кн. 2. Дикарка. часть1... окончание

                Д И К А Р К А.

                Часть П Е Р В А Я. 

                Красный Маяк.

     - С чудесным взором? Это у меня? Если я в минуту могу и засмеяться, и заплакать?
     - Но сейчас ты строгая – Незнакомка. В этом наряде ты стала совершенно другая. Я не узнаю той босоногой девочки, с которой познакомился летом, и с которой мы говорили о пещерах, о монахах, о Пушкине, кажется о Толстом.
     - Актриса из погорелого театра, как Вера. Та всегда представляется людям прекрасной феей.
     - Но такой не является. А ты, действительно волшебница, умеешь не только людей делать счастливыми, но и преображаться. И сейчас, дорогая Незнакомка, пошли, я тебя познакомлю с удивительной женщиной, которая, надеюсь, тебе понравится.
     — Я тоже надеюсь, — улыбнулась Реля и так, с улыбками, они и вошли в библиотеку, где девушку поразило не только обилие книг, а идеальная чистота — в большом помещении даже пахло свежестью.


                Г л а в а   23.

     Маленькая, аккуратная старушка, лет семидесяти, с редкими волосами, но столь искусно уложенными, что создавалось как бы корона из косок. Возможно, коски были вплетены, но Реля вскользь отметила это. Её поразило лицо, обращённое к ним — оно светилось доброй улыбкой.
     — Добрый вечер, Лиля Давыдовна, — поклонился Павел. — Позвольте вас поздравить с праздником Октября.
     — Спасибо, но я никогда не отмечаю «цэ свято». Наоборот, в нашей семье, накануне такого торжества случился арест моего отца.  Это было в тридцать пятом году, папа был большим учёным, в расцвете сил, но не дала ему Советская власть осуществить его мечты, и поработать для страны — забрали, а, через несколько дней, расстреляли, как потом сказал знакомый чекист. — Женщина заплакала.
     — Дорогая, Лиля Давыдовна, — Павел подошёл и обнял её за плечи: — Моих родителей тоже забрали в том же году и, по-видимому, их тоже нет уже в живых… — на глазах студента показались слёзы.
     А Реля, отвернувшись к окну, плакала навзрыд — видно суждено ей было, в этот праздничный для многих день, много плакать.
     — Ну вот, — заметила её Лиля Давыдовна, — мы девочку как расстроили. Да это и не девочка, а красивая девушка, — сказала она, подходя к Реле и прижимая её к себе. — Я давно жду встречи с тобой. Ну, спасибо, Павел, вот это для меня, действительно, праздник. Разреши, мне, милая, посмотреть на тебя, — она взяла Релю за локти, не отпуская от себя несколько, томительных для девчонки, секунд, — Необычно хороша, как со старинного портрета, вот только не припомню какого.  Но очень, очень красивого!
     — Я вам напомню, — улыбнулся Павел, — вас вводят в заблуждение, Лиля Давыдовна, её светлые одежды. А её прапрабабушка, на портрете Крамского «Неизвестная», вся в тёмных тонах и немного, на мой взгляд, суровая. Эта же девушка может улыбнуться и заплакать в одну минуту, как майский день.
     — И правда, вот она улыбается, и совершенно изменилась. И, кажется, у меня есть портрет Неизвестной, но в книге. Показать?
     — Я его много раз видел, а Реле, я думаю, будет очень интересно посмотреть, может быть на свою бывшую родственницу.
     — Сейчас я книжечку эту разыщу, — сказала Лиля Давыдовна и скрылась за громадными стеллажами.
     — Что это вы выдумываете? Какая эта Незнакомка мне прабабушка? - Укорила Реля Павла, а сама улыбалась во весь рот. Было очень забавно, что двое взрослых людей, (а если считать и Веру Игнатьевну, то трое), сравнивают её с какой-то взрослой женщиной на портрете.
     Но студент не успел ей ответить — появилась Лиля Давыдовна:
     — Да, Павел, ты прав — у Рели столь же тонкие черты лица, как у этой дамы, и взгляд точно такой же — немного настороженный и, в тоже время желающий всё познать. Смотри, красавица, на своё зеркальное подобие, — библиотекарь дала девушке раскрытую книгу. — Похожа?
     Калерия впилась глазами в иллюстрацию: кто-то был похож на «Незнакомку» из её двоюродных сестёр или братьев — в Родниках — но себя Реля в копии не узнала: уж слишком строгим показался девушке взгляд светской дамы. Пожалуй, Вера могла бы неё походить, если была темноволосой и с чёрными глазами. Но у задаваки только надменность этой девушки или женщины. В остальном Вера круглолица, румяна (правда, румянец на щеках можно навести, что делалось). И глаза у материной «красавицы» навыкате и водянистые, с небольшими ресницами, к которым старшая сестра, вечерами, приклеила другие, воображая, что она похожа на актрису Целиковскую или Аллу Ларионову.
     — Нет, — отказалась Реля от сходства с Незнакомкой, — у неё явно в роду были какие-то сановитые люди, а мой последний дед-крестьянин.
     — Последний дед? — изумилась Лиля Давыдовна. — Что это значит?
     — Не знаю, — улыбнулся ей Павел, — может быть это будет нашим с Релей вам подарком к празднику, но мы вычислили с этой милой девушкой, что мы не раз с ней встречались в прошлых наших жизнях, причём начиная чуть ли не со средневековья. И во всех прошлых жизнях я любил её, поэтому, когда я первый раз увидел идеал девушки в Маяке, у меня, на мгновение, остановилось сердце, до того я был потрясён.
     — Но, милый мой, у тебя возраст для женитьбы подходящий, а Реля, хоть и выглядит старше своего возраста, но всё же ещё девочка.
     — Не волнуйтесь, Лилия Давыдовна, я подожду её столько, сколько потребует жизнь, — улыбнулся Павел, — но пока буду воспитывать свою будущую жену, тем более, что воспитывать такую дикую девочку приятно.
     При этих словах взрослого парня у Рели сильно забилось сердце, настолько сильно, что она  даже не могла возразить, как вначале хотелось ей. Но только вначале, потому что, подумав, Реля призналась себе, что Павел прав, приучая её к себе — им, действительно, невозможно жить друг без друга; не Реля ли умирала от тоски, пока студент не появился и все невзгоды, преследовавшие её, вдруг отступили далеко.
     — Да, она, возможно, немного диковата, — согласилась Лиля Давыдовна. — Я слышала, что в Маяке её Дикаркой прозвали ровесники.
     — И вовсе я не дикая, — возмутилась Реля. — Эти ровесники, когда не выучат урок, так и ходят за Дикаркой — расскажи да покажи на карте, и я растолковываю им всё — дикая этого делать бы не стала.
     — И то верно, — усмехнулся Павел, — я сам наблюдал на днях, как Релю атаковали наши двоечники. Но меня интересует вот что, Лиля Давыдовна, — вас абсолютно не удивило то, что люди живут в нескольких жизнях, неужели я нашёл в вас товарища по вере?
     — О, об этом мне ещё мой папа рассказывал, когда я девушкой была и для меня это никакая не новость. Но то, что ты в это веришь, Паша, для меня действительно диво. Но, пожалуй, и я вам подарок могу сделать: люди не только возрождаются в разных веках, но могут жить даже разных временах,  живут сейчас, живут ещё в прошлой жизни, а есть ещё мир, где живут наши потомки.
— Это я читал, но в фантастике, — сказал Павел.
— Запомни, сынок, всё, что пишут фантасты, недалеко оттого,  что они сами испытали. Вспомни, например, Жюля Верна. Тебя не удивляет, что он, не выходя из дома, описал такие выдающиеся путешествия?
— А он не путешествовал на самом деле? — заволновалась Реля.
— Ну, разве что в прошлой жизни, — засмеялся Павел, — но потом, лишь вспоминал об этих путешествиях и, поскольку, в другой жизни ему был дан талант писателя, он воплотил свои путешествия в книгах.
— Это потрясающе! — Реля сложила руки, как будто хотела впитать дар Жюля Верна в себя.
— Ты тоже будешь писать, радость моя, — подслушал её мысли студент. — И знаете, Лиля Давыдовна, вот сейчас Реля выглядит постарше своих лет, а когда родит и займётся творчеством, она будет молодеть.
— А откуда ты знаешь, Паша? Ты заглянул в её будущее?
— Только во сне, — улыбнулся Павел, — видел её с прелестным ребёнком, а затем вскоре, склонившуюся над рукописью. И была она первый раз в возрасте двадцати лет, а второй раз чуть за тридцать, или ближе к сорока, но как девочка — в этом я могу поклясться.
— Павел, — погладила его по руке Лиля Давыдовна, — ты ещё Калерию не видел старше её лет — так как же, во сне, ты хотел увидеть любимую девушку — а ведь ты её просто обожаешь — сорокалетней? Ну, не красней, красавица, что делать, если он в тебя влюбился? — Засмеялась.
— Представьте себе, — стал говорить быстро Павел, чтобы отвлечь внимание от своей пунцовой спутницы, — я Релю, во сне, и старушечкой видел, такой прекрасной, с седыми волосами, но с молодым лицом.
— Да, творческие люди стареют в большинстве своём очень красиво. Значит, ты предугадал уже будущее Рели? Но о чём будет писать умнейшая женщина, если она видит вокруг себя только несправедливость?
— Вот и я думал — о чём? Ведь, если она опишет то, что будет видеть вокруг себя, её просто не напечатают — ведь издают только тех, кто гимны поёт Советской власти, что моя любовь никогда не сделает.
— Напечатают, но только не при советской власти. Ведь твоя мама, надеюсь, говорила тебе, Павел о пророчествах Нострадамуса?
— Говорила, но фамилию называла вроде, как Настрадамус, от слова настрадаться.
— Да, этому пророку можно и такую фамилию дать, потому что он в своей жизни много перенёс, а взял свой псевдоним, от города Нотр-Дам вставив две буквы «с» и «а» и получилось Нострадамус. Ты понимаешь, наша слушательница, что такое псевдоним?
— Мы это уже и в школе проходили, — улыбнулась Реля, — Горький, это псевдоним Пешкова, Гайдар — Голикова.
— Нравятся тебе эти писатели?
— Гайдаром я была сильно увлечена: его «Голубая чашка», «РВС» и «Военная тайна», я уж не говорю о «Тимуре и его команде», меня просто потрясали. Но вот узнала, что пока он развлекал молодёжь подобными выдумками, в стране был страшный голод, людей арестовывали и даже расстреливали, без суда и следствия — причём самых лучших людей.
— Да, девочка. — Лилия Давыдовна заплакала. — И всё это с подачи Горького, этого «Буревестника» революции, который придумал, что: «если враг не сдаётся, его следует уничтожить». Вот этого «Буревестника», вы и будете изучать, тебе ещё придётся наизусть учить подлый лживый отрывок из его кляузного набора слов «Над седой равниной моря ветер тучи собирает, между тучами и морем гордо реет Буревестник, чёрной молнии подобный…» — сквозь слёзы продекламировала женщина.
— Вот именно, что «чёрной молнии», — возмутился Павел. — Я, когда все этот отрывок изучали, предпочёл получить двойку у своей обожаемой Веры Игнатьевны, а отрывок так и не прочёл перед классом.
— Подожди, Павел, — остановила его библиотекарь, — и тётка твоя поставила тебе низкую оценку, за то, что ты горьковскую белиберду не выучил? — Изумилась старая женщина.
— Ну, вы же знаете Веру Игнатьевну, она строгая была, когда преподавала, и раз по программе надо, и она задала, все обязаны были зазубрить. А в этом случае, полкласса его не захотели учить, ведь ещё и текст корявый, а названо «песней».
— Мне тоже не нравится эта песня, — сказала Реля. — Вообще буря или шторм на море — это очень нехорошие явления, которые несут бедствия людям, разруху, голод, а больше всего смертей.
— Вот девушка подметила — не в бровь, а в глаз — лучше никто не скажет. – Грустно сказала Лиля Давыдовна. — Именно разруху и голод несла людям революция. И как это ни странно, эту революцию в начале 16 века для России, предсказал Нострадамус. И ещё он предсказал, что царствование разрушительного гегемона должно продлиться что-то около семидесяти лет с небольшим…  Кажется, семьдесят четыре года и семь месяцев.
— Если не считать месяцы, — улыбаясь, сказал Павел, — то эта катавасия продлится в Союзе до 1991 года? И нам всё это предсказали?
— Да, мы с Верой Игнатьевной не доживём до этого, а вы увидите.
— Но это будет другой переворот, а, как известно, перемены власти несут с собой голод и разруху. У нас учится один китаец на курсе, так у них нет худшего проклятия, как пожелать друг другу дожить до больших перемен. И всё же это, наверное, будет нечто другое, не как революция, возможно, её совершат люди умные и без крови.
— Конечно, не дай Бог коммунистам пережить то, что они с людьми вытворяли — я им этого не желаю, Боже упаси! Ну, девочка, ты не загрустила от наших умных разговоров?
— Нет, — Реля покачала головой. — Я давно хотела узнать о Настрадамусе — мне Вера Игнатьевна, как-то вскользь, сказала о нём, но отвлеклась от темы, а потом мы забыли о ней.
— Заговаривает тебя моя матушка? — улыбнулся Павел.
— Все бы так заговаривали, — Реля ответила улыбкой. — Мне с умными людьми говорить, это как винограду вволю наесться.
— И с тобой тоже говорить очень интересно. Вы не поверите, Лиля Давыдовна, я, в институте, скучаю о беседах с ней.
— Это заметно. Примчался на неделю домой — ведь раньше ты любил остаться на каникулах в городе. Или старушка ошибается? Нет? То-то. Но тебе, Релечка, наверное, наскучили уже наши бредни, поди уж, желаешь в зал поспешить? На концерт?
— Но он ещё не начался, а говорите вы очень интересно. Особенно меня заинтересовал ваш намёк насчёт жизни людей в прошлом и в будущем, то есть наших предков и потомков — мне бы хотелось заглянуть и к тем, и к другим — посмотреть, как живется в иных мирах.
— О, доченька моя, разве тебе одной, только, этого хочется? Я всю жизнь мечтаю о том, как бы увидеться с родителями, поговорить душевно с ними, но почему-то не получается, даже во снах. А молодой, разумеется, хотелось заглянуть в своё будущее, узнать всё вперёд…
— А я, по дороге с Дальнего Востока, повстречалась с одним человеком, который был, вначале века, лётчиком — по крайней мере, мне он так говорил.  Потом упал и вроде погиб, но его нашли и выходили какие-то люди, прилетевшие из космоса, — это оттуда. — И Реля красноречиво показала руками вверх, сочтя, что этим людям она может, открыто сказать то, что она, вспоминая о Степане, носила в своей душе.
— И кому ты показываешь? — улыбнулся Павел. — Я ещё в школе увлекался астрономией, а уж в институте и подавно. Разве только Лиля Давыдовна не знает что такое космос?
— Ну что ты, Павлуша? Мой отец как раз в этой области работал и с Циолковским был знаком. А насчёт пришельцев я ещё от папы узнала. Думаю, не из-за этого ли он и в тюрьму угодил? — женщина загрустила.
— А вы верите в пришельцев? — осторожно спросила Реля.
— Верю, потому что отец мой говорил, что они давно уже на землю прилетали, много следов оставили, в том числе и в России.
— Что это было? — быстро спросил Павел.
— Тунгусский метеорит — папа считал, что это их корабль разбился. Но что ты, красавица наша, слышала о пришельцах?
— Одну минуточку. Сейчас расскажу. Только напомните мне, как эти корабли называются, потому что тот человек, который мне рассказывал о них, называл их как-то, по научному. Но я забыла, помню только, что в народе вроде их называть будут «Летающие тарелки», на которые эти аппараты вроде бы похожи.
— Оказывается этот Степан, — заметил, улыбаясь, Павел, — не очень у тебя память стёр, как ты меня уверяла.
— Он, наверное, старался, но память ко мне, потихоньку, вернулась или мне кто-то помогает вспомнить! — возразила Реля. — Может быть, это вы.
— Наверное, на тебя пришельцы и воздействуют, — сказала Лиля Давыдовна. — Поэтому Павел к тебе так притянулся, и родные его в тебе души не чают. Уж про меня и говорить нечего — меня просто что-то толкало к тебе: я даже в магазин хожу окольным путём, мимо вашего дома, лишь бы взглянуть на тебя, и каждый раз ты мне показывалась.
— Но раз ко мне вернулась память, и это сделали Космиты, не значит ли это, что они прилетали в Маяк?
— Вполне возможно, — улыбнулась умудрённая женщина, — но только ты никому не говори об этом, а то тебя арестуют, как при Сталине забирали всех таких удивительных людей, и редко возвращали домой.
— Я понимаю, что об этом никому нельзя даже намекать, но вы меня не выдадите? — она с обидой посмотрела на собеседников.
— Ну что ты, девочка моя? — пробормотал Павел, глядя на Релю. - Ты, наверное,  шутя,  сказала? Как мы можем тебя предать?
— Не беспокойся, девочка, — отозвалась и Лиля Давыдовна, — это я тебя предупредила, дабы ты была осторожней с другими людьми. А теперь отвечу на вопрос, который ты мне задала, и о котором мы забыли.
— А с этой говоруньей, всегда так, — улыбнулся Павел, — она затронет одну тему, а вместе с ней вскрываются другие, не менее важные.
— Интересная у тебя будет ученица, — заметила Лиля Давыдовна. - Я всю жизнь мечтала стать учительницей, и чтобы у меня были вот такие ученики, которыми, в дальнейшем, можно гордиться.
— Но это ещё неизвестно будет ли мной гордиться Павел Петрович, — нетерпеливо проговорила Реля, — а мне сейчас интересно узнать, как называются небесные корабли по научному. Как видите, не одна я отвлекаюсь, — пошутила она, чтобы сгладить небольшую неловкость.
— Ты права, девочка, — улыбнулась Лиля Давыдовна, — и мы, взрослые, непоследовательны. А называются эти «Летающие тарелки» по-другому Научные или нет… кажется, Неопознанные Летающие Объекты — если писать с большой буквы эти слова, как родитель мой делал и получится занимательно НЛО. Эн-Лэ-О! Чувствуете?
— А люди или существа, которые на этих НЛО летают, могут принимать облик земных людей? — задала Калерия давно наболевший вопрос.
— А ты откуда знаешь? — удивился Павел.
— Я, кажется, отвечу на этот вопрос, — отозвалась Лиля Давыдовна, — от того солдата, который ехал с нашей необычной Незнакомкой в поезде, и которого спасли эти люди от смерти. Верно?
— Но, помнится, Реля говорила, что солдат вначале века был лётчиком и летал на самолёте да разбился? — улыбнулся студент.
— Он так говорил, — подтвердила Реля. — И его подобрали Космиты на свой аппарат, где буквально «оживили» его, и вдохнули в летуна жизнь, благодаря чему я и имела счастье с ним познакомиться.
— Но как же он опять попал на Землю? — заинтересовался Павел.
— Его вроде как полсотни лет эти эНЛОтяне возили по всему свету по разным странам, где он быстро изучал языки — вернее он их изучал в полёте и довольно легко, потому что пришельцы помогали.
— Вот бы мне так, — улыбнулся Павел, — поездить с ним и по всяким странам, без разрешения Советов, и пообщаться с разными людьми. Это, как в сказке. Правда, я и без этих эНЛОтян три языка уже знаю.
— Так недаром же тебя, любимейший мой читатель, чуть дочь больших начальников на себе не женила, — заметила Лиля Давыдовна, — она же хотела и по за границам с тобой поездить?
— У этой дамы дядя посол и он её обещал пристроить за границей, но она сама до языков ледащая — да и русский знает посредственно — вот она и хотела меня, как мужа, запрячь в эту телегу.
— И ты не захотел поездить по разным странам, Павел? — с удивлением спросила пожилая женщина, не подозревая, как её вопрос отзовётся болью в сердце Калерии.
— Разумеется, поездить было бы интересно, но не с этой избалованной барынькой. Такого ярма  я себе не желал, и мама не советовала.
Реля, переведя дыхание, слушала Павла, она испугалась, в очередной раз, что какая-то девушка (или женщина?) хотела увезти Павла далеко — и никогда бы она не встретилась с интересным будущим учителем. И хотя она не первый раз уже слышала об этом, но каждый раз пугалась.
— Ты как чувствовал, что встретишь Релю, — заметила старушка.
— Да, было такое предчувствие. Эта ЭНЛОтянка сразу взяла меня в плен, — улыбнулся Реле Павел. — Но, кажется, - он посмотрел на часы, на руке, -  нам пора идти на концерт. Вы не пойдёте с нами, Лиля Давыдовна?
— Нет. Я ждала вас, а теперь пойду домой, чтобы не расплескать, по слогам говорю — впечатление от встречи с Релей. А вы шагайте, но вам надо пройтись по улице — у меня вход, со стороны клуба, закрыт.
— Прекрасно, мы с удовольствием пройдёмся по воздуху, — ответил студент, пропуская Релю впереди себя. — О! Снег в ноябре?! Девочка моя, пробежимся? До свидания, Лиля Давыдовна.
— Всего вам доброго, детки, — провожала их до дверей женщина. — До встречи. Буду ждать новую читательницу в своей библиотеке.

Во дворе Павел задержал немного Калерию.
— Посмотри, какая вокруг нас красота. Для Украины, в это время года, снег — диво-дивное. И мне кажется, что это Релюшку приветствует природа, как самое прекрасное своё творение.
— Спасибо ей. Жаль, что народ, собравшийся в клубе, всего этого не видит. А когда они выйдут, после концерта, снег растает.
— Я же говорю, что это только для твоих очей, буквально на несколько минут выпал снег, чтобы поднять тебе настроение.
— Куда уж больше! Я сегодня как будто заново родилась в образах Незнакомки, Энлотянки, не говоря уж о Золушке, — пошутила Реля. — А знакомство с чудной Лилей Давыдовной, как два месяца назад знакомство с вашей семьёй — такие встречи просто вдохновляют. Мне теперь Маяк кажется необычным, только из-за того, что в нём живут такие люди. И ещё я думаю, что над этим селом летают Энлотяне, чтобы понаблюдать за ними.
— Скорее всего, что они летают тут из-за тебя, — пошутил Павел: — Я уверен, что ты больше всех эти загадочные существа привлекаешь. Ну не хмурься, и побежали в клуб, а то мама, наверное, заждалась нас.  Думаю, что она волнуется и ревнует к нам Лилю Давыдовну.
- Я всё же боюсь входить в клуб, на обзор всех кумушек в этой одежде.
- Ты уже выдержала испытание у доброй библиотекарши. И вообще, как сказал Шекспир: - «Весь мир театр, а люди в нём актёры». А ты талантливая, ты поэт, а талантливые люди во всём талантливы. Ты блестяще играешь роль Незнакомки, просто потрясающе.
- Вдохновили вы меня, Павел Петрович. Я смело войду в клуб, и отведу всем глаза, чтоб не видели во мне босоногую девчонку, а видели лишь Незнакомку.
- Хочешь, я возьму Прекрасную даму под локоток?
- Не бойтесь, я не упаду под взглядами местных дам, даже моей мамы, если она в клубе. 
Падающие, пушистые снежинки обсыпали их щедро сверху, а в помещении сразу растаяли и Реля с Павлом вошли в шумный зал с блёстками в волосах и на одежде.
— У вас головы, как жемчугом украшены, — встретила их приветливо Вера Игнатьевна. — Дождь моросит на улице?
— Ты не поверишь, мама, это нас с Релей так снег окрестил. Посмотри, какая Золушка наша стала красивая.
— Я и то любуюсь на вас. Почему так задержались? Лиля не отпускала, как я подозреваю?
— Да, у нас был очень интересный разговор.
— Расскажешь мне о нём?
— Не знаю, мама. – И наклонившись, к уху матери. -  Это тайна нашей волшебницы. Вот если она сама решится.
— Разрешишь ему, Золушка? Или сама мне всё поведаешь?
— Обязательно, Вера Игнатьевна, но сначала мне самой надо в нём разобраться. Впрочем, может быть, Павел более доходчиво вам его передаст. Я разрешаю студенту поговорить с вами на эту тему, — улыбнулась она и замерла — старшая сестра, со сцены, поедала Калерию своими немигающими глазищами. Уж Вера-то её непременно узнала и затеет дома ночной скандал, подключив свою «мамочку». После внезапного, нового знакомства, после сказочного вечера, Золушку ждут слёзы, потому что недаром умные люди говорят: — «По причине вероятности, после радости, жди неприятности», а уж Релю эти непрошенные неприятности не обойдут стороной, ужалят так, что дышать будет трудно.


                Г л а в а  24.

     Но Вера старательно разглядывала свою сестру, для того, чтобы, вернувшись домой, после концерта,  и даже натанцевавшись, до головокружения,  в бывшей церкви, уколоть Калерию.
     — Должна тебя огорчить, Чернавочка, твой летний кавалер, будущий учителишка, пришёл сегодня на концерт, с довольно красивой девушкой, которую, наверное, привёз, чтобы мать увидела его невесту.
     — Откуда ты знаешь, что это невеста? — удивилась Реля.
     — Ты бы видела, как Павел возле неё увивался! Стоило тебе посмотреть, чтобы не задирала своего сопливого носа. А то летом просто невозможно было взглянуть на тебя, буквально глаза слепило.
     — А ты хорошо рассмотрела, сестрёночка, «невесту» Павла?
     — Ещё бы мне не рассмотреть! Мне же хотелось потом тебе рассказать, с кем твой ухажёр, который летом просто глаз от тебя не отрывал, с какой «кралей», как сказала потом наша родительница, заявился на глаза всего люда, в твоём любимом Маяке. И уверяю тебя, он лишь на эту девицу пялился, на сцену почти не смотрел. Дивлюсь я на студента — летом с тебя глаз не сводил, а сам, в городе, такую красотку имеет. Вот бы ты увидела её, Релька, вот бы слезами облилась…
     — Считай, что я уже рыдаю и трави дальше мою душу, так как разговор этот, как я вижу, приносит тебе огромное удовольствие.
— Да уж, можешь не сомневаться. Если я летом злилась, то сегодня как мёду напилась, видя твоего Павла, с разодетой принцЭссой. Только скромная она какая-то — всё больше глазки опускала.
— И в чём же таком особенном она была одета, что даже ты, считающая себя модницей и красавицей, позавидовала ей?
— Ой, так сложно обрисовать словами всю эту городскую одежду.  Но на девице не было пальто, как оделись на концерт многие из деревенских, которые потом эти пальто сняли, дабы не было видно какие они заношенные, и чтобы показать платья нарядные, у кого они есть.
— Не смейся над несчастными людьми.  Не забывай, что многие, после войны, не встали ещё на ноги.  Мало таких, как наша мать, которая из-под прилавка достаёт вам с ней отрезы на одежду.
— Ну, совсем нищие, — возразила Вера, — те и в клуб не ходят, а если идут, то садятся сзади, как и сделала Пашкина кралька, но ей не оставалось ничего другого.  Она бы рада была показаться всему селу, на первых местах, но муж директрисы занял последние места, а то бы я лучше эту заморскую принцЭссу рассмотрела.
— Хватит сожалеть, лучше вспомни, в чём она была одета? Красиво?
— Ещё бы! — Вера завистливо рассмеялась. — Эта кукла такого шороху наделала своим нарядом, что если бы я не видела, мне бы в картинках обрисовали, потому что девчонки шушукались об этом весь вечер, и всё обсуждали эти новые наряды. А теперь представь, если у тебя воображалки  хватит — красивейший, блестящий костюмчик, будто от парижского портного — ты же читаешь французские книжки? Вот и представь себе француженку, но только в одеждах будущего.
— Так говоришь у девушки блестел костюмчик? А может, это снежинки упали на него и растаяли, потому что «принцессе» пришлось пробежать под настоящим, русским снегопадом, который был перед концертом?
— Ну не знаю снег это или не снег, но блестело у неё всё очень здорово; костюмчик этот, волосы — я даже подумала, что у неё в причёске заколки с драгоценными изумрудами. А ты откуда знаешь? Оказывается, ты тоже видела девушку Павла? Но тебя не было в клубе, потому что все непременно бы заметили твою, искривлённую от ревности, физию.
— Ошибаешься, я там была и сидела недалеко от семьи директрисы.
— Значит, будущий учитель на глазах у тебя, тебе рога наставлял? Это впредь таким дурам, как ты — наука. А не разевай рот на довольно взрослого парнюгу и не мечтай, что он тебя, малявку такую, ещё и хуже всех одетую, может полюбить.
— Я и не мечтаю, — возразила Реля. — Но тебе «Пашкина невеста», как ты определила, не показалась ни на кого похожей?
— Показалась. Я бы даже сказала, что на тебя, если б не шикарный костюм, о котором тебе и мечтать нечего. А уж причёска, сделанная по моде бывших дворянских барышень! И эти заколки дорогие в волосах — это всё потрясающе! Тебе никогда такой не стать, даже если на тебя обратит внимание принц из королевских кровей, что маловероятно, — говорила старшая, абсолютно уверенная, что уничтожает среднюю «задаваку», сбивает с Рели «спесь».
— Спасибо на добром слове, «родная моя», но думаю, что ты весьма ошибаешься — как раз на меня только «принцы» и обращают внимание, — насмешливо ответила Калерия и ушла от Веры довольная, что так легко удалось провести, пытающуюся ещё раз её унизить «пучеглазку».

