Наташка приехала поступать в Новосиб из Магадана. Я совсем не помню ее на экзаменах. Да и неудивительно это, рисунок и живопись длились шесть часов, с небольшим перерывом, поднять глаза от работы и рассмотреть сдающих не было времени. Только в ожидании пока сохнет очередной слой акварели, минуту задерживалась на сосредоточенном на натюрморте парне, цвет глаз , а может просто рефлекс от синей драпировки.
Женьку помню только с экзамена по истории, его в шортах в кабинет не пустили, он костюм одолжил; пиджак, брюки, обувь не подошла, остался в сланцах. Ромку уже позже папа- писатель привел, он самый младший был, документы у него не принимали.
Мы все художники с птицами в голове, просто они у всех у нас разные. У Наташки были свои. Она великолепно чувствовала цвет, если мы, чтобы получить желаемый колер могли часами летать кистью из коробки с красками до палитры и снова той же дорогой, и так раз сто, Наташе это удавалось играючи. Девушка была не просто талантлива. Но что поражало, совершенное несответствие того что этот человек творил на бумаге, с тем что она вытворяла с собой. Не могу сейчас вспомнить все извраты ее гадероба. Но когда Наташа появлялась на ступеньках шараги, укутанной носами в свитры, в тонкой майке на голое тело, в присланных мамой яблочных лодочках, из которых торчали худенькие в синяках ножки в заношенных мужских носках, мы знали что не от нищеты этот лишенный изящества наряд. До сих пор вспоминая, выкладываю рядом: вкусную акварель, так точно подмечен узор на ткани, просто и в тоже время попробуй-ка так сам, не получится брат, а рядышком флюоресцентный фиолетовый Наташкин джемпер, убивающие наповал цветом босоножки, неизменно мужские носки, невыразительного тона юбку…
Ко второму курсу мы уже устали чему- либо удивляться, поэтому только на секунду задержали дыхание, когда Наташа стянула с головы крепдешиновый платок, собственноручно расписанный красками для батика, тонкая ткань притормаживая за щетину сползла ей в руку, открыв нам голубоватый череп с прилепленным в нескольких местах пластырем. Брилась сама, в парикмахерской отказались, волнистые темные волосы выбросила в мусор. Череп оказался красивым под стать лицу. Женька, причина случившегося, только криво усмехнулся. Сам был красавчик. На белых кедах слово "спид" желтой краской, светлые волосы сжег химической завивкой. Зима помню злая была, мы в ледяном троллейбусе пока до дома докатимся уже слезы ручьем, по-незнанию руки в горячую воду аж до ломоты. А у Наташки голый локоть торчит, у них в доме пожар был, пальто и загорелось, мы не в войну жили, мы в 87 году жили, у нее одежда была, не бедствовала, просто хотела носить это пальто в минус тридцать…да.
А главное я никогда не видела ее грустной, и не в траве дело, мы ее редко курили. Дело в состоянии ее души, она всегда улыбалась. Из дырки в рукаве вата, потом худенький локоток, платок тончайший по-монашески повязан чтобы лысость прикрыть, холод собачий, а у Наташки рот до ушей.
Нехватающие работы делали за ночь перед просмотром, прятались в нишах за полотнами бортовки, укрывающей стены, на ткань потом прикалывались листы с рисунками. Замирал каждый в своей норе пока последний преподаватель обходил комнаты, потом тоже самое утром, уборщица существо бесцеремонное. Тихо потом выползали, зажигали свечу, так при ней и рисовали с натуры или с работ друзей, мизинец в бок, чтобы теплая рука листа не касалась, не затирала. Кубик бульона в трехлитровой банке с инвентарной булкой из натюрморта. Свет не включали, потому что напротив здание областного комитета, а мы сами на третьем этаже городской картинной галереи, напичканной мировыми шедеврами и хоть жалкой, но сигнализацией, скрипни пол под шарахнувшимся от гигантской гипсовой головы Давида студентом, и плакал наш просмотр.
На третьем я вышла замуж и уехала в Питер, связь с ребятами не потеряла, переписывались, зимой приехали к нам в Петергоф. Мы квартиру там снимали. Сидим на кухне ночь уже, кости всем перемыли, за окном тихо снег…бредет наша Наташа…как она оказалась здесь ночью, улетали ребята без нее оставили в Новосибе, как нас нашла, мы об этом так и не узнали. Под вязаной шапочкой у нее оказалось мокрое махровое полотенце, отросшие волосы бальзамом намазала на ночь, а где она ночевать собиралась и где голову намазала… Каким-то своим женским чутьем она в который раз находила Женьку, который сидел с нами на кухне. Утром исчезла, испарилась, сьела пятилитровую банку соленых огурцов и испарилась.
