Убил я Маню. В самое сердце, в эту ледышечку, заморозившую всё, в особенности чувства: любовь, страсть – на веки. На веки ли?
Маруся моя, должно быть, могла ещё очнуться от своего оледенения. По крайней мере, я на это надеялся до последнего. До последнего я верил, что уж теперь-то моя Машенька не врёт, не играет со мной. До последнего я надеялся, что кое-когда, что хоть со мною, она искренна.
Нет.
Не умеет Маня не играть – слишком уж она вжилась в свою роль, отеатрилась.
Душенька моя! Если б в твоих глазах в тот самый момент не мелькнул смешок, искорка актёрства; если б не отразился в твоих зрачках блеск рампы, то я убрал бы револьвер, и ты стала бы моей на веки.
На веки ли?..
Свет в комнате поглощали драпировки, мягкие ковры, занавеси. Он не очень уютно чувствовал себя в этом сверху до низу укутанном тряпками пространстве. Может, оттого, что он предчувствовал, чему здесь предстоит случиться.
Мария сидела на огромном и жирном, как бегемот, турецком диване и держала в руках бокал со страшной чёрной жидкостью. Напиток её как и всё вокруг так же поглощал тусклый свет, лившийся из-под самодельного абажура из широкого зонта с китайским фонариком в середине. Тугие драпировки и тёмный бокал со светом вбирали в себя, казалось, и все надежда на счастье, удачу, любовь, жизнь…
Она выпила первой. Залпом. До дна. Александр выпил следом. Опий, растворённый в портере, оказал дважды опьяняющее действие. Комната качнулась, точно приливная волна.
«… давай ты пойдёшь за меня замуж? Давай? Я буду очень любить тебя. Я стану хорошим. Поверь, мне нужен только повод, чтобы стать хорошим, и я стану, обязательно… И ты станешь… Мы будем жить счастливо… Нужно всего-то только захотеть… и немного постараться. Давай…»
Её стошнило. Она лежала на полу, почти совсем раздетая, опираясь на локти. В такой позе она была похожа на паралитическую с отнявшимися ногами. Её тяжёлое хриплое дыхание пробирало до дрожи, и он никак не решался подойти к ней.
Наконец, поборов смущение и некоторое отвращение, он приблизился к ней, взял её за дрожащие, прохладные, покрытые ознобом плечи, помог подняться. Мария еле стояла, ноги дрожали и не слушались, а в голове впервые за этот вечер пролетела мысль, что всё зря, что так некрасиво и глупо получилось, вопреки ожиданиям.
В спину ей ткнулась мягкая поверхность дивана. Александр хлопотал рядом с ложем, помогая ей надеть хотя бы сорочку, разыскивая обыкновенную воду, но ничего кроме спиртного найти не мог. Наблюдая за ним, она почувствовала тягостное безразличие ко всему на свете, включая собственную никчемную жизнь, окутанную, словно паутиной, театром. Её проклятая подруга Скука вернулась, долго не отсутствуя, в этот вечер…
«… убей меня! Давай умрём вместе!.. Я уже почти мертва – я мертва внутри, понимаешь, я труп! Моя тоска убивает меня медленно, каждый день! Театральные дрязги поглощают меня, мне всё осточертело! Какая скука… Представь, я кажется, хочу умереть от одной только скуки! Хоть бы землетрясение случилось, или затмение, или война, чтоб не было так скучно мне! Тогда бы я нашла, чем заняться, я бы даже, наверно, стала помогать людям…»
Александр посмотрел на черный металл. Револьвер смотрелся странно, лёжа на цветастой персидской ткани. Захотелось выкинуть его к чорту в окно, чтоб глаза его не видели. Его – офицера! – испугало оружие. Он не мог поверить своим чувствам, но вдруг понял, что Мария просит его убить её именно сейчас именно вот этим револьвером.
Он вздрогнул от омерзения и ужаса.
Он выстрелит в неё. Она будет лежать здесь мёртвая, холодная. Её глаза не будут больше блестеть, губы улыбаться. Ему захотелось отговорить её, он стал лепетать всякие глупые нежности, обнял её, погладил по голове.
Горячая слезинка тронула его ладонь. Мария плакала. Александр вдруг понял, как она не хочет умирать – ни одна, ни вместе, – как она любит жизнь – по-звериному, дико, страстно – как не любила ни одного мужчину. Он понял, что она хочет жить и любить и надеяться на счастье.
Он вспомнил её последний спектакль. Там она играла какую-то истеричку, которая постоянно рыдала…
Его рука потянулась к револьверу, чтобы оттолкнуть его. Но вместо этого палцы согнулись на спусковом крючке…
Её губы были горячи от слёз. От приоткрыл глаза. Зрачки Марии смеялпись над ним. Одни только зарчки – и те издевались над его некрасивым лицом, его неуклюжими движениями. «Жаба! Жаба!»
Он в неистовстве схватил револьвер и прижал его дуло к её груди…
«Комната была сверху до низу задрапирована, у правой стены, между окном и дверью стоял большой низкий турецкий диван. На нём лежала в одном нижнем белье с вытянутыми конечностями и полуоткрытыми глазами актриса Висновская»