Но самое удивительное, что и Грета не узнала Рели в её «царской одежде». На следующий день, когда Реля, по просьбе Веры Игнатьевны и Павла, шла к их домику, Грета повстречалась ей на дороге — и, будто поджидала Релю с торжественной, ехидной улыбкой, не украшающей её:
— Привет. Ты знаешь, какой финт выкинул вчера наш Пашка? — Выпалила Грета быстро, не дожидаясь Релиной реакции. — Привёл на концерт «мамзельку», как обозвала её мама, видно хотел перед односельчанами похвастаться, и показать, что он парень не промах и выбрал самую красивую свою однокурсницу, как я слышала про неё раньше. И видно, что из богатой семьи, потому что так одета, как я и в городе не видела.
— Она не показалась тебе похожей на меня? — устало спросила Реля.
— Мне нет, а вот родительница моя ворчала, что Пашка любит однотипных женщин — нравятся ему лишь тоненькие и смуглые, да ещё которые «привлекают всеобщее внимание», хотя я считаю, что ты вызываешь интерес среди местных мальчишек, потому что новенькая. Когда мы приехали, они тоже ходили за мной толпами.
— Сочувствую тебе, — улыбнулась Калерия, — а теперь, прости, меня поджидает Вера Игнатьевна, она меня вчера ещё просила придти.
— Так ты была на концерте? Что-то я тебя не видела.
— Плохо смотрела, Грета. И вообще, ты зря не носишь очки — в них, пожалуй, ты бы меня увидела. Ну, до встречи?
— Подожди ещё. Что скажешь о невесте Павла?
— А что сказать? Я думаю, он её не любит, — посмеялась Реля над Гретой, и над собой.
— Ну да, не любит! Ты бы видела, как он вчера на неё смотрел!
— Ой, как вы все однобоко глядели на них — даже обидно.
— Ну да! Однобоко! На эту диву и директриса засматривалась, да и муж её — рады, небойсь, что богатая невестка им достанется. Девица к ним на машине приехала, правда потом машину отослала. Я слышала, как она давала распоряжение водиле, чтобы приехал за ними через два дня и сразу в институт их отвёз.
— Ну, прямо в институт на легковушке не получится, до Днепропетровска. Придётся паре ещё поездом ехать несколько часов, — сказала Реля и поинтересовалась. — Но скажи, пожалуйста, когда ты видела приезд девицы?
— В том-то и дело, что я не видела, как она на машине подкатила, а это всё усекла соседка, которая на концерте не была и мне рассказала — слово в слово передала, как девка эта шофёру приказы давала.
— Вот видишь, а ты это передаёшь, как будто сама слышала. Но не в этом дело. Раз ты сама говоришь, что девушка приехала в то время, когда в клубе шёл концерт, то, как она могла появиться там с нашим будущим учителем?
— Откуда я знаю? — Пожала плечами Грета. — Может быть, пошла туда, и повстречала Павла и он, видно, сильно ей обрадовался, потому что, как отметила моя Настасья, «глаз с неё не спускал». Вот тебе, дорогая подружка, и наш с тобой «жених»! А мы-то планировали…
— Говори только о себе, Грета. Я ни о чём таком не мечтала. Но, хватит пустых разговоров. Пойду к Вере Игнатьевне, она мне приказала придти к ней пораньше сегодня. Пока, «дорогая подруга»!
— Пока-пока, иди, помоги Вере Игнатьевне приготовить хороший обед для её будущей невестки, — ядовито сказала высокая девочка, доставая из кармана яблоко и начиная его кушать с хрустом.
— Никогда не помогала ни готовить, ни убираться, — ответила, на её колкость, Реля. — Вера Игнатьевна хорошая хозяйка, о чём я немного сожалею, потому что с радостью бы ей помогала.
— Говори-говори, зачем бы тебя ещё в дом приглашают? Как гостью?
— Оставайся при своём мнении, Грета, и почаще промывай глаза, а то они у тебя видят не то, что на самом деле происходит, а только то, что тебе видеть хочется. Зоркие же глаза, делают светлой душу у людей, — сказала Калерия, открывая калитку и заходя во двор.
— Ой-ой, иди-спеши, посмотреть «зоркими» глазами на невесту Павла, — донеслось Реле в спину, когда она шла к дому, и потом мыла в луже, по пути, резиновые сапоги, чтобы не занести в помещение грязь.

Гретино «ой-ой» весьма перекликалось с настроением Калерии, потому что многое в рассказе одноклассницы о машине, и приехавшей накануне гостье в семью её друзей, было правдой. Когда они вчетвером, весёлые, после концерта, и в предвкушении праздничного ужина, который им обещала Вера Игнатьевна, пришли к домику, неожиданно оказавшегося открытым, им навстречу вышла довольно симпатичная, но располневшая женщина лет двадцати восьми-тридцати (Реля ещё не научилась точно определять женский возраст).  И улыбнулась приезжая,  будто она здесь хозяйка: улыбнулась, по-царски, это уж точно.
— Уж извините, что не званная приехала.  Но думаю, что вы не сочтёте меня татарином, по поговорке, потому что мама дала мне кучу подарков для вас из пищи, которой вы, живя в этой дыре, наверное, не кушали. Ну, здравствуй, Паша, — женщина легко подплыла, чтоб поцеловать Павла. Студент  застыл, при виде своей однокурсницы и стоял, как кролик, которому, хочешь — не хочешь, а надо терпеть ласки удава.  Но потом вроде опомнился и остановил женщину, которая дала волю чувствам. Дамочка целовала парня так, как будто хотела всем показать, что она одна имеет право на этого человека, а другие пусть видят это.
— Что это с тобой, Роза?! Никогда так не целовались, даже когда в ЗАГС собирались! — гневно сказал Павел, отстраняясь от женщины.
— Так потому и не поженились, что не привыкли горячо целоваться, что самое важное, как мне кажется, в любви, — кокетничая, произнесла гостья, направляясь к Вере Игнатьевне и по родственному целуя и её: — А это кто? — наконец заметила она Релю: — Это ваша родственница? Какая милая девочка! И в моих сапожках, которые мне были малы. Ты не стесняйся, малышка, они новые. Можно я и тебя поцелую?.. — И дамочка направилась в сторону Калерии, не чувствуя в ней скрытого протеста. Релю возмутила мысль, что Роза её недооценивает:
— Что вы! — диковато отстранилась она: — Я уже не маленькая.
— Да? А мне показалось, что ты не желаешь полюбить меня, вместе со своим родственничком, который вон тебе какой красивый костюм приобрёл у одного студента не то болгарина, не то чеха. Я, когда мне однокурсницы шепнули, что Павел купил шикарный женский костюм, и помчался с ним в своё село, прямо обалдела.  Ну, думаю, опять у меня будущего мужа уводят.  И вот прискакала следом — хорошо, что папа машину дал свою, персональную. Видишь, как я тебя люблю, Пашечка, и всегда любила, даже когда ты отказался от меня, приревновав к тому дураку.
— С твоей стороны никакой любви не было, Роза, потому что тебе нравилось целовать «с чувством», как ты говоришь, «всех мужиков».
— Чудак какой! Да что же мне теперь, кроме тебя, поцеловать никого нельзя? Вот, не при ребёнке будь сказано!
— Уже сказала. Уже в душу нашему Солнышку плюнула. Теперь пошли в мою комнату, может, я тебя сумею убедить, что нельзя к чужим людям приезжать без приглашения! — С плохо скрываемым гневом сказал Павел и повёл однокурсницу к себе, не глядя на остальных.
— Вот он всегда был такой сумасшедший, — пожаловалась Роза, уходя вслед за Павлом. — Но я надеюсь, Вера Игнатьевна, что вы, как родительница, будете на моей стороне, потому что, где он такую дурёху найдёт, которая все его выкрутасы прощать будет? — договорила непрошеная гостья, закрывая за собой дверь.
— Вот никогда не ругался, а сейчас захотелось крепкое словцо даме в подарок к празднику преподнести. — Проговорил весёлый садовод, который до сих пор переобувался, раздевался, помрачнев и молча. — Ты, Вера, тоже онемела, как я вижу?
— Да что делать, Дима, коль девица такая нахальная?
— Девица? Нахальная? Да она забыла, когда девушкой была! Баба уже давно, вот и носится нагло за молоденькими хлопцами, будто они все ей в жертву выращены. А ты, мой Колокольчик, чего не разуваешься? Или домой хочешь уйти?
— Да, я домой должна пойти, но сначала сниму все красивые вещи у вас, чтобы меня дома не излупили мама с Верой, что так вырядилась.
— Бедная моя! — посочувствовала расстроенная Вера Игнатьевна. — Так пошли, переоденешься у меня. А остаться на ужин не хочешь? Из-за Розы, наверное? — говорила она, заводя Релю в свою комнату. — Ты, ведь, хотела с нами отпраздновать, что же поменяла решение?
— Вы сами ответили на свой вопрос. Непрошенная гостья ваша буквально испортила мне настроение. Но вы только не сердитесь на меня.
— Никогда, девочка. Она всем испортила настроение, явившись так нежданно, но что поделаешь: у богатых такие причуды.  Они думают, что, явившись в чужой дом, пусть даже с подарками, можно обрадовать хозяев. Но я полагаю, что Паша даст ей от ворот поворот, а я не возьму её гостинцев, и этим мы ей всё скажем лучше, чем словами. Но придётся, наверное, потерпеть её ночку — не выгонишь же, приехавшую издалека, в эту пору, из дома. Правильно? Гостиниц здесь нет.
— Да, я с вами согласна, — Реля быстро сняла костюмчик, и, переодевшись в своё плохонькое платьице, готовилась выскочить незаметно из дома, но её догнал грустный голос Веры Игнатьевны:
— Девочка моя, ты не думай, что мы завтра праздник не продолжим. Приходи, пожалуйста, к нам с утра, я накрою стол с хорошими блюдами. Видишь, заговорила как обжора, из-за этой гостьи.
— Да, она может выводить людей из себя — это я уже поняла, — Калерия открыла дверь комнаты, где оставила свои наряды: — Ну, я двинулась, Вера Игнатьевна, пока сын ваш занят с гостьей. До завтра.
Но Реля ошибалась — в коридоре её поджидал Павел:
— Хотела, не попрощавшись исчезнуть, девочка моя? Прости, что так нелепо мы отметили праздник и не думай ни о чём плохом. А чтобы избавиться от этой наглой женщины, я завтра же увезу её в институт — пусть занимается лодырница или бегает за другими мужчинами, но меня она выкинет из головы — уж я в этом тебе клянусь!  Ты не сердишься?
— Ну что вы, Павел Петрович! Вы подарили мне волшебный вечер, а что его немного подпортила эта дама, то вины вашей здесь нет. Поцелуйте за меня Веру Игнатьевну и скажите, что я желаю ей окончить вечер хорошо, и спать ночью спокойно, не волнуясь из-за наглых людей, - говорила Калерия снимая с вешалки своё пальто.
— Вот это правильно! Но я хочу тебя проводить!
— Что вы! Ваша гостья не догадывается ещё, что вы мне не родня.  А если это придёт ей в голову, то она отсюда не уедет по-хорошему, а устроит скандал, что меня будет потом угнетать.
— Хорошо, Ангел мой. Давай я тебе помогу одеть пальто. — Он помог, подождал, пока она обует сапоги: — Ну, беги аккуратней, дабы не шлёпнуться в лужу. До завтра. Придёшь меня проводить, часиков в десять утра? Пораньше, чтобы я мог взглянуть на тебя, перед отъездом.
— Приду. Но вы успокойте Веру Игнатьевну, чтобы у неё сердце не болело всю ночь, из-за того, что вы уедете раньше ожидаемого.
— Как ты беспокоишься о маме, и не скажешь, что тебе самой неприятно то, что я покину вас, из-за наезда Розы, раньше срока из дома, чтобы только она не трепала нервы тебе и моим родным.
— Разумеется, неприятно, даже больно, да что об этом говорить?! Впрочем, мы с вами ещё увидимся и наговоримся вдоволь, когда вы приедете на практику. А пока, до свидания. До завтра.
— До завтра, Колокольчик звонкий. Прозвони мне завтра в дорогу, чтобы ничего со студентом не случилось, и чтобы мы ещё виделись тысячи раз. И жили бы друг с другом долго, не меньше сотни лет.
— Конечно, чтобы «здоровэньки булы», — помахала Реля рукой, отходя от любимого дома, где её тоже любили, и ей было довольно приятно это сознавать каждый раз, приходя и уходя отсюда.

Однако, на следующий день, она с тоской шла к заветному домику, потому что видеть наглую, самодовольную женщину, приносящую окружающим только страдания, и не замечающую этого, (или делающую вид, что не замечает), было для Рели сущим адом. Ещё Грета встретилась на пути с её «глубокими» наблюдениями, и Реля, вконец расстроенная, зашла в дом, где в коридоре её встретила, одевающаяся хозяйка.
— Солнышко, как хорошо, что ты явилась, развлечёшь тут нашу неожиданную гостью. — И уже тише, наклонившись к уху девочки: — Павел пошёл в контору звонить, чтобы выслали машину за «барышней», потому что Её Величество изволило отпустить шофера, на два дня.
— Ой, Боже! Это она тут собиралась столько пробыть? – Забыв о чём ей говорила Грета.
— Да, чем сильно напугала Дмитрия Семёновича. Но ему-то беда небольшая — собрался с утра, да и уехал к внукам. Павел тоже сбежал, чтобы добиться её отъезда.  А я  за хлебом собралась — «заказала», так Паша обычно подсмеивается надо мной — одной селянке ещё вчера выпечь крестьянского хлеба — вот не знаю, успела ли она?
— Это очень вкусно, — Реля проглотила слюну.
— А ты, без меня, тут не теряйся, приготовь «яечню», как называют это блюдо украинцы, Её Величеству и себе с салом, которое ты знаешь, где лежит, и позавтракайте вместе. Кстати, — улыбнулась Реле хозяйка, — как будет по-английски завтрак?
— Брекфаст, Вера Игнатьевна, и идите спокойно, я тут гостью нашу развлеку так, что ей мало не покажется.
Реля недолго возилась на кухне, намеренно гремя посудой, желая прервать сладкий сон «Её Величества». И вскоре из комнаты Павла появилась заспанная женщина, показавшаяся юной девушке, какой Калерия себя вчера ощутила, ещё более толстой в своём причудливом и длинном халате с попугаями на спине, который Розе явно не шёл: — «Этот халат делает её тётей Мотей, какой она и станет в недалёком будущем».
— Такие вкусные запахи вдруг пошли, что я не могла далее спать. Кто это тут хозяйничает на кухне? Ты, девочка, с дивным именем? Вот, забыла, как тебя звать, хотя Паша много раз повторял мне твоё имя.
— Называйте Релей или Калерией — как вам больше понравится.
— Реля… или Калерия — это французские имена? Мама твоя увлекалась романтическими книгами?
— Не думаю, хотя имя у меня, в самом деле, «чудное», как мне говорили не раз сверстники, но сейчас много таких имён, если вы наблюдательны. Ведь называли когда-то девочек нелепыми Электрификациями, Искрами, мальчишек — Кимами в честь Интернационала, Тракторами — наверное, желая иметь им силу стальных коней. И позднее, не ведая значения слова, Травиаттами, Риголетами.
— А что обозначает «Травиатта»?
— Уличная, но неужели вы оперу не слушали, хотя бы по радио?
— О, ты девочка грамотная, хоть и живёшь в деревне.
— Грамотным можно быть везде, точно так же, как, в городах, могут встречаться совершенно пустые, ограниченные люди.
— О, да тебе палец в рот, не клади! — воскликнула Роза. — Такие словечки знаешь!
— Зачем же вам класть мне ваш немытый палец в рот? На нём полно микробов, которыми можно заразиться. Идите, пожалуйста, умывайтесь и мы с вами позавтракаем.
— Слушаюсь, Ваше Величество! — откозыряла Роза. — Да поговорим ещё — вы девочка довольно занятная, совсем не такая, как моя дочь.
Роза ушла умываться, ворча из коридора, что не привыкла к холодной воде, а Реля была потрясена услышанным: — «Так у «невесты» не только мальчик, как говорил Павел, но и девочка  уже есть? И она изволит, бросив детей, бегать за мужчинами? Но от кого у неё девочка? Уж, не от Павла ли, потому что женщина ведёт себя довольно нагло, будто имеет какие-то права»…
Эта мысль сразила Релю и она не могла дождаться, пока Роза «наведёт марафет», как женщина сказала ей, проходя в комнату Павла.
Появилась Роза уже в платье, довольно красивом, но оно также, как и халат не шло полной женщине — видно было, что покупалось на тонкую и стройную, а попало к другой хозяйке.
— Что смотришь? Да, маловато мне платьишко. Хочешь тебе подарю, уезжая, но только ты сделай так, чтоб Павел не увозил меня сегодня, как он намерен поступить с незваной гостьей, — говорила Роза, усаживаясь за стол, и, показывая Калерии холёные руки: — Чисто вымыла?
Но девочка не отреагировала на её шутку, не давая увести разговор в сторону:
— Кто я такая, чтобы взрослым человеком командовать? — спросила она, старательно раскладывая яичницу на десертные тарелки, как учила её это делать Вера Игнатьевна, чтобы было красиво. — Кушайте.
— Спасибо, — проговорила Роза, беря в руки вилку и ножик и ловко орудуя ими, что Реля в точности повторила, так как привыкла уже, в этом доме, есть за столом прилично: — Ой, как вкусно ты, оказывается, готовишь, — жеманничала далее Роза, — жаль, что мала, а то бы я тебя порекомендовала в один богатый дом, в Днепропетровске, поварихой.
— Спасибо за милость, Ваше Величество! — Реля нахмурилась с презрением, хотя Роза не заметила. —  Но я как-то не планирую жить в богатом доме, в качестве стряпухи.  И полагаю, что сама определю свою судьбу.  И должна вас заверить, что ни со стряпухи, ни с домработницы я не начну свою жизнь, хотя сейчас многие деревенские девушки именно так хотят вырваться из плена сельской жизни.
— Да, тебе палец в рот, не клади, — посерьёзнела Роза, — да и выражаешься ты красиво — так у нас, в институте, только краснобаи говорят, вроде Павла, поэтому не удивляюсь, что он рвётся в село, где его ждёт такая говорунья.
— При этом заметьте, что он «рвётся», как вы говорите, а не я за ним бегаю, как некоторые это делают, — не удержалась, ядовито сказала Калерия, но Роза даже внимания на её шпильку не обратила.
— Я смотрю, ты много в этом домишке, значишь: вчера весь вечер про тебя разговор крутился — Реля да Реля — и говорят, как о самом дорогом человеке.
— Мне радоваться или огорчаться прикажете?
— Я тебе завидую — вот бы обо мне так помнили здесь.
— Ну, такое, наверное, надо заслужить?
— Да уж я ли не заслужила? Я привезла тьму подарков, которые не изволили взять.
— Значит, здесь не нуждаются в ваших подношениях. Ими нельзя купить таких людей, как в этой семье. А, тем более, Павла Петровича.
— Ох, горе, какое!  Всегда я себе мужей покупала на пятак пару.
— Чего же так дёшево? Вот они у вас и не задерживаются, по-видимому, обидевшись, что их низковато ценят. Даже заграничные тряпки, в придачу к барыньке, какой вы являетесь, не прельщают? — Сделав глупое лицо, продолжала язвить Калерия.
— Девчонка ты ещё! Неотёсанная! Да я, Павлу машину пообещаю, о которой сейчас каждый мужик бредит, и он будет моим, как прежде.
— Как прежде? — пробормотала Реля и выпрямилась на стуле: — Не значит ли это, что девочка у вас от него?
— О, Боже мой! Если бы я могла ему сказать, что от него, но Алёна моя родилась до встречи с Павлом, семь лет назад.
— Значит, у вас есть такая большая дочь? — обрадовалась Реля.
— А что? По мне не скажешь?
— Да нет. Я бы даже сказала, что вы мать не одного ребёнка.
— И попала бы в точку. Потому что сына я родила после знакомства с Павлом. Но, опять, не пугайся: не его это ребёнок.  Другого негодяя, который отказался от сына наотрез, — сказала Роза, пытаясь разжалобить Релю: она даже пару слезинок уронила.
Но юная её собеседница помнила твёрдо, что нельзя жалеть притворщиков.  Потому что мокрыми глазами Роза живо ей напомнила «артистку» Веру, которая тоже, при желании, могла выдавить из себя фонтаны слёз.  И, сравнив Розу со старшей сестрой, Реля пожалела Веру Игнатьевну и Павла, которых Роза могла затянуть на долгие, тяжкие годы в коловорот своей трясины, да так, что потом никому бы не хотелось просто жить. Реля была уверена, что такое уже случилось с прежними мужьями барыньки. И потому она продолжала издеваться над, не понимающей ничего, кроме своих интересов, располневшей от излишеств и немолодой уже, на взгляд девочки, женщины, имеющей двух детей.
— Не помогла даже машина? — наивно поинтересовалась она.
— Тот негодяй сам богат. Но после рождения второго ребёнка, меня и разнесло, как Дуньку. Вот тогда и Павел от меня шарахнулся, хотя до беременности, и когда я была худенькая, он активно женихался, даже зная о первой девчонке.
— Даже, несмотря на ваш возраст? — не удержалась Калерия.
— Девочка моя! Пять лет назад мне не давали моего возраста. Это полнота так уродует.
— А если кушать поменьше?
— Но как это возможно, когда кругом столько соблазнов?
— Удивляюсь я на вас: вы не можете отказаться от вкусностей, как не можете не преследовать красивого мужчину. — Теперь, когда Калерия была уверена, что у Розы нет детей от Павла, к ней вернулся юмор.
— Девочка, ты не понимаешь моего состояния. Я в таком возрасте, когда женщина ни в чём себе не отказывает…
— И долго это будет у вас продолжаться? Пока не постареете?
— Наивная ты! Даже в старости люди чудят — женятся на молоденьких или выходят замуж за юных парней, по возрасту годящихся им в сыновья или во внуки. Да-да, не смотри на меня так — это мне рассказывал дядюшка, который уже много лет живёт в других странах, и много повидал — там есть такие парни, которые сами охотятся на не молодых женщин, и ублажают их ради денег. Женятся, и ждут, пока старуха сыграет в ящик.
— «Сыграет в ящик» — не разу не слышала такого изысканного высказывания. Это вас так в институте учат?  В народе тоньше говорят: - «Отдал Богу душу» или «Пусть земля ему будет пухом».  А вот эти, которые «Играют в ящик» - они Чёрту душу отдают?   И потом, в Аду, костями в «дурака» играют?
— Ну, ты не прикидывайся юродивой, если не сказать дурочкой — не в одном институте не учат таким словам - это жаргон улицы.   Жаргон Пашка зовёт развратом, хотя разврата он и не нюхал.
— Господи, какие странные вещи происходят на белом свете, — возмутилась Реля, то ли первому заявлению Розы, то ли второму: — Впрочем, что я удивляюсь? Разве я не читала об этом в книгах? Такой разврат существовал ещё в римской империи — старики жаждали молодых.
— Ты называешь любовь развратом? — удивилась Роза.
— Да, вы считаете это любовью, а я совершенно по другому смотрю на то, как старухи покупают себе понравившихся парней.  Или убогие и корявые старики женятся на молодых девушках, которые в свою очередь женятся или выходят замуж за старичьё, чтобы самим, дожив до смерти мужей, делать те же самые гнусности, когда постареют!? — Горячо сказала Калерия.
— Какая ты строгая! Этак, ты и меня, наверное, считаешь старухой, покупающей себе мужей дорогими вещами?
— А разве не так?
— Я гляжу, что тебя смущает разница в десять лет, между мной да Павлухой, но между моими родителями такая же разница, только в сторону матери. Что ты на это скажешь?
— Ну, вы сравнили!! Когда женщина моложе мужа, это совсем не то, что муж моложе — это, я думаю, уравновешивает их интеллектуальные возможности. — Заикаясь, проговорила Реля  слово, которое ей давно хотелось произнести среди взрослых.
— О чём ты говоришь, девочка? Даже я, будущий педагог, не разумею.
— Хорошо, скажу проще, как в песне, что «мужчины бывают годами! моложе ровесниц своих». Вы же Павлу вовсе не ровесница!
— Что ты хочешь этим сказать? Что Павлуха, мой дорогой, знающий несколько иностранных языков, глупее меня?
— Не думаю, раз он отказывается от вашей любви, несмотря на то, что вы ему машину предлагаете в подарок.
— Не только машину, девочка, но и поездки на работу за границу, где твоему родственнику было бы хорошо.
— Но теперь уже не через вашего начальственного батюшку, а через дядю-посла вы хотите за границу попасть?
— Ты — умненькая девочка! Сразу усекла. Вот бы у меня была дочь такая. Я очень умных девочек люблю.
— Сейчас разлюбите. Видите ли, «умная девочка» против, чтобы Павел ехал с вами за границу.  Потому что его развития мужчина не может быть счастлив с такой женщиною, как вы, даже если вы ему покажете весь свет.  С вами ездить по Земле и наслаждаться её красотами, покажется ему неинтересным, потому что вы — довольно пустая особа, скачущая от парня к мужику, но не приносящая никому счастья, а только опустошающая души людей, которые, по глупости, соприкоснутся с вами.
— Ой-ой-ой, какой глубокий анализ моей жизни! Это тебя, будущая моя свекровь, надоумила — так поговорить со мной?
— Никто меня не просил с вами «беседовать»: я сама хотела показать, что вы рвётесь не в те ворота. Но раз вы не можете уразуметь, что делаете это себе во зло, то пусть вас проучит жизнь, если только вы не сталкивались ещё со ссорами и скандалами.
— Милейшая!  Да я выросла на ссорах и скандалах — потому как мои родители гуляли друг от друга и, разумеется, этих скандалов в высоко поставленной семейке было столько, что тебе и не снилось.
— А вы, вместо того, чтоб оттолкнуться от дурного примера родителей и как-то исправить свою жизнь, идёте по их пути?
— Откуда ты знаешь?
— Предполагаю, что ваши предыдущие разводы не заканчивались полюбовно. Представляю, какой шум и гвалт стоял при делёжке имущества.
— О, «шум и гвалт»! — Иронизировала Роза. — Да я просто выдворяла своих неверных из квартиры, если что замечала за ними, и подарков точно также лишала — не идти же им в милицию жаловаться.
— Конечно, ведь ваш папочка испортил бы им всю будущую жизнь!
— И портил, если шум поднимали, — запальчиво сказала Роза.
— Вот! Вот этого я не желаю для Павла. Чтобы его использовали и выкинули за ненадобностью, испоганив ему дальнейшую жизнь.
— Не думала я, приехав сюда, что сопливая девочка сделает такой анализ моего поведения, и воспротивится новому моему замужеству.
— Я не сопливая, — возразила Реля. — Потому, что стараюсь закаляться с ранней весны до поздней осени, купаясь в море или в Днепре. И к тому же расту сейчас очень быстро, энергия идёт в рост, а не в нос. – Сказав так, Реля улыбнулась: - «Ты ещё можешь шутить?»
Но Роза не заметила юмора:  — Я не имела в виду твоё физическое состояние.
— Ну, а состояние нравственное у меня гораздо выше, чем у тридцатилетней женщины, — тоже вспыхнула Калерия.
— Да выше или ниже, но я сегодня же увезу от тебя Павла, потому что он очень оглядывается, как я поняла, на такую малявку.
— А насколько я разумею, это Павел вас собирается увезти из семьи.  Чтобы вы его не позорили на всю деревню, где он планирует жить и преподавать.
— Ах ты дерзкая! Но я клянусь тебе, что никогда Павел не станет преподавать в этом убогом селе. Неужели ты думаешь, что умный мужик откажется от путешествия по свету, ради этой дыры?
У Калерии заныло сердце — а вдруг, правда, Павел польстится? Но виду не подала, как ей тяжко:
— Он может не вернуться сюда, — ответила она печально, вспомнив своё неудачное предсказание в день знакомства с Верой Игнатьевной. — Не вернётся, если только погибнет. Что вполне может случиться, если вы не оставите свои преследования.
— Чушь какая! — воскликнула Роза. — Но вон, кажется, Вера Игнатьевна возвращается, и, слава Богу, потому что прервала неприятный наш спор. Ну, спасибо за завтрак, мой посуду, а я пойду, поправлю причёску, которую мне вчера моя парикмахерша делала.

