Отец уволился внезапно. На одном из вызовов пациент предложил ему купить домик в трехстах верстах от города на берегу озера у края непокоренной цивилизацией чащи, и, решив, что достаточно потрудился для семьи и страны, мой предок на следующий день после осмотра будущего рая подал заявление.
Отбытие главы семейства напоминало проводы Одиссея по накалу страстей и уход в монахи Ивана Грозного, который прихватил с собой на всякий случай всю казну. Нельзя сказать, что казна в нашем случае была такой уж большой. Собрав последнее, оставшимся удалось приобрести новый холодильник, чей объем казался чрезмерным для сиротливой пачки пельменей на дне морозилки. Старый, семидесятого года выпуска агрегат запихали в нанятую по случаю газель одним из первых.
Последний день марта благословил своей одуряющей солнечной синевой помолодевшего на десяток лет отца и угас, предоставив апрелю посыпать наши капюшоны производными нескончаемого межсезонья.
В ту ночь мы ни о чем не говорили, но каждый думал об одном. Военная пенсия, первая категория и внушительный стаж основного кормильца позволяли почти полностью тратить свой смехотворный оклад как вздумается. Времена менялись.
До рассвета проворочавшись в кровати, я урвала полчаса тревожной дремы и в восемь часов поволоклась на работу.
Утренний час пик равнодушно принял меня в свои ряды. Угрюмое безмолвие шагающих к метро десятков людей ощущалось острее и лишний раз напоминало об одиночестве в решении частных проблем.
Нулевое настроение приобрело знак минус сразу за порогом станции.
Диспетчер Галина Александровна Попова, поздоровавшись, театрально закатила глаза и кивнула в сторону общей комнаты.
- Курлы-курлы-курлы-курлы. Аха! – оптимистично раздавалось оттуда под магнитофонную запись барабанов.
Степания Федоровна Бардашевская, маленькая плотная тетушка лет пятидесяти пяти, проводила очередной оздоровительный сеанс. Раздевшись сверху до пояса, она совершала замысловатые телодвижения между мебелью в нашей кухне-гостинной-столовой-спальне, наклоняя облаченную в потрепанный бюстгальтер грудь под неестественным к тазу углом. Пережженная «химия», выкрашенная пергидролем, болталась вокруг лица, отчего последнее напоминало маску старой и пьяной до блаженной дури Горгоны.
Поначалу, при подобных вакханалиях, волосы мои вставали дыбом, кровь отливала от щек, заставляя захлебываясь, спотыкаться сердце, а пальцы холодели от стыда неизвестно за что. Постепенно я привыкла и теперь только вяло констатировала про себя, что попить кофе или откинуться перед телевизором удастся приблизительно через час, если, конечно, моей напарнице не поступит вызов.
Заведующая в такие дни норовила запереться у себя, предоставляя событиям протекать своим чередом.
- Уволюсь, к чертовой матери, - горестно пообещала диспетчер, - работа собачья. Чем больше вызовов отгавкаешь, тем искренней тебя любят.
- А вы не отгавкивайте. – поддела я ее, - Первый же вызов берите, а то эти пляски святого Витта закончатся Сахарой. Кто песок выметать будет?
- Она еще нас с тобой переживет, вот увидишь.
- Думаю, не увижу. - мрачно поправила я, - Блин, и корму приткнуть некуда, можно у вас пока посидеть? Я тихонько.
Частично разгаданный предыдущей сменой кроссворд заполнялся автоматически, не затрагивая коры мозга. Курлыканья и прочие мантры за стеной достигли своей кульминации.
- А-а-а-а-а-а! – тоненько взвыла Степания Федоровна.
Звук был прерывистым и дрожащим из-за того, что старшая коллега колотила при этом в грудь костлявыми кулачками, вышибая остатки негативной энергии. После этого ожидалось постепенное завершение, и я с облегчением приготовилась ставить чайник, как вдруг из комнатки раздался сдавленный хрип и сразу за ним – грохот.
Мы с диспетчером подскочили и одновременно бросились на шум.
- Степания Федоровна, с вами все в порядке? – обеспокоено поинтересовалась Галина Александровна.
- Милые мои, все хорошо, не пугайтесь, - ласково откликнулась та, выбираясь из под тумбы с телевизором и держа в руке магнитофон. На месте кассетницы красовалась впечатляющая пустота, - Вы мне не поможете крышку на место поставить?
Мы покачали головами и прикрыли дверь. Я выразительно покрутила пальцем у виска и пошла курить на пандус.
Ар, так конспиративно кратко прозвали подросшего котенка, укоризненно посмотрел, как я порчу атмосферу и отправился к водителям. Смерть от истощения ему явно не грозила. Бардашевская и самые голодные месяцы дефолта умудрялась кормить всю станцию печеньем. Нацепив поверх химических кудряшек старенький облезлый берет, она надевала калоши пострашнее, и как есть – в халате с фонендоскопом отправлялась в ближайший подъезд, не забыв прихватить чайник. Первым же попавшимся на удочку жильцам, она говорила, что воду в поликлинике отключили, и бедным врачам приходится существовать всухомятку. Отказать божьему одуванчику в незначительном одолжении казалось кощунством самым жесткосердечным гражданам, а пока происходила возня с раздеванием и одеванием, оставалось достаточно времени для такого жалобного рассказа о буднях неотложной помощи, что с пустыми руками Степания возвращалась редко.
Еще оригинальнее выглядел в ее исполнении автостоп. Маршрутками Бардашевская не пользовалась принципиально, и по утрам нелепую фигурку не раз видели посреди забитого в обе стороны виадука. Кто-то шарахался от женщины в белом, насколько позволяли клещи пробки, кто-то забывал рулить; но находились и те, кто подбрасывал безлошадного доктора к месту работы безвозмездно. Сказка о сломанной в полквартале отсюда «скорой» работала безотказно. Удивляло только то, что за все время она ни разу не попала в сколько-нибудь серьезное ДТП.
Ветер, решивший перевоспитать заядлую курильщицу, справился со своим намерением наполовину. Его пронизывающий влажный напор сократил срок моего пребывания на улице вдвое. Кашель, неделю как донимавший своим постоянством и потихоньку сдающийся, снова заклокотал на выдохе, обдирая трахею. Двигаться приходилось очень острожно. Подмороженный с утра снежок теперь подтаивал, образовавшийся водный каток ждал падения, и я не хотела давать ему шанса.
И все-таки, в воздухе витала весна. Грязная, слабая, как новорожденный, и такая же трогательная, она несла запас невообразимой силы, заставляющий взрываться буйством бытия все вокруг. Дворовые коты, по крайней мере, давно устраивали ночные концерты, подвигая страдающих авитаминозом сапиенсов нервно запасаться берушами.
- Накурилась… - заворчала Галина Александровна, - Вон, зеленая вся и больная, а все туда же.
- Горбатого могила исправит, - отшутилась я.
- Сколько лет-то тебе, горбатая?
- Да вот… двадцать семь исполнилось, но в нашем сумасшедшем доме год за три, значит, около тридцатника выходит.
- Старуха, чего говорить. - одобрила меня диспетчер. – чай-то пойдем пить или как?
- Всенепременнейше. Где-то у нас сгущенка была и батон…
Батон нашелся, а банку из-под сгущенки оприходовала Бардашевская. Мы застали ее за процессом вымывания остатков содержимого. Синяя обертка, безжалостно оторванная, торчала из мусорного ведра.
- Степания Федоровна, что вы делаете? – недоуменно спросили мы хором
- Мою банку из-под сгущенки, - последовал бесхитростный ответ, - в ней почти ничего не осталось, так я думаю, чего добру зря пропадать?
- Да, действительно, - скептически согласилась я.
- Ничего, Женя, еще варенье осталось, немного засахарилось, но – сойдет, - сообщила диспетчер, обследовав содержимое шкафчика с продуктами.
Глаза слипались, как будто домашняя заготовка покрывала не ломтики хлеба, а веки. Горячий кофе отчасти гасил простудно бессонную дрожь, но при одной мысли о предстоящих двадцати трех часах накатывала тоска.
- Женя, иди приляг, - сочувственно предложила Попова, отбирая у меня чашку и ставя ее в раковину, - Я помою.
- Ага. Только аспирин заглочу, - не стала ломаться я и направилась к чемодану, чтобы вынуть спасительные колеса.
Видимо, где-то на верху очень посмеялась над моими планами. Степания, успевшая порезаться об острые края банки, протягивала мне свою обидчицу, хищно поблескивающую рваными жестяными лохмотьями.
- Женечка, милая моя, ты мне банку не порежешь, а то у меня сил нет и палец болит.
- Хотите, чтобы и у меня болел?
- Нет, - совершенно серьезно принялась объяснять та, - хочу по гололеду ходить. Полоски к носкам калош привяжу.
- Сами придумали?
- Нет, что ты, видела у соседки.
Решив, что проще выполнить просьбу, чем бесконечно пререкаться или страдать впоследствии угрызениями совести по поводу чужих травм, я вздохнула и принялась за рукоделие.
Вскоре банка была располосована и Сергей Петрович, зашедший на огонек, застал меня за последним штрихом – проделыванием дырочек для шнурков по краям.
- Мастерская по ремонту и изготовлению ледоступов? – сразу угадал он.
- И не говорите, во избежание несчастных случаев на производстве. Чай будете?
- Отчего же, если не жалко… Да ты сиди, я сам поставлю, не гость, поди.
- Что нового в верхах? – я отложила самоделку
- Ничего, слава Богу.
- Страховку, стало быть, нам опять не дадут?
Тема страхования от увечий на работе навязла у всех на зубах, но являлась самым простым способом поддержать беседу. Главврач поморщился, будто вместо сахара сыпанул в кружку соли:
- Женя, я тебя умоляю, ну кому сейчас до этого есть дело?!
- Нет, ну, объясните мне хоть вы, неужели им все равно?
- Абсолютно. Они мыслят совсем другими категориями, а вы все для них просто… э… - мой собеседник произвел плавные пассы руками, словно старался сгладить готовое определение – ну, быдло, что тут скажешь? Даже если завтра совсем будет некому выходить на смену, они не пошевелятся. Ну, уволят заведующую, заодно и козла отпущения найдут.
- А кто будет выезжать?
- «03»
- А если и они?…
- Ну, такого никогда не случится. Два-три трудоголика пенсионера на станции всегда найдутся. А мы быдло и есть, Женя, раз позволяем с собой так… - тихий и спокойный, как всегда, голос главного убеждал лучше любого пафоса, - Поймешь еще. Кстати, как-то ты сегодня особенно бледно выглядишь. Не заболела часом?
- Скорее, выздоравливаю… Увольняться я собралась. Невозможно на такую зарплату без пенсии тащиться.
- Что же… - Сергей Петрович помолчал, старательно размазывая остатки варенья по последнему куску булки, - Куда?
- Не знаю еще. По большому счету, я ничего больше не умею…
Бардашевская, весь разговор молча просидевшая на диване, закончила привязывать веревочки, и теперь примеряла обновку.
- Женечка, хорошая моя, спасибо! Как раз по размеру получилось! А насчет работы не беспокойся. Я за тебя словечко замолвлю, пойдешь в Н-ский район. Там платят хорошо. Вдвое больше, чем у нас.
- Так что же вы сами туда не идете? – резонно поинтересовалась я
- Тяжело там, - просто ответила та.
- Нагрузки?
- Да, нагрузки. И не только.
По моему мнению, замолвить словечко за кого-либо Степания Федоровна могла исключительно в дурке, поэтому я не придала значения разговору, с любопытством наблюдая, как, цокая по линолеуму, моя неугомонная напарница направляется на улицу, проверять изделие в действии.
- Вот. Ты думаешь, она уволится? – спросил Сергей Петрович
- Не думаю.
- И правильно делаешь. Так держать, глядишь, и до пенсии дотянешь.
Мне удалось забыться на полчаса, прежде, чем диспетчер взяла вызов
- А разве я первая? – сонно пробормотала я, откинув одеяло и засовывая ноги в кроссовки.
- Уже – да…
Бардашевская, готовая к выезду поджидала меня в коридорчике.
- Женя, ты не могла бы со мной поехать?
- Там что-то серьезное?
- Нет, милая моя, просто не хочется одной смотреть, как ребенок помирает…
- А что за вызов-то? – я вскользь посмотрела лицевую сторону ФИБа, - А, ясно.
Адрес был известен всей станции. Четырнадцатилетнее растение болело больше двух недель, но мамашка упорно оказывалась от госпитализации, и участковый врач постоянно оставлял нам активы, чтобы перестраховаться.
- Ну, так что, поедем? – с надеждой спросила меня коллега.
- Давайте просто поменяемся. Вы поедете на боли в животе, а я - на ваш.
- А, может быть, все-таки вместе? – стоя в дверях, последний раз вежливо предложила Степания.
- Нет, я одна.
Водители уже сидели в кабинах и машины гуськом на малом ходу вырулили на шоссе, где красиво разъехались в разные стороны.
- Здравствуйте, доктор! – приветствовала меня мать девочки, - Это мы опять.
- Здравствуйте, здравствуйте, вы наверно, со всеми врачами успели познакомиться?
- Да, никак нам не выкарабкаться.. Третий антибиотик пьем.
Скелет, обтянутый кожей лежал на узеньком диванчике в маленькой комнате и никак не реагировал на происходящее вокруг.
Воспаление легких, с которым боролись мы и участковый с каждым днем ухудшало и без того ужасное состояние девочки.
- Я же вам еще в прошлый раз говорила, мамочка: легкое поражено, а значит кислорода в крови не хватает, а с вашими постоянными судорогами… Давно, кстати, был последний приступ?
- Да вот, с полчаса назад, еще не отошла. Я сама ей реланиум колола…
- Оно и видно. Ну, давайте, послушаем, что тут у вас…
Женщина привычно повернула неподвижное тело на бок, потом посадила, придерживая. Голова Вали – так звали мою пациентку – безвольно запрокинулась, пергаментная кожа впалых щек, казалось еще больше натянулась из-за того, что тонкие губы приоткрылись. Глазные яблоки «плавали», не в состоянии удерживать взгляд.
Левое легкое совсем не прослушивалось из-за страшного искривления позвоночника, остистые отростки которого можно было пересчитать, не дотрагиваясь до них.
- Рентген делали? – я привычно повесила на шею бесполезный в данном случае фонендоскоп.
- Делали. У нас подозрение на абсцесс легкого.
Я мысленно тихо присвистнула. Только до предела ослабленному организму можно протянуть с таким диагнозом. Полноценный ребенок давно бы находился поближе к реанимации.
- Поехали, мамочка. А то ведь может и уйти прямо сегодня.
- Да я и сама уже решила, вещи собрала. – мать обреченно опустила дочку на место и прибавила, как бы извиняясь, - Знаете, доктор, ведь она до четырех лет совсем, как все дети была, это потом…
Она осеклась, как будто сказала что-то запретное, и перебивая себя позвала громко:
- Лена! Иди сюда, помоги мне сумки донести…
На пороге комнаты появилась девочка лет двенадцати, недовольная мордашка с остренькими чертами лица была неумело накрашена:
- Мама, ну там «Санта Барбара»….
- Так, звезда, - вмешалась я, - сумки в руки и – вперед. Твоя сестра в больницу едет.
Та, взглянув на меня, беспрекословно повиновалась.
Взять наряд на госпитализацию удалось быстро, и через десять минут мы уже направлялись в сторону больницы им Дженелидзе.
Валя лежала в салоне безвольной куклой, едва заметные движения пальцев рук и век могла правильно истолковать только мать, единственный близкий человек за последние десять лет такой мучительно долгой жизни.
На дне души всколыхнулся гадкий тинный осадок. Я прекрасно отдавала себе отчет, что увожу девочку из привычных стен исключительно от своего прокурора. Конец казался неизбежным, тем более учитывая условия в стационаре, где и более перспективным больным все делали за мзду, что уж говорить о таком создании..
«Прости… Пожалуйста…» - стучало в голове, когда я подкатила носилки из приемного покоя и перенесла на них невесомые мощи; «Я по-другому не имею права…» - ныло в сознании, когда мы проезжали по длинному полутемному коридору с низким потолком мимо зарешеченных обезьянников с бомжами и ментами.
Наконец, больная была сдана и печать на истории болезни снимала ответственность за чужую судьбу.
На улице я закурила, и поплотнее запахнув полы куртки, как будто боялась развеять нечто большее, чем остатки тепла вокруг тела, устроилась рядом с Сержем, буркунув:
- На станцию… - и вдруг добавила, не задумываясь о том, что повторяю слышанное два года назад из уст охранницы – Сволочи мы, все-таки… Помереть спокойно не даем.
- Работа такая, философски среагировал водитель.