Как грустного ангела тихий полет,
Последний день осени тает,
Уже ничего этот день не вернет,
Уже ни о чем не узнает.
(С) Т.С.
Какой-то жуткий ноябрь, который разрушил всё, что, строилось с таким трудом. Семь лет жизни вычеркнуты вчера. Остались только воспоминания, яркие, любимые, дорогие. Они скоро сотрутся, потому что она их скоро сотрет. Не будет больше в её душе никакого Гарика, самовлюбленность которого не ведает границ, никаких воспоминаний о нём, ни о Праге, ни о Питере, ни о поцелуях, от которых плакать хотелось, настолько упоительны они были. Ни о чем не помнить, словно у тебя амнезия, постоянная. Расстаться в этот холодный ноябрьский вечер со всем, что держит её в России, в Москве.
Мама? Она всё поймет, уже поняла, что её дочери больно жить здесь, в обожаемом ею городе, плохо от осознания собственной женской слабости, когда хоть в петлю лезь. Но дочь не полезет, потому что она - молодец, не позволит какому-то там бабнику сделать из себя побежденного, сломленного человека, зависящего от обстоятельств.
Машенька обожала такую погоду: мокрый снег над рекой медленно падал на тротуары и мосты, умирая под ногами суетных жителей суматошно-любимого города. Города, который был и останется родным, самым лучшим и любимым в мире, городом, где жила её душа. Промозглый ветер срывал последние листья, напоминавшие другим людям о лете, а ей о времени, когда беззаботность не приводила к настолько плачевным результатам.
Ей нравилось бродить по Москве, не натыкаясь на друзей и знакомых, идти одной среди множества куда-то спешащих людей, идти без направления и цели, бродить по набережным и бульварам, думая о своих проблемах, о себе, не обращая внимания на прохожих, которым тоже не было никакого дела до этой красотки. Машка любила этот суетный термитник, где каждый занят своим делом, но вроде как, все заодно, ведь никому не хочется жить в нищете.
Странно, но разными путями, она почти всегда приходила к одному месту – мосту на Полянке. Сегодня она оказалась здесь в последний раз. Не будет больше поцелуев, мыслей и странных разговоров на этом мосту. Потому что её здесь больше не будет. Она будет в Париже, бесснежном и унылом, как и вся западная Европа зимой.
«Наверное, и умру я в такую погоду, когда ещё не наступит зимнее уныние, а редкие снежинки будут умирать, рассказывая мне сказки про небо» - подумала она, облокачиваясь на перила моста, очищая голову от мыслей, а память от, то и дело, всплывающих воспоминаний о нём, видимо, всё таки любимом. Но это уже прошлое, невозвратимое, которое Манюня утопит в Москва-реке, привязав к ним груз собственной безалаберности, легкой наивности, к которой Гарик её приучил, и, конечно, не забыв чувство, так опасно напоминающее любовь.
«Теперь только холодный расчет, не позволяющий расслабиться» - сказала она себе, доставая из стильного рюкзака папку, которая была у неё с момента их знакомства. Фото, ещё одно, потом ещё и ещё. Бусины воспоминаний поглощались рекой, растворяясь в ее водах. Пусть Гринпис возмущается, всё равно содержимое этой папки остановится в районе каких-нибудь очистных сооружений на окраине.
Он был абсолютно прав, действительно она пришла сюда, действительно проститься, с городом, с прошлым, с ним. Маша не будет бросать монетку, она не захочет вернуться. Никогда.
Она бросала в воду какие-то листы, один за другим. Достала зажигалку, закурила, чего не делала уже года 3. Гарик решил, что пора обнаружить себя.
- Куришь? – спросил он подойдя к ней и облокотившись на перила этого моста, где они в первый раз целовались, сбежав со свадьбы друзей. Он прекрасно понимал, что вот здесь и сейчас, решается всё.
- И что? Это теперь не твоего длинного носа дело – зло ответила Машка – Да, кстати, великий менеджер, это тебе.
Она протянула ему файл, в котором было заявление об уходе.
- Зряплату оставляю в качестве пожертвований Лене твоей, на парикмахера, колориста и косметолога. А то она у тебя поистрепавшаяся, как рыночная торговка.
Он смотрел на неё, не понимая, что дальше.
- И не надо смотреть на меня, как Ленин на буржуазию – не действует.
- Я смотрю на тебя так, как на кубик Рубика, который мне никогда не суждено собрать.
- Правильно, потому что и не надо тебе всё это, ведь я же слишком сложная для тебя, вот и живи с Леной. А ко мне не прикапывайся, что я хочу, то и буду делать. Я от твоих побегушек налево устала. Ваше мнение, Игорь, меня в принципе слабо интересовало, а отныне вообще не интересует, равно как и ваша персона. На этом я считаю наш разговор исчерпанным, прощайте – ответила она, поворачиваясь, собираясь уходить отсюда.
Удар, ещё удар, нет, не в спину, а в сердце, чтобы больнее было, чтобы кровоточило оно, незаживая. Она говорила, говорила, а ему все больше хотелось спрыгнуть с этого моста в речку, только бы этого не слышать, не осознавать, что она уже вынесла окончательный вердикт по его делу. Он знал, что, отпустив её сейчас, никогда больше не увидит. Машка улетит в свой Париж, нафиг ей ненужный, просто оставит его, как чудовище, чахнувшее над аленьким цветочком без Настеньки. Всё, абсолютно всё теряет смысл, если не делать это ради неё. Любая вершина мира становится ничем, никчемным холмиком, если нет той, ради которой можно собрать всё золото мира и положить его к ногам любимой.
Жить только ради работы – утопия. К 38, когда ощутил всё: боль, радость, любовь, признание, прошел через воду, огонь и медные трубы, понимаешь: должен быть земной ангел, для которого можно совершить подвиг или просто маленькую безрассудную глупость.
Сейчас, в этом ноябре он может лишиться этого ангела с бесовской улыбкой и ведьминским взором и остаться с пустотой в душе и дикой болью в сердце, которая будет только сильнее со временем. Никто не заменит ему Машку, ни одна душа не сможет дать ему столько, сколько давала она. И не будет больше Праги, Питера, Кёльна, Нью-Йорка, Стамбула, каждого дня, где она – лучший человек во вселенной, не будет ничего, если сейчас Гарик не убедит Машу в том, что она ему нужна.
- Я тебя люблю! – крикнул он медленно уходящей Машке.
- А я тебе не верю – не оборачиваясь, ответила она.
Бегом бежать отсюда, только не оборачиваться, только не реагировать, не слышать, не видеть его, не обращать внимания на то, что он говорит, потому что он наверняка врет, нагло и бессовестно, не верить ему, ни единому слову его не верить. Идти как можно увереннее и быстрее. Ей так хотелось, чтобы не было его на Полянке, ей нужно было остаться одной, осознавая, что этого демона, полуручного хищника, необузданного дикаря с повадками великосветского денди в её жизни больше нет, он скрылся за виражом гоночной трассы под названием судьба.
Она не подозревала, даже подумать не могла, на что способен этот человек, чтобы убедить её в том, что без неё он не сможет, что он её любит.
Гарик догнал её, взял за руки так, чтобы не смогла вырваться, стал говорить.
- Малыш, я не могу без тебя, ты мне нужна. Я не хочу, чтобы ты улетала, потому что без тебя больно. Я не знаю, что надо сказать тебе, чтобы ты осталась со мной здесь, не бросала всё, улетая в Париж, чтобы сохранить всё, что между нами – сказал он.
- А между нами ничего нет, ведь ты же сам сказал, что я – не твоего романа героиня – ледяным тоном ответила она, пытаясь высвободить свои руки, но он был сильнее – Отпусти мои руки, мне надо уходить.
Гарик молчал.
- Оставь меня в покое, не пытайся восстановить того, что разрушено тобой же. Мне претит разговаривать с тобой и тошнит от одного твоего вида. Пошел нафиг. И вот это забери – высвободив, наконец, руки, она протянула Гарику ключи от новенького «Лэнд крузера», подаренного ей всего месяц назад – генеральная доверенность на твоё имя в бардачке, там же все побрякушки, которые тебе теперь для других девиц пригодятся. Мне эти твои дары ни к чему. Надеюсь, ты всё понял?
- Нет.
- Это твои проблемы. Пропусти меня – сказала Машка всё тем же тоном, от которого даже Эгейское море может замерзнуть.
- Нет. Я очень хочу, чтобы и ты меня выслушала.
- А я не хочу – пытаясь обойти Гарика, произнесла Маня.
- Это твои проблемы – сказал он – Тебе придется обратить внимание на то, что я тебе скажу. Я тебя люблю, чертова эгоистка, я… тебя… люблю. Мне никто не вперся в этой долбаной жизни, кроме тебя – кричал он, взяв её за плечи –Я не мог понять этого, когда ты была рядом, но осознал, когда всё разрушил. Я знаю, что ты мне не веришь, но Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ, ТОЛЬКО ТЕБЯ.
Мир отгородился от этих двоих, суматошный город отошел на второй план, давая им возможность понять, что все, что уже пережито ими – не пустая череда ни к чему не ведущих событий. Каждая минута этих семи лет прожита не зря, что разрыв – это боль, не проходящая, ноющая, тянущая силы и постоянно напоминающая о себе. Ей будет плохо и, как бы ни старалась Машка, не забудет она ни минутки, а значит, будет жить прошлым, медленно разрушая себя.
Сейчас она смотрела ему в глаза, где виделось и прошлое, и будущее со всеми экивоками, виражами и перевертонами.
- Прости меня – сказал он тихо, из глаз катилась слезинка.
«Я останусь здесь – думала Машка, прикасаясь к его щекам, вытирая эти золотые слезинки – плевать на французов и на подруг, которые осудят за слабохарактерность. Плевать на всех с высокой башни, можно даже с Останкинской. Я не хочу оставаться без него. Я буду с ним, пусть немереная моя гордыня будет повержена, а себялюбие растоптано, но я останусь, я его прощу»…
Им, упоительно целующимся на мосту, стало наплевать на все сплетни, которые курсировали, курсируют, и будут курсировать вокруг их личностей в отдельности и их союза в целом. Марье и Гарику было хорошо вдвоем, слишком хорошо, чтобы отпустить друг друга в вольное плавание. И всё для них – пасмурный вечер, снежинки, мост, река и занудный телефон, воющий мелодию «Free love», до которого им нет дела…
Убежав от посторонних глаз в сутолоку большого города, они остались при всех наедине, чтобы понять, что весь мир – это их царство, ведь у него есть Машка, а у Машеньки этот чудной, сумасбродный Гарик.