Материализовалась через год, на парадной мухинской лестнице. Жека с Ромкой раньше прилетели, весь полет тряслись над картонной коробкой, в ней как елочные игрушки заботливо завернутые в вату, лежали сырые куриные яйца, два десятка, думали у нас голод. Да и еще шмот копченого сала раздражал запахом носы пассажиров, ковыряющих пресную аэрофлотовскую курицу.
Мы как раз с Женькой документы сдали, на системный дизайн, самый главный документ-медицинскую справку, мне Серега нарисовал, он большой мастер: билеты на электричку, талоны на сахар, даже печать в загранправа. Вечер провозился тонко выводя акварелью три печати, круглая далась тяжело. Подписаться за окулиста и прочих докторов желающий был весь наш этаж. У меня сердце выпрыгнуло когда медичка мою справку изучала, но мой документ прошел без запинок , а Ромкин с которого рисовали,притормозили.
Опять лысую Наташку нашли на главной лестнице института, улыбка идиотская, документы и работы потеряла, но это не страшно, все найду.
Мухинская общага долго потом интересовалась: где новосибирцы, неужто не сдали. Наташка не сочла нужным закрепить за собой койку в аквариуме, которая абитуре полагалась, спала где приходилось: на скелете от раскладушки, точнее на полу, иногда между незнакомыми студентами, свалившись между ними ночью, предпочтительно пацанами, они не визжали и не прогоняли, иногда в комнате у негров, Серега говорил их водили кварцеваться в медкабинет, северное солнце их не грело, а на утро Наташка хвасталась розовыми коралловыми бусами..
Экзамены ее не напрягали она их сдала заранее, на факультет художественной обработки металла. Просто преподаватель именно этого отделения попался ей навстречу, когда она волокла по коридору свои вновь обретенные работы. Как сдала экзамен обьяснять не буду… она фамилию свою не сказала, забыла. Поэтому когда вывесили результаты, нашей Наташке достались двойки какой-то прибалтийской дивы, а ей соответственно заочно заработанный высокий балл. Забывчивый препод решил почему-то, что у нее должна была быть прибалтиийская фамилия. Наташка не расстроилась, сказала: а не жалко. В тот же вечер выкинула из окна общаги свои зеленые туфли, пока шлепала босиком с пятнадцатого этажа по ступеням, лифт отключили, ее в нем вырвало часом ранее, туфли уже подобрали и она осталась босая, больше обуви у нее не было.
Говорят из общаги ее попросили за аморальное поведение. Исчезла она молниеносно, ей всегда это отлично удавалось. Женьку выкинули с композиции, он старательно прикусив кончик высунутого языка, нарисовал на полный формат ватмана, серп и молот, вымазав себя и парту красной гуашью, просто его композиция не соответствовала заданной теме-«мои университеты», зато красная краска не была так заметна на его атласных шортах, почти трусах, с жженым отпечатком утюга на заднице.
По-вечерам с десятого этажа нашей комнаты летали разные модели бумажных самолетиков, а в тот день полетел металлический мятый чайник, наполненный белилами. Зато Женька сварил нам вкусный суп из пива. Утром мы всегда просыпались от матов которыми сыпал дворник, сметая наших детищ в большую кучу, асфальт будто снегом был укрыт бумагой.
Мы с Ромкой достойно выдержали испытания, прошли по баллам за спецпредметы, но свернули с сочинения . Просто не пошли на экзамен. Вышли на метро Чернышевская и побрели в другую от Мухи сторону. Я уже тогда была серьезно беременна, на втором месяце, а Ромка просто соскучился по маме и по дому.
Женька теперь большой директор, Ромка расписывает соборы, Серега мой муж, а моей Нюрке целых четырнадцать лет, а Наташка, Наташка где…никто не знает.
А я закрываю глаза и вижу аллею, летний Пушкин, внезапно выпавший в июле снег и нас придурков, с голыми синими от холода ногами, Женька в этих своих дурацких трусах-шортах носится по мокрым дорожкам, гнет ветки к земле чтобы мгновенно опущенные, они обрушили на нас мокрые салюты ледяной растаявшей воды…