1. Затворник
Это было очень-очень давно, так давно, что и не скажешь уже наверняка – было ли? Птицы по весне поют: было! Звёзды с небес кивают таинственно: было… Ручьи гремящие кричат: было!! И травы шелестят листьям: было. И те соглашаются с ними, бренча в ответ зелёными шевелюрами. Было, - свистят и кузнечики в полях по вечерам. И лишь люди, маловерные и слабые, нет-нет да и покачают отрицательно головой: сказка! Сказка… Старая-старая, какую передают из рода в род, и тем сохраняют.
Жил в некоторых краях удивительных художник Иоилль. Дан ему был от Бога великий дар – кистью своею исцелять тяжко больных людей. Много их приходило к Иоиллю, и некому не было от него отказа, ибо сами люди были добры сердцами, а злым не могла помочь даже волшебная кисть Иоилля. Но наступили грозные времена, и зло стало править в благоденственном когда-то краю. Очерствели сердца людей, опустели поля, и брат восстал против брата, и лязг мечей заглушил пенье птиц, а дым пожарищ застлал солнце! А люди всё шли, но художник уже не в силах был помочь им, ибо они озлобились. Тогда люди восстали на Иоилля, и вынужден он был бежать далеко-далеко от родных мест! На маленькой лодке ночью уплыл художник по реке, к Северу, где небо ещё было прозрачно, а солнце ясно, где птицы оглашали вековые леса своими трелями, а людей не было вовсе. На реке той были гряды первозданных островов, незнакомых людям и нетронутых ими. На одном из них и поселился Иоилль. Здесь мог он всецело отдаться творчеству. Ничто не отвлекало его от главного, так как всё, чтобы ни написал Мастер дарованной ему волшебной кистью, сходило с его холста, обретая жизнь…
Вначале Иоилль нарисовал хижину точь-в-точь такую, в какой жил раньше. Затем – птиц и животных, которые жили в его краях: они населили остров… Каждое утро художник садился на крыльце, и его творения собирались к нему со всего острова, и он кормил их плодами выросшими на древах, им написанных… Сам же он оставался нищ и голоден, ибо именно этою умеренностью был оплачен его дар. Он был высок и худ и некрасив лицом: вытянутое, сухое и долгоносое оно носило отпечаток некоторой грусти. Его длинные русые волосы падали беспечными прядями на острые плечи, на высокий белый лоб. Близорукие серые глаза скрывались за большими очками в грубой оправе. Всему облику Иоилля было свойственна какая-то острость: острые плечи, колени, локти, острый подбородок и нос, резко очерченные скулы и губы, острый, пронзительный взгляд, длинные, тонкие пальцы худых рук. Даже в тёплую погоду художник носил длинный, порядком истрёпанный уже плащ и старые, разбитые сапоги. Питался он в основном хлебом и молоком, изредка – орехами, мёдом, яблоками… Он спал мало, а работал много, а иногда бродил по лесам или спускался к реке…
К реке он сходил обычно вечерами, когда солнце садилось, или же, наоборот, на заре, когда малиновое, переходящее вверху в медовую желтизну, небо, разряженное мелкими и крупными жемчужинами облаков, падало в зеркальные воды рек, образуя удивительную стену пламени, которая отгораживала обитель художника от всей земли с её дрязгами и неустроенностью. Набегали на берег волны, гулко постанывали сосны, а воздух был чист и прозрачен. Часами просиживал Иоилль на берегу, вглядываясь вдаль воспалёнными глазами, словно ища там что-то для себя важное, а когда наступала ночь, или же, наоборот, день, словно очнувшись от продолжительного сна, поднимался на ноги, спускался с кручи и шёл к своей крохотной хижине…
2. Кот без сапогов
Долго ли, коротко ли, но однажды мастер заскучал и нарисовал себе друга – говорящего кота Полиглота, призванного быть всегдашним спутником и собеседником затворнику. Кот получился огромным, величиной с крупного английского бульдога, и таким же толстым. Вдобавок обладал он длиннющими усами и хвостом, жёлтыми озорными глазами и густой серо-голубой шубой, в которой тонула тонкая рука художника. Правда, характер кота оставлял желать лучшего. Был он сварлив, склочен, привередлив, хотя, в сущности, любил своего друга-хозяина и был даже добр. С первых дней своего создания Полиглот начал поучать своего творца уму-разуму и выставлять ему изрядные требования, оставлявшие только удивляться своему происхождению!
- А сообрази-ка мне сапоги! – потребовал он однажды поутру.
- Зачем тебе сапоги? Ты же кот! – удивился Иоилль.
- То-то и оно! Мой французский родственник в красных сапогах со шпорами щеголяет, а я босый! Стыдно!
- Что за ерунда, в самом деле! В тех краях, где жил я раньше, люди в лаптях ходят и ничего!
- Так то люди. Понимать надо! Они вольготны в чём угодно ходить. А мне сапоги нужны! И скажешь тоже – лапти! Ну, посуди сам: кот в лаптях – смех да и только!
Пожал плечами художник и нарисовал коту сапоги, золотистые, с серебристыми шпорами – загляденье, лучше, чем у французского родича.
Ходит кот по лесам в сапогах, красуется, хвостом поигрывает, глазами постреливает – сам собою любуется. А на третий день опять клянчить:
- Сообрази-ка мне шляпу широкополую, с пером страусиным!
- Зачем тебе шляпа? Ты же кот!
- То-то и оно. Мой родич в шляпе с пером расхаживает, а я что, хуже? Я тоже на шляпу права имею!
Пожал художник плечами:
- Шляпа так шляпа! Получи!
Напялил кот шляпу и ну по лесам расхаживать! А леса на том острове густые были, кряжистые. Полез Полиглот на ель, а шляпою-то за ветви и зацепился, бьётся-бьётся – никак не вырвется. Прискакала белка рыжая, прогрызла дырку в шляпе, насилу с Полиглотовой головы её стянула. Рухнул кот на землю, потёр ушибленную спину и пошёл домой. А посреди пути чует – невмоготу дальше идти: стёрли окаянные сапоги непривычные к обуви лапы, а шпоры за сучья да мхи цепляются – никакой мочи нет. Снял Полиглот сапоги, в руках понёс. Так и явился: растрёпанный, без шляпы, с разбитыми сапогами в лапах… Лёг на лавку и пробурчал ещё:
- Ты бы хоть печь в этом скворечнике сообразил! Приличному коту спать не на чем…
Пожал художник плечами и… нарисовал гамак:
- Будет с тебя, дружок, и этого!
С той поры Полиглот по лесам не ходит, а полёживает в своём гамаке, щурит глаза на солнышко да песни под нос мурлычет…
3. Роковой портрет
В какой-то день написал Иоилль дивный портрет. На нём была изображена юная девушка, прекрасней которой не могло быть во всём свете! Красота её слепила глаза, завораживала! Заворожила красавица и своего создателя. День и ночь сидит он перед портретом и вглядывается в него, не смыкая и не отводя глаз, и оторваться не может. Лик незнакомки околдовал мастера…
- Пропал человек! – вздыхал Полиглот, косо поглядывая на него, а на третий день заявил: - Ну, вот что, мастер, ты, конечно, можешь не есть и не пить, звери лесные дарами лесными и без твоей помощи прокормятся, а мне что делать прикажешь? Ты создал меня большим, толстым и ленивым, непригодным к ловле мышей и птичек! Так что мне теперь с голоду помирать?! Изволь уж накормить меня!
- Нет мне жизни больше, Полиглот! – вздохнул художник. – На беду себе создал я этот портрет… Я влюблён, понимаешь?
- Есть от чего в петлю лезть! А отчего бы тебе её, как меня, с холста не совлечь?
- Нельзя. У человека, друг мой, душа должна быть! А её может дать лишь Бог. А я не могу… Я могу создать лишь оболочку.
Почесал кот голову, расправил усы, походил по комнате – подумал, и, тряхнув Иоилля за плечо, сказал:
- Ерунда всё! Слушай сюда! Если ты написал такой портрет, так, может, где-то обитает, так сказать, оригинал? Прекрасная незнакомка?
- А ведь ты прав! – встрепенулся художник. – Только где же я найду её?
- Чтобы найти что-то, нужно искать! А, чтобы искать, надобно попутешествовать по разным землям! А, чтобы отправиться в такое путешествие, надо хорошо и плотно позавтракать! Я, как преданный друг, пойду с тобой, но только прежде изволь покормить меня!
На том и порешили. После непродолжительной трапезы собрались в путь. Вещей Иоилль взял с собой немного: две кисти, простую и волшебную, огромный, свёрнутый в несколько раз, холст, краски и портрет незнакомки, да посох ещё дорожный. С тем и двинулись, поклонившись напоследок хижине и острову. В ярких солнечных лучах переплыли они реку на лодке и очутились на большой земле. Отсюда и начались удивительные странствия художника Иоилля и кота Полиглота!
4. Голодная деревня
Долго ли, коротко ли шли наши путники, через леса дремучие продираясь, через горы высокие перебираясь, реки быстрые переплывая, поля широки пересекая, на перинах из мха или трав просыпаясь, небом ночным вместо одеяла укрываясь, а пришли они в пустынный и молчаливый край. Стоят в том краю дома брошены, луга вытоптаны да скошены, деревья сплошь засохшие, а дороги от солнца растрескавшиеся. Тихо так, и кругом ни души, точно вымерли все.
Надвигалась ночь, и Иоилль постучал в один дом, чтобы попросится на ночлег. Дверь открыла высохшая, как деревья здешние, старуха и растрескавшимся, как дорога, лицом.
- Что… вам? – прошамкала она, словно ветер прошелестел.
- Нам бы, бабушка, переночевать бы! – сказал Полиглот.
- Ночуй-те… Домов пустых много…
- А что стряслось в ваших краях, матушка? Что за беда? – спросил Иоилль.
- Голод у нас, сыночек, страшный, какого я за весь век мой не вспомню. Откуда ж ты путь держишь, коли о нашем горе не знаешь?
- Издали…
- Оно и видать, что издали… Всё у нас высушило, выжгло. Все ручьи-пруды высохли… Бегут люди отсюда прочь. А, кто остаётся, кому бежать некуда, так те на смерть верную…Детки у нас, родимый, малые! И им ни кусочка нету! – заплакала старуха, махнула тощей рукой. – Располагайтесь…
Кот тотчас разлёгся на широкой лавке и захрапел. А Иоилль на цыпочках вышел в поле и, расстелив свой холст, принялся за работу…
На рассвете он растолкал Полиглота и оба они продолжили путь. А проснувшиеся жители обнаружили за ночь явившиеся чудо: посреди поляны, из лежавшего там долгие годы огромного камня-валуна бил ключ прозрачной, ледяной воды. А вокруг раскинулся невиданный сад, на деревьях которого, произрастали не только экзотические фрукты, но и маковые булки, медовые пряники и баранки…
5. Воскрешение из гроба
И снова тянулись леса и поля, реки и горы, а над всем этим бесконечное, непостижимое небо… На привалах художник доставал портрет и любовался на него, а, встречая кого-либо на пути, спрашивал, не видали ли где-нибудь поблизости этакой красавицы. И каждый раз в ответ ему было лишь отрицательное покачивание головой.
Однажды путники пришли в небольшое село. Навстречу им попались двое детей: мальчонка лет шести и старшая девочка, босая и светловолосая. Развернув портрет, художник спросил:
- Не видали ли вы, милые дети, где-нибудь такой раскрасавицы?
- Не видели. Только отчего вы её раскрасавицей величаете? – спросила девочка.
- А что, разве не хороша?
- Хороша, - вздохнула босоножка. – Только наша мама краше была…
- Была? А что же с ней случилось?
- Померла… - коротко ответила девочка и всхлипнула. – Два дня как… Завтра хоронить будут.
Дети ушли, а Иоилль повернулся к Полиглоту и сказал:
- Идём-ка, друг мой, в церковь!
- Нет! – выдохнул кот. – Если ты станешь помогать каждому встречному-поперечному, то мы никогда не найдём незнакомки! Помяни моё слово!
- Полиглот! Дети страдают. Им надо помочь. Впрочем, ты можешь подождать меня тут, а я пойду.
- Уж лучше так. Ступай! А я пока с кумушками потолкую, - вздохнул кот.
Сельская церковь была маленькой и бедной настолько, что в ней даже не было росписей. Посреди неё в гробе, усыпанном полевыми цветами, лежала, точно спала, очень красивая женщина, ничуть, впрочем, не похожая на идеал художника. Иоилль встал на колени и начал молиться. Во время молитвы ему явился ангел в белых, словно из снега сотканных, одеждах.
- Ты должен расписать эту церковь! – велел он и исчез.
Мастер, не раздумывая, принялся за работу. Ровно сутки трудился он, не покладая рук, а, окончив роспись, подошёл к покойнице и провёл кистью по губам её, из которых немедля вырвался вздох, по глазам, веки коих дрогнули, и крест накрест по челу. Явившиеся для отпевания люди обнаружили новопреставленную восставшей из гроба, живой и здоровой. Свидетельство об этом чуде сохранилась в записях, которые вёл местный дьякон…
Сам же кудесник, прихватив в охапку кота, почти бегом удирал из селения, опасаясь, что люди проведают о его даре.
- Да пусти ты! – Полиглот, наконец, вырвался из рук Иоилля и раздражённо отряхнулся. – Ну, чего ты понёсся, чего?! Мы с кумушкой тихо сидели, молочко попивали, разговаривали… Нет! Прибежал!
- Не сердись! Я тебя сальцем с ветчинкой угощу.
- Угу. Только ты мне ещё и гармонь теперь пожалуешь за новость, которую я тебе сообщу!
- Ну, не томи!
- Кумушки мои – особы вольные, гуляют сами по себе по городам и весям по всему свету! Всё и вся знают. Так, вот, одна из них видела однажды твою красавицу. Кто она и что она, ей неизвестно. Зато известно царство, в котором живёт она!
- Ну!!!
- Царство Альхиды! Оно лежит ровно за три-девять земель отсюда! Так что нас есть все шансы доползти дотуда через несколько лет, если идти пешком! Ну, что, заслужил я гармонь?
- Клянусь, ты её получишь! Только теперь давай поторопимся. Вечереет, а нам нужно найти место для ночлега. Впрочем, пешком мы не пойдём, - решил художник и нарисовал двухместный велосипед…
6. В гостях у людоеда
Гроза началась внезапно, и в какие-то считанные минуты земля и небо слились в первозданный хаос, в котором правила бешеная стихия, мечущая стрелы молний и бьющая в огромный бубен, выпускающая из рукавов своих ветры, заволакивающая небо чёрным плащом своим и орошающая землю дождями и градами.
- Ну, что ты стоишь?!- завизжал кот. – У меня же шуба мокнет! Нарисуй навес какой-нибудь!
- Я не могу! Дождь смоет краски…
- Нет, пропаду я с тобой! – взвыл кот.
В этот момент в кромешной мгле мелькнуло что-то похожее на огонёк.
- Идём скорее туда! Может, там нас приютят! – сказал кот и потащил Иоилля к блещущий на горизонте точке.
Это точно была изба, тёмная, но крепкая. Дверь была широко распахнута, и промокшие до нитки путники вошли в дом и в недоумении остановились посреди просторной горницы.
- Никого нет? – удивился кот.
Вдруг откуда-то сверху со свистом на них свалилась клетка: Полиглот и Иоилль оказались в ловушке. Сзади послушался дребезжащий смех. Глубокий старик, в бороде, с глубоко посаженными глазами, одетый в звериные шкуры, довольно потирал руки:
- А! Попались! Да, старость не радость! Ну, и дичь пошла! Долговязый костлявчик и… кошка. Правда, жирная. Ну, что ж, я уж вторую неделю на сухом пайке (ноги болят: не могу на добычу идти), так что и кошатине рад буду. Сидите супчики-голубчики, сидите. Я, вот, сейчас сосну часок, а потом вами поужинаю! – старик злобно захихикал, влез на печку и вскоре уснул.
- Это… людоед! – с ужасом прошептал Полиглот.
- Причём очень голодный. Настолько, что не брезгует и кошатинкой! Твоя была идея идти сюда.
- Мы бы никогда не оказались здесь, если б ты не сбежал из той деревни! Жители тебе бы за твою работу в ножки покланялись, я бы с кумушками попировал, а теперь нами пировать будет это чучело!
- Не шуми! Людоеда разбудишь! – шикнул художник, доставая свои кисти. Он проворно изобразил на стене клетки дверцу и легко открыл её.
- Бежим! – радостно сказал Полиглот.
- Нет. Он ведь может навредить другим людям. Это надо предотвратить!
- Понял! Надо его придушить. Как мышь! Правда, я мышей не душил… Но моя кумушка рассказывала, как это делается. Надо…
- Не надо никого душить. Гляди! – мастер быстро вытащил из угла небольшую чурочку и простой кистью расписал её под колбасу, а затем положил прямо под носом у людоеда.
- А теперь, Полиглот, можно спокойно обсохнуть и согреться, - произнёс Иоилль, усаживаясь на табурет, положив ногу на ногу так, что колено его образовало острый треугольник.
Вскоре проснулся людоед и впился зубами в положенную ему фальшивую колбасу. Дикий вопль огласил дом, и людоед с перекошенным ртом запрыгал на одной ноге, охая и стеная.
- Ах, вы лиходеи окаянные! Молодёжь пошла! Никакого уважения к старости! Вот, бывало, заглянет какая девчушечка, так уже и сама в печку лезет, не брыкаяся. Обедай, дедушка! У-ух! Последних челюстей вставных лишили, негодяи! И сделать больше некому: доктора я ащё в прошлом году употребил… Он мне в роток полез, врачевать, стало быть, а я дюже голодный был – не удержался…
- Слопал, значит, доктора и ещё выступаешь! – возмутился кот.
- Да я б тебя быстро б на котлеты пустил! У-ух! Совсем без зубов оставили! Ну, чем, скажите на милость, я теперь кушать буду?!
- В твоём возрасте, папаша, надо кашку кушать, а не людей! – заметил Иоилль. – Хочешь, чтоб старость твою уважали? Ну, так и веди себя соответственно возрасту. Прилично!
- А я разве ж виноват? Организм требует! У меня все предки мои людоедствовали! И бабка-покойница, и матушка! А мне, что же, с голоду помирать?!
- Вари кашку, папаша! – сказал художник, поднимаясь. – Идём, Полиглот, нам здесь больше делать нечего!
- Чтоб вас нечистая сила прибрала! – прокричал людоед вслед уходящим путникам и швырнул в них поленцем.
- Да я ему морду расцарапаю! – взвизгнул кот, но Иоилль удержал его.
- Не стоит уподобляться столь дурно воспитанным субъектам, Полиглот. Он и без твоего участия всё получит сполна!
7. Жених и невеста
И снова змейкою вилась дорога, выписывая причудливые узоры по необъятным просторам матушки-земли. День сменял ночь, а ночь день, а царства Альхиды всё не было видно…
Однажды утром на берегу вьющейся по каменистому дну речушки Иоилль увидел молодую девушку, которая, склонившись к самой воде, с кем-то тихо разговаривала.
- С кем ты говоришь, милая? – окликнул её мастер.
- С женихом моим, Юрчиком… Забрала его речка бурная в прошлом году и не отпускает. Глядит он из чистых вод её, а я всякое утро прихожу к нему, про свое житьё-бытьё рассказываю… А он слушает, слушает…
Иоилль поглядел из-за плеча несчастной невесты в воду и увидел глядящее со дна лицо юноши, бледное и печальное.
- Как зовут тебя? – спросил он девушку.
- Одри.
- Мы поможем твоему горю, Одри! – улыбнулся Иоилль и расстелил на земле свой холст… Очень скоро на нём появился Юрчик, совсем как живой. Окончив работу, художник подошёл к реке и сказал:
- Отдай, река буйная, тебе не принадлежащее, на дне твоём лежащее! Верни земле земное, выплесни бурной волною!
И поднялась волна, и окатила холст, и исчезло в прозрачных водах лицо утопленника, и в тот же миг сам он сошёл с холста, и крепко обнял кинувшуюся к нему невесту. Глядя на них, Мастер снял очки и утёр набежавшую слезу, а кот лишь фыркнул насмешливо и лихо закрутил ус.
- Спасибо тебе, добрый человек! – с поклоном произнёс Юрчик, обернувшись к Иоиллю.
- Спасибо! – эхом повторила Одри.
- Можем ли мы чем-то отблагодарить тебя?
- Мне ничего не нужно! Ваши счастливые лица – лучшая для меня награда. Скажите лишь, далеко ли до царства Альхиды?
- Совсем нет! Оно простирается за этим лесом. Пересечёшь его – вот и оно. Но осторожнее! В чаще лютуют разбойники Дуроломы во главе со своей очумелой атаманшей Едвигой. Креста нет на них, сударь! Совсем с цепи сорвались в последние годы. И ловят их, а поймать не могут. Они в этом лесу хозяева, знают его, точно звери. Пойди поймай их! У них здесь что-то вроде разбойничьего «королевства» со своими законами… Опасайся, сударь!
- Опасайся! – повторила Одри, и оба они скрылись в лесу…
- Этого ещё не хватало! – всплеснул лапами Полиглот. – Разбойники! Вот, как пить дать не минет нас встреча с ними!
8. Царица «Разбойничьего королевства»
Полиглот был очень умным котом, а очень умные коты иногда способны предугадывать будущее, особенно нечто дурное в нём…
Шайка разбойников налетела на путников в самой чаще леса и под гики и вопли отвела их в своё лежбище, где горели костры и были сооружены шалаши и землянки, по которым ютились обитатели разбойничьего «королевства». На большом пне восседала крупная, смуглая баба с широким, насупленным лицом. Одета она была в мужское платье: рубаха, жилетка, шаровары с одной закатанной до колена штаниной, сапоги на каблуках и с загнутыми мысами и шляпу с множеством перьев. На поясе у атаманши красовался кинжал. Между тем было на ней множество украшений: множество бус, браслеты, перстни и три серьги в одном ухе, причём, в другом их не было вовсе. Завидев гостей, Едвига приладила к глазам лорнет с одним выбитым стёклышком и прищурила глаза.
- Ну, доброго здоровичка, гости дорогие, - пробасила она сипло. – Ты, что ль, кудесник-то, что мёртвых из гробов подымает? Только не лги! Я это тотчас угадаю! Мои хлопчики донесли мне, что ты можешь так нарисовать, что изображённое оживёт. Верно ли они мне сказали, али брешут?
- Они не солгали. И даром этим я обладаю.
На плечо атаманши сел большой чёрный ворон и, склонившись к её уху, что-то нашептал ей.
- Вот, дружок мой, Ворёнок, советует мне спросить с тебя много золота… - промолвила атаманша задумчиво.
- Увы! Я многое могу, но золота рисовать не умею, ибо оно зло есть, - отвечал художник. – Впрочем, если нужно что-то из еды или вещей, это я смогу.
И тотчас всё логово зашевелилось, из-под коряг, из зарослей, с деревьев собрались обитатели «королевства» и плотным кольцом окружили мастера.
Первым из кольца вышел странного вида человек в золочёном фраке, восточных туфлях без задников и… подштанниках. Человек обладал к тому же длинной шевелюрой, бывшей когда-то чёрной, а теперь из-за седины сделавшейся пегой, и тонкими, закрученными кверху усами. Он покуривал трубку и перебирал в руке жемчужные бусы.
- Разбойник Хома! – чинно представился обладатель столь странного наряда. – Нарисуй-ка мне, дружище, красивую шпагу и… треуголку. С белыми перьями! Как господа носят!
Старика отстранил маленький, очень похожий на старуху, разбойник в драной юбке и бабьем платке.
- Ахвилл, - отрекомендовался визгливым голосом. – Самовар нарисуй мне, самовар! Да чаю! Да конфет! Чтобы моё собственное было, личное! Чтоб никто не посягнул! Они вечно всё сами едят, а мне не дают!
- Уйди ты, садовая башка! – гаркнул на него усатый, одноглазый верзила с костылём и в надвинутой на глаза меховой шапке. – Не обращай понимания, сударь. Он не в себе. Лучше мне сделай шубу, а? Длинную, тёплую! Чтобы даже и в зиму студёную в ней тепло было!
- А мне сапоги!
- А мне шляпу!
- А мне..! – послышались голоса со всех сторон, но их перекрыл громоподобный рык атаманши:
- А, ну, тихо!!! Куда прежде меня лезете?! Сгиньте все!
И тот же миг все разбойничья орда исчезла под кореньями, в зарослях, в ветвях деревьев.
- А теперь, как мы одни, поговорим начистоту. Есть у меня, братец, мечта: мужа хочу красивого и мне покорного! – сказала атаманша. – Изобразишь?
- Я не могу создавать людей! Ведь в человеке душа быть должна, а я не могу вложить души…
- Да на что мне его душа? – махнула рукой Едвига. – Ерунда какая! Душа! Души у меня у самой достаточно, на двоих хватит. У меня, братец, душа бо-ольшая, ши-ирокая! Такая широкая, что неплохо бы и обкорнать, а не то мне от широты этой сплошь беды выходят. Рисуй без души, соколик. Без души-то он покорнее будет… Рисуй! Да только красиво! Чтоб и лицом и статью, как бог! Чтоб я глаз отвесть не могла! Рисуй, кудесник! А то я и тебя, и котяру этого… повесить прикажу. Мои душегубчики с этим споро справятся.
Пожал художник плечами:
- Без души, так без души! Только уж не жалуйтесь после.
- Когда красиво намажешь, кроме благодарности тебе ничего не будет!
Иоилль развернул холст и принялся за работу.
- А, пока суть да дело, расскажу я тебе, братец, про свою жизню, - сказала атаманша, склонив голову на бок. – Слушай! Отