина нарастала и в одно мгновение стала настолько невыносима, что превратилась в густую пену, заполняющую всю комнату.
Он был полон одиночества, которое затягивало его чувства, словно края зарастающей раны от неровного пореза ржавой бритвы.
IV. ОНИ.
Где он теперь? Он так и остался в этой вечности с безумием в глазах и одиночеством в душе, и горькие слезы дождя лишь сменились обжигающим снегом зимы. Его слезы замерзли, не успев блеснуть своей соленой влагой на груди или шее. Его безумие одолело его, затащило под землю, привязало его к корням деревьев и оставило на растерзание голодным червям. Словно бездомные собаки они будут рыскать во тьме в поисках пищи пока не найдут его. И тогда набросятся на его мягкое тело и вопьются в его гниющую плоть и съедят без остатка.
А она? Что стало с ней? Что осталось от нее? Лишь маленькая кучка пепла, которую подхватил безжалостный ветер и унес на своих сильных, могучих руках вдаль, за границы мира. Так далеко, где бывает только он, сам ветер. Он проносил ее над океанами полными соленой воды, такой же соленой, как ее слезы; он хлестал ее тонкими, как жгут ветками деревьев, такими же тонкими, как и ее руки; он изранил ее острыми, как иглы льдинками, такими же острыми, как и ее взгляд; он опалил ее на жгучем солнце, до бесконечности замораживал ее зимними вьюгами, такими же безграничными, как и ее душа…
Зачем им была нужна эта любовь? Она была одинока. Она любила каждого из них по отдельности и никогда вместе. Она ласкала ее своими поцелуями, острыми, как лезвие бритвы, его - горячими, как огонь прикосновениями. Она привела их к безумию, к ненависти. Их чувства умерли, очерствели, засохли, закрылись. Она не любила их, она с ними играла, играла в безумие.
12:06:2005г.