Реля вздохнула и стала убирать со стола: поняла ли эта барынька хоть половину, из того, что она ей говорила? Или она из породы Веры и матери, которым говоришь в одно ухо, а из другого у них вылетает, оставляя пустыми их ветреные головы…
Вошедшая в сени Вера Игнатьевна позвала её: — Возьми сумочку, Релюшка, в которой я гостинчик тебе принесла. Как только хозяйка узнала, что ты в моём доме, сразу наложила вкуснейших пирожков. Чувствуешь запах? Ну, неси вкуснятину на кухню, а я буду переобуваться. Как Роза? Проснулась уже? Покормила ты её?
— Да, — отвечала Реля, беря сумку, и, вдыхая прекрасный запах, свежей выпечки. — Мы с ней поели и немного потолковали «за жизнь».
— Она, наверное, тебе всю голову продолбила, что планирует увезти Павла за границу? Не верь ей, не поедет мой сын никуда с этой распутной женщиной, которая много старше его, а ума у неё поменьше, чем у воробья будет. Я вчера весь вечер сравнивала тебя и её. Так у тебя ума гораздо больше, чем у этой, дважды уже, матери. Бегает, ловит мужчин, а того не ведает, что должна, в это самое время растить детей, чтобы такие же пустые не стали, как сама родительница.
Реля с удивлением слушала Веру Игнатьевну — эти мысли много повидавшей жизнь женщины, перекликаются с её думами. Жаль, что она не успела ввернуть Розе про её детей: может, это напоминание заставило бы блудницу задуматься. Но, впрочем, разве существование четверых дочерей хоть раз наморщило лоб её матери? Эти гулящие женщины только тогда вспоминают о детях, когда старость покроет их голову сединой, лицо морщинами, начнут отказывать их руки и ноги от болезней.  Вот тогда они быстро припомнят, что у них есть где-то дети, которые их должны «кормить и поить», как мечтает Юлия Петровна, и при том «надеется», что делать это будут её дети от великого «уважения к родительнице».
— Ну что ты загрустила, девочка? Пошли на кухню готовить обед, потому что Павел ушёл из дома, даже не позавтракав.
Когда они шли на кухню, вышла из комнаты Роза: — Добрый день, Вера Игнатьевна! Помочь вам чем-нибудь? — Жеманно проговорила она, вместо того, чтобы начать жаловаться хозяйке на Калерию — ведь что ни говори, а та её, будущую учительницу, обижала.
— Да нет, мне вот Реля поможет. А вы давно проснулись?
— Давно. И «волшебница вашего дома», как её называет ваш супруг, накормила меня вкуснейшим завтраком. И я предположила, что из неё, — насмешливо произнесла Роза, чего Реля и Вера Игнатьевна не «заметили», — выйдет прекрасная стряпуха, правда, она в стряпухи не очень-то желает идти, как потом выяснилось. Мы бедные, но гордые!
Калерия посмотрела на взрослую женщину с презрением:
— Кажется, мы с вами не только о моих достоинствах поварихи толковали, но вы, Ваше Величество, желаете забыть все остальные темы?
— Ну, мы много о чём беседовали!.. — протянула капризно Роза, и, выглянув в окно, воскликнула: — О! А вон и Павлик возвращается, вот радость! Сейчас узнаем, что он не дозвонился до моих родных…  Или, что машину прислать не могут.
— Почему вы так думаете? — возмутилась Реля, которая всей душой желала, чтобы Роза уехала. И грустила, что вместе с этой баламутной женщиной должен гораздо раньше покинуть родной дом Павел. А сколько они могли бы ещё поговорить с её любимым. Лишь после спора с приезжей, она поняла, как привязалась к парню, полюбила.
— Да кто же ему контору откроет в праздничный день? — рассмеялась нарочито Роза. — Я же вчера не могла вам дозвониться.
— Вот сейчас и узнаем, — примирительно сказала Вера Игнатьевна, и обратилась к вошедшему: — Ну что, Павлуша, дозвонился ты?
— Разумеется, — Павел улыбнулся матери. — Но машину нам следует ждать, часа через три — пока водителю дозвонятся, пока он приедет…
— Вот и хорошо, а я сейчас завтрак тебе быстро приготовлю.
— Да нет, родная, — Павел переобулся и прошёл в комнату. — Я по дороге встретил Лилю Давыдовну, и она позвала меня к себе, мы с ней поговорили насчёт вчерашнего вечера, — при этих словах Павел выразительно посмотрел на Релю, и она поняла, что говорили больше о ней. — И мы со старушкой позавтракали, и даже винцом угостились.
— Боже мой! — возмутилась Роза. — Вчера, как его упрашивала попробовать, в честь моего приезда, «Массандру» — марочное вино, многолетней выдержки, из царских ещё запасов — не захотел, а со старухой какой-то выпивает местную дрянь, и не стесняется об этом говорить.
— Во-первых старушка не «какая-то», а наша добрая знакомая! — возразил, всё ещё улыбаясь, Павел. — А во-вторых, мне очень приятно было с ней пообщаться — вот Реля не даст соврать, что человек она довольно интересный.
— Да, — тоже улыбнулась девочка, — удивительной судьбы человечек, и никакие бури не выбили из неё любви к людям, за что я ей благодарна, потому что она вчера сильно подняла мне настроение, помогла по-другому взглянуть на жизнь.
— Я за тебя рада, — развеселилась и Вера Игнатьевна, — и пошли, девочка, готовить обед, потому что не можем же мы отпустить людей, в дорогу, не покормив их. А вы, Паша с Розой, собирайте ваши чемоданы.
— Чего собирать! — возразила гостья. — Если я вчера и не доставала ничего, кроме халата? Помогу вот Павлу, если он позволит.
— Спасибо, Роза, но я всегда собираю вещички сам. Ты можешь посидеть возле меня, поболтать, как прежде, если тебе угодно.
— Конечно, угодно, потому что ты, вчера вечером, даже поговорить не пожелал. Сделал вид, что я заразная, и разбежались мы по дальним углам, чего я от тебя, дорогой мой, может, будущий муж, не ожидала, когда ехала, — говорила обиженно Роза, проходя за Павлом в комнату.
— Слышала? — проворчала Вера Игнатьевна, уводя Релю на кухню. — Её Величество, как Розу эту называл вчера Павел, ожидало! чего-то особого, от своего внезапного приезда, всех повергнувшего вчера в изумление, и нарушившего идиллию нашего прекрасного вечера.
— Так не зря же говорят, — отвечала Реля, надевая вновь фартук, который она очень любила, — что «по закону вероятности, после радостей следуют неприятности».
— Как это верно! Вчера мы тихо радовались, что всё у нас прошло прекрасно, что никто тебя не узнал на вечере и, вдруг, наше ликование прервало появление Розы. Она же ликовала, что приехала внезапно, думая нас поразить, теперь поедет на учёбу в печали — сорвался её замысел в отношении Павла, что она уедет отсюда невестой или женой.
— Ну, это её не очень убивает — Роза всё ещё думает, что ваш сын согласится, или у неё есть в запасе другие варианты.
— Конечно, у неё полно всяких планов, но чем дальше, тем ей труднее выйти замуж — во-первых, располнела до неузнаваемости, а во-вторых, уже и парни задумываются, глядя, как она скачет от одного к другому, — насмешливо проговорила Вера Игнатьевна. — А ты, девочка, не ревнуешь Пашу к этой нахальной  или «наглой», как сказал Дима, женщине?
— Ещё и как ревную! И боюсь, что она, по дороге, уговорит моего будущего учителя не возвращаться сюда — машину ему пообещает купить и за границу повезти.
— За границей пожить, разумеется, хорошо, но не с такой же женой, которая душу из человека может вытрясти. Будь добра, почисти бабуле лук? Потому что я плачу, когда с ним занимаюсь.
— Никакая вы не бабуля. Но я почищу. У меня слёзные мешочки ещё крепкие, нет такой луковицы, которая заставила бы меня рыдать, — говорила Реля, начиная чистить: — Ну вот, сглазила! Если бы Роза увидела меня плачущей, подумала бы, что из-за неё…

Они с Верой Игнатьевной быстро приготовили обед, и хозяйка решила «нарушить гнетущее уединение Павла с непрошенной гостьей».
— Дорогие мои будущие коллеги! — открыв дверь в комнату сына, заглянула она туда: — Не желаете ли откушать перед дальней дорогой? Уж проголодались, поди?.. Проголодались? Вот и прекрасно! Прошу пройти в столовую, где мы с Релей уже и стол накрыли.
Павел вышел из своей комнаты тут же, как будто ждал этого призыва. Он моментально отыскал Релю глазами и взялся за горло рукой, показывая девочке, как однокурсница душит его.
— Ещё полдня и Роза меня бы до петли довела, — шепнул громко. - Я ей толкую одно, а она мне другое — как будто на разных языках говорим. Спасибо, выручили меня, а то хоть на потолок лезь от «жены»!   В туалет даже не выпускала – простите за такую подробность.
Едва Павел это проговорил, в дверях показалась Роза:
— Что? Жалуется Паша на меня? Не узнаю человека. На втором курсе, какой был ласковый мальчик, а сейчас, как зверь лесной, одичал.
— С тобой не то, что лесным, с тобой тигром-людоедом станешь. Ну, сколько раз говорить тебе, что люди имеют свойство меняться? И что я уже далеко не тот «мальчик», с каким ты познакомилась пять лет назад. И что ты изменилась основательно, с того первого нашего знакомства. И что я не желаю жениться на тебе, вот не при Реле будь сказано. Прости, моя дорогая волшебница, что я, при тебе, разбираюсь с моей знакомой, — с мольбой обратился он к девушке, стоящей растерянно возле окна. — Клянусь, больше такого в жизни не случится.
— Ну что вы! — посочувствовала студенту Калерия. — Я вашей знакомой тоже немало неприятных слов наговорила,  но она, как желает, так и слышит, или делает вид, что не понимает.
— Хорош ты, Пашка, уже девчонке на меня жалуешься. А я-то Рельке халат свой хотела оставить, за её, будто бы «умные» рассуждения.
— Да Бога ради! Уезжайте вы со своими попугаями и больше не наносите визиты людям, как дикий татарин, который всегда «не званный»! приходил порабощать.
— Хватит, дети, не ссорьтесь, — остановила их Вера Игнатьевна, - мойте руки и садитесь за стол.
— Ой, как хорошо вы стол сервировали! — воскликнула Роза, будто впервые всё заметив: — Жаль, конечно, что вы не взяли моих «гостинцев», среди вашей еды, хорошо бы смотрелись рыбка красная и икра, — проговорила женщина, почти как старшая сестра Рели говаривала в Приморье, облизываясь при одном только упоминании этих деликатесов.
— Довезите всё это до института и угостите своих друзей, — мягко посоветовала престарелой студентке Вера Игнатьевна.
— Да, Чёрт бы их забрал, этих нахлебников! Мне столько присылают и привозят, что в ресторан ходить не надо! — воскликнула Роза. — Около меня столько пасётся ребят и «подружек», как вы говорите — только ваш сын не пожелал быть с такой «кормящей» матерью. Так называют в роддоме родивших женщин.
Калерия, Вера Игнатьевна и Павел переглянулись — их коробили эти откровенно-циничные слова — сравнивает себя с родившими женщинами!
— А вы хоть сами-то были «кормящей» матерью? — поинтересовалась Реля. — Подозреваю, что вы не кормили своих детей грудным молочком, как кормили парней икрой и рыбой, привлекая их к себе? Я представляю, что вашим детям даже грудного молока не оставалось, после того как вы брались за рюмку, едва родив? Оно сгорало от выпивонов.
— Верно! Что за ведунья, эта девчонка? Ваша Релья, — Роза умышленно исказила имя, но никто это не «заметил», — как будто была рядом, когда я рожала. Действительно, первой своей девице я не давала грудь, чтобы не испортить фигуру, но когда родила сына, у меня в них не было ни капли молока, однако, несмотря на это, видите, как я поправилась. Мне потом сказали, что лучше бы я кормила обоих детей — это бы прибавило мне красоты, в дальнейшей жизни.
— Бог наказал! — пробормотала Реля.
— Что-что? — переспросила Роза, но потом, видимо, поняла: — Да, пожалуй.  Если есть он на небе, то он наказал меня.
— Простите меня, что я так сказала, — повинилась Калерия.
— Не за что! Кругом ты права, как говорят украинцы. Интересно, от кого это я подхватила? Кажется от Павла. Это он привёз в институт выражение «как говорят» в сентябре и теперь многие так выражаются среди наших однокурсников. А у кого ты, Павел, подхватил?
— У вот этой маленькой волшебницы. А Реля привезла, наверное, эту присказку с Дальнего Востока? Да, девочка?
— Да, мне кажется, я там её приобрела, — призналась Реля.
— И смотрите, как заразительно это словосочетание — в нашей школе почти все его перехватили, — улыбнулась Вера Игнатьевна.
Благодаря этому «лирическому отступлению» обед за столом прошёл довольно дружелюбно. Только поднялись из-за стола, как Роза, выглянув в окно, грустно улыбнулась и сообщила, что машина уже прибыла.
— Так зови водителя перекусить горячим, — сказал Павел. — А то выдернули, я думаю, мужика из-за праздничного стола, не дав тому выпить, а насколько я знаю, человек воевал, прошёл от Полтавы к самому Берлину, так что ему нашлось бы о чём поговорить с друзьями.
— Какой ты жалостливый! — иронизировала Роза.
— А тебе не жалко тех, кто делал для тебя такую прекрасную жизнь, которую ты сейчас с такой лёгкостью прожигаешь?
— Слушай, не надо мне лекций, зови его, если хочешь, то можешь и вином угостить. Только, как он потом нас повезёт, на пьяную голову?
— Да он и сам не будет пить, если за рулём, — вмешалась хозяйка и пошла, звать водителя. — Заходите, пожалуйста, в дом, пообедайте, — открыв дверь, сказала она. — Не беспокойтесь, никто машину не тронет.
— Да я не опасаюсь этого, — отвечал водитель, заходя в дом. — И с удовольствием, отведаю горячего, потому что ехать ещё долго, и следует подкрепиться. Я и то хотел уже из термоса хлебнуть кофейку.
— Зачем же из термоса, если можно полный обед съесть? — возразила Вера Игнатьевна. — Не желаете ли руки помыть? Вот умывальник.
— Благодарю вас. С удовольствием.  Поздравляю всех с праздником Октября!   Успели отметить?
- А как же! – Отозвалась Вера Игнатьевна, опережая всех, чтобы не сказали лишнего. – Поздравляем и Вас.   Жаль, лишь, что не дали вам посидеть с друзьями и с семьёй.
- Мне что!  Я привык.  На войне тоже без отдыху возил начальство.


                Г л а в а  25.

     Когда Вера Игнатьевна с Релей усадили студентов в машину, и она укатила, увозя их мечты и надежды вместе с Павлом, они загрустили:
— Что думаешь делать, волшебница, как тебя Павлуша называет?
— Если вы не против, то помогу вам помыть посуду.
— Что ты, девочка. Надевай свой красивый костюмчик, полусапожки Розины и иди, гуляй по селу.
— Вы шутите, Вера Игнатьевна? Вчера меня, в том костюме, признали за «невесту» Павла Петровича. Это мне сказали и старшая сестра и соседка ваша — Грета. И если я ещё раз надену этот костюмчик, то меня заклюют девчонки, поняв, что никакая это не «невеста» была, а я.
— Да что ты! Значит, как мы и планировали, ты сумела спрятаться в этом костюмчике? Ну, как тебя не называть волшебницей?
— Однако, не без помощи вашей семьи, я смогла так преобразиться.
— А теперь ты не хочешь открываться, милая Золушка, как в сказке — убежишь, оставив всех в недоумении?
— Почему в недоумении? Все решат, что «невеста» Павла Петровича, которая уехала с ним в институт.
— Так что, получается, во время эта Роза навестила нас?
— Даже больше — она меня выручила.
— Я рада, что хоть этим её визит принёс какую-то пользу. Ну, наверное, ты пойдёшь сегодня на детский фильм в клуб?
— Ой, конечно, потому что сегодня сказку показывают.
— Пригласи Грету, вам веселей будет. Да, кстати, я тебе денег дам на билет, — Вера Игнатьевна достала кошелёк.
— Спасибо, не надо, я вчера ходила в магазин и мне мама, по поводу праздника, дала немного денежек — на несколько фильмов хватит, билеты на детские сеансы, к счастью, стоят всего пятьдесят копеек.
— Какая же ты честная, Реля. Другая бы взяла деньги и купила себе пряников или конфет в магазине. Может, возьмёшь от меня?
— Нет, спасибо. Я и так у вас кушаю, чуть ли не через день.
— Боже мой! Это при Павле, а вот он уехал, и теперь мы с Дмитрием Семёновичем редко будем тебя видеть, а он скучает по тебе, когда долго не видит. Заходи, пожалуйста, чаще, волшебница наша. Тем более, что ты мне обещала написать стихи свои в подарок.
- Напишу и принесу. Хорошо, что напомнили, а теперь, простите меня, вон как раз Грета вышла, пойду, приглашу её сходить на детский фильм, хотя она предпочитает ходить с родителями, на взрослые фильмы, вечером, там не сказки крутят.
— Да, Грета с гонором, но увлеки её на сказку. До свидания, и проведай нас завтра с моим садоводом, если сможешь.
— Попробую, может и получится. До свидания.
С Гретой они встретились на узкой тропинке:
— Идёшь от директрисы? Провели уже её гостей?  - Теперь Грета щёлкала семечки. – Дать тебе?  - Она достала из кармана горсть.
— Нет, спасибо, я не очень люблю на улице их есть.  А насчёт гостей, я думаю, что ты всё видела в окно или со двора.
— Это точно. Мы с мамой наблюдали, как красотка с Пашкой в машине укатили. И нам она показалась толстой, не как вчера. Ты домой?
— Нет, к тебе шла, навстречу, чтобы предложить сходить в кино. Сегодня, на детском сеансе, показывают «Кощея Бессмертного».
— Фу, не люблю я эти дурацкие сказки — в них одна брехня.
— Это не брехня, а фантастика, да и то не всегда — иногда правда в сказках перемежается с былью.
— Да расскажи мне хоть одну быль, похожую на сказку.
— Я очень много слышала, что человек умирает, его хоронят, а потом находятся люди, которые оживляют его и он ещё долго и счастливо живёт. — Реля пыталась рассказать то, что слышала от Степана.
— Вот ты веришь всяким побасенкам! — возмутилась Грета.
— Ой, Господи! Ну, как тебя убедить? Возьмём, к примеру, сказку «О мёртвой Царевне и семи богатырях». Ведь, в действительности, был такой случай, ещё в древних или средних веках — я сейчас точно не помню. Но любили друг друга парень и девушка. Потом юноша ушёл на войну и то ли погиб, то ли в плен попал — короче пропал без вести, как сказали бы сейчас. А девушку её родные выдали замуж за богатейшего человека, однако она недолго прожила с мужем — затосковала о своём возлюбленном и умерла. Вернее заснула, но так, что дыхания не было. И поместили её в семейный склеп богачей — ты знаешь, что это такое?
— Ты думаешь, что одна только ты умная? Я знаю, что это такое.  Сказку Пушкина мне мама ещё в глубоком детстве читала.
— Да-да, там же тоже был склеп. Ну, я рада, что ты знаешь. Однако вернёмся к жизненным героям. Так вот, юноша, оказалось, не пропал, а вернулся из плена и пришёл навестить в склеп свою бывшую возлюбленную. И что ты думаешь? Она тоже не умерла, впала в сон, каким, есть такие люди — об этом даже в газетах писали — спят годами.
— Я знаю, про что ты говоришь — это… как его мне мама называла? Вот не могу вспомнить! — Огорчилась Грета, продолжая щёлкать семечки..
— Летаргический сон, да? — с радостью подсказала Реля.
— Но откуда ты это знаешь? Ведь у тебя мама не врач!
— Ой, от моей мамы вообще ничего не узнаешь. Она со мной не делится своими личными наблюдениями, но я подслушиваю, хотя и не прилично это делать. Впрочем, про летаргический сон, и про эту необыкновенную любовь, мне рассказала Вера Игнатьевна.
— Счастливая ты, тебе и Пашка всё рассказывает, поэтому ты и знаешь больше всех в классе, да и в школе, пожалуй.
— Но мне ещё и книги глаза открывают, — осторожно сказала Реля, добавив, — которые ты, Грета, не очень любишь читать.
— А чего их читать? У меня от них зрение портится.
— А ты не читай их в постели, а читай за столом, при этом надо следить, чтобы свет падал с левой стороны.
— А у меня и в постели колпак висит слева — папа сделал.
— Видишь, о тебе папа и мама заботятся, а мне, если ты наблюдательная, всё приходится делать для себя самой и дома я вроде рабыни.
— Ну да! А зовёшь меня в кино, — засомневалась Грета. — Как же у тебя, такой загруженной, получается?
— Иногда, время от времени, я начинаю бунтовать — ведь дома, кроме меня, ещё три сестры имеются.
— Конечно, кроме Веры — коровушки вашей, есть же ещё и младшие, которых надо приучать к домашнему труду, а то они сядут на шею и погонять будут. Я твоих «Атаманш», как ты их называешь, не раз видела, они такие бойкие, что хочешь, себе отвоюют, особенно старшая, которая уже в школу ходит. Это такая обезьяна! — Грета очень похоже изобразила Реле Валины ужимки и подружки расхохотались.
— А Вера ваша, — продолжала Грета, когда они отсмеялись, — это та ещё штучка-фучка. Перед парнями у неё одно лицо — вот такое.  – Опять гримаса. – А  на учителей, от которых она ждёт хорошей отметки, она смотрит вот так!  А на тех, кто её обидел трояком — по-другому, — Грета так искусно показывала, что обе они от души смеялись — для Рели это была разрядка.
— Тебе бы хорошо вчера было в концерте участвовать — ты довольно артистична.
— А ты чего не участвовала? Ты бы лучше прочла «Сын артиллериста», чем твоя сестрица это сделала. У тебя дикция лучше — это даже мама моя заметила. И тоже удивлялась, почему тебя не видно в клубе?
— Да неужели вы меня не видели? — совсем развеселилась Реля.
— Ой, вчера все оборачивались и глазели на Пашку и его невесту, где уж тут маленькую девочку рассмотреть, среди нарядившихся людей?
— Ну, а невеста Павла разве очень большая была?
— Довольно большая. Я сегодня получше рассмотрела её, когда они в машину садились, так прямо тётя.
— Да, такая полненькая, с крашенными волосами девушка, да?
— Не знаю крашенные ли это волосы, но похожи на твои, точно такие же тёмные, под шапочкой, но вчера они были в такой высокой причёске, такой пушистой, что все удивлялись, как они держатся?
— Да, — засмеялась Реля, — девушка эта и сама удивлялась.
— А чего ты хохочешь? Такие высокие причёски сейчас в моде. Их делают в парикмахерской и это стоит немалых денег.
— Да неужели?
— Ну вот, ты не веришь, а мама, как поедет в город, так и оставляет ползарплаты в магазинах и парикмахерских.
— Да, это целая трагедия или драма.
— Я не понимаю, почему ты смеёшься? Я бы плакала, потеряв Пашку. Как он за тобою летом ухлёстывал, а тут — раз!   И привёз невесту.
— Да не невеста она ему, — улыбнулась Реля.
— Ты бы посмотрела, как он вчера за ней ухаживал, чуть ли не на руках носил, то зарыдала бы…
— Ладно, я, может, ещё и заплачу, — согласилась Реля. — Ты в кино пойдёшь? Сегодня, в честь праздника, нам парад прошлогодний в киножурнале покажут — очень интересный парад на Красной Площади. Первомайский, ещё когда Сталин был жив и стоял на трибуне, а сын его – лётчик вёл эскадрилью над Красной площадью. – Реля всячески пыталась заинтересовать Грету. - Они там, самолётами какие-то слова писали.  Пошли.
— Конечно, куда ещё можно пойти в этом селе? — Грета вздохнула: — Я бы с большим удовольствием поехала в той машине, которая увозила Павла с его невестой в город, где можно пожить в своё удовольствие, и развлечься.
— Глупая. В городе, кроме того, что красиво жить и развлекаться ещё и работать надо. Там хорошо живут только воры, но которые воруют так, чтобы не попадаться. — «Такие, как отец Розы», — подумала, но не сказала Реля, однако хитрая Грета живо её мысли подслушала.
— Какая ты умная стала, поездив по Союзу. Тогда скажи, какие же воры отец или мать невесты Павла, что она так хорошо одевается, может раскатывать на машине.  И даже в путешествия, потому что Пашундий говорил мне летом, когда я к нему приставала с дурацкими вопросами, ещё до того как вы встретились, что Роза — бывшая невеста — видишь, как парни умеют обманывать, даже если они будущие учителя.  Так вот эта, якобы бывшая невеста путешествует на пароходе по Чёрному морю. Звала и его, (и даже путёвки на двоих купила), но он не захотел, чем очень удивил мою мамулю, потому что это чудное развлечение, по словам всезнающей, моднючей Анастасии. — Назвала по имени мать Грета, желая подчеркнуть, как она близка с ней. — Чудное!
— Вот видишь, не развлекался, а приехал в Маяк — ну какая же, после всего этого, полная, и довольно пожилая девушка, невеста Павла?
— А и тебя задело, что у него есть невеста! А что она старуха это и я заметила. Впрочем, мама говорила вчера, что та, которая сидела на концерте, возле Павла, слишком юная и похожа на тебя. А сегодня, увидев эту богатенькую штучку, поразилась, что она так изменилась за ночь: — «Неужели до того дошла косметика, что может так молодить женщин?» — была просто потрясена моя модная мадамка: — «Да не может этого быть! Вчера с Павлом была совсем другая девушка».
— И мама твоя права. Она носит очки, в отличие от тебя, и конечно прекрасно рассмотрела вчерашнюю незнакомку, она и правда немного похожа на меня, — почему-то захотелось приоткрыть свою тайну Реле.
— Ага! Значит,  и ты её видела?
— Разумеется. Та, которая сидела возле Павла на концерте, отличается от той, с которой он уехал, как небо от земли.
— Что за чёрт? Ну, слово в слово ты повторяешь слова моей матери и я уверена, что ты знаешь, в чём тут дело. Знаешь? Говори!
— Ты мне приказываешь?
— Я тебя прошу.  Да, так не просят, но мне очень хочется знать, что тут за тайна? Я умру, если не узнаю, — капризничала Грета.
— Не узнаю тебя: раньше ты была уверенней в себе, назначила себя довольно энергично в невесты Павла, а теперь вдруг просишь, чтоб я тебе рассказывала чужие тайны.
— Чужие? Но я решила, что тайна эта как-то касается тебя, по крайней мере, мама меня уверила, что тут сильно пахнет волшебством. Ну же, Реля, не ломайся, рассказывай мне, в чём тут дело?
— Я поражена проницательностью твоей мамы, но тебе, Грета, ничего рассказывать не буду. В жизни бывают такие удивительные моменты, про которые говорят только в зрелые годы и большим друзьям.
— Какая же ты коварная!.. Ну, ничего, я также подберусь к директрисе, и тоже буду ходить в её дом, чтобы быть поближе к Павлухе, и в курсе всех дел, которые там происходят.
— Если только ради этого ты хочешь «подружиться» с Верой Игнатьевной, то не советую — во-первых, это неприлично ради коварного любопытства заглядывать в чужой дом, а во-вторых, умная, ученая жизнью женщина, живо тебя раскусит и кроме неприятностей, ты ничего не получишь. Тебе неприятностей, а ей, кроме того, и болей в сердце.
— Ой-ой-ой, ты как будто только ради высоких целей туда ходишь?
— Как ты красиво сказала! Признаю, что у тебя, иногда проскакивают слова, которые могут выбить слезу.  Если конечно ещё в них душу вложить, — насмешливо отвечала Реля, прекрасно сознавая, что последнего как раз от Греты ждать не приходится.  Эта, довольно развитая в личном плане девушка, называющаяся в школе её подругой, такая же эгоистка, как и старшая сестра Рели — обе они лицемерные особы, — «Себе на уме», — как говорят в Украине про хитрых, себялюбивых людей.
— Не уходи от ответа! — повелительно потребовала Грета.
— А разве я тебе чего должна, что ты так добиваешься? — Иронично рассмеялась Реля, почувствовав себя старше балованной девушки.
— Ну и гадюка же ты! Недаром тебя в школе Дикаркой прозвали. И никуда я с тобой не пойду, иди одна на свою сказочку с парадом.
— За что ты обиделась, не пойму?
— О Господи! Да за твои тайны. То ты скрыла от меня, что к тебе, на уборке винограда, приставали студенты…
— Никто ко мне не приставал, — обиделась Реля. — Правда один хотел придти к нам, в Маяк, вечером на танцы и приглашал туда же придти и меня, но я отказалась, сказала, что мне рано туда ходить.
— Ну и дурёха же ты! Я бы не отказалась.
— В таком случае тебе не надо было отказываться от уборки, брать нелепую справку у матери, что ты больна.
— Так неужели убивать себя на солнцепёке? — удивилась Грета.
— Ты хочешь всё — и отдыхать, в то время, как все трудятся, и кавалеров иметь, — иронизировала невесело Реля.
— А как же твоя сестра всё это имеет?
— Ты думаешь, я Веру хвалю за её отлынивание от работы? Нет. Даже больше, я порицаю её за это и думаю, что когда-нибудь судьба сестру накажет за притворство, потому что жизнь не терпит обманщиков.
— Ну, ты скажешь! Ты видела невесту Павла и, я думаю, сообразила, что она ничего не делает дома, лошадь такая, — неожиданно со злостью, отозвалась Грета. —  А ей всё, как манна с небес, сыплется: тут и путешествия, и машина к чужому дому, куда она, на денёк заехала, чтоб барынька ноги не трудила.  Я уж не говорю об её одеждах, которые нам с тобой только во сне лишь могут сниться.
— Это ты правильно заметила, — согласилась с ней Реля, — но есть пословица, что «не всё коту масленица». Будут когда-то у Розы этой тяжёлые времена, — Реля вспомнила о пророчествах Нострадамуса.
— Когда рак свистнет, — засмеялась Грета. — Мы с тобой, к тому часу, — почему-то сказала она украинское слово, — состаримся.
— Да, это будет не скоро, — с грустью сказала Реля, — пожалуй, и правда, к тому времени, мы будем женщинами в годах,  если доживём до того переворота в истории.
— До какого переворота? — заинтересовалась Грета.
— Не знаю до какого, это ведают одни звёзды. Ты никогда не задумывалась, что судьбой каждого из нас и судьбой земли нашей распоряжаются звёзды? Причём каждому всё предопределено той звездой-мигалкой, под которой человеку суждено родиться.
— Чепуха какая! — рассердилась Грета.
— Это не чепуха. Надеюсь, ты заметила смену настроения у тебя да у матушки твоей во время полной луны?
— Я думаю, меняется настроение только у лунатиков: они, иногда, прогуливаются по крышам или около обрывов и не разбиваются. Так мне мама рассказывала об этих странных людях. Получается, что и ты такая, раз чувствуешь полнолуние? В таком случае, я перестану с тобой водиться, потому что мама опасается, что это заболевание заразное.
— Пожалуй, и, правда, нам с тобой пора не считать себя подругами! — Рассердилась Калерия, на нелепые слова Греты. — Давай с этого, праздничного дня, только здороваться и прощаться: это будет самое умное.
— Давай попробуем, а то что-то мы сильно ругаться стали.

Так Реля осталась без подруги, если считать их отношения с Гретой дружбой. Чему она была рада.  Дружить, с относящейся к ней повелительно, Гретой, было трудно. Да и как можно назвать дружбой отношения с девушкой — потому что Грета такой себя считала — с которой невозможно ни о чём говорить, чтобы не натолкнуться на стену непонимания, надменности и высокомерия? При каждом новом разговоре одноклассница и «подруга» всё больше напоминала Реле старшую сестру.  Веру девочка, к тому времени уже сильно недолюбливала и это, пугающее её чувство, переходило на Грету. Потому что, если один человек напоминает другого — довольно неприятного, то непременно вызывает те же чувства, что и первый. А эти две девушки, в дальнейшем, сформируются в ненавистный для Рели тип женщин, похожих на Розу, на мать Греты и Юлию Петровну, которые, имея семьи, продолжают разгульную жизнь, тем самым, подавая дурной пример своим детям. Вера, кажется, снимает узоры с «любимой» мамы, как она умилённо называет Юлию Петровну, когда хочет что-то выклянчить. А Грете и просить ничего не надо: она единственная дочь у своих родителей и стоит ей «скомандовать», как она признавалась Реле, как всё, что Грета желает, получает. Впрочем, Анастасия и не ждёт её приказов, покупает сама, чтоб дочурка не рассказывала про её «шашни» отцу. Реле неприятны были эти излияния Греты, как неприятно было видеть, что вытворяет дома Вера, стараясь получить, как можно больше, за счёт других сестёр. А так как, по возрасту, она была всех ближе к старшей сестре, то получалось, что живётся Вере хорошо, именно, за счёт «Чернавки».  И как Калерия не пыталась перед матерью разоблачить подлости старшей, своенравная родительница, влюблённая в свою ненаглядную дочку, не верила Реле, и обсмеивала свою домработницу:
— Завидуешь ты Вере, что она красива, и за ней ухаживают взрослые ребята.  Ещё за то, что я её, тоже обожаю, и одеваю свою любимицу хорошо.
— А она вас любит? — Реля вкладывала в свой вопрос большое сомнение, чтобы мать опомнилась, и не вела себя столь эгоистично.
— Я думаю, что больше тебя.
— А не заплачете ли вы, когда-нибудь от её любви?
— От любви ещё никто не плакал, особенно матери.
— Значит, вы будете, первая из родительниц, которая обольётся слезами от «любви» избалованной ею же дочери.  Хотя, по книгам, которые я читала, то Вера не первая неблагодарная в мире и не последняя.  Значит, и вы не станете первой плакать, поняв какое чудовище вырастили.

     После таких разговоров, Реля давала себе слово, никогда не быть такой глупой матерью в будущем: она не хотела быть похожей не только на Веру или Грету, но и на мать.  Жестокость родительницы, по отношению к ней, к Атаманшам, которых хотела когда-то убить, потрясала.  Жестокость к бывшим сыновьям, (девушке казалось, что их было два), которых мучительница, без угрызений совести, говорила, что убила — это Калерию доводило до презрения к матери.  Но она предвидела в недалёком будущем: убийца раскается,  за свою жестокость и все, в том числе Реля, будут отомщены.
Эти мысли девочку не очень радовали: на то, что родимая когда-нибудь раскается, надеяться не приходилось — ненависть матери была очень застарелая. Эта ненависть засела в надменной женщине, по всей вероятности, с рождением именно Рели и исправить что-нибудь в этой ненависти к ней, Реле не представлялось возможным. Также она не видела средств к исправлению характеров Веры и Греты. По-видимому, родились все эти «бабёнки» под злобными звёздами, как уверял её Павел, шутя, а человек не может спорить со звёздами.
— «Ну, может быть со звёздами действительно не поспоришь, — думала Реля, шагая к клубу в одиночестве, — но я точно знаю, что никогда не отдам своего любимого учителя ни Вере, разинувшей на него рот, ни этой глупышке-немке. Вот ещё, будут они своими злобными характерами портить судьбу такого парня — умного, доброго — и, как мне кажется, в упор их не видящего. И быть может он, действительно, как говорит, любит меня? И даже дождётся, пока я подрасту? Это было бы сказкой. Но часто жизнь поворачивается так, как люди не ожидают. Взять хотя бы Дальний Восток из него я так не хотела уезжать. Но вдруг, в дороге, судьба меня сталкивает со Степаном - человеком совершенно непостижимым — и, как мне кажется, имеющим влияние на мою дальнейшую судьбу, потому что он так всё перевернул в моей глупой головешке.
А Павел? Парень сразу сказал, что по жизни нам идти дальше рядом. Но вместе ли? Вот в этом я не уверена. Ведь есть пословица, что «человек предполагает, а Бог располагает». Как мне узнать эту коварную судьбу? И связана ли она с Павлом, вот что самое главное. Будет очень печально, если жизнь нас разлучит, как я чувствую. Павел-то сможет быть счастлив без меня, он такой красивый и везде найдёт себе девушку лучше какой-то Дикарки, а я никогда!"
Но, несмотря на эти, казалось бы, печальные мысли, девушка улыбалась. Где-то в глубине души Реля чувствовала, что Павел никогда не оставит её ради другой девушки, даже самой красивой и та, как Роза, пообещает парню жизнь богатую и сладкую. Они оба узнали, что их судьбы с Павлом пересекались в прошлых жизнях, оттого их так сильно притянуло друг к другу, как магнитом — верно, подметил весёлый садовод. Их звёзды тоже, по-видимому, любили друг друга. Но нечто, к великому огорчению обоих — и Рели, и Павла — разводило их в прошлом.
Интересно, удержит ли в этой жизни, если они, по велению звёзд, вновь притянулись друг к другу? Но не сыграют ли их «покровители» с ними старой шутки? То есть, разведут, как и прежде?! Вот какие мысли волновали Релю, когда она хотела хоть немного заглянуть в будущее.


                Г л а в а  26.

     Калерии казалось, что с отъездом Павла в институт, жизнь её застынет до его следующего приезда. Но где там? Сначала она бурно втягивалась в учебный процесс, а затем начала немного прихварывать Вера Игнатьевна и Реле пришлось часто ходить в их дом. Дмитрий Семёнович справлялся по хозяйству сам, ничего не просил её делать по дому. Но когда его не было, Реле приходилось готовить обеды, топить печь, чтоб любимая её «директриса» не замерзала. К удивлению Рели, мать отпускала её в дом к Вере Игнатьевне с удовольствием:
     — Иди, помоги ей, всё-таки это директор школы, глядишь, тебе и Вере будет послабление в учёбе.
     — Послабления мне не надо — Вера Игнатьевна и так просила некоторых учителей, чтоб уроки истории и другие предметы, где надо много говорить, мы с Верой отвечали на русском языке.
     — А это немало, потому что Верочка думает поступать в театральный институт, и ей русский язык надо знать в совершенстве.
     — Вы только про свою Верочку и думаете.
     — А о ком мне сейчас думать? Она почти выпускница, скоро окончит школу, и улетит из дома, будет жить далеко от матери.
     — Как бы я хотела жить от вас подальше.
— Об этом и не мечтай. Мне не потянуть двух студенток, а папочка твой вон что сотворил. Совсем о своей любимой доченьке не думал.
Калерия тяжело вздохнула: отец, действительно, сделал «подарок» семье к Новому году, в очень оригинальной форме… Подросшая девочка давно замечала, что родителям не нравится маленькое, круглое сельцо, которое приводило в восторг Релю. Но её, разгулявшимся ещё в Находке, батьке и матери было тесно в Маяке: пойти в нём некуда — кругом бывшего монастыря одни крутые овраги, в которых не скроешься, если захочешь уединиться с кем-то. К себе домой, тем более не пригласишь, имея четырёх детей и «сплетников-соседей». Именно по этой причине, милое Реле, стоящее высоко над Днепром село, казалось родителям неприветливым, потому  что просматривалось со всех сторон и: — «Не давало свободно вздохнуть!» — как жаловалась Юлия Петровна Вере.
Старшая соглашалась с матерью — ей тоже было неуютно в «крохотном селе» — кавалеров куча, а толку от них «никакого», потому что сравнить со щедрыми поклонниками старшей сестры из Находки «жалких» слюнтяев, всё время оглядывающихся на знакомых и родителей, было невозможно, как жаловалась красавица матери, ища сочувствия.
Но хуже всех, как догадалась потом Реля, было в Маяке отцу — он томился в маленьком селе, не имея тех денег, которые оставлял щедро «на гулянки» в Находке. Конечно, вина, в винодельческом совхозе, было полно и задаром.  Стоило Ловеласу завести знакомства с работницами с маленького заводика, как каждый день был пьян. Но радости от этого не испытывал, как догадалась, уже став взрослее, Реля.  Отцу ещё хотелось близости с женщинами, того, чего не получал он от своей «прекрасной половины».  Которая хоть и жаловалась Вере на прозрачность села, сама имела возможности заводить романы, так как в её ведении были фермы, где не всегда удобно встречаться, но всё не в оврагах. Однако стоило мужу завести небольшой романчик на стороне, как это тут же становилось известным Юлии Петровне или мужу отцовой любовницы и возникал солидный скандал, с царапанием лиц провинившихся. Родительница считала, что супруг «позорит её на всё село». Реле даже казалось, что и потасовки со стороны обманутых мужей, проходили не без участия её злобной матери, которая себе позволяла делать всё, что душе угодно, но держала в строгости нелюбимых детей и мужа. И, битый женой и соперниками, Олег Максимович часто жаловался Реле, что проживи он в этом селе пяток лет, станет инвалидом. Дочь, улыбаясь, советовала «гуляке» оставить старые проказы и жить спокойно — смотреть фильмы, читать книги, купаться в Днепре, больше общаться с детьми, что может быть лучше этого? Но видно Олега Максимовича всё это не смущало. И вдруг ему повезло.  В середине сильно дождливой зимы, когда технику с полей свезли в мастерские и стали её ремонтировать для весенней страды, но ремонтировать было нечем. Тогда  директор совхоза вызвал механика — должность, которую и занимал отец — к себе, и, дав крупную сумму денег, послал в районный центр за запасными деталями, без которых невозможно было привести технику в порядок.
До районного центра Олег Максимович не доехал — в пути познакомился с красивой украинкой, которой он тоже приглянулся, особенно после того, как достал из кармана и показал ей солидную пачку деньжищ. Богатого жениха сразу пригласили ехать в другое село, куда тот легкомысленно и свернул, забыв, за чем его послали. Отчего же не ехать, если представился новой невесте совершенно одиноким? А семья, совхоз и детали подождут — в самом деле, куда всё это денется? Эта серая жизнь ещё впереди, а тут такая тёплая бабёнка подвернулась: Олегу Максимовичу вспомнилась война, когда его тоже жалели боевые подруги, хотя там он не представлялся холостым.
— Такый красывый мужчина, а такый неухоженный и одинокый, — распереживалась его новая «подруга» и привезла «жениха» в довольно приличную хату, чтобы обогреть и обиходить его в своём светлом жилище.
Про деньги, конечно, ничего не говорилось, но их наличие предполагало весёлую жизнь, которая и началась у Олега Максимовича, едва он переступил порог нового дома в неизвестном ему селе. Пьянки — магазин — тёплая вдова, которая совсем недавно похоронила «любого» — по такой примерно схеме они и жили «пару-тройку» дней. По крайней мере, так казалось «беглецу от скучной жизни». Потом, уже на суде, выяснилось, что в пьяном угаре они провели три недели. Но уже через неделю, после отсутствия в Маяке командированного за деталями механика, Олега Максимовича начали искать через милицию — ведь поехал человек с большими деньгами и исчез. Но искать надо было по всей области, а она далеко не маленькая. Это дало новым любовникам возможность поблаженствовать ещё немного. В конце их весёлой жизни, вдовушка совсем расщедрилась, и вытащила из гардероба пальто и костюм, недавно умершего мужа, и нарядила «красивого кавалера»:
— Носы, коханый мий, — всхлипнула, — бо моему мужику нэ довелось ёго носыты, помэр. От тоби и дистанэться, як ты жэнишься на мэни.
А «дорогой», очутившись в добротной одежде, какой он после войны и не нашивал ещё, тут же вообразил себя более ценным «женихом» и решил найти себе невесту, то ли побогаче, то ли помоложе — их отец на молоденьких заглядывался. Как решил, так и сделал — вышел в магазин за вином, и прошёлся по селу — а на ловца и зверь бежит — нашёл себе покрасивей кралю, которая и смеялась веселей, и глазками поблескивала. Но не дали ему «погулять» с новой невестой.  Обиженная им прежняя подруга, то ли в предчувствии такой пакости, следила за ним, шла сзади, любуясь на красивого жениха.  Но возможно была дома пекла и жарила, поджидая своего горячего, а ей пришли и сказали об измене его. Тогда она спешно разыскала милиционера, которому уже пришла бумага, о пропавшем человеке и они вместе явились в дом торжествующей соперницы, которую старая любовница сразила криком:
— Караул!  Мэнэ обикралы!  Вон на ёму и костюм мого Мыкиты.
Вот так расправилась с неверным да опозорила новую «невесту», весёлая женщина не знала куда деться, когда арестовывали «проходимца» в её избе — по крайней мере, так она оправдывалась на суде.
Но суд был не только за «украденные» пальто и костюм — следствие живо выяснило, что и деньги Олег Максимович пропивал не свои. И видно много было денег, данных отцу на приобретение деталей, если осудили его на три года.  Только за это время, любвеобильный Дон-Жуан, усердно трудясь в лагере, сможет рассчитаться с совхозом.
Мать, умерив свою гордыню, ездила к прокурору, и в то село, где муж «женился». Побывала и в суде, чтоб Олег платил алименты и на детей. Присудили ей на четырёх несовершеннолетних пятьдесят процентов, а это немало, как сказал ей судья, если Олег будет в тюрьме хорошо трудиться. Олег плакал и обещал работать, как вол. Ему, после всех выплат, оставалось тридцать процентов, что пойдёт на оплату его содержания в тюрьме — так что выйдет изменник оттуда «гол, как сокол» что он заслужил, по мнению Юлии Петровны.
Но, несмотря на то, что суд сильно прижал гуляку-мужа, Юлия Петровна вернулась в Маяк недовольная: рассказала всё, подробно, старшим дочерям, чтобы вызвать к себе сочувствие. Вера с удовольствием, просто смакуя, слушала про похождения своего отчима.   Мать давно уже поведала ей, что «батя» её любимой не родной, и Вера, по этой причине пробовала смутить отчима своими чарами, желая и с него требовать деньги.  Но, не достигнув цели, - гадина Релька разоблачила её перед отцом, - злилась и вставала всегда, в драках, на сторону матери, тем более теперь:    — Негодяй какой! Дочери подрастают, их надо одевать-обувать красиво, а он на всяких бабёнок деньги разбрасывает. Мамочка, это теперь вы мне, к Новому году, как обещали, нового платья не сошьёте?
— Успокойся, Вера, материал я уже набрала, так что всё сошьём.

     Реля тоже слушала мать, широко раскрыв глаза, но реакция её была совсем другая: ей-то платья никогда не шили, и не собирались.
— Наконец-то, отец отомстил за все ваши измены. Жалко, конечно, его, но хоть теперь-то в семье будет спокойно, я надеюсь? Можно будет мне и Валентине нормально учиться?
— Ты злорадствуешь? — спросила потрясённая мать.
— Не злорадствую, но рада, что жизнь вам показала, как «вредно» мужа одевать в лохмотья. Может этот случай покажет вам, что и меня надо одевать, тем более, что с Верой вы красиво наряжаетесь.
— Ах, вот что! Вся эта тирада, чтобы я тебя одевала? Не надейся!
— Помните, мама, как бы об этом горько не пожалеть когда-нибудь.
— О чём мечтаешь? Что мать, став старше, придёт к тебе кланяться, чтобы ты пригрела и накормила меня? Не воображай много! Жить я, в старости, буду  с Верой, — обняла мать старшую.
— Конечно, — подтвердила лицемерно старшая дочь, коварно улыбаясь. — Ты не задирай нос, Чернавка, теперь твой защитник в тюрьме и я вспомню, как когда-то тебя колотила — теперь меня некому за руки хватать.
— Только попробуй! — вспылила Реля. — Теперь я и без отца смогу постоять за себя. Конечно вы вдвоём сильнее, но я буду драться с вами до последней капли крови, а убьёте свою служанку, придётся одной из вас в тюрьму идти, — озадачила она мать и Веру, которые были поражены сей речью — ведь и правда Чернавка может им устроить такое!
Сказала и ушла в гневе, теперь Реля не будет посылать Павла поухаживать за другими девушками, как и за Верой, что делала она, когда студент приехал на практику в школу. Сжимала своё бьющееся сердце в кулак, когда он, в пионерской комнате, после занятий, готовил с Верой школьную газету. Жаловался потом Реле, что еле выдержал её приставания к нему. И с другими девушками, на школьных вечерах, и у клуба танцевал неохотно. Реля это сама всё видела из окна взрослой библиотеки, куда она охотно ходила с приездом Павла. Всё, теперь она сама будет бывать больше со своим любимым, чего будущий учитель и добивался:
— Ну не интересно мне с этими девицами — ни поговорить, ни рассказать им нечего. У них только танцы, да поцелуи на уме — а теперь ещё смотрят на меня, как на возможного жениха, но ты же знаешь, что много веков тебе принадлежит моё сердце.
Всё! Реля потренировала его и своё сердце на выдержку, и теперь она уверена в Павле, и больше никому его не отдаст, тем более своей разбалованной старшей сестрице, которая давно уже «ловит на удочку», как она выражается, «красавца-парня».


                Г л а в а  27.

     Оставшись одни, Вера с матерью посмотрели друг на друга.
     — Какая нахалка! — воскликнула старшая дочь. — Всегда хочет вбить клин между нами. Ишь, как своим носом повела! И всё отчего?! Потому что в неё влюбился взрослый парень. Так нет же, не будет ей обнов.
     Юлия Петровна внимательно посмотрела на свою любимицу. Этой зимой Вера было влюбилась, а вслед за тем перенесла жуткое разочарование. А всё из-за кого? Из-за Рельки-Чернавки. Девчонка обладала демонической силой — она умела нравиться учителям, особенно словесникам, к которым и относился молодой будущий учитель, приехавший в село, на преддипломную практику.
     Правда, вначале всё с этим Павлом было у красавицы Верочки хорошо. С приездом практиканта в школу, она начала рядиться, да так, что переносила все материны платья на школьные вечера, которые особенно активно начали устраиваться, когда появился такой престижный жених, в  этом, казалось бы, забытом богом селе. Юлия Петровна однажды даже ходила на «школьные танцульки». Интересно ей стало, почему старшая стала усердно чистить пёрышки, и просить деньги то на новое платье, то на туфельки, которые носила в свёртке, пока шла по грязи, а в помещении обувала и превращалась в прекрасную королевну. Мать никогда не отказывала своей красавице, но решила разведать, для кого Верочка столь усердно рядится?! Практикант произвёл на Юлию Петровну хорошее впечатление — чувствуется, что культурен, воспитан — но уж, очень около него крутились молодые преподавательницы и старшеклассницы: «Неприлично так девушкам себя вести», — гневно думала Юлия Петровна, потому что эти деревенские нахалки нагло отпихивали её старшую красавицу от интересного для Веры парня. Одно радовало — будущий учитель, казалось, не обращал внимания на заигрывания старшеклассниц, да и молодых учительниц младших классов — это Юлия Петровна хорошо заметила: — «Ещё бы, он, с высшим образованием, обращал внимание на недоучек», — думала надменная женщина, которая сама в ВУЗе не училась.
И ещё подумала, что скоро зеленоглазый красавец обратит внимание на самую красивую девушку в школе и больше никто его не смутит: — «Да, Вера моя больше всех подходит будущему учителю. Красивые парни, к прекрасным девам,  должны тянуться!» — поколдовала мать и ушла в надежде на это.
Так и получилось, как матери показалось вначале. Однажды Верочка пришла из школы сияющая, и обняла радостно Юлию Петровну, что со старшей дочерью случалось не часто:
— Ой, мамочка! Мне наш новый учитель помог газетку школьную выпустить. Три часа мы с Павлом Петровичем, над ней, в комсомольской комнате, колдовали. Потом газетку все читали, смеялись и говорили, что такой интересной газетки ещё не было в нашей школе.
— Ты сочиняла и оформляла газету? — удивилась мать. — У тебя никогда не было желания творить и выдумывать всякие глупости. То скорее по Релькиной натуре. Она, как мне говорят учителя: — «Очень одарённая литературно-фантастическая девочка, знает больше, чем её сверстники».
— Да, пожалуй, поэтому к ней Павел было летом прилепился — да я тебе рассказывала, мама, об этом — он прилип к нашей Чернавке.. Если бы она была женщиной, я бы думала, что Релька очень сильна в том деле, из-за которого мужики с ума сходят. Но студент, как пьяный - хотя мне говорили, что он совсем не пьёт -  ходил возле нашей служки на пальчиках.  Знаешь, как в балете танцуют.
— Вера, — деланно изумилась Юлия Петровна, — что ты такое говоришь! Ты разве знаешь об отношениях мужчин и женщин?
— Ой, мама, вы как с луны свалились! Да я ещё в Находке узнала, что это такое — даже сама испробовала. – Старшая дочь не помнила, что потеря девственности у неё случилась гораздо раньше, мать тоже. - Вы думаете, зря мне строители подарки делали? Вот я и надеялась летом, что довольно взрослый студент, без пяти минут учитель, обратит внимание на рослую девушку, а не на смуглую дурнушку, на которую даже смотреть противно. Но его, по всей видимости, увлекла Релькина начитанность. Ох, мама, я бы, на вашем месте, запретила ей столько книг читать! Ну да ладно, наконец, Павел приехал на практику, и я, выведав, что он, в школьные годы, любил выпускать газетёнки, поймала его на эту удочку.
— Молодец ты у меня, доченька. Конечно тебе рано ещё замуж, тебе ещё учиться дальше, но победа над таким парнем добавит тебе уверенности в себе, - сказала мать и вдруг вспомнила, что Вера лишилась девственности не в Находке, а раньше, ещё зовясь Герою. – «Но не говорить же доченьке об этом».
— Конечно, — жалобно отозвалась Вера, — а то я, летом, упала духом, думая, что красота моя уже на порядочных парней не действует.
— И то правда, кто у тебя, до Маяка, был? В основном строители из моих общежитий, а это парни несостоявшиеся как люди, много среди них и уголовников — ох, боялась я за тебя, Вера, когда ты их хороводила таких — могли и убить, если им не угодишь.
— Так ведь, мама, меня и девственности лишил один. — Продолжала сочинять Вера, а Юлия Петровна вспомнила, как она хотела посадить в тюрьму того наглого женатика в украинском селе за совращение малолетней. — Сначала конечно подарочки, а потом в приказном порядке, мол, давай и всё тут, а иначе под нож угодишь. Ещё и «пёрышком» таким вот — Вера показала, какой длины был ножичек, своими ухоженными ручками, — поиграл у меня под носом и мне был один путь — согласиться.
— И ты так спокойно об этом говоришь? Что же ты маме не пожаловалась? Я бы этого уголовника засадила в тюрьму. – «Хотя я и того негодяя, женатого, хотела посадить. Он сказал, что Гера сама на него кидалась, и приятелей хотел привести, чтоб подтвердили. Но доченька не помнит его?»
— А зачем? — Вера пожала плечами. — Он, мама, был лучшим мужчиной у меня — после него, таких сильных мне не попадалось.
— «Совсем как у меня с отцом её», - подумала Юлия Петровна, но продолжала делать вид, что верит дочери. - Да, как же ты не забеременела, Верочка, если вы так беспечно жили?
— Ну, во-первых, парень был очень опытным и меня научил, как от этого горя беречься. Я, после общения с ним, ничего не боюсь.
— Ты и с Павлом Петровичем собираешься этим заниматься?
— Если он не против, то почему бы и нет? Но, в деревне, насчёт этих дел туговато — да вы и сами это знаете — не пойду же я в его дом или приведу сюда, тогда Релька обидится, если застанет.
— Нет, Вера, сюда, ни в коем случае, в наш дом даже я никого не вожу — ведь тут подрастают Атаманши…
— Да, и из-за них, конечно, не приведёшь. Эти если не закричат, то уж точно подглядывать будут и шушукаться, на смех поднимут. Да что об этом говорить? Павел — мужчина, пусть сам выбирает место, если захочет встретиться со мной наедине, — весело заключила разговор Вера.
Реля, случайно слышавшая этот разговор из своей комнаты, где она учила уроки, замерла. — «Какая же Верка бессовестная, — с тоской подумала она, — что так откровенно говорит с матерью о своих проделках в приморском городке. Впрочем, можно удивляться материной беспечности, ведь ясно было даже мне, чем Вера в Находке занималась, и если бы мама сама не была занята тем же, то может, уберегла бы дочь от разврата. Получается, что мама подавала Вере дурной пример. Но как же распоясалась сестрица, что и в Маяке остановиться не может. А я, дура, что посоветовала Павлу Петровичу обращать внимание на девушек, танцевать с ними, даже поухаживать за Верой, для отвода глаз, от нашей с ним дружбы. Как бы он не влюбился в неё, представляю, как она с ним, наедине, в комсомольской комнате, готовили газету. Боже! Боже! Вот уж Верка, наверно, ему глазки строила и тёрлась об него, даже за руки хватала, ведь это у неё первейшее дело — всячески распускать руки, показывать свои плечи, глаза, играть завитками — ужимок её на полк солдат хватит, а уж на одного парня… Что это я?» — Реля вздохнула, прогоняя от себя наваждение. — Ведь Павел вовсе не дурак, чтобы поддаться её чарам, он, кажется, ещё летом сестрицу раскусил. И если он отказывается от богатой Розы, то уж распущенную Веру он не подпустит к себе близко. Впрочем, сестра и Роза одного поля ягоды — ядовитые и заразные, чтобы Павел захотел с одной из них иметь какие-то дела».

     — И вот, что я тебе посоветую, Вера, — ворвался опять в Релины мысли разговор матери со старшей дочерью. — Забудь о том, что ты женщина, хотя бы до того, как уедешь учиться в большой город, потому что здесь такие связи порицаются, приводят к сплетням, а нам эти разговоры местных женщин совсем ни к чему, да и Павла можешь отпугнуть.
     — Да я и забыла, мама. Здешние ребята жмоты или бедные, взять с них нечего.  А просто так, под кустами, за селом встречаться, мне не светит. Я, лучше, как Релька, буду невинную из себя изображать, ведь мне это не трудно, как будущей артистке.
     — А Реля разве не девочка? — осторожно спросила Юлия Петровна. -  Мне она всегда казалась очень наивной в этих вопросах.
     — Да она скорей всего ещё девственная, но не такая наивная, как вам кажется, мамочка. Ведь книги её здорово развивают.
     — Ну, из книг такому делу не научишься.
— Имейте совесть, — не выдержала, вышла из своей комнаты Реля, — говорите о своих  шашнях, но зачем же приплетать к вашим неприличным делишкам других? — С гневом сказала она, даже кулаки сжала, но Вера и мать нимало не смутились:
— А, нас Чернавка подслушивала! — прошипела старшая. — Теперь по всему селу разнесёт, и в школе будет звонить на каждой перемене про нас с вами, мама, вот увидите. Недаром её муж директорши нашей, этот сплетник-садовод, который всех обсмеивает, «Колокольчиком» называет.
— Что ты мелешь? — прервала сестру Реля. — Разве про такое позорище, о своей семье можно говорить? Это всё равно, что ворота дёгтем раньше девкам мазали — это я из книг знаю — но за гораздо меньшие провинности несчастных позорили столь тяжко.
— Значит, ты не будешь звонить по селу? — успокоилась Вера.
— Конечно, нет. И кстати, Дмитрий Семёнович меня прозвал звонким «Колокольчиком», к вашему сведению, не за то, что я позорю кого-то, либо предаю, а за то, что лучшие струны задеваю в людских душах, но, к сожалению, не в ваших — у вас с мамой их просто нет!
— Ой-ой-ой, какие мы возвышенные! — засмеялась Вера. — Чувствуете, мама, с кем мы с вами живём? Девушка выросла ясная и светлая!
— Ну не такая же, как ты, что негде пробу поставить! — Отчеканила Реля. — И я вас прошу никогда в ваших грязных разговорах не упоминать меня, в связи с вашими развратными особами.
— А в связи с кем нам тебя упоминать? При разговоре о Павле, который, после того, как побыл со мной наедине несколько часов, тебя, замарашку такую, и знать не захочет? — издевалась Вера.
— Да, Верочка, — поддержала старшую мать, — ты можешь больше не беспокоиться об этом красивом молодом человеке, он теперь полностью в твоей власти. Я же не зря ходила на него смотреть и приколдовывала его к тебе, ведь во мне половина цыганской крови имеется.
— Правда, что ли, мамочка? Вы так мне помогли? — обрадовалась старшая. — Вот спасибо! А то я уж и не надеялась оторвать студента от Рельки. Теперь-то она пусть хоть взбесится, а его не получит, говорили они так, как будто девочка не стояла вблизи от них.

     Калерия, вначале, очень хотела объяснить старшей сестре и матери, как они ошибаются в отношении Павла, но, подумав, не стала. Во-первых, после излияний Веры, у неё заронилось сомнение в стойкости Павла, а во-вторых, если эти две коварные «подруги» останутся при своих фантазиях в дальнейшем, будет интересно наблюдать их будущие эмоции по не весёлым лицам, а искривленным. И Реля решила выяснить у Павла, имели ли право её сестра и мать так веселиться?
     — Ну, вы тут обсуждайте дальше ваши планы, а я пойду на занятия, — внешне спокойно сказала она своим обидчицам, и прошла мимо шумных собеседниц: — Но будьте скромней в вашей «радости»: вас могут подслушать, вернувшись неожиданно, Атаманши — мне бы не хотелось, чтобы они снимали дрянные узоры со старшей сестры и мамочки.
     — Не волнуйся, малявок мы не развратим, как ты думаешь, — усмехнулась Вера ей вдогонку, — а ты полюбуйся в школе на «счастливого» студента, я думаю, что он очень доволен, проведя полдня со мной.


                Г л а в а  28.

     Реля вздохнула на ходу — она бы могла объяснить какое «счастье» может подарить «красотка» думающему парню, но не стала связываться с возбуждённой Верой — надменная бабёнка чувствовала себя победительницей и пусть тешится мнимой победой. Ей, действительно, не терпелось увидеть, после всего услышанного, студента. Реля хотела увидеть лицо Павла и боялась — а вдруг, и правда, оно будет радостным, после общения с Верой? Девушка  поспешила в школу, и пришла задолго до начала занятий. И стала читать, и обдумать газету, которую студент сочинил с Верой. Газета была не классной, а школьной, и потому висела в центре большого коридора, почти напротив учительской комнаты. Реля остановилась, читала, размышляла — газета была критической, со смешными рисунками, карикатурами, но девушке (какой чувствовала себя с недавних пор «Дикарка»), почему-то не хотелось смеяться. Сзади Рели кто-то хихикал, только не она. Впрочем, она достойно оценила прежний опыт Павла в издательском деле — газета была талантливой, тут уж ничего не скажешь — парень старался от души. Только кого он хотел этой «Шпилькой» развеселить? Её или Веру?
— Что же ты не смеёшься, девочка моя? — вдруг услышала Реля голос Павла сзади. — Или ты не рада, что я старался, выпуская газету?
— Ой, как вы меня напугали! — стремительно повернулась она, тревожно оглядываясь, не слышал ли кто слова Павла, обращённые к ней?
— Никого нет, что ты так испугалась? — продолжал он печально.
— А почему вы такой усталый? Неужели творчество вас не вдохновило? Раньше вы говорили мне, что от любимого дела душа поёт.
— Так провести в одной комнате с твоей сестрой, почти как в клетке с тигром, три часа — это может вымотать? — сокрушённо ответил ей Павел. — Вера ваша ведёт себя, как завоевательница, приходилось отбиваться от её липких лапок.
— Так это вы от неё устали? — обрадовалась Реля: — «Он, всё-таки, отбивался, как я и предполагала», — уже весело подумала она.
— Да, сильно, — проговорил Павел, с любовью глядя на воспрянувшую, подтянувшуюся девушку.
— «Пусть видит, что я уже взрослая», — пронеслось в её голове. И она совсем по-взрослому посочувствовала дорогому своему учителю:
— Я вас, кажется, понимаю, просто разговор с Верой может утомить.  А уж общение с ней в течение трёх часов, тягостно, если учесть, что девушка имеет на вас виды давно.  Но я ей летом весьма помешала, тем, что занимала вас своей особой, — Реля засмущалась, сказав это.
— Не забудь сказать, что очень интересной особой, — улыбнулся Павел. — Но тебя, кажется, тоже что-то угнетает? Уж не ревнуешь ли ты?
— Ревновала, — призналась откровенно Реля, — до той минуты, пока не увидела вас. Вы, одними только глазами своими восстанавливаете во мне олимпийское спокойствие.
— Ты знаешь про Олимпийские игры? Откуда?
— Во-первых, из истории. А во-вторых, мы встречались с вами, когда-то в древнем Риме, по вашему утверждению, я и от тех лет помню. — улыбнулась Реля. — Память не угасает в нас, благодаря реинкарнации, она привела к тому, что я узнала, про все наши былые встречи в сновидениях.
— Мне меньше повезло: я про наши встречи узнал под гипнозом, но я догадываюсь, почему у тебя такая прекрасная память и почему ты так усваиваешь материал, как никто из твоих сверстников.
— Почему? — заинтересовалась Реля.
— Потому, что ты Энлотянка — мы уже с тобой говорили раньше об этом. Тебя или забыли на земле твои родственники, или кто-то из прилетавших согрешил с твоей мамой. Ты извини, что так говорю, но милая моя, я думаю, всё поймёт правильно.
— Мне больше по душе второй вариант, — улыбнулась грустно Реля. — Если моя мать заполучила меня от кого-то другого, а не от того, кого числят моим земным отцом, тогда становится понятной её неугасающая злоба по отношению ко мне. Я для неё, как чужеродное тело, которое ей пришлось вынашивать, вопреки её воле, вот она теперь выливает свою злобу на меня. Правда она и Вале с Ларисой желала смерти. И её любимица Вера не раз покушалась на их жизни, но я их спасала, вот будет ли мне от них благодарность, не знаю, потому что две змеи, в семье, настраивают девчонок против меня.
— Чего ж ты не скажешь Атаманшам, что спасала их не раз?
— Да разве они поймут? Первый раз Вера, тогда она звалась Герой, бросила Валю в Литве, в Вильнюсе, где мы жили в 1946 году. Убила б, свернула на меня, а выжила Валя, благодаря мне, но как ей это скажешь? Они отвертятся — Вера и матушка — на меня всё и свернут, подлянки! Извините, что так непотребно выражаюсь.
— А по другому и не скажешь. Они литературного языка не достойны. Но я помню, как ты мне намекнула, на берегу, что и Ларису Вера вроде бы утопить пыталась, но уже в Украине, на солёном Лимане?
— Было дело. И если бы мы остались там жить, кто-нибудь, из селян доложил бы подрастающим девчонкам, что одну из них чуть не утопили, и сказали бы кто. И уж точно припомнили бы, кто вытащил Ляльку из воды, тогда бы они поверили и помнили, но скажи я, сейчас, опять всё вывернут, я же и виноватая буду в глазах сестрёнок.
— Тяжело тебе с матерью и Верой жить в одной семье? — участливо спросил Павел, склоняясь перед отчаянием, проскользнувшим в глазах, повзрослевшей, в эти грустные минуты, Калерии.
— Не то слово. Бежала бы я из своего дома, как из пекла, как герой Лермонтова, поэму которого вы задавали нам прочесть дома.
— И ты прочла?
— Ну, а как же! И прошу вас заставить меня, только меня, больше никого другого — изложить свои мысли в сочинении, хотя сочинения не пишут в седьмых классах. Но в нём я вам покажу всю боль моей души, живущей в застенках домика над скалой, из окон которого виден Днепр.
— А на словах ты не сумеешь всё это мне изложить?
— На словах слабо получится. Во-первых, рассказывать стыдно про то, как тебя угнетают — я вам и в прошлых веках не жаловалась, когда вы, против моей воли, в гареме меня держали, — пошутила Реля. Павел покаянно прижал руки к груди. — К тому же, — продолжала она, — хотя мы сейчас и видимся каждый день, но больше на людях, поговорить редко удаётся.
— Я же просил Дикую не отсылать меня к другим девушкам, которые порой бывают мне просто неприятны, вот как сестра твоя. Но я, в любой момент, готов прервать разговор с толпой красавиц, если ты будешь в таком состоянии, как сейчас. Я не перенесу твоей грусти.
— Напугала я вас? — улыбнулась уже веселей Реля. — А между тем, у нас и сейчас нет времени для разговора — я видела краешком глаза, что все мои одноклассники, даже опоздавшие, прошли в класс и сейчас уже готовятся, наверное, к вашему приходу.
— Так, пошли! И как ты просила, я предложу всему классу, но без принуждения, написать первое в их жизни сочинение.
— Только тех, кто не захочет, не ругайте.
— Ну что я зверь, что ли? — при этих словах он открыл дверь класса, пропустил Релю вперёд, и вошёл сам. Сзади них прозвенел звонок, извещающий начало урока.

— Здравствуйте, — поздоровался Павел с классом, — извините, что вошёл со звонком, но так спешил вас увидеть, что бежал впереди колокольчика, — пошутил он. В классе засмеялись: уроки знакомого парня любили с первого дня. Павел, по приезду на практику, вначале приходил к ним вместе с преподавательницей русского языка и литературы Ниной Даниловной, однако молодая женщина была на последнем месяце беременности и мечтала, как она сама признавалась «отделаться от уроков», потому с большим удовольствием и лёгкостью, переложила сей груз на широкие плечи студента. А Павел Петрович с лёгкостью его принял, «как знамя», шутили другие преподаватели, и с такой же лёгкостью, играючи, вёл уроки.
— Ну, друзья мои, — продолжал молодой педагог, когда смех немного утих, — я спешил к вам, чтобы провести со своими любимыми учениками небольшой эксперимент. Поэму Лермонтова, которую я задавал вам прочесть, вы, наверное, выучили наизусть? — Студент дождался весёлого всплеска. — Вот и прекрасно. А теперь, если есть желающие изложить свои мысли относительно поэмы на бумаге, то есть показать первые задатки писательского дара, прошу поднять руки. Повторю, кто хочет писать первое в вашей школьной жизни сочинение, но без подготовки, как это делают в старших классах? Так сказать экспромтом!
Наверное, его не все поняли, потому что подняли руки немногие.
— И, судя по рукам, одна половина учеников горит желанием писать сочинение, а вторая нет. «Фифти-фифти», — как говорят французы, — что означает пятьдесят на пятьдесят.  Но и это прекрасно. Могу предложить тем, кто устал от ручки и пера, тихо перейти в соседний, пустующий класс. Чтобы не мешать оставшимся, сосредоточиться и выдать нам настоящие сочинения.
— А что мы будем делать в соседнем классе? — кокетливо спросила одна из довольно взрослых девушек, каких было много в седьмом классе. И что самое удивительное, эти переростки, которым очевидно война помешала вовремя начать учиться, были самыми непонятливыми, а Людмила в особенности. Но, не желая хорошо учиться, умела отменно завлекать парней, что она успешно проделывала со старшеклассниками.
Калерия догадывалась, что и Людмиле Павел нравился, но ревновать ей больше не хотелось — весь пар она выпустила на старшую сестру. Да и какое право она имеет ревновать? Ну, относится к ней будущий учитель прекрасно, ну шутит, что они поженятся в дальнейшем, ещё говорит, что любит её, и любил в прошлых жизнях. Может и любит! Но подсознание Реле подсказывало, что не всё так хорошо сложится в их будущем, как это рисует воображение Павла. И она не должна ревновать его к каждой девушке или женщине. Сердца её не хватит, если она будет в тумане подозрений.
Успокоившись, Реля склонила голову над тетрадью, уже придумывала, с чего она начнёт своё первое сочинение: — «К тому же, — мельком подумала девушка, — бедная Люда только внешне красива, но за её невысоким лбом редко мелькает умная мысль и несчастным выглядит Павел, когда спрашивает её на уроке.  Его угнетают люди, которые «совершенно не умеют шевелить мозгами», как красочно характеризуют таких косноязычных Вера с мамой.  Хотя сами, иногда, говорят довольно вульгарной речью», — вспомнила недавний разговор Веры с матерью, нечаянно подслушанный, Реля.  Куда деться, когда живёшь в тесном домике.  Она покраснела и оглядела одноклассников: не подслушал ли кто из них её мысли? Но, кажется, её беспокойный взгляд волновал лишь будущего учителя. Он встал со стула, готовый выйти из класса и вывести остальных, которые мешали Реле сосредоточиться на сочинении. Но подумал и чуть задержался у стола. — «Хочет видеть, станем ли мы глядеть в учебники», — подумала Реля.
— Повторим прошлое, — ответил Павел на вопрос Люды, — но в рамках литературной программы. Раз вы не хотите излагать свои мысли на бумаге, я попытаюсь выяснить путём опроса, что вы усвоили из прошедшего материала. Хочется мне узнать, хорошо ли вы старались в первое полугодие, когда меня с вами не было. Так что, прошу вас, всколыхнуть вашу память и постараться излагать ваши мысли чётко и красиво. А остающимся советую работать молча, не мешая друг другу, не консультируйтесь по поводу и без повода, потому что требуется не коллективное творчество, а каждого индивидуально. Мне хочется, чтоб я прочёл в ваших сочинениях, только ваши соображения — это как бы заново познакомиться с каждым из вас. А остальных прошу за мной, — студент поднялся и пошёл из класса. На пороге он задержался, отыскал глазами Релю: — Тем, кто будет писать, желаю мыслей ярких, как солнечный луч, который, как известно, питает всё живое на земле.
Реля поняла, что последние слова относились больше всего к ней, и благодарно провела студента глазами — он сам, как метеор, про который Павел рассказывал своей благодарной слушательнице летом. Он тоже яркая звезда в её жизни, правда, парень утверждает, что это она ему светит. И за ней он, по утверждению Павла, гонялся в прошлых их жизнях и, наконец, нашёл в этой. Самое интересное, Реля знала правду, гонялся лишь в одной из жизней, чтоб взять европейскую деву в плен, но пленницей. Калерия хоть и любила — предпочла смерть. В этой жизни Павел любит её за все те жизни, когда не до любил.  Реля тоже хотела бы его любить в этой жизни. Но пусть всё случится позже, когда она вырастет. А в родной семье её постоянно пытаются сделать рабыней. Что никогда у Веры с матерью не получится.  По духу своему, Реля свободолюбива,  и освободится  из «плена»,  во что бы то не стало. Как «Мцыри».
     Впрочем, не совсем как он, ведь горский мальчик, за глоток свободы, заплатил своей жизнью, а Реле предстояло бежать, чтоб жить, рожать. И Мцыри возможно не умер. Реля знает, что и в то время прилетали на землю Космиты, которые забрали умирающего, свободолюбивого мальчика и увезли его с собой, подлечили и выпустили из корабля как Степана, через полсотни лет, дав ему жизни ещё на столетие. Это было бы здорово! У Пушкина взяли клетку у Чёрной речки и вырастили из неё точного прадеда, которого через полсотни лет выпустили из аппарата и где уж он жил и сколько лет, о том не говорит. Однако грешил и в последней, пятнадцатой своей жизни и попал в Ад, откуда его выпустили лишь после Релиного рождения. Оттого дедка сердцем прирос к Реле, защищал её, когда мать и её хотела убить, привлёк к её защите Ангелов и сам часто являлся в сны, чтоб напомнить, кто он Реле, порой забывая, что на эти темы они беседовали в тех же снах, множество раз. Реле иногда казалось, что космические путешествия лишали его памяти, но не напоминала в сновидениях, а обговаривала всё в том же плане, как и раньше. Сны повторялись, Реля, просыпаясь, удивлялась: — «Зачем мы говорим об одном и том же — неужели дед боится, что забуду?» Так было и в недавнем сне, который у неё повторялся раз в год.


                Г л а в а  29.

     — Я твой прапрадед, — сказал, — не спорь. Ты — умная девушка, должна понять — кому, как не мне знать с какой цыганкой из табора я согрешил — так вот внучка моей возлюбленной и приплыла в деревню, к деду твоему, и стала матерью твоей матери.
     — Как это приплыла? — удивилась Реля.
     — А то ты не знаешь? Ведь сама вызнала от матери про всю родню, не только тем, что слушала её придумки, да отсеивала ложь, но и прислушиваясь к своему сердцу — оно тебя никогда не обманывало.
     — Чтобы доказать, что вы мой прапрадед Пушкин, скажите, не о себе ли вы сочинили поэму «Алеко», где убили цыганку Земфиру? — Калерия прекрасно это знала — зачем спрашивать в десятый раз?
     — Никого я не убивал, детка, та Земфира осталась жить и от неё, если признаться и пошла твоя ветвь.
     — Лишь моя? Но мои маленькие Атаманши тоже смуглые.
     — Нет! Атаманш твоих, коих ты выходила, я не признаю своими праправнучками. Мои внуки и правнуки, заметь, должны быть весьма умными. В чём их ум состоит? Ты ещё спрашиваешь. Да хотя бы возьмём тебя — ишь как ты живо вычислила все свои прежние жизни и даже поправила меня в поэме «Бахчисарайский фонтан» — там, впрямь, была не беловолосая девушка, а седая от того, что её лишили воли. И любила она своего зеленоглазого хана, да не подпускала к себе близко, а хан Релюшку мою хранил, и умер от горя, после её смерти. Веришь теперь что я твой прапрадедушка, но зови меня дедом. Ведь не зря я тебя выручал в поезде, читал свои сказки, по ним ты, сразу читать научилась.
— Спасибо вам, прапрадедушка. Теперь верю, что вы мой предок.
— Ещё скажу — в дальнейшей жизни ты можешь меня не любить, когда узнаешь, что жил я грешно — пожалуй, грешнее, чем твои родители.
— Да, я не люблю людскую грязь, но вы же талантливый, за талант многое прощается.
— Это ты сейчас так говоришь, а вырастешь и тебе жутко надоест, что люди самое поганое восхваляют и называют это «любовью». Реля от такой любви будет шарахаться, потому что, с детства, её ненавидит.
— Ой, как вы меня пугаете. А встречу ли я настоящую любовь?
— Ты её уже встретила, хитрунья, но она будет недолгой, как остальные твои любови, но зато яркие, как вспышки молний и ты станешь помнить каждую из них, как я помню до сих пор.
— Но почему если человек любит по-настоящему, так и теряет её?
— Ты бы не жаловалась, девушка. Уж тебя даже не земные люди заметили и столько в тебя вложили, что ты вспомнила свои прежние жизни, а это дается одному из миллионов… Слышал, что твой Павлуха, с помощью гипноза, тоже кое-что знает о ваших реинкарнациях, но то что разведал он, ни в какое сравнение не идёт с твоими знаниями.
— Но скажите мне, вы, в космосе, не встречались со Степаном?
— Солдат, который в поезде рассказал тебе подробно о НЛО, хотя, если помнишь, и я тебе рассказывал, но ещё маленькой. От меня ты мало что поняла, но Степану сразу поверила.
— Не сразу. Я и ему говорила, что он мне сказки сказывает.
— А потом поверила.
— Он мне доказал. И кстати, вскоре я и твои рассказы вспомнила.
— Я рад, что тебе Степа подтвердил про дитё, про которое и дедка толковал. Год рождения он тебе сказал, да? Знаменитый год, потрясёт весь мир. Помни о том. И чтобы не произошло, не очень горюй, тебе надо хранить себя для дитя, его родишь красивым, а главное добрым. Сын будет любить тебя. Он будет похож на тебя и чуть на меня, но, взяв две горячих крови, станет красавцем.
— Как бы мне его во сне увидеть, дед? И от кого я его рожу?
— Года через три ты, во сне ты увидишь и мужа твоего и сына — запоминай хорошенько. Всего один сон, по нему станешь искать человека.
— Но сын мой будет не от Павла? — с грустью спросила Реля.
— Не от Павла и даже не от других парней, которых ты будешь любить, а от совсем негодного человека — не стану тебе даже рассказывать о нём — характером тот тип будет похож на меня, когда я бросил твою прапрабабушку, не внешне похож, а по дурной голове.
— А у вас такая голова бывала?
— Сколько раз, внученька, сколько раз. Но ты, моя самая дорогая поросль, будешь со светлым умом и добьёшься в жизни многого, за счёт своей не испорченности. Ты — берегиня, судя по тому, как ты спасла и вырастила своих Атаманш, спасла гулёну отца от смерти, и станешь такой по отношению к своему сыну, зато и он тебя будет уважать и любить — тебе станут завидовать многие, что вырастила чудо.
— Спасибо за предсказание — я жду своё чудо, с тех пор, как вы, в поезде, сказали мне о нём. Но хочется спросить и о других людях Лермонтов погиб, как и вы, Есенин, я думаю, тоже не по своему желанию в петлю залез, Маяковский сам или не сам застрелился? Мне интересно узнать — их, как вас, забрали на тарелку инопланетяне?
— Все там побывали, все, в своё время и сейчас уже многие ходят по земле, чтобы помочь таким девочкам, а иногда и мальчикам, как ты.
— Значит, Мцыри тоже спасли наши покровители?
— А как же! Советую тебе написать, как он рвался на волю, сочинение: намечай уже сейчас себе лазейку как тебе вырваться от семьи.

     Вот почему Калерия напросилась писать сочинение о беглеце.  Однако когда студент увел половину учеников в свободную школьную комнату, она занялась воспоминаниями о взволновавшем её разговоре с предком во сне.
Но скоро она успокоилась, и сочинение всё-таки написала, и видимо хорошие мысли послал её мятежной душе, всегда любимый ею дедка. Потому что Павел взял её тетрадку сразу, как только Реля положила её перед ним. Раскрыл этот клокочущий вулкан девчоночьих (или девичьих?) тайн и, дождавшись, когда все вышли из класса, сказал своё предварительное мнение, удивившее сочинительницу:
— С первых слов на меня пахнуло чем-то добрым, я чувствую, что ты колдовала, а не писала. Я возьму это произведение домой и мы, с мамой, насладимся твоим первым сочинением. Разрешаешь?
— Ну, как вы можете спрашивать? Это ваше дело. Тем более, что Вера Игнатьевна давно хотела узнать, так ли я пишу, как говорю, и всё время жалела, что в седьмом классе сочинений не пишут.
— Так ты не специально ли подбила меня на это сочинение?
— Не знаю ради этого или какая-то тревога толкала меня — боль в глубине сердца, как вулкан, поселилась, и я должна была разрядиться.
— Да, ты не только лучик, но как маленькая шаровая молния. Знаешь про неё? Нет? Это такой сгусток энергии, который может напугать спокойного человека, кроме меня.  Потому что в моей душе тоже бывают бури, которые, иногда, буквально разрывают сердце.  Но я ими научился управлять, чего и тебе, от души, желаю. Однако в твоём сочинении, я чувствую бурю, которую выдаёт твоё тревожащееся сердечко, но почему? Не связано ли твоё желание излить мне всё в сочинении, что я поухаживал, вернее, пообщался с моими сверстницами да старшеклассницами.  Кстати сказать, общался по твоему же строгому приказу, буквально приговору! А когда я послушался тебя, потому что ты боишься сельских пересудов, в тебе и поселилась эта тревога? Ты боишься, что я влюблюсь?.. Так не беспокойся, я уже влюблён, причём много веков подряд, и никогда! ни с кем тебе не изменял. Нас с тобой связывают золотые цепи и разве я смогу поменять их на ржавые колодки, которые мне могут преподнести в жизни другие девушки?
— Если бы я только этого боялась - хотя признаюсь, что и ревность гложет моё сердце ещё с тех пор, как вы уехали в институт, вместе с Розой, вот не знаю её, отчества, а она ведь тоже будущая учительница.
Павел засмеялся весело, потрепав Релины волнистые волосы:
— Дорогая моя Волшебница! Да не оглядывайся ты, никто нас не видит. А такие, как Роза никогда не становятся учителями. Ведь для преподавания требуется понимание детей, и терпение, а этого я в Розе никогда не наблюдал. Тем более, что она собирается ехать за границу, работать при Посольстве, где трудится её дядюшка, переводчиком. Правда, надо сказать, что она не очень хорошо знает языки, потому и старалась осенью опять поймать на аркан меня, так как решила, что с моим «знанием» трёх основных в Европе языков, она не пропадёт. Я говорю знанием в кавычках, потому что не уверен, что знаю их так уж хорошо. Может, выучил бы, проживая за границей.
— Вот этого я и боюсь, что она прельстит вас сладкой жизнью, за кордоном — видите, уже по-украински начала некоторые слова говорить.
— Но почему ты говоришь в настоящем, а не в прошедшем времени?
— Да потому, что я думаю, Роза вас ещё не оставила в покое и она ещё не раз попытается вернуть вас к себе, на службу, одеть на моего друга крепкую ржавую цепь, сверху покрытую позолотой.
— Вот это ты правильно сказала — именно на службу — но я же отказался от её покровительства и не желаю служить избалованной барыне. Так что, успокойся, девочка моя, и не волнуйся больше. Но, если Релюшку так тревожат мои отношения со взрослыми девушками, почему ты толкаешь меня к ним? У меня нет никакого желания общаться с другими — только ты волнуешь меня и только тебе служить все мои надежды. Вот видишь, каким высоким стилем я начинаю говорить с тобой — с другими у меня всё проще: — «Здравствуйте и до свидания» и никаких волнений, ни к одной из девушек я не испытываю, как к моей Волшебнице. Ну, убедил я тебя, что нет причин тебе волноваться? И пора нам расходиться — сейчас прозвонят на следующий урок. В вашем классе, какой предмет будет? История? Ну вот, надеюсь, что ты на ней успокоишься, потому что любишь историю не меньше литературы. Ну, я пошёл, — Павел направился было к двери, но на полпути остановился. — Да, чуть не забыл, мама приглашала тебя вечером на твои любимые вареники.
— А какой сегодня праздник?
— Не сегодня, а через три дня будет 8 марта — женское «свято».
— Так это через три дня, — улыбнулась Реля.
— Но мама тебя видеть хочет уже сегодня — видишь, как скучает о своей любимой девочке. Так что приходи, я тоже на этом настаиваю.
— Хорошо, я приду сразу, после занятий. Я давно у вас не была и соскучилась по маме вашей и по отчиму — они мне в снах снятся.
— Ну вот, ты мне вечером и сны свои расскажешь - они как сказки у тебя — так и хочется их на бумагу записать и где-нибудь напечатать, интересное получилось бы чтение.
— Идите уж, — Реля улыбнулась студенту и, когда он ушёл, села за парту и загрустила: предок всё же напугал её во сне, что разойдутся пути-дороги их с Павлом. Её любимый погибнет — она сама так нагадала Вере Игнатьевне, но получается и Реля потеряет самое дорогое.


                Г л а в а  30.

     И видимо эти странные догадки потянули её, вечером, к Вере Игнатьевне гораздо больше, чем вкусные вареники.  Хотя, если признаться честно, Реля любила брать пищу из рук своей дорогой «директрисы», потому, что приготовленные чужими руками кушанья, как установила недавно «частая гостья» в том приветливом доме, кажутся гораздо вкусней.  Особенно если приготовлены они с любовью. А хозяйка заветного домика не готовила, а создавала блюда, как сама Вера Игнатьевна называла свою стряпню, что нравилось Калерии, которую, порой, пленяли некоторые выражения, услышанные, впервые, в этой семье.
Павел был дома, когда она пришла.  Именно он и встретил Релю на пороге милого ей домика, который девочка полюбила с первого посещения его.  То ли за то, что там жил Павел, то ли из-за всех его обитателей, которые относились к ней, как к сказочной фее.  Не подозревая, что для Рели они были из сказки, (ведь благодаря этим людям скудно одетая девчонка превратилась в один прекрасный вечер в Золушку).  Но из всех них одна бывшая Золушка, наверное, понимала, что дивная сказка скоро закончится, их всех судьба разбросает довольно жестоко. Но никому не говорила о своих подозрениях — пусть люди живут и радуются.
     — Давно тебя жду.  Думал уже не придёшь.  Хотел даже тебя по дороге домой перехватить. — Говорил Павел, не догадываясь о девичьих, (или девчоночьих?) терзаниях.
     — Зачем? Я, если пообещала, то должна придти, если конечно что-нибудь не вмешалось бы в наши планы.
     — А что-то вмешалось?
     — Нас задержали на последнем уроке. Меня сегодня поразила учительница украинской литературы — Нина Григорьевна вдруг взяла с вас пример и стала интересно вести свой предмет.
     — Да что ты! Вот приятная новость!  Я однажды подслушал, как она буднично преподносит, довольно интересный материал и посоветовал ей почитать некоторые книги, чтобы больше  могла рассказать, не только по учебнику.
     — Вот она, наверное, и почитала, потому что сегодня так рассказала о книге писателя Олеся Гончара «Таврия», что мне захотелось книжечку эту немедленно прочесть. Потому зашла в библиотеку, за ней, пока другие не забрали. Успела взять, и ночью буду читать, если родительница не явится с руганью и не потребует погасить свет.
— Тебе, наверное, и сейчас хочется побежать домой, и читать её?
— Ну что вы! Я также хотела увидеться с Верой Игнатьевной, как и она со мной. И, кроме того, разве дома вечером мне дадут читать? Если даже я скажу, что это надо срочно по программе. Ну, пошли в дом?
— Подожди минуту, если не замёрзла, я тоже поделюсь с волшебницей своей радостью. Я «выбил» у директора крытую машину для перевозки людей, для наших экскурсий, которые я тебе ещё осенью обещал.
— Да что вы! Вот неожиданный подарок к 8-му марта, а то я никогда подарков не получала, кроме вашего костюма. - «Зачем обманываю? Получала же раньше подарки от чужих людей. Но почему-то хочется выделить именно Павла». – Костюм, кстати сказать, смогу носить только в городе, если когда-нибудь туда попаду, да не выросту из него, к тому времени.
— О чём ты говоришь, дорогая Золушка? Купим ещё — не беспокойся о вещах. И в городе ты, обязательно, будешь учиться. А будущей поездкой я многим сделал подарок, потому что старшеклассники некоторые желают ехать на ГЭС — всем же хочется посмотреть на то, о чём пишут в газетах.
— Да, я сама слышала о ГЭС по радио, и потом она мне один раз приснилась, — улыбнулась радостно Реля. — Большая такая, турбины громадные, крутятся как жернова у мельницы.
— Так тебе может и смотреть не надо? — посмеялся Павел.
— Почему это? Хитрый вы какой! Конечно, я поеду.
— Ну, хорошо, возьму тебя с собой, — засмеялся студент. — Но вторую экскурсию это уж точно я заказал для тебя. Возьмись ручкой за перила крылечка, а то упадёшь.
Калерия и впрямь взялась рукой за разбухшие от дождя перила:
— Ну не томите душу, как это любят делать украинцы, говорите.
— В первую экскурсию мы поедем где-то в середине апреля, потому что директор совхоза оговорил, что если будут места свободные в машине, то с нами поедут несколько рабочих из совхоза — молодёжь, разумеется. Так что это будет, по-видимому, смешанная экскурсия.
— Я всё поняла. Говорите, пожалуйста, про вторую, — в нетерпении подгоняла его Реля.
— А вторую экскурсию мы совершим перед Майскими праздниками, тянул, поддразнивая её, Павел Петрович.
— Но куда? Куда? — Волновалась Калерия.
— Вот ты и расчирикалась, как воробей, — посмеялся студент.
— Дождалась, уже и птичкой меня обозвали, — рассердилась Реля. - Но если вы сейчас мне не скажете, куда поедем, я зайду, поговорю с Верой Игнатьевной.  И, не задерживаясь особо, побегу домой, — пригрозила она.
— Жестокая какая! — изумился Павел. — Я жду её, чтобы пообщаться, а она, ни слова не сказав мне, уйдёт домой. Но признаюсь — во второй экскурсии мы поедем в Асканию Новую, про которую ты и книгу в библиотеке уже взяла, как будто предчувствуя, маленькая колдунья!
— Это, правда? — у Рели перехватило дыхание.
— Вот не доверчивая! Да, мы поедем, но предупреждаю тебя, что усадьба эта знаменитая, вся разрушенная. И я тебя, ведьмочка моя, везу туда только затем, чтоб ты, своим посещением, подтолкнула к её реставрации. Знаю, что всё, на что ты посмотришь, начинает мгновенно исправляться…  Кстати, ты знаешь, что такое реставрация?
— Читала в историческом романе, что в Англии, ещё в Х1У веке реставрировали династию королей.
— А ты можешь рассказать, как они это сделали?
— Ну, там, вначале, свергли короля Карла Первого, а затем некоторое время правил Кромвель, потом ещё немного повоевали, и вернули на престол сына Карла 1, но уже звали его Карл Второй, кажется.
— Я, конечно, не так силён в истории!  Но это Дикая не «Три мушкетёра» ли прочла? Понравились они тебе?
— Не очень, людей довольно много там убивают, причём невиновных.
— Вот неожиданное мнение, до сих пор мне все хвалили книгу.
— Книга конечно прекрасная, по ней я узнала, что такое реставрация. А что убивают много, то это доказывает, что жизнь человеческая не ценилась. Может быть, когда-нибудь жизнь станет ценной?
— Только с твоей помощью, ведьмочка светлая. Ты поколдуешь, и это случится. Потому я тебя и повезу в разрушенную усадьбу, чтобы любимая моя принесла ей светлое, счастливое будущее.
— Как у вас всё просто: если бы у меня была такая мощь, я бы себе, наверное, сделала счастливое будущее и нам заодно, — Калерия смутилась, — раз вы свою дальнейшую жизнь связываете с моей.
— А ты в этом сомневаешься, как я вижу. Но должен тебя огорчить — такие светлые волшебницы приносят счастье, только если думают не о себе, а о людях.  Для себя они ничего не могут сделать, иначе потеряют свою волшебную силу, которая у них от Бога.
— Вот обидно, что себе они ничего не могут сделать, — Реля действительно огорчилась. — Но если моя сила поможет восстановить Таврию или, как вы её назвали? Аскания Новая, да? Я с радостью помогу.
— Вот-вот, делай всё для людей только с радостью, и твоя помощь будет лечить, восстанавливать, возводить. Однако пошли в дом, потому что мама меня сейчас ругать будет, за то, что заморозил девочку.

     Вера Игнатьевна встретила Релю улыбкой:
     — Пришла всё-таки? А то, как Паша приехал, и носа не показываешь.
     — Это она меня, мама, наказывала: приказала мне ухаживать за девушками, чтобы в селе о нас лишнего не говорили, даже с Верой, чтобы я пообщался, а когда мы сегодня выпустили с её сестрой газету…
— Интересную газету, замечу, — улыбнулась Вера Игнатьевна. — Ты мне, Паша, напомнил, какие ты чудные делал выпуски, когда был старшеклассником.
— Да, я сегодня вспомнил былые деньки. Но Релю, кажется, газета не очень порадовала, я даже смею надеяться, что она приревновала меня к своей сестрице.
— Ну, вот ещё! — возмутилась Реля. — Кто вы мне, чтоб ревновать?
— Вот, мама, видишь, я ей уже никто, только преподаватель. Но, дорогая моя, я-то о тебе день и ночь думаю — вот, не при маме бы говорить. Вера Игнатьевна, я про тебя тоже думаю, но почему-то меньше.
— Дело молодое, — улыбнулась хозяйка дома. — Но я сама, Паша, не обижайся, пожалуйста, о Реле больше думаю, чем о тебе. Вот ты дал мне её сочинение почитать…  Ну, переобулись? Мойте руки и садитесь за стол, а я сейчас принесу — с пылу, с жару — вкуснейшие вареники, — хозяйка живо ушла в кухню.
Павел с Релей, по очереди, как дети, плескались под умывальником.
— Спорим, — сказал ей студент, — что Вера Игнатьевна сейчас продолжит наш разговор, с того, на чём остановилась.
— Это вы про сочинение? Да она о нём забудет, за хлопотами.
— Не скажи! Я всегда поражался маминой способности возвращаться к разговору на том месте, на котором она остановилась.
— Посмотрим, — Калерия вытерла руки и, вслед за Павлом, прошла к столу. Они уселись друг против друга и улыбались в предвкушении чего-то особенного. И сделали паузу, глядя друг другу в глаза — Реля давно мечтала увидеть Павловы глаза так близко от себя: зелёные, как драгоценные камни…, ласковые, рассматривающие её глаза. Она подумала о девушках, которые хотели бы вот так смотреть в эти изумительные очи, но не вздохнула. Реля давала им возможность. И если Павел, после их заигрываний, ищет встреч с ней, значит, их сводит судьба. Которая, до этой жизни, только разводила. Но сведёт ли? Калерии уже не раз снились сны, в которых она предугадывала плохую развязку их неожиданной встречи. Наоборот, всё плохое предсказывали ей глупые сны. Вот тут Реля еле сдержалась от того, чтобы горько вздохнуть: её выручила Вера Игнатьевна, внеся в комнату поднос с тарелочками, от которых шёл пар, и вкусно пахло.
— Ну, дорогие мои, заждались, наверное? Вот, Релечка, твои любимые вареники. Ешьте, ешьте, — говорила она, ставя тарелки перед ними, и присаживаясь сама. — Немного я сделала с вишнями, немного с творогом.
— С вишнями? — удивилась Реля, осторожно беря ложкой вареник, из которого действительно проглядывало что-то розовое. — Но как вам удалось вишни сохранить? — Она осторожно откусила от вареника. — Как вкусно!.. А вишенки, будто с дерева сорваны.
— Это, девочка моя, научил меня Дмитрий Семёнович этой премудрости, которая называется консервацией, а я тебя научу в дальнейшем, если ты захочешь.  Это просто и ты, с твоими способностями, живо постигнешь.
Калерия лукаво посмотрела на Павла — взгляд её смеялся и как бы говорил — ну что, вспомнила Вера Игнатьевна их предыдущий разговор? Павел тоже, с изумлением, посмотрел на мать, потом на Релю и развёл немного руками — не понимаю, мол, что такое случилось с говоруньей?
Их бессловесное переглядывание заметила хозяйка:
— Что это вы переглядываетесь?! Или смеётесь над старушкой, что она память потеряла? Думаете, не помню, о чём мы говорили, перед тем, как я пошла на кухню?
— Мама, ты читаешь наши мысли? — удивился Павел.
— Так неужели? — совсем по-деревенски ответила Вера Игнатьевна: — Недаром говорят, что «с кем поведёшься, от того и наберёшься». Вы такие умные, что попросту считываете мысли друг друга, а мне, по старости, не дано? Нет, дорогие мои, я, живя возле молодёжи всю жизнь, тоже умею угадывать чужие мысли, тем более мысли любимых мне людей.
— Ну и о чём же мы с Вашим Королевским Величеством не договорили? — сделал вид, что не понимает о чём речь, Павел.
— Да о Релином сочинении. Если хочешь знать, родной мой, я сама им потрясена, не меньше тебя.
— Но я тебе ничего о моём потрясении не говорил.
— И не надо. Тот загадочный вид, с каким ты вручил мне тетрадку, сам мне многое сказал, а уж когда я прочла сочинение, да не один раз тут уж мне все тайны ваши и открылись.
— Тайны? — удивилась Реля. — Что таинственного в моём сочинении?
— Девочка моя! Ты там просто кричишь, что хочешь убежать из ада своего дома.
— Мне тоже так показалось, — пробормотал студент.
— Мне, конечно же, хочется вырваться, — призналась Реля, — но давно уже мне приснился сон, что расстанусь я со своими родными не раньше, чем когда мне исполнится семнадцать, не то восемнадцать лет.
— И это закономерно, — отозвался Павел, — по окончании школы, и когда будешь поступать в техникум или институт.
— Мама не будет меня после школы учить, — грустно сказала Реля, — она уже заранее меня предупреждает.
— Ну, это все разговоры, — вмешалась Вера Игнатьевна. — Куда она денется, ведь не выпускать же такую девочку не выученной на какую-либо профессию, в жизнь?
— Она не будет, — сказал Павел, — я тебе стану подпоркой, в студенческие годы.  Кажется, я уже много раз толковал уже об этом?
Реля только грустно на него посмотрела — не раз в её, пугающих и успокаивающих, снах она видела Павла, улетающего от неё на ковре-самолёте или «тарелке» инопланетян и просящего у неё прощение, за то, что не смог ей помочь. Он всё время улетал, но может только в сновидениях? Возможно в жизни они, действительно, будут помогать друг другу?
— А чтобы ты не сомневалась, — продолжал студент, — я заработал денег на разгрузке вагонов и купил тебе и маме два чудных отреза на платья — сейчас и принесу, — Павел вскочил с места и прошёл в коридор, где помыл руки и быстро исчез в своей комнате.
Реля с Верой Игнатьевной изумлённо посмотрели друг на друга:
— Скрытный какой! — сказала хозяйка. — Две недели уже дома, а не намекнул даже матери на подарок к празднику, всё терпел.
— Потому что подарок должен быть подарком, — возразил Павел, появляясь со свёртком и разворачивая их перед изумлёнными глазами матери и Калерии: — Ну, выбирайте, кому, какой материал нравится.
— Я предоставляю выбирать Реле, поскольку она молодая, — улыбнулась Вера Игнатьевна, — хотя, Паша, ты привёз оба отреза молодёжных.
— Да что ты, матушка, — огорчился Павел, — а мне они показались старческими, потому что трудно купить другое. Ты как думаешь, Реля?
— Они, как раз оба для среднего возраста, — поддержала студента девушка: — И вот из этого мы сошьём прекрасное платье для Веры Игнатьевны. — Она нежно погладила один из материалов: — Какое чудо стали делать, залюбуешься. Я даже представляю, как мы его сошьём.
— А это тебе, Релечка, с цветочками? Господи! Хоть стали выпускать разноцветные материалы, а то, после войны, однотонные гнали.  И, кажется, эти материалы не линяют.
— Мне нравится этот с цветочками, — сказала Реля, — но я бы и из него тоже сшила платье вам, на лето — было бы довольно весёленькое.
— А тебе?
— А мне, — Реля улыбнулась, — мне, кажется, и мама купила — мне и Вере, но почему-то сказала, чтобы шили мы их к Майским праздникам.
— Вот и хорошо, а сейчас сошьём из Павлового подарка.
— Нет, я не решусь показаться нигде в этом платье, так что и шить его не стоит.
— Ты что возражаешь, Волшебница? — возмутился Павел. — Я, за этим материалом в очереди стоял два часа, чтобы тебя обрадовать, а ты отказываешься его шить? Да в институте девушки на коленях стояли, чтобы я им материал продал, причём, по любой цене.
— Вот и надо было продать, — упрямо сказала Реля, чувствуя всё же великую радость, что студент для неё так старался.
— С ума сошла? Я же тебе всё это берёг — потому что ткань могли и украсть в общежитии, у нас это бывает.
— Ну, хорошо. Раз вы так страдали ради меня, то я возьму материю, но сошью платье себе после праздника, и то оно, как и волшебный костюмчик, будет висеть без дела в шкафу Веры Игнатьевны.
— Ничего, когда-нибудь, а ты его оденешь и скажешь матери, что я подарила тебе его, — примирительно отозвалась Вера Игнатьевна.
— Хорошо, — Калерия развеселилась: — а завтра начнём шить ваше платье — хочу, чтобы на Восьмое марта вы были красивой. Послушайте, что я думаю по поводу вот этого материала. Значит, сделаем скошенную, если можно её так назвать, кокетку вот из этого кусочка — получится очень изящно, всё остальное вытянем по фигурке — это будет чудо. – «Боже! Я вспомнила заграничное платье, которое мне привозил моряк из Одессы  - знакомый деда.  Так и сказал: - «Платье от деда».
— Как ты прекрасно умеешь спланировать.  Но, может быть, ты подумаешь ночку и решишься, тебе тоже сошьём, тем более что ты кудесница.
— Да, — поддержал мать Павел, — я вам намётывать стану, помогать, нитки в иголки вставлять. Ещё я могу строчить, — продолжал шутить он.
— Ну вот, развеселился, рад, что Реля согласилась шить платье?
— Ещё бы! Она — моя маленькая принцесса из давних веков и я желаю, чтобы она красиво одевалась — как и положено принцессам.


                Г л а в а  31.

     Но то, что составляло радость для Калерии — внимание и забота о ней будущего учителя — это, как всегда, оказалось оскорбительным для её старшей сестры. «Поколдовав» со студентом над школьной «Шпилькой» Вера ещё несколько дней была в приподнятом состоянии. Приходя домой, она продолжала хвастаться практикантом:
     — Ой, мама, как он уроки ведёт! Это и отступление от хрестоматийных правил, углубление темы помимо учебника, это и своеобразные викторины — короче, на его уроках интересно и весело.
     — Талантливый педагог, — коротко замечала Юлия Петровна, улыбаясь — ей было приятно, что Верочка влюбилась.
     — Да, — красавица вытягивала холёные руки, будто сжимая студента в объятиях, — ух, как он мне нравится!  -  И запела:  «С чарами не справишься, милый мой! Ох, как ты мне нравишься!  Ой-ой-ой!
     — Не узнаю тебя, Вера, никогда не говорила ты так о парнях.
     — Мамочка, ну что у меня за парни были? Так, охломоны какие-то!
     — Желаю тебе, доченька, также влюбить учителя в себя.
     — А куда он денется, мамочка?

     Но прошло всего несколько дней, и Вера вернулась из школы в гневе:
     — Наш-то Макаренко заявился сегодня в класс с Релькиной тетрадкой, чуть ли не к сердцу её прижимает: — «Прочту вам, — говорит, — сочинение семиклассницы. Вы только вникните, как талантливо пишет девочка, причём пишет в первый раз и без всякой подготовки. Я им экспромтом это сочинение задал. Пришёл в класс и предложил написать: «Поэму Лермонтова  вы прочли и будьте любезны, изложите ваши мнения». Половина класса не писала совсем, я их не неволил. Некоторые кое-что изобразили, а вот такого сочинения, как у Рели Днепренко, я, откровенно говоря, не ожидал. Её «Мцыри» — открытие даже для меня, который довольно всяких сочинений писал», — старшая говорила быстро, что было ей не свойственно.
     Мать хотела узнать, что за зверь этот «экспромт» — но не смогла удовлетворить любопытство, она догадалась сама, по ходу гневного повествования, потому не стала возвращаться к интересному слову, однако отметила, что не только Релька умеет говорить — Вера тоже берёт на вооружение заковыристые словечки.
     — И что же, — решила она подтолкнуть Веру к дальнейшему рассказу, — интересное сочинение написала твоя сестрица?
Как ни странно, но даже дерзкая Релька её интересовала, если про неё говорили, что девчонка — талантливая. Какой же матери это не по нраву? Но Вера чутко уловила мягкие нотки в голосе «мамочки».
— Не знаю, — нервно закусила она вялую губку — в таком состоянии Юлия Петровна видела старшую дочь не часто, — наверное, сочинение было «сверхинтересное», потому что слушали его все, разинув рты, но я, от злости, ни слова не слышала. И представь, наши дурачки-недоросли бегали, потом смотреть на Рельку.
— И что же они высмотрели?
— Вернулись и говорят: — «Интересная у тебя сестрица, но дикая как серна. Стоило ей понять, что мы ради неё пришли, повернулась и убежала в класс. Всё, теперь в нашей школе будет «Дикарка»: долго Маяк станет гордиться такой девчонкой». Это я вам, мама, перевожу на русский, сокращённо их слова, потому что возьмись я говорить дословно, по-украински, речь  моя не уместилась бы в полчаса. Прости, что иногда обращаюсь к тебе на «ты».
— Ну что ты! Мы давно договорились, что если никого из Атаманш, или Рельки нет поблизости, ты можешь называть меня на «ты». И спасибо, что ты не передала похвалы в адрес Дикой нашей на украинском языке, мне эта тарабарщина и на фермах надоедает, — Юлия Петровна, не признавалась, что уже невзлюбила работу зоотехника. Ещё бы, после того, как побывала председателем колхоза, стать опять «мелкой сошкой»!:
— Но что тебя возмутило в словах твоих одноклассников? Не пойму?
— Ты только подумай, мама, чем наша Чернавка берёт ребят? Недоумков этих, одногодков моих. Дикими манерами! Ужас какой-то! И ладно бы только их — я бы так не возмущалась. Но вот взрослый человек, без пяти минут учитель, и тоже влюбился в неё.
— Почему влюбился, Верочка? — поразилась мать.
— Конечно, влюбился, — в серых, холодноватых глазах дочери отразилось страдание, — все это заметили. На переменах наш «Макаренко» бежит в тот корпус, где Релькин класс занимается, под предлогом того, что Пашечка у них в классных руководителях. Говорят, сам напросился, прямо вымолил их класс у директрисы, старухи Веры Игнатьевны которая ему, кстати, родной маманей приходится.
— Какая же она старая, Вера? Она — моего возраста, — строго заметила Юлия Петровна, которой было неприятно признавать себя старухой, да и никто в глаза не называл её так, даже в ссорах, молодящуюся родительницу четверых дочерей, хотя старшая почти невеста.
— Я её так не по возрасту, а по морщинам на её лице называю. По лицу так она старше вас, — гневно отозвалась Вера, чем польстила матери. Юлия Петровна любила всякую лесть, даже такую откровенную.
Однако, хотя ей и очень понравились последние дочерины слова, но решила поправить свою любимицу — нельзя чтобы Вера ненавидела директора школы — из рук этой рано постаревшей женщины, её красотке ещё возможно придётся получать аттестат и от «старухи» много зависит.
— Понимаешь, — мягко сказала она дочери, с любовью поглядывая на раскрасневшееся от гнева лицо, — бывает, что жизнь неласковая бывает к человеку и накладывает отпечатки в виде ранних морщин. Может «директриса» ваша горе какое-то перенесла? Ты не интересовалась?
— Ну, вот ещё! К чему бы мне,  это? — Окончательно рассердилась на мать старшая дочь, и обрушила уже на неё свой гнев: — Наверное, вы забыли, что директриса изображает из себя благодетельницу нашей Рельки? Не вы ли мне говорили, как в начале учебного года, она, как бы в шутку, попросила вас, отдать ей на воспитание «ваше черноглазое диво»?
— Теперь-то я думаю, — покачала отрицательно головой мать, — что она, не в шутку, а всерьёз просила ей нашу труженицу подарить.
— Вот видите, и директрисе домработница потребовалась.
— Да нет, не думаю, наоборот — наша Релия отдыхала бы у неё.
— Что же не отдали? Вот бы эта старуха нарядила нашу Чернавку, а то негодяйка всё с вас деньги требует, на обновы себе, дрянь такая!
— А ты бы хотела, чтобы Дикую нашу кто-то нарядил? — удивилась мать.
— Ой, конечно же, нет. Если сейчас, в стареньких платьях, Релька поражает людей — представляете, что бы было, если её хорошо одеть? Да и то, потряхивая старьём, она с ума свела «классного руководителя». Не понимаю, почему этому дураку Павлу дали их класс?
— Но в седьмом классе, действительно, не было классного руководителя, — вспомнила Юлия Петровна. — Ведь после Нового года Елена их… вот не помню её отчества, ушла в декрет, а теперь сидит с ребёнком.
— Не было и не надо! — в гневе воскликнула Вера. — Жили семиклассники без него и ещё бы пожили. А то в классе их сейчас всякие волнения начались, в поход «По родному краю» их этот придурок ведёт, ещё будто бы на ГЭС собираются ехать.
— Поезжай и ты, — посоветовала Юлия Петровна.
— Я бы поехала, но везут только тех, кто виноград собирал.
— Ты же не виновата, что не могла тогда кланяться земле.
— Вот, мама, виновата или нет, а могут уколоть, я не хочу. И вы бы тоже не пускали Рельку, мама.
— Попробуй её не пусти, — машинально отозвалась Юлия Петровна.
— Так я и знала, — насмешливо отозвалась Вера, — никакого авторитета вы у неё не имеете.
— Сама знаешь, как я с ней воюю, — оправдывалась мать и нахмурила брови: — А ты, никак, критикуешь меня?
— Ну что вы, мамочка! — Вера поняла, что обидела мать, а это не входило в её планы — ей лучше с матерью жить дружно.
— То-то, а в поход Релька пусть идёт — у нас сейчас есть кем заменить её по дому — девчонки подросли. А ты этого великовозрастного недоумка выброси из головы, раз он такой дурак, красоты не замечает.
— Разумеется, — наигранно тряхнула старшая развившимися локонами, премило вскинула выщипанные по моде брови, — не вижу надобности страдать, пусть этим Релька занимается, потому что студентишка ещё бросит её, и наша талантливая Чернавка не раз обольётся слезами…
Говоря гневные предсказания, Вера увидела младшую сестру, вернувшуюся из школы и затаившуюся в коридоре, делавшую вид, что переобувается. Но Вера знала, что стоит за долгим переобуванием:
— Ах ты, маленькая шпионка, чего не проходишь в избу? Подслушиваешь наш с мамой разговор, чтоб потом передать своей любимой Релии?
— Якый разговор? Чи я чого слышала? Тильки и чула, що Релия идэ у поход, а вы з матэрью нэдовольни, — говорила Валя, входя в комнату. — А що, вона обязана дома сидиты и вам прислуживаты?
Вера с матерью онемели — и эта малявка уже выговаривает им. Однако старшая дочь быстро нашла, чем обезвредить языкастую Атаманшу:
— Почему ты дома «балакаешь» по-украински, когда все разговаривают по-русски? Не хочешь ли ты забыть родной язык?
— Та родной чи нэ родной, а у школи балакай, а дома разговаривать надо, — огрызнулась Валентина и отрезала: — Я так нэ можу!
— Оставь её, Вера, — вступилась мать. — Меня её училка просила, чтобы разрешали ей дома говорить по-украински, так она быстрее к местному наречию привыкнет. Нужен ей будет русский — выучит его живо.
— Вы не слышали, как с Релькой она прекрасно говорит по-русски?
— Так тож з Релею, — огрызнулась старшая Атаманша, — вона нам з Ларискою сказки Пушкина на ночь рассказует — так как же мы можэмо з нею по-украински балакать? А з вамы тильки ругатыся можно. Замисть того, щоб дытыну покормыты, що з школы прыйшла, воны набрасываються на нэи, — Валя заплакала. — Реля бы зразу покормыла, а нэ ругалась.
— Уже и слёзы! — Вера поднялась. — Сейчас я тебе борщ разогрею, не реви, коровушка, — и лениво пошла на кухню, куда за ней последовала Валя, продолжая всхлипывать, чтоб не побили, что подслушивала.

Юлия Петровна осталась одна — смех и грех с её дочерьми. А затем задумалась над разговором с Верой. Конечно она, как мать, могла запретить идти Реле в поход, могла бы, но что из этого получилось бы? Тут же вступилась бы Релькина защитница, или вызвала бы Юлию Петровну в школу, под любым предлогом, дабы напомнить, что дочь у неё растёт умная, и как можно не давать девочке «развивать интеллект» — как заметила насмешливая Юлия Петровна — это любимые доводы директора Маяковской школы. Вот жаль, что осенью мать не отдала Рельку в школу в соседнее село — что бы тогда запела эта любительница умных детей?
Второй вариант — Юлия Петровна сама могла пойти в школу, к заумной директорше и поговорить с ней, дабы она прочистила мозги своему дитёнышу: сыну или племяннику, потому что сплетни кем приходится Вера Игнатьевна новому учителю шли самые разные.
Но «погана маты» — как язвили, в проклятом ею и Верой, Маяке, не знала, как поведёт себя в том случае всеми обожаемая Чернавка.
Острая на язык, дерзкая дочь могла унизить мать словами в присутствии хоть самого, чтимого Дикаркой, Господа Бога, не то, что при её любимой директрисе, которая Карельку их обожает — и это Юлия Петровна тонко чувствовала.
Залюбили, забаловали все её дерзкую девчонку, да так, что Дикой палец в рот, не клади, откусит, не поморщится и выплюнет.
Лучше не рисковать, гораздо безопаснее водить подросшую язву в старье. Вот достала Юлия Петровна — по блату, разумеется — двум старшим дочерям на платья.  Два чудных штапельных отреза, с условием, что пошьют они эти платья к Первомайским праздникам.  Но Вера уговорила мать позволить сшить своё платье к 8 марта, уж очень хотелось её любимице вертеться в нём перед новым преподавателем. А получилось, что Реля, в своём рванье, так крепко привязала к себе взрослого, умнейшего парня, что Юлии Петровне было удивительно: их замарашка и красавец Павел, о чём они, вообще, могут разговаривать? Но привязала его крепко, их работница и с этим нет возможности бороться. Однако, кажется, можно уязвить дерзкую в другом. Пусть эта слишком умная думает, что её отрез ждёт-дожидается её до мая месяца, а они с Верой сделают ей сюрприз, от которого Дикарка станет обливаться слезами.
Юлия Петровна позвала старшую, которая кормила хлюпающую носом, упрямую первоклассницу, которая ела и всё поругивалась с сестрицей:
— Вера, пройди ко мне в комнату, мне надо с тобой поговорить об очень важном. А ты, балакалка, доедай и садись уроки учить, потому, что мне жаловались на тебя твоя «училка», что ты ленишься.
Валя, только глазами похлопала. Училась она не хуже других в их классе, но учительница обзывала их всех лодырями, и её «до кучи», наверное, потому, что мамочка их «строила глазки» мужу их «училки». Валя среди своих одноклассников старалась не выделяться. Вот её сестриц, частенько, некоторые в школе хвалили, как очень умных: Калерия и была такой, чего не скажешь о Вере, но возражать об этом не надо.
Впрочем, Юлии Петровне не нужны были её возражения.  Она спешила, оставшись наедине со старшей любимицей,  начать приятный,  для обоих,  разговор:
— Ты кажется, Вера, жалела, что выбрала себе розовый материал?
— Конечно-о! — Капризно протянула красавица. — Уж после того, как мы сшили мне платье, я разглядела Релькин отрез и ахнула — прогадала я, потому что из сиреневого материала, я могла бы такое чудо себе сварганить, что все облизывались бы, глядя на красивую девушку.
— Не говори таких слов, доченька — так выражаются уголовники. Но, кажется, я тебя обрадую. Я тут подумала, как отвадить Рельку от парня, который так тебе нравится, и решила, что лучше всего не шить ей новое платье к Майским праздникам, а отдать этот материал тебе. Пусть наша «умница» ходит в походы, а ты будешь, одета лучше неё, чем выгадаешь.
— Ой, мама! — Вера сжала кулачки. — Я мечтала, что вы мне ткань отдадите, уже и фасон придумала — сошью так, что Павел обомлеет.
— Только надо, Верочка, чтобы ты не показывалась в этом платье до Майских праздников — пусть Релька не знает о своей потере.
— Конечно, конечно, я только раскрою по своей фигурке, но когда наша умница кинется шить платье, я ей покажу своё платье, уже готовое, вот она слезами умоет своё тёмное личико, может, посветлеет.
— Тебе не жалко будет сестру, Вера? — поразилась Юлия Петровна.
— Ни на столечко, — Вера показала кончик пальца. — Эта выдра не жалела меня, когда отбивала такого красавца! А мне так будет весело её унизить. Пусть дурак-Павел смотрит и радуется растрёпе. Я же постараюсь и сошью из остатков ткани юбку Вале, чем приближу эту реву к себе, а от Рельки отобью её яростную защитницу.

Платье они шили вдвоём и именно в тот день, когда Реля поехала с Павлом и другими школьниками на экскурсию в Асканию-Новую, а это случилось за две недели до майских праздников, накануне отъезда студента на защиту диплома. Так что, когда усталая от прекрасной поездки Реля вернулась в село, она первым долгом уговорила Веру Игнатьевну, что платье из оставшегося материала надо сшить не Реле, а милой хозяйке.  Потому что это не Реля, а Вера Игнатьевна собиралась ехать к сыну на майские праздники, дабы поглядеть, как встречает весну большой город. И вообще ей хотелось, чтобы её защитница помолодела.
— Ну, подумайте сами, Вера Игнатьевна, вы приедете к Павлу и пойдёте, быть может, с ним на парад или демонстрацию, и лишнее нарядное платье вам никак не помешает. Вам же будет хорошо, друзья Павла сочтут вас красивой.
— А ты? — возражала слабо хозяйка. — Ты останешься без платья?
— Да ни в коем случае! Я же говорила вам, что мама купила нам с Верой по отрезу на летние платья. Я себе успею сшить до праздников.  Когда вы вернётесь, вы увидите, что не только вы в новом встречали, я тоже радовалась празднику Весны и Солнца.
— Ты умеешь убедить, мне, действительно, надо лучше одеться.
И они смастерили Вере Игнатьевне такое красивое платье, что её, любимая директриса, заплакала от умиления:
— Кудесница ты, Карелюшка, так умеешь создать настроение другим, что люди молодеют от счастья. Смотрю на себя в зеркало, и не узнаю, пожалуй, и Павел будет рад этому моему наряду. Спасибо тебе, — Вера Игнатьевна поцеловала Релю в обе щёки.
— Пожалуйста, я рада, что вы поедете красивой, и помолодевшей.
— Павел уверяет, что ты всему приносишь счастье, к чему относишься с теплом. Он заметил, что в Аскании-Новой, куда он ездил в прошлом году с друзьями, и не думали восстанавливать усадьбу, но стоило ему устроить экскурсию с тобой, как там уже начали реставрацию, новых зверушек завезли вдвое больше, чем он видел год назад.
— Не знаю, — смутилась Реля, — он мне тоже говорил, что, будто, я наколдовала. Шутил, конечно. А, перед поездкой, я прочла книгу и очень хотела увидеть старую усадьбу такой, как она в ней описана, но видела только грустные развалины, правда к которым уже приступили с ремонтом. Животных в усадьбе ещё очень мало, я больше ждала увидеть.
     — Так ведь война была, доченька, всё разрушили, а восстанавливать всё гораздо трудней. Ну ладно, что это мы  грустим?  Давай попьём чайку или кофейку, и послушаем радио, там сейчас оперу передают.
     Реля улыбнулась и в дальнейшем больше не портила настроение Вере Игнатьевне, которая с радостью поехала к Павлу в город, на праздник.
 
     Однако самой ей Первомайские дни подпортили мать с Верой. Когда Реля, проводив свою любимую директрису, стала искать свой отрез на новое, первое в своей жизни новое платье, она нашла это платье сшитым, но не на неё, а на старшую сестру. А рядом стояла Вера и улыбалась:
     — Не вздумай реветь! Твой материал мне отдала мама, когда ты, без её разрешения, умчалась на экскурсию. Да и чего тебе рядиться? Ведь твой студент уехал защищать диплом, и не увидит твоей обновы. И чего Павлу на тебя было любоваться, если у него, в городе, есть девицы, одетые как богини — да ты сама видела одну из них, осенью.


                Г л а в а  32.

     Но Калерия, как ни уговаривала себя, проплакала все, весёлые для других, дни. Радостная, угорелая от весны Вера прибегала домой, чтобы сменить один наряд на другой, а больше насладиться слезами сестры:
     — «Отомстила-таки, отомстила!» — говорили матери её торжествующие холодные глаза. Юлия Петровна даже испугалась Вериного злорадства.
— «Неужели у доченьки сердца нет? — впервые мелькнула мысль. — Так она может и ко мне наплевательски относиться, когда я постарею и не смогу её баловать разными подарками, а их Вера желает всё больше».
Вечером, ложась спать, Вера поделилась с матерью подробностями:
— Думала, что набросится Дикая наша на меня и порвёт мою обнову — так полыхали её ненормальные глазищи — прямо как у львицы или тигрицы или у её любимого Мцыри, когда он сражался с каким-то животным — жалко не помню. Назвала бы сейчас её и этим прозвищем.
— И чтобы ты тогда сделала? — поинтересовалась мать: — Я имею в виду, как бы ты оборонялась, если б на тебя Релька набросилась?
— С удовольствием бы вцепилась в её распрекрасные волосы.
— Давно замечаю, что кудри нашей Чернавки не дают тебе покоя, — улыбнулась Юлия Петровна, — а между тем, у неё такие же шикарные волосы, как у меня в молодости, только мы их заплетали в тугие косы, а Релька носит их свободно, что довольно привлекательно смотрится.
— Да, — захныкала Вера, — а когда она бежит, то кудри сзади неё развеваются как флаги, и сверкают на солнце, что просто притягивает дураков-украинцев — я слышала, как восхищались ребята из моего класса, когда увидели нашу мерзавку на уроке физкультуры. Ещё я уверена, что этот недоразвитый «Макаренко»…
— Уж, не про нового ли учителя ты говоришь, Вера? Два-три месяца назад ты мне его расхваливала.
— Ну да! А теперь вот изменила мнение. Так вот, подумав, я считаю, что этот будущий учитель ничего не стоит. Ведь когда мы с ним оформляли газету, он слова мне умного не выговорил — больше сопел своим носом — по-видимому, из-за недоразвитости своего ума.  Вот и влюбился исключительно в «шикарные», как вы говорите, Релькины волосы.
— Когда-то, в детстве, и у тебя были чудные, белокурые волосы, — пробовала успокоить свою любимицу Юлия Петровна.
— Но почему теперь не такие?! — гневно воскликнула Вера. — Чтоб создать видимость «копны» как у Рельки, мне приходится их, на ночь, накручивать на бумажки.  Она же не только не мучается всю ночь, вертясь, как будто голова лежит на камнях, но моет голову летом прямо в Днепре, а на Дальнем Востоке в море спокойно мочила. Вот скажите, почему солёные туманы повлияли на мою голову, а не на Чернавкину? Ведь она, бывало, из моря не вылезала и ныряла, и голову редко мыла — может быть, волосы у неё, наоборот, от морской воды укрепились?
— Никто не знает, отчего это, может у неё мышцы покрепче твоих, и тело не такое слабое — хотя я кормлю тебя лучше Рельки — что ты сама знаешь не хуже меня.
— Но в драке я сильнее её — так, что кормёжка ваша не пропадает даром, — сказала дочь сгоряча и Юлия Петровна вздрогнула, как бы им с Верой не отрыгнулись эти подпольные их пиршества от других девчонок в тайне: за что её порицала бывшая знахарка, в недобрых снах.

— Грех большой! — говорила, с укором, как во времена их жизни в Сибири, старушка, крестившая Геру и Релю. — Вот жалею я, что водила твою старшую к Богу, она его не приняла в душу свою, хотя и назвали мы её с батюшкой Верой, но имя это она не оправдывает.
— Очень даже оправдает, — огрызнулась Юлия и проснулась…
Но ещё в детстве Гера отреклась легко от имени, навязанном Бесом. Тогда мать смогла поговорить, опять же, во сне, с покойницей Домной подробней:
— Видишь, бабушка, неправа ты была — моя дочь носит присвоенное её церковью имя.  Хотя этим, я полагаю, разгневала отца своего Чёрта.
 — «Во сне чего только не скажешь», — испугалась, проснувшись, родительница, вспоминая, что ей отвечала Домна, на её невольное признание.
— Да хоть какое имя ты давай дочери Дьявола, она всё ж останется с чёрной душой. Тем более, что ты в ней эту черноту не удаляешь, а укрепляешь. Ты и сама, Юлия, переняла от отца Геры много плохого. Ведь хотела уморить голодом своих, послевоенных, дочек. Реля спасла их и тем самым сняла два больших греха с твоей души. И ещё снимет по возрасту — когда взрослой станет. Она сестрёнок спасла, она и сына, убиенного тобой, возродит.  Эта девочка-спасительница, Богу угодная, вот почему ты так её ненавидишь: за то, что Реля исправляет твои грехи. А Вера твоя, хоть и взяла такое имя — в Бога не верит, чтит отца Дьявола, раз ведёт себя так, что верующие, встречаясь с ней, содрогаются.
— Это и хорошо, что содрогаются! — Посмеялась, во сне, мать, но, проснувшись, почувствовала себя неуютно. — «Вон, как у них небесная канцелярия работает! Всё, про всех знает. Тогда и ясновидение Рельки идёт от Домны.  Она ей, в снах, подсказывает что да как будет.  Но рано нашей Чернавке знать, что она возродит того мальчика, которого я потеряла или «убила», как Домна прямо высказалась. Выходит Релька такая дерзкая потому, что чувствует поддержку небес, да ещё какую, если её и в спасительницы назначают и в возродительницы. Но если она родит того мальчика, я буду бледно выглядеть перед внуком-сыном. Уж ему-то, от рождения, будет известно, кто ему жизнь прервал… Каким большим был бы сейчас мой сын! А растила бы я его одна — это точно, потому что уж тогда Герин отец не подошёл бы ко мне. Люфер от мальчишек, почему-то морду воротил, видно они ему не так покоряются как дочери. Вера, правду говорила Домна, взяла характер отца, вот почему Люфер, хоть и не воевал, как Релька утверждает, слал нам посылки с фронта. Да не он ли, хотя мы ещё не встречались, повелел мне убить мальчонку — место для своей дочурки освобождал? И чтоб я Геру любила больше всех остальных детей, приказывал также убить и Рельку.  Но, по-видимому, её берегли другие силы — светлые, которые потом ей помогли и Валюшу сберечь и Лариску. И как берегла — сама не доедала, их кормила в те голодные годы. А на мои просьбы, что ежели они умрут, я рожу им мальчика, которого и Олег, разумеется, хотел и даже Гера, но мерзавка отвечала мне, что мальчика я больше никогда не рожу.  Домна, наверное, вложила это в её гневные речи, а стану, мол, производить лишь девочек, которых Релька, сколько рожу, столько и вырастит. Вот беда мне с этой Дикаркой. Разумеется, в противовес Гере, должна была она родиться и выжить, чтобы других спасть. Уверена, если Реля вырастет, а она вырастет — ишь ей как светлые её силы помогают — то, кроме того мальчика, она не одного человека спасёт, ранее таких называли «сёстрами милосердия». Но, может быть, я не так уж неправа, что вожу Дикую в чёрном теле, в рванье? Балуй я её как Веру, пожалуй, не захотела бы она водиться с малявками, как она с ними нянькалась. Или характер такой задали Рельке светлые силы, что всё она должна преодолеть, закалиться, а чтоб ей не очень тошно было жить на земле посылают ей людей, для поддержки. Ведь лишь мы с Веруней Чернавку готовы со свету сжить — хотя и нуждаемся в её поддержке. Люфер, отец моей любимой, что-то забыл о нас или много у него брошенных дочерей, что закрутился, помогая всем, как Гере, находить мужчин или парней, да обирать их, до нитки, не веря ни в Бога, ни в загробную жизнь».
Последняя мысль показалось матери забавной: Вера и вдруг не верит. А Рельку окрестила старушка Надеждой — вот пусть и надеется на лучшую жизнь, а пока живёт в той, какую ей мать дать может.
     Юлия Петровна вздохнула, незаметно для старшей дочери — эти эгоистические манеры Веры ещё отольются матери слезами, как и предсказывает родительнице, в споре, Релька. Отольётся матери горем и то, что она «душит», по словам Релькиной защитницы-директрисы «талантливейшую» подрастающую девушку.  А уж тайное-то для людей, что оставили Юлия Петровна с Верой свою Чернавку, работающую на семью, как вол, без весеннего праздника.  Это им наверно отольётся бедой обоим. Мать, как Релька, предчувствовала плохое.  Конечно ей, в старости, придётся поклониться угнетаемой ею теперь дочери, в поисках приюта и ласки — от Веры этого не дождёшься. Юлия Петровна сознавала это, но и Калерия оттолкнёт женщину, родившую её, но не сумевшую дать ту ласку-заботу, которую эта, украшающая землю девочка, заслуживает. Конечно, все неблагодарности и надругательства, которые переносит сейчас их Чернавка, всё, что вызывает горечь и боль у дикой девчонки, всё обернётся против её гонителей. Всё это прекрасно понимала Юлия Петровна, но и переделать себя не могла.  Будто бес в неё вселился, тот самый, который, с рождения, жил в её старшей дочери. Подумав так, мать припомнила, что люди к Рельке относятся совсем не так как она, есть видно в её диковатой дочери какая-то изюминка. И, разумеется, не за роскошные волосы и пронзительные взгляды полюбил её взрослый человек и будущий учитель - он что-то такое интересное разглядел в маленькой и плохо одетой замарашке, чего никак не желали увидеть мать и надменная Вера. Впрочем, Юлия Петровна никогда к Рельке не присматривалась, невзлюбив маленькую крикушу ещё с рождения. Зато любовно наблюдала за Верой, но иногда среди поклонения своей несравненной, и у матери возникала мысль, что Верина красота не у всех вызывает безоговорочное восхищение, как у неё. Да чего далеко за примером ходить? Павел — молодой красавец-учитель предпочёл Вере, одевающейся, как казалось матери, лучше всех в Маяке, (если не считать дочь врача, подруженьку Рельки — но та была и вовсе единственной деткой, у хорошо зарабатывающих родителей). Но, пройдя мимо всех наряженных кокеток Юлия Петровна, по французским романам считала, что это качество украшает девушек, которые и ростом обогнали её Дикарку — красавец заинтересовался только замарашкой, может быть, из чувства протеста или жалости, укора? Вот, мол, мать плохо одевает свою дочь, так он поднимет её в глазах людей своим обожанием! Могло так случиться? Вообще-то невероятно, потому что юноши, прежде всего, замечают красоту, но тогда Вера оттолкнула студента какой-то выходкой? А красавица-дочь — это мать знала твёрдо — при людях, особенно при парнях, которые Вере нравились, вела себя такой умницей, что просто изумляла. Что же в данном случае оттолкнуло студента от Веры? Какая сила отвела его от красивой девушки и притянула, к плохо одетой? По-видимому, Павел Петрович хорошо помнит, что он — будущий учитель.  Вот и показывает себя оригиналом, ему надо, чтоб люди видели, как он «болеет» о будущем своих учеников и особенно «талантливых» девушек. Ведь не смутил его какой-нибудь замухрышка, плохо одетый, как Релька, но полный дурак, двоечник и лоботряс. А что у средней дочери язык хорошо подвешен, и мыслит эта, крещённая Надеждой девчонка ярко, мать ещё в Литве заметила. Жили они среди глухих лесов и, казалось бы, общения Рели с людьми было мало, почти никакого, потому что считать стариков-соседей, которые не понимали по-русски, собеседниками, просто смешно. Там Реля привыкла только книги читать, хотя в школу ещё не ходила. Но вот вырвались они из глухих мест, и девчонку просто прорвало — она стала краснобаем, да каким! Если, в своём рванье, смущает парней и, сказать бы что простых, так сильно слукавить. Не говоря про будущего учителя, которого, кажется, Юлия Петровна прекрасно разгадала — парень хочет проявить педагогический талант на яркой ученице, а другие парни — попроще — почему также засматриваются на Чернавку?
Калерия, когда они ехали с Дальнего Востока, смутила ещё одного чудного парня. Воина с красными погонами родительница хорошо разглядела, потому что Степан понравился тогда Вере. Но «недоумок-солдат», как они с любимой дочкой думали, также сделал большой прыжок в сторону всё той же замарашки. Чем сильно обидел «всехнюю» — как острила, в поездке, Релька, «красавицу». А побитый краснопогонник — потому, что Степана чуть не убили в поезде.  Но, очнувшись, от довольно долгого забытья - все думали, что он умирает.  Так вот, ожив, всеобщий герой подарил своё внимание только Рельке, как богине, спасшей его от неминуемой смерти, ухаживал как за взрослой девушкой. Мать с Верой решили, что Степана сильно ударили по голове, раз он ведёт себя как невменяемый.
Но кто ударил по голове будущего учителя, что он также к средней дочери сердцем прирос? Или сын директрисы, по примеру своей мамы, взял шефство над языкастой девчонкой, чтоб уязвить Веру и Юлию Петровну?
— Я вот думаю, — прервала её мысли дочь, будто прочитав их, — за что взрослый парень мог влюбиться в нашу Чернавку? И летом я смогла предположить, что его прельстила Релькина простота, её разговорчивость, потому что некоторые парни не выносят, когда девушка молчит.
- А ты, разве, Верочка, молчишь с, понравившемся парнем?  Надо говорить.  Надо показать себя с лучшей стороны. Допустим, ты не хозяйка, но ведь видишь, как всё Релия делает.  Притворись, что хозяйственная.   Шить ты не любишь, но ведь мама тебе платья шьёт при тебе.  Сделай вид, что хорошая швея.  О литературе поговори с преподавателем этого предмета – учителя это любят. – Мать вспомнила стихи Калерии, которые Дикая написала ещё в поезде.

             Не любит мама, а эксплуатирует.
             Такие они с Верой бездельницы.
             Но женихам Веры её живописуют,
             Что и хозяйка и рукодельница, - вроде как говорила всё это Дикая Степану. – «Хорошо, что Вера не знает этих стихов – давно бы вырвала «поэтессе» все волосы».

     - Ой, мама, как притворяться?  Это, действительно надо много читать, как Релька.  А если читаешь лишь под нажимом учителей, то этим не похвастаешься.  На этом можно попасться.  Но меня волнует другое.  Когда всеобщий любимец приехал на осенние каникулы в Маяк, с прекрасно одетой девицей, на которую все в клубе смотрели, вывернув головы назад, из-за того, что семейка дирёшки и гостья их, изволили сидеть на заднем ряду.
     — Я их видела, — отозвалась мать, — да ещё мне привиделось, что та девушка похожа на меня в молодости, и причёска у неё была изумительная — не потому ли Павел симпатизировал Рельке летом?
— Не вижу связи, мама. Почему он должен был влюбиться в Рельку? Только по той причине, что та девица похожа на тебя, в молодости?
— Ну, как же Вера! Ведь и Калерия похожа на меня — вот тебе и решение задачи — таким образом, она похожа и на приезжую девушку, невесту Павла.  Вот он её летом и подстерегал везде, как мне говорили местные кумушки, которые всё знают.
— Вы так думаете? — Вера была просто потрясена. — Но как мне сказали, что той красотке студент дал отставку, ещё два-три года назад, причём бесповоротно. Это мне друг Павла сказал, так что сведения из первых рук. И я, следуя этим сведениям, когда он приехал на практику, вцепилась в него мёртвой хваткой, тем более, что Павлик обходил Релюсеньку нашу стороной — танцевал-обнимался с другими девицами.
— Значит, всё-таки, у него ум есть, — улыбнулась Юлия Петровна, — раз красивый парень заметил, что Чернавка плохо одета.
— Я тоже так подумала, потому что, когда мы колдовали с ним над газетой, которая потом долго всех веселила, мне показалось, что будущий учитель,  наконец,  рассмотрел меня и не прочь приударить.
— Ещё бы он тебя не заметил, Вера. Я как увидела его в школе, в окружении молоденьких учительниц и старшеклассниц, дала ему приказ, чтоб он всех оставил и ухаживал только за тобой. Мысленный приказ, разумеется..
— Что ваш приказ, если он на следующий день, после сидения нашего в запертой комнате, метнулся от меня, как заяц наблудивший, к Рельке. Как от прокажённой, шарахнулся, мама, — с горечью пожаловалась Вера.
— Ну, видно на него так сочинение Релюнино подействовало?
— Да не в писульках Релькиных дело. После этого «произведения», которое, якобы, будущего «преподавателя» потрясло, он же их класс в походы возил и на экскурсию, смотреть Каховскую ГРЕСС, и  в Асканию-Новую, где Релия, говорят, потрясала всех знаниями об этом былом поместье. А всё это она вычитала в книге какого-то украинского писателя.  Уже по украински стала читать.  Зря я, дура, не поехала.
— Я же советовала тебе, чтобы ты ехала, Вера.
— Теперь жалею, что не воспользовалась вашими советами. Как мне потом рассказывали, этот Павел от Рельки не отходил, и всех, кто с ними ездил — а их было немного — водил в столовую при имении, кушать!
— При старом, разрушенном, как я слышала, имении, есть столовая?
— Ну, а как же! Оказывается, имение ремонтируют: рабочим же надо кормиться. Да и группы любопытствующих приезжают, им тоже требуется еда — не бродить же по степи голодными, в поисках животных, которых, как мне сказали, там ещё мало.
— Зато на свободе бегают, Верочка.
— Ой, мама, меня вовсе не это волнует. А рабочая столовая. Ведь сводив туда Чернавочку, Павел ещё больше к ней привязался, хотя она, дурёха такая, ничего с него, как я вижу, не требует. Уж я бы у него такое просила, что он наизнанку вывернулся бы в городе, ища это.
— Да, может, этот студент потому и влюбился, что Чернавка ничего с него не требует? Есть мужчины, Верочка, очень жадные.
— Конечно, где уж этой тетере требовать? Но меня бесит другое: вот Павел защитит диплом и вновь вернётся, чтобы портить мне нервы, ухаживая на глазах за нашей, совсем не красавицей внешне, Релькой.
— А когда он вернётся преподавать? — заинтересовалась мать.
— Мне кажется, что к началу следующего учебного года.
— Не волнуйся, — успокоила свою любимицу Юлия Петровна, — больше они не встретятся. Когда я ездила на совещание в Качкаровку, там повстречала директора их совхоза — старого знакомого — который пообещал, что возьмёт меня к себе на работу — у него, кажется, умер или при смерти зоотехник.
— Да что вы, мамочка! Неужели мы сбежим из этого нудного Маяка? Вот радость-то! А хоть в большое село вас зовут?
— Громадное. Это — бывший районный центр и там есть куда пойти, если захочешь, чтобы тебя не видели.
— Ну, одолжили! А то мы живём в этом Маяке, как в тюрьме. Но нашей Рельке он нравится, и Дикарка будет рыдать, уезжая отсюда, — рассмеялась весело Вера.
— Ещё бы! — усмехнулась мать. — Получать ухаживания самого красивого парня и вдруг лишиться всего. В Качкаровке её счастье закончится — исчезнет, как дым, вместе с этим прозрачным селом.
— А вы-то, мамочка, хотите отсюда уехать?
— Если бы я не хотела, разве спрашивала бы насчёт работы в другом селе? Тут тесно — никуда не спрячешься от назойливых глаз, а человеку хочется иногда побыть одному. И Олег опозорил меня в Маяке.

     Юлия Петровна не могла сказать дочери, что измена мужа, и посадка его в тюрьму, отразилась на любовных похождениях её самой — на неё уже не так засматривались местные мужчины, да и приезжие «ревизоры» старались не попадаться красивой, как они все ещё полгода назад уверяли её, женщине.
— Одно дело встречаться с замужней женщиной, — откровенно сказал ей один прощелыга, — и совершенно другое, со свободной. Ты же можешь потребовать, чтобы я со своей женой расстался.
— Разумеется, могу! Разве я хуже твоей жены? Не ты ли стонал от удовольствия и шептал, что такой женщины ещё не встречал?
— Это так, потому что моя жёнка хворая, и её надо чуть не каждый год в санатории возить — не могу же я её, в таком состоянии, кинуть!?
— А не можешь, так и проваливай. Вози свою жёнушку на курорты и заодно наслаждайся с ней — нечего, в таких случаях, на других кидаться, как голодной волчище.
— Да пойми одно — у меня дети, которых я должен вырастить. Разве я брошу своих, родных, и пойду воспитывать чужих? Так идиоты делают.
— Ну и держись за своё дерьмо, — рассердилась надменная женщина.
И теперь Юлия Петровна гневно вспоминала этого дуралея — «чужие» дети, разумеется, никому не нужны, а найти в её возрасте холостяка несбыточная мечта. И захочет ли свободный человек растить её детей?
— Ура! Да здравствует наша кочевая семья! — повисла на шее у матери Вера, вся в своих страстях, безразличная к страданиям других.
Наоборот, старшая дочь находила в них забаву и утешение для себя.
— Представляете, мамочка, — вдруг встрепенулась она. — Как зарыдает наша Чернавка, когда узнает, что ей придётся оставить свои деревца, посаженные с мужем директрисы на скалах, с таким трудом. Всю весну носила воду им, как дурёха, чтоб прижились, а теперь вдруг бросит? Да она кровавыми слезами обольётся, если они засохнут без неё.
— Не засохнут, — отозвалась невесело Юлия Петровна, которой было горько не получить малую дозу сочувствия от старшей дочери, ради которой она других детей в упор не видит, но видно Веру уже не исправить: — Реля хорошо укоренила деревца — это кому-то сад хороший будет, запомнят в Маяке твою сестру по этому саду, когда он вырастет.
— А не сломать ли мне пару деревьев, дабы её здесь не помнили?
— Не надо, Вера, это большой грех, — вспомнила мать, что она деревенская жительница. — Природа мстит за такие поступки, не прощает.
— Ой, мама, вы у нас суеверная стали, а вы же колдунья, как сами меня недавно уверяли. Хотя, что я говорю, — вдруг вспомнила она и насмешливо посмотрела на мать, — вы меня уверяли, что вы колдунья, но почему-то не приворожили учителя к моей юбке, что с успехом сделала Релька, для себя. Выходит она в нашей семье настоящая ведьма?
Юлия Петровна с трудом поняла, в чём её упрекнула Вера:
— Ах, ты про то моё шутейное колдовство? Но, дорогая моя, я где-то слышала, а, может, читала, что природа отдыхает на детях талантливых людей.  То-есть талант твоей бабушки Насти проскочил мимо меня и достался Рельке. Судя по всему, сестра твоя перехватила дар предвидения у обоих своих бабушек — ведь вторая её бабка, со стороны Олега, тоже была цыганка. Вот в ней дар предсказания и развит.
— Дар предсказывания я в сестрице не заметила, а вот что она лихо привораживает, это точно. Ты только подумай, мама, двух парней — и каких парней! Степана да Павла — оба необыкновенно умны и красивы, так вот, обоих! наша Чернавка заворожила своим жутко чёрным личиком.
— Ты сердишься на неё за это?
— Ой, мама, убить, готова! — рассердилась Вера. — Это просто недоразумение какое-то, что она у меня самых лучших парней отбивает.
— И хорошего ничего ты в твоей сестре не видишь?
— А что в ней хорошего?
— Мне кажется, что если Реля и колдунья, то в хорошем смысле, — заступилась немного за среднюю мать, потому что Вера поразила её равнодушием к переживаниям родительницы: — Сестра твоя помогает людям выжить. Вспомни Литву, рождение Вали и Лариски, разве выжили бы наши Атаманши, если бы Калерия не возилась с ними в те голодные годы? – Матери вспоминать не хотелось, как они с Верой же, (в те годы Герой),  желали смерти двум послевоенным девчонкам.  Обе готовы были задушить их, но Реля вставала на защиту сестриц и не давала умертвить.  Теперь-то Юлия Петровна двух Атаманш своих «любила», потому что чувствовала – в старости лишь у них сможет преклонить голову, если малышки не узнают о том, что были матерью и старшей сестрой обречены на смерть.  Поэтому родительница всячески показывала Атаманшам, что они ей дороги.  Подкармливала иной раз лучше, чтоб и они любили мать.
— Уж прямо подвиг совершила!
Вера и не помнила об их общем замысле. И это тоже радовало Юлию Петровну.  Не помнит, значит и не проговорится. А если вспомнит, придётся матери откупаться вещами.
- А что это вы за неё заступаетесь? – Продолжала старшая дочь. - Не вы ли всегда шли со мной рядом против этой дикой особы? Не вы ли меня жалели, что Релька у меня самых лучших поклонников забирает?
— Дорогая моя, — смягчилась мать, — у тебя ещё этих поклонников будет столько, что не будешь знать, куда их девать, так что не грусти!
— И, правда. Вот я, в Качкаровке, закружу голову так же учителю. Разумеется, не такому идейному, как Павел.  Вот сестрица тогда попыхтит.  Представляю, как ей тошно будет.


                Г л а в а  33.

     Но Калерии было плохо ещё в Маяке, когда она, накануне прихода за ними машины, узнала, что они уезжают из дорогого для неё села. В первую очередь Реля, со слезами, побежала к Вере Игнатьевне, вернувшейся от Павла, к которому она, за время весенних каникул, съездила не один раз. Павел защищал диплом, и ему требовалось хорошее, «рациональное», как говорила Вера Игнатьевна, «питание». Вот и пришлось матери «курсировать» между городом и деревней, чтобы подкормить самого дорогого ей человека. Вспомнив о защите Павлом диплома Реля, по дороге к дому дорогих ей людей, затолкала обратно свои слёзы, дабы Вера Игнатьевна тоже не расплакалась.  Девушка представила, что и доброй женщине, которая к Реле относилась гораздо лучше родительницы, будет несладко. Хозяйка дома встретила сообщение об их отъезде, как гром среди ясного неба:
     — Почему вы внезапно уезжаете? А документы ваши куда высылать?
— Мама считает, достаточно будет табелей, которые у нас дома.
— Да, правда, этого достаточно. Но как же уедешь ты, которая осветила это село, как разноцветная радуга, которая дарит людям надежду, что не всё в жизни так худо, как нам кажется.
— Ой, Вера Игнатьевна, меня саму отсюда силой увозят.
— А если я пойду к твоей матери и попрошу её оставить тебя хоть на полгода ещё в Маяке? Жить могла бы у нас, вот бы обрадовала всех.
— Нет, — по-взрослому ответила Реля, — в ваш домик вернётся жить Павел, и никак нельзя, чтоб я жила рядом с ним. Начнутся сплетни.
— Ты права, — Вера Игнатьевна прямо на глазах старела, — нельзя дразнить гусей, иначе нас всех пересажают — вот что я усвоила.
— Печальный опыт, — Реля вздохнула, — но я думаю, что если судьба будет к нам благосклонна, то мы с вами ещё увидимся не раз, когда я вырасту и смогу передвигаться без опёки родителей.
— Девочка моя! Я мечтала, что проживу с тобой остаток жизни, немного скрашивая и твою жизнь, которая весьма не сладкая.
— Это верно, но вы и так уже сильно изменили мою жизнь. Вы вошли в мою душу как свет любви к людям. При тех невзгодах, которые лишили вас семьи, в вас осталось самое дорогое — сострадание к другим, иногда, невзирая на то, что эти другие сильно ломали вас.
— Это правда, но и ты такая, девочка моя. Ты вошла в наш дом «Колокольчиком» для Дмитрия Семёновича, «Ведьмочкой», но очень интересной для Павла, «Дикаркой», для твоих одноклассников, Ангелом моим.
— И «Чернавкой» для своих родных, — грустно улыбнулась Калерия.
— Не обращай внимания. Они сами не ведают что творят.
— Вы так думаете? А мне кажется, что прекрасно всё понимают, и умышленно хотят меня в петлю затолкать.
— Не смей даже так думать! Сопротивляйся им!
— А я что делаю? Вот Вера пригрозила мне сегодня, что постарается сегодня или завтра, когда придёт машина за нами, сломать парочку деревьев, которые мы с Дмитрием Семёновичем посадили. Поэтому я не буду задерживаться у вас, побегу их стеречь. Но, кроме того, надо же все бельё перестирать и перегладить перед отъездом, всё это сложить так, чтобы не запылилась в дороге.
— Пыль из матрасов не выбивайте, они всё равно запылятся: в Качкаровке выбъете. А вот подушки замотайте покрепче в покрывала, знаю, они у вас есть и очень красивые — так покрывала легче потрясти.
— Я тоже так думаю. Но надо что-то готовить на сегодня, и в дорогу. Или мама что-то купит, по пути?
— Разумеется, купит. Если бы я не знала, что в жаре всё портится сильно, то поджарила бы вам курочку.
— Ой, что вы! У вас такие куры породистые — их жарить нельзя.
— Для тебя и твоих сестриц малых, мне ничего не жалко, но съедят ведь всё твои красавицы, которые так тебя угнетают.
— Я знаю, что они меня не любят. Да Бог с ними.
— Яиц, может, тебе сварить? Авось, не испортятся.
— Ой, не надо ничего. Скажите мне лучше, как кровати довезти?
— Кровати? А много у вас их?
— У каждого члена семьи по кровати, кроме двуспальной, родительской. Это такие кровати-раскладушки, которые везли на Дальний Восток, в расчёте на долгую войну с японцами.
— Для наших солдат?
— Наверное. Но потом война быстро закончилась — вы же знаете отчего? Не знаете? Как же! Американцы сбросили на японские два городка по атомной бомбе, и они нанесли такие разрушения, что японцы сразу сдались.
— Господи! И это ты знаешь! Но ведь там погубили массу народа!
— Да. Причём страшно изуродовали. Я онемела, когда узнала. Видно, в память о той войне, нашей семье достались, по дешёвке, кровати. — Реле не хотелось говорить, что кровати эти Юлия Петровна списывала, когда работала комендантом, в общежитиях, и потому семья их получила даром.  Это было единственное, за что она не упрекала мать, потому, что спать на полу было бы хуже. А спать на удобных походных лежаках, к тому же мать и матрасы также приобрела, и постельное бельё, это было «богатство», вывезенное ими с Дальнего Востока.  И сейчас Реля думала, как это сохранить, чтобы всё это не разбилось в дороге.
— А кровати хрупкие? — заинтересовалась Вера Игнатьевна.
— В том-то и дело. Мы когда везли их с Востока, то запаковали в брезент и, кажется, в деревянные ящики их поставили, а теперь их побросают в машину и, боюсь, поломают.
— Так твоя мама и даст поломать, если везла их издалека. Но, на всякий случай, ты проследи, чтобы их поставили ближе к кабине, сверху положи на них матрасы, и подушки, в узлах — все это смягчит.
— Я тоже так думала. Спасибо, что подтвердили мои мысли. И пойду уже готовиться — ведь столько всего надо переделать. И буду плакать сухими слезами, чтобы мучительницы мои не узнали, как мне жалко с вами расставаться, буду защищать свои деревца от Верки. Господи, как не хочется отсюда уезжать - ведь я полюбила Маяк, и виноградники, библиотеки ваши, как не любила ничего на свете. Я не хочу, не желаю, уезжать отсюда, но вы не передавайте мою печаль Павлу. Ему вы передайте и вашему мужу, что я очень их люблю, уезжаю с болью, но жизнь продолжается, и мы ещё увидимся. Ну, поцелую вас сейчас, Вера Игнатьевна, потому что, вполне возможно, завтра не сумею придти попрощаться.  Но я уеду с мыслями обо всех вас.
— Милая моя, — обняла её, заплакавшая Вера Игнатьевна, и долго не отпускала от себя. Они поцеловались: — Вот не думала, что мы так внезапно расстанемся. Ты принесла в наш дом чудесный мир, и не знаю, как мы будем жить теперь, не видя долго своего «колокольчика», и без той радости, которую ты приносила с собой? Разве только Паша, когда ты вырастешь, привезёт нашу диву назад? Уже женой или невестой.
— Это будет не скоро, — Реля вздохнула. — И за это время он ещё встретит девушку, которую полюбит, так что рассчитывать, что он приедет за мной, не приходится. И передайте ему, что я желаю ему полюбить. И пусть забудет глупую девчонку, к которой он был расположен.
— Даже и говорить не буду, потому что Павел рассердится. Давай-ка не будем загадывать — как будет, так и будет.
     — Я давно стою на этой позиции, — грустно усмехнулась Реля. — Ну, прощайте, быть может, мы увидимся с вами, но что-то мне не верится в это. Что-то подсказывает мне, что мы больше не увидимся.
     — Не говори так, не то я сама буду приезжать в Качкаровку, хоть это и не близкий путь, добираться в то село довольно сложно. Но иди! Иначе я не отпущу тебя никогда. — Вера Игнатьевна заплакала сильнее.
     Калерия выскочила из дома, где её столько раз встречали как родную, и помчалась к своему дому, который был бы ей чужим, если бы она не посадила около него саженцы, которые смягчали её горе и приносили радость. Но Вера грозилась их сломать и она должна уберечь своё сокровище, которое украшает землю. И она убережёт или проклянёт Герку за её святотатство; если сестра сломает на её деревцах хоть веточку, то жизнь самой красавицы будет под большой угрозой, тогда вся жизнь Веры будет ломаться, как эти невинные ветки. Всё в жизни взаимосвязано — и это Калерия не раз говорила в предупреждение своим родным.


                Г л а в а  34.

     Кажется, Вера не навредила деревцам, а на следующий день, с утра, приехала, крытая машина, из Качкаровки.  В машину, они погрузили нехитрые пожитки и погрузились сами. Кроме старшей, которая не «захотела» ехать в машине, даже в кабине, куда её звала Юлия Петровна:
     — Садись, Верочка, мы с тобой поедем комфортно, а все остальные наверху, среди вещей, им там будет весело. Реля будет следить, чтобы не свалилось что-нибудь с машины, и за сестрёнками, дабы не шалили.
     — Ну что вы, мама, это вы поедете в кабине с Атаманшами, чтобы они не шалили, и не портили нашей Чернавке нервы — ей и так достаточно глазеть, дабы не свалилось что-нибудь из вещей, — откровенно издевалась Вера над Релей. — А я доеду на попутных машинах до Херсона. А дальше автобусом — это более удобно, чем задыхаться в какой-то грязной, пыльной кабине. — При этом Вера с укором посмотрела на водителя, который капризнице, ещё при погрузке вещей, показался «вонючкой», а уж в кабине с ним она бы задохнулась. Этот грязнуля ещё глазки ей строил, в надежде на дальнейшие встречи в Качкаровке. Дудки ему! Пусть видит, что она девушка деликатная, и на вонючек не зарится. К тому же, её обещал «проводить» до Херсона директор совхоза, который как раз туда собирался в этот день. Так пусть увидит тот охламон, какую девушку он проворонил, любуясь на свою красавицу жену и не замечая приезжей девушки ещё в прошлом году. Получалось двойное мщение — с одной стороны неряхе-шоферу, а с другой не совсем умному директору совхоза. Пусть оба умоются слезами. Да и с Карелькой она рассчитается этим путешествием — вот пусть сгружает, да носит вещи в другой их дом, при этом проехавшись в кузове грузовика. Её так натрясёт, что дурно станет сестричке — это ей не парней у Веры отбивать. И пусть завидует старшей, которая оказалась её умней.
— Поезжай, Вера, но будь осторожна — сейчас много бандитов появилось, после того, как их выпустили из тюрем. Даю тебе полсотни на автобусы, и не голодай в городе, поешь перед тем, как ехать дальше, а то ты у меня слабенькая здоровьем, тебя ещё может укачать.
— Давайте, давайте больше денег, - протянула Вера властно руку. – Может, я там ещё что-нибудь себе приобрету, ведь надо и мне иметь какие-нибудь украшения новые.
— Не жадничай, доченька, — отозвалась озабоченно мать, — нам ведь немало придётся ещё покупать из мебели или посуды в Качкаровке. — Однако кошелёк открыла вновь.
— Да ладно вам, почему-то всегда жалеете для меня, — насмешливо отозвалась Вера, подмигнув матери, беря ещё сотню, — уж та поймёт, что она хочет показать Чернавке прилюдно, что жалеют как раз не Вере, а той, что поедет в самом неудобном месте. Она даже ехидно помахала Реле ручкой.
А Реля ехала, сидя в машине, среди вещей и прощалась глазами сначала с селом, потом с виноградниками, потом с садами за Маяком и плакала, предчувствуя, что она этого никогда больше не увидит…

Однако, как она не плакала сухими слезами, прощаясь с Маяком, с людьми, желавшими им добра, она вздрогнула, когда Вера Игнатьевна попала в поле её зрения, которая махала платком — Реля это видела издалека. Но как девушка не мучилась, как не грустила она, подумав, что жизнь продолжается, даже если они никогда не увидятся с Павлом, Верой Игнатьевной и весёлым садоводом. Такую странную судьбу ей вычертили Звёзды (Звезды, Космос — были для Рели живыми существами), которые точно знают про жизни людей и ведут их по тем дорогам, которые им положены. Их семье предначертали поездку в Качкаровку, а после, возможно, ещё будут ездить — ведь цыганская кровь матери, а ранее и отца толкали их на вечное передвижение.
Признаться прежде Калерия была рада их переездам.  Особенно, когда ехали на Дальний Восток, и обратно.  Ведь столько в пути увидишь, да услышишь интересного, особенно если держишь «ушки на макушке», как шутят в народе.  Можно мудрецом стать, недаром её добрые люди умницей называют, но только не в её семье, хотя она столько трудится для неё.
Что ж! Пусть считают дурой, но, по крайней мере, Реля знала — она не глупая.  Не дурнее старшей сестрицы, которая даже в длинной дороге с Дальнего Востока, не смотрела на красоты природы, а старалась обобрать молодых парней — солдат и моряков — едущих кто со службы, а кто в отпуска. И, разумеется, им лучше было бы что-то купить родне и любимым, а не тратится на случайную, капризную попутчицу.
Калерия так и советовала им делать, и многие отринули от Веры, и купили кое-что, сходя на больших станциях. Потом благодарили Релю и показывали ей покупки, советовались, кому что подарить. И многое поведали своей советчице свои у кого тяжёлые, у кого менее жизни, однако все защищали Родину, но, едучи с Дальнего Востока, из Сибири называли своей Родиной те края, где они выросли.
— «Правильно, — думала Калерия, улыбаясь: — то малая Родина, но знали бы эти чудаки, что мы живём несколько жизней, и в разных концах света появляемся. И не скажешь. Во-первых, нельзя говорить первому встречному, хоть и развитому человеку, во-вторых, не поймут, и примут меня за тихую сумасшедшую. А Вера и мама с удовольствием это подтвердят — им нравится, когда кто-то говорит обо мне гадости. Пусть живут, не ведая,  раз их Космос не задел своим крылом, как Рельку».
Но нашёлся один воин, который знал их общую тайну — это Степан, он знал не только о Космитах, но был наделён силой их, заслонил собой всех людей в их поезде от ножей бандитов.  Которых выпустили после смерти Сталина на волю, из тюрем и бандиты многих убили бы в пути, потому что могли, как кошки влезать в окна, с крыши, и намеревались убивать людей. А не удастся убивать, калечить и грабить.  Но нарвались сначала на Степана – был бой в тамбуре их вагона. Степан кого-то бил,  его покалечили малость, но воин восстановился, как шутил потом, благодаря Реле. Он восстановился, а матросы Северного флота, едущие на побывку, рассвирепели и выловили и бросали с крыш бандитов.  Их состав доехал спокойно, никто уж более не покушался на жизни людей, и на их трудом нажитые деньги и вещи.
Степан потом говорил, что это Космиты выслали его, чтобы он спасал Калерию. Она улыбалась: — «Прекрасно, спасая меня, ты многим людям помог. За всех благодарю». И много он ей рассказал, повторив почти всё, что и дед Пушкин ей толковал.  Но дедовы рассказы она воспринимала во сне и ещё слишком маленькой, а тут взрослый парень да сидя напротив. Степан, после ранения, водил её в вагон-ресторан поесть горячего. И, насыщаясь, говорит так правдиво, что заслушаешься. Он чуть больше деда ей рассказал — назвал дату рождения её сына, и обставил это рождение ещё праздником для всей страны: будто в 1961 году в Союзе полетят в Космос. Что ж, Реля не против, чтобы её дорогой потомок родился в радостный для всех год.
Вспомнив про 1961 год и рождение сына, Реля уже не жалела бандитов, которых сбрасывали с поезда, чтобы они разбились. Она слышала уже от людей — да и газетах писали — что те, кто всё же доехал, разбойничали уже на Европейской части Союза. Потому что, не на всех же составах ездили такие люди как Степан и бравые матросы.  Потому многие бандиты добрались до тёплых краёв и не пропускали случая кого-то ограбить или убить.  Если люди сопротивлялись насилию, которое не все могут терпеть.
Вздохнув тяжело, Реля отогнала от себя мысли о бандитах, вернулась к Степану, лишь теперь вспомнив, что именно он (да дед Пушкин, во снах), напророчили ей встречу с первой, а, возможно, последней любовью — потому что, наверное, после Павла Реля никого не полюбит. И всё же, в мыслях, она отпускала его — если они не встретятся, то не быть же век  холостому такому красивому душой и лицом человеку. Пусть Павел женится, только не на толстой Розе, возьмёт девушку умную, тоже учительницу, приедут они в Маяк, станут учить детей, своих заведут. Не надо ждать Павлу какую-то дикую девчонку — пока ещё Реля подрастёт — это же очень долго, она желала счастья любимому сейчас, лишь бы не случилось то плохое, что почувствовала она, войдя в их дом, и что нагадала цыганка. Ей казалось, что если Павел женится сразу, после защиты диплома, то несчастье обойдёт его стороной. Но всё же ныло сердечко — а что если лишь Реля может отогнать от любимого беду?
Отводила же она беду от Вали с Лариской, когда они были маленькие и она тогда сильно любила их, чувствуя, что кроме неё, никто их не защитит. И сейчас ещё любила, потому что хоть Атаманши наглые подрастают, но, видимо, права народная мудрость, что «мы любим людей, за всё хорошее, что для них сделали, а ненавидим за всё плохое, что сделали людям». Исходя из этого — прав дедушка Пушкин, девчонки, не преминут сделать ей зло, за что станут не ненавидеть, но сторониться старшей сестры. Есть ещё одна мудрость, которую Реля не принимала. Что значит «не делай добра, зла не будет»? Если бы Реля не спасала малявок, и они погибли от рук матери и Верки, то не было ей от них неприятностей? Да, будет больно, когда Реля увидит, как отвернутся от неё малышки, а прильнут к матери и Вере, лишь за то, что те станут им отдавать свои старые платья, на переделку под их капризы. Разумеется, им станут давать крепкие одежды, потому что девчонки, с дырами ходить не согласятся или зашивать, штопать.  Уже заявки поданы на новые формы и мать согласилась, купила. Теперь-то она поняла, что, лишившись в своё время Атаманш, Юлия Петровна многое бы потеряла, потому что Реля видела — хоть мать и говорит, что жить в старости станет с Верой — надежды её на старшую дочь уменьшаются быстро. Жить, вполне возможно, родительнице придётся с Валей и Ларисой — так что пусть спасибо скажет средней, что спасла ей кормильцев в старости. А если девчонки сживутся с матерью — Реля чувствовала, что она не сможет ни за какие коврижки, даже если матушка переменится в ней. Но хороша ложка к обеду.  Однако если Атаманши смогут жить с врединой, то Реля стерпит от них измены, зная, как они будут отрабатывать свои грехи. Матушка из них соки попьёт, правда девчонки, тогда уже молодые женщины, не очень это поймут или станут прощать, потому как они из матери, в юности, тоже будут соки давить.  Не просить как Калерия, а именно давить — в Атаманшах уже все задатки наглости имеются. Коса, вернее две косы, найдут на камень, но не сломаются, а окрепнут, поднаберутся хамства от матери же, и ей вернут его. Мать станет терпеть — Калерия это чувствовала — но потом получит от Атаманш подобие любви. Они очень просты, и воюя с матерью, получая от неё больше подачек, возможно, снизойдут к старости капризной женщины.
Калерия удивилась: — «Как много думаешь о прошлом и о будущем в дороге. Павла я женила почти, хотя через боль сердца. Девчонкам выдала разрешение потрошить «гардероб» матери, с тем, что бы они в будущем заботились о ней. Уже просекла, что скоро Атаманши сделают, или уже делают мне зло (через измену), но не очень их за то укоряю. Интересно, в жизни всё так будет, как в мыслях у меня? Но, вспоминая мудрость людскую, я забыла, что, сделав мне зло, Атаманши станут ненавидеть их няньку за свою же подлость. Это опять удар по сердцу. А может, нет? Стану как они, проще надо воспринимать жизнь, тогда удары с их стороны не покажутся уж такими гадкими. Прав дед Пушкин, что если человек предупреждён, значит защищён. Но так ли у меня получится? Эх, Релия, не преувеличиваешь ли ты свои возможности прощать?"
Девушка сознавала, что ей горько было бы услышать, что Павел женился, но она помнила своё глупое предсказание, в отношение его жизни и потому наказывала себя думами о его женитьбе, а, может, сознавала, что тем оттянет от любимого беду.
Так она казнила себя, когда машина нырнула в овраг и тёмные мысли нахлынули на неё, но когда грузовичок вдруг выехал на пригорок, и она в последний раз увидела Маяк, вспомнила сколько счастья испытала в том загадочном селе, таком изумительном, что в голове сам собой сложился стих, который она, выдернув из стоящего рядом портфеля старую тетрадь и карандаш, записала прямо на обложке:
— «Маяк любимый, не сердись на Релю, я не успела вырастить свой сад,
Но чудо-деревца цвели в апреле, а в мае, возле тына, виноград».

Да, они цвели её деревца, которые осенью посадила она с весёлым садоводом — это было удивление не только для Рели, но и соседкам:
— Упэршэ бачу, щоб саженци так быстро показалы на що способни, — сказала дородная украинка, живущая справа: — Ты, мабудь, чаровныця, дивчино, що з-пид твоеи руки всэ так ростэ и цвитэ?
Реля улыбалась — ей самой казалось это фантастикой, которой она прочла, в Маяке, много, хотя была загружена домашней работой.
Чудом было и то, что от другой соседки переросла малина в их подворье. Та — певучая, добрая женщина не сердилась:
— Цэ добрый признак! Бог тэбэ, кажись, любэ, дивчино, що дае тоби з одного боку малину, а от Одарки виноград полиз через ваш тын. Виноград цэй, кажись, дикый, алэ наш садовод, якый тэбэ дюжэ любыть привье ёго, так виноград посэлыться возле хат - цэ подарунок людям, бо нэ вси на виноградниках працюють, а исты хочется.
Дмитрий Семёнович обещал Реле, что привьёт соседский виноград, а возле их домика посадит уже привитой, лишь придёт подходящее время.
Калерия ждала то время с нетерпением, пока мать не ошарашила её, что завтра они уезжают, уже и машину послали за ними, что вызвало у девушки сначала шок, потом слёзы, которые она понесла любимой директрисе — Вера Игнатьевна поплакала вместе с ней.
Теперь, едучи в кузове, девушка подумала, что родительница давно знала, что они переедут, да Вере, возможно, шепнула, но как долго терпели, подлые женщины, чтобы ударить больней Калерию — знали, что ей это переезд как нож в горло.
Сидя на узлах, в подпрыгивающей машине, девушке захотелось знать, горюет ли мать, увозя семью с такого чудного места. Но если бы Юлия Петровна находилась рядом, Реля живо бы прочла её мысли — что редко себе позволяла, потому что мысли сестры и матери всегда поражали её жуткой чернотой — ну хоть бы когда они обрадовали Релю, что собираются сделать что-то хорошее. Если мать меняла бычка на тёлку селянкам, то старалась взять с них продуктами больше, зная, что у тружеников самим их не хватает. Верочка же, готовя концерт, не скрывала, что делает это, чтобы поразить учителей, чтоб оценки ей ставили лучше. А приехал Павел, так она хотела и его взять в плен, выкручиваясь перед умным парнем змеёй. Все «хорошие дела» что они делали, попахивали цинизмом и вымогательством. Но Реля хотела прочесть мысли матери и вдруг свернула на характеры своих мучительниц. Она живо подключилась к кабине, где малышки, видимо из-за жары, капризничали. Мать грозилась их закинуть в кузов, к Реле — пусть, мол, ваша нянька с вами, такими дурами, нянчится. Но Атаманши в кузов не желали им пыль мешала дышать — утверждали, и средняя, мысленно, поблагодарила их.  Сестрёнки росли упрямыми и капризными, снимая узоры с Верки, и они бы не дали Реле подумать о смысле жизни. Но они же не давали ей добраться до мыслей матери, потому Реля дала им посыл, чтобы успокоились — заснули бы. И те будто послушались среднюю — вскоре, привалившись друг к дружке, наконец, успокоились, тем дав матери возможность поразмыслить, но всё же добраться до дум мудрой родительницы, какой мать считала себя, нелюбимой дочери не удавалось: — «Видно, действительно, «мама дорогая» мудрая, но почему так штормит в семье?"
Не сумев добраться до мыслей родительницы, Калерия восстановила картины радости старшей сестры и матери, в последние два-три месяца после отъезда Павла на защиту диплома. Радовались, что увезут Дикарку и она больше не увидит своего любимого. Впрочем, могли и не догадаться, что у Рели это первая любовь. Могли и злиться — учителя Вера домогалась, но не вышло, так хоть расстроили счастье «Чернавке». К тому же они не любили Маяк за прозрачность, за то, что отец рванул из их когтистых лап: — «Интересно, писала ли отцу мать, что перевезёт семью на новое место жительства? Но если отцу не сообщила, то в бухгалтерию тюрьмы, наверное, написала. Чтобы шли оттуда алименты, не задерживаясь иначе на какие деньги Верочка с матерью станут покупать обновы».
Признаться, Реля, в Маяке, ждала писем от отца, но видно оскорблённая мать, приказала ему, на суде, писем в семью не писать. Но в большое село, куда они едут, батя может ей написать письмецо — кому какое дело в том великане, что девушка получит весть из тюрьмы.
Лишь пару лет спустя Реля узнает, что и в большом селе почтальоны любопытны и насколько лично она пострадает от них — ещё боль от человеческой подлости придётся пережить. Но пока Калерия не догадывалась — ей важней было, в это момент, проникнуть в мысли матери:
— «Интересно, как «мама дорогая» теперь будет в другом селе, где нет виноградников, как она мне сама сказала, и, стало быть, нет винного завода, который давал им бесплатное вино, они пили с Верой его каждый день и хвастались, что от вина они не болеют, стали крепкие. Но в Качкаровке придётся им вино или у людей покупать, кто виноградник имеет, либо в магазин ходить — это ж какие сплетни пойдут по большой Качкаровке. Да ладно бы сплетни — они мать станут позорить, но ведь деньги из семьи будут уходить в большом количестве. И закуску матушка любит к вину хорошую. Но из этой закуски как в Маяке да в Находке нам будут доставаться ошмётки — то, что барыни выели, чем пресытились. Ой, в Маяке я часто у Веры Игнатьевны питалась, и Атаманшам приносила. Да картошечку посадила ранней весной — опять же, Вера Игнатьевна дала рассаду, а мама не зная, что она быстро поспевает, покрикивала — зачем я «дура» сажаю картошку — вот когда знала, что уедем. Зато то, что даёт быстро всходы и растёт: луковки мелкие, семена редиски, укропа, сама принесла. И как потом удивилась: первые салатики мы с ранней картошкой ели. Быстрее «дуры» мама с красоткой начали картошечку подкапывать, и радовались, будто клад нашли. Нашли бы две клуши, если бы «дура» не посадила. Наслаждались две «Гитлерши» — вот не зря я их так давно прозвала. Что же змеюки станут вкушать в Качкаровке, где у нас нет огорода, ни редисочки, ни картошечки, ни козочки, ни коровки, ни хрюшечки — даже кур не будет, пока не купит мать или получит в дар от Качкаровцев, за выгодный тем обмен. Правда, хвалилась родимая, что есть небольшой базарчик и бабки там, до темноты торгуют в основном салом, мясом, молочными продуктами. И мать там уже «вкушала» какой-то варенец, хвалила, что деликатес отменный. И молоко, из которого варенец делается, ей понравилось, творог не преминула отведать — представляю, что всех продавщиц обошла, со всеми поговорила, кому-то чего-то пообещала, так что, возможно, с Верой будут лакомиться вкуснятиной. Впрочем, если и в Качкаровке мать станет выписывать молоко по три литра, как делала в Маяке, то я сама творог и сметану смогу делать, может, варенец научусь.  Поспрашиваю у женщин, как они делают, вполне могу перенять опыт. Мясо, взяв у мамы больше денег, чтобы не пропивали, стану покупать, сало, для поджарки. Опять же, свеклу, капусту, картошку не всегда выпишешь на складе — придётся тоже на базаре подкупать. Много денежек понадобится. Наберусь наглости, стану с двумя пьяницами скандалить. Пригрожу, что расскажу в школе, что выпускница пьянствует с матерью. А Верке понадобится характеристика для актёрского училища, не захочет позориться перед учителями да учениками.  Может пить перестанет, что ей в дальнейшем поможет, когда уедет из дома. Но, Боже мой! Сколько же денег потянет красотка за собой, если сегодня, едучи с комфортом в Качкаровку, вытянула из матери столько рубликов, что нам с Атаманшами хватило бы неделю обедать и ужинать в столовой, про которую рассказывала мама.  Ещё бы на базарчике огурчиков зелёных прикупили, картошечки свеженькой — отметили бы новоселье. Мне с Атаманшами не перепало ни крошки в дороге, потому и бузили, за что похвалю их. Теперь спят — голод легче переносится во сне и укачивает меньше. Но что это? Я поймала мамины мысли — горюет ли она о Маяке? Грустит ли как её Чернавка, мается?"
Калерия прислушалась и поразилась — мать злобствовала: — «Хорошо я придумала увезти семью из Маяка, где Олег, чтоб на него икотка напала, чтоб он обосрался сейчас, опозорил меня. И Релия прижмётся в большом селе, без водопровода: носить воду, по крутому берегу, вверх, а потом по селу не менее полкилометра.  Это ей не в Маяке, из колонки за двести шагов от дома. И в Качкаровке выдра не вздумает сад сажать! Сколько нервов она испортила этим дурацким садом. Но, глядите, люди добрые! Сумела, благодаря саду, с директрисой подружиться, да с сыном её заумным, который не на красивых девушек заглядывается, а на замухрышек. Впрочем, в одном он не ошибся: из Рели хозяйка получится, классная, как сказала Верочка. А студенту того и надо, чтобы борщи хорошие ему готовила, второе, третье — это Чернавка от его же матушки научилась. Но фигушки тебе, Пашенька-красавчик, ищи другую себе домработницу, а я свою Чернавочку никому не отдам».
На этом Реля запретила себе слушать мысли родительницы: — «Какое гадство! Мать-фашистка не стесняется думать так. Вот Салтычиха! Однако очень ошибается, что с меня, живой, можно скальп снимать. А вот мамочку обдерёт, как липу, её любимая Верочка, когда поедет в училище, и будет обдирать до тех пор, пока мама не взвоет.  И когда откажет дочуре в деньгах — та не только «любить» её перестанет, но наплюёт с высокой колокольни на маму дорогую. Впрочем, что это я? Геру, на высокую колокольню, не то, что калачом, обещанием подарить машину не затянешь. Ведь там колокола и звон, а звон таким людям, как крест Чёрту, прости меня, Господи, что так думаю. За злые мысли мои, Господи, ты и наказал меня заранее носить воду из Днепра, потому Вера-Гера за двести шагов ленилась принести от колонки, а уж спуститься со склона, а потом подняться вверх, с тяжёлыми вёдрами, её не заставишь. А мне, как проклятой придётся работать в Качкаровке, потому учиться, наверное, станет тяжело — наносившись воды, потом натоптавшись у плиты, топать в школу, а после занятий, опять ужин готовить? Но вечером варить не стану, да и от готовки обедов, пожалуй, отобьюсь. Пусть мама постарается для своей выпускницы, а заодно малявок накормит. Знаю, будет делать так, чтобы я голодная ходила, но я поставлю дело так, чтобы, за каждую ходку к реке она мне давала поесть: авось, не умру. Станет мама меня кормить, то и дровишек нарублю и печку истоплю в холодное время года. Поставлю условие — я ношу воду, рублю дрова, отапливаю комнаты.  А старшие женщины пусть готовят еду — меньше у них времени на гулянки останется. Возможно, и девчонок научат готовить — пускай привыкают и они — я, в их годы, уже ого как трудилась. Но какой ужас, так далеко носить воду! Чувствую, что заболею я, от тяжестей и мокрой обуви зимой, особенно когда холодно станет.  Ведь резиновые сапоги мне достаются лишь дырявые, после барынь. Хорошо бы, в самом деле, заболеть, попасть в больницу, отлежаться там недельки две-три. В школе-то я догоню потом: мне Космиты помогут, а вот барыни отпляшут под коромыслом свой коронный танец и никто им не споёт: «Барыня — барыня, сударыня-барыня». Пожалуй, раз-два поплясав с коромыслом по селу и мыться перестанут и умываться, когда самим придётся водичку, издалека, носить, вот уж они меня вспомнят добрым словом».
     Калерия не подозревала, что она «усмотрела» своё заболевание на пару месяцев вперёд. Но она просила его у Высших сил и получит, как окажется, себе же на радость, потому что, переболев, она намного облегчит свое рабство в доме, хотя бы на тот учебный год.  Без неё обе женщины научатся хозяйствовать, к чему привлекут Атаманш.  А те, увидев, что деньги утекают на вино, поднимут бучу, что им голодать не хочется, из-за того, что две «кобылы» пьянствуют. Так и назвали они двух алкоголичек, что донесли и до Рели. Она была рада — на девчонок кобылицы-львицы не накинутся с кулаками, как на неё — эти хлопотливые крикуши, умеют постоять за себя, дерутся прилично. Лишь бы на неё не набрасывались. Но Атаманши Релю, после болезни жалели:
     — Релечко, тэбэ и у этои школи звуть Дикаркою. Чому?
     — Так я еле дала себя уговорить на школьный вечер пойти.
     — Хорошо було на тому вэчэри?
     — Неплохо, если бы я так не стеснялась своей одежды.
     — А ты бэри Верочкино, чи матэрино и носы. Чого всэ им и им.
     — Вы хотите сказать — красоваться? Пусть красуются. Я другим их стану побеждать, — девушка знала, что так и будет.

     Но всего этого не могла предугадать Калерия, по дороге в Качкаровку — кроме вымоленной у Бога болезни.  Впрочем, заболев, она забудет, что когда-то мечтала попасть в больницу, но, переболев, станет совсем другим человеком.  Таким крепким орешком, чего добивались от неё дорогие Космиты и дедушка её любимый Пушкин.  Он не раз ей говорил, в снах, что мечтает видеть свою «Рябинушку», утверждая, что это её дерево — так вот дедка мечтал видеть её с прекрасными ягодами, но чтоб эти ягоды не уничтожали поганые люди, а лишь хорошие любовались на неё, восхищаясь красотой северной красавицы. При этом дедушка не отрицал, что Реля совсем не северной, а скорее южной породы, потому, смуглая, как и он. Но дерево он ей выбрал рябину, которую Реля едва-едва помнила, ещё из сибирских воспоминаний, когда она была совсем маленькой, и этой рябиной кормили её детишки многострадальной Марьи: ягоды были, как говорили ей, слаще мёда. Возможно слаще, потому что мёда Реля ни тогда, ни в последующие годы не ела.
     Но, при этом лирическом отступлении, не надо забывать, что Реля едет ещё в машине, в неизвестное ей, но уже напугавшее её село.  Устав слушать злые мысли матери, которые у неё вызывали такие же, недобрые, она прилегла на мягкий ватный матрас, которых они много привезли из Находки, где недобрая матушка работала комендантом двух общежитий — мужского и женского. И естественно принесла домой матрасы, на которых они спали, а потом мать списывала их как истрёпанные или похищенные. Бывало кто-то сбегал из общежития внезапно, прихватив с собой постельные принадлежности. Но видно брали поменьше, чем потом ловкая комендантша и её помощники списывали.  Так что все, кто обслуживал строителей, имели постельные принадлежности, вплоть до белья, и конечно брали не самое худшее, а новое.
     Могла ли Реля упрекать в том мать? Наоборот, она радовалась, когда в их семье появилось чистое бельё, которое не надо было стирать, мать обменивала его, когда и строителям меняла. Реля же, в Находке, если вспомнить, постоянно была занята поисками хлеба, носясь по булочным — когда ей ещё было стирать бельё. А перед их отъездом с Востока, мать принесла совершенно новое: простыни, покрывала, подушки, матрасы с наматрасниками, поэтому она и сейчас радовалась, что трясти надо будет лишь наматрасники, а матрасы останутся чистыми. За всё это Реля была благодарна матери, что с тех пор семья их стала жить культурно.  Самим им этих удобных вещей и в таком количестве, никогда бы не купить, потому что отец и мать, а вскоре и Вера — выпивали. А вино стоило дорого — на него уходила тьма денег.  Потому и сражалась она с родными, даже отца не жалела, больше всех тому доставалось. Потому что Реля думала, перестань он пить, мать тоже оставит свои фокусы.  Но когда отец попал в тюрьму, она с горечью увидела, что мать пристрастилась к вину не на шутку. Она прочла где-то, что женщины спиваются гораздо сильнее мужчин, не могут перестать. Так, по-видимому, и случилось.
     Итак, огорчённая предстоящими тяжёлыми работами, Реля прилегла на мягкий тюк и почти засыпая, подумала: — Как там Вера путешествует в легковушке с директором совхоза до Херсона. Пожалуй, уже доехала, разглядывая по пути красоты, что им попадались по дороге. Но что я? Она считает немодным смотреть по сторонам, тогда как можно разглядывать в зеркало свою физию. Рассмотрев себя, строила глазки «глупому», как она говорила, женатому директору совхоза, дразня его, что не обращал внимания на красавицу, потому что его жена «Ведьмачка» пришила мужа к своей юбке. И уж Верусенька, «мамочкина пусенька», наверняка, пытала глупого мужичка своей красотой, чтобы он сильнее чувствовал, кого потерял».
     И, похоже, Вера уже в красавце Херсоне: — «Ну-ка, мой сон, покажи мне Херсон.  Ещё, чем в нём занимается мамина «красавица», а по моему так развратница», — заказала себе Реля сновидение, как иногда делала, не веря, что на голодный желудок, «увидит» хорошее. В таких случаях ей снились сумбурные сны, которые не запоминались. А сейчас нужен был хороший сон, яркий, в цвете, который бы прогнал плохие мысли из Релиной головы, чтоб она забыла плохое, а помнила лишь прекрасное.  Но такого в жизни не бывает — скверное, как и прекрасное из памяти не выкинешь, как слова из песни: они то грустные, то весёлые — звучат.

     Но прежде чем она заснула, к ней, как и в прежние сны, принеслись стихи Павла. Стихи он присылал ей, чуть ли ни в каждом письме. Но в полусне она путалась среди обилия его стихов. Помнилось самое лестное для неё:

                Дикарка сразила меня наповал.
                Её я и в прежних жизнях встречал.
                Сейчас она – Колокольчик в степи.
                Цветок, но с шипами, попробуй сорви.

    - «Нет! Нет! – воспротивилась, как и когда-то этим строкам Калерия, - позже Павел переделал эти стихи, и получилось у него гораздо приятнее, мягче, что ли?»

                В древние времена ты была индианкой,
                О чём напоминает пляшущая статуэтка.
                В средние, встречал я непокорную японку,
                Красивую, как сакуры ветка.

                Мелькнула смуглянкой в племени Майя.
                Эту бунтарку ярче всех вспоминаю.
                И вдруг в этом веке встретил девчонку,
                Дикарка звенит, Колокольцем звонким.

                Колокольчик, звенящий, да с шипами,
                Ещё бы растёт ведь в звериной семье:
                Папа - котище, тигрица – мама,
                И змея-сестрица не нравится мне.

                Дикарка сразила меня наповал,
                Недаром припомнились прежние встречи,
                В которых, я раньше её обожал,
                И в этой жизни сразу заметил.

                Цветок этот любит поплавать в Днепре,
                Имеет он ручки и ножки, и те
                Такие трудяги - тропятся жить.
                Родилась в Торопце, и вечно спешит.

                Земля притянула её из Космоса.
                Земле нужна помощь звенящей девчонки.
                Злые силы чтоб отгоняла, сады сажала
                Делая это легко и звонко.

                Силы тёмные и светлые столкнулись борясь,
                И Реля одна против этих тигриц.
                И так мне хотелось помочь в борьбе ей,
                Чтоб она поборола и Тигров и Змей.

                И я притянулся к ней - преданный из веков.
                Ангелы мне её передали - справлюсь ли?
                Слишком много печали в глазах у Рели.
                Будто всё предчувствует ещё с колыбели.

                Ответишь на любовь, моя Светлая?
                Позволь мне растить тебя в палисаде!?
                Он мал тебе? Значит в огромном саду!
                Но ты всё грустишь, безответная...

                Так светлые реки бегут - воды чистые.
                И тайны уносят куда-то вдаль…
                А с ними и радость мою и печаль.
                Не убегай от меня, Лучистая...
     - «Ох, - подумала Реля, вздохнув, – прямо до небес меня Павел превозносит. Зато двух моих мучительниц низверг. Как это он додумался, что мама родила Геру-Веру от Чертяки?

                Мать прежде Рели родила дочь от Чёрта.
                Характером Гера в отца-подлеца.
                И вместе с мамашей убили бы Релю.
                Её невзлюбили они с колыбели.

                Силы тьмы и света в семье столкнулись,
                Бог во время Ангелов к Реле приставил.
                Хотелось  матери дочь светлую согнуть,
                И даже Чёрт желал ей в этом подмогнуть.

                Но Светлая звенела громко,
                Чем отпугивала не только Чёрта.
                В могилу, куда он её гнал, не свалилась
                И от других препон потом освободилась.

                Сады везде сажала, что Богу угодно.
                Чёрта в глаза крестила – шипел он злобно.
                Вредил исподтишка – то ногу она калечит.
                Но море доброе ногу Дикарке лечит.

                То в море камень Черт подбросит.
                Девчонку головой об него заносит.
                Сознание теряла – подружки в вой,
                И с криком; - «померла»,- бегут домой.

                Тут же Ангелы к морю являлись –
                Лечили Колокольчик и тучи разгоняли.
                Чёрт был один – их много.
                Показывали девчонке верную дорогу.

                И я полюбил тот звенящий Цветок.
                Видно Ангелы мне её доверили.
                Дива не просто свирель, а ведунья –
                Сколько ещё загадок у Рели?

     - «Бог мой!  Уж я ли не открывалась Павлу, а всё ещё являюсь для него загадкой? Впрочем, как и он для меня. Неужели мы с ним всю жизнь будем разгадывать друг друга?  Это было бы счастьем, но чувствую, что счастья этого нам не удастся испытать…»  И задремала...


            Продолжение   >>>  http://proza.ru/2006/10/19-283

                Риолетта Карпекина