Я принесла это сюда, чтобы не растерять. Никогда себе не прощу, если потеряю хоть что-нибудь, хоть вздох, хоть взгляд. Их было двое.
Один из них был Художником. Каждый инструмент в его руках был кистью, а я – холстом. Он приближался ко мне почти вплотную, делал взмах, отступал и смотрел. Потом еще взмах. Потом еще. Он превращал боль в танец, он играл с ней. Он каждое свое произведение помнил наизусть, он любовался им, он им жил.
Второй из них был Логиком. Он использовал все пространство так, как будто был размером с это пространство, как будто находился одновременно во всех его точках. Он не прерывался ни на секунду, его дыхание было неслышным, иногда казалось, что у него не две руки, а восемь. Пока две из них принадлежали мне, две других меняли принадлежности А на принадлежности В, две третьих перебирали вату и марлю, две четвертых курили и мечтали вслух. Поразительное равнодушие, холодное равнодушие, непробиваемое равнодушие, безучастие ко всему. Он, конечно, внимательно слушал, что вы там бормочете, при этом все пропускал мимо ушей и оставался при своем мнении - ВСЕГДА. А вас при этом ужасно злило, что понятнее сказать вы просто не можете – вы же под наркозом.
Нет ничего страшнее для женщины, чем наркоз, которым обколот рот.
Один из них был Художником. Это очаровывало. Это завораживало. Это заставляло заглядывать прямо в зрачки, по ту сторону которых был другой мир. Может быть, где-то там вы были человеком, но только не здесь. Здесь царило Его Творчество, куда вам был вход воспрещен. Вы не видели того, что видел он. А если и видели, вам никогда было этого не понять.
Второй из них был Логиком. Это улыбало. Это подзадоривало. Его защитная повязка на подбородке, а не на носу. Его запах сигарет. Его легкое презрение. То, как он проходит сквозь вас, когда вы от всего сердца бежите к нему здороваться.
Нет ничего страшнее для женщины, чем наркоз, которым обколот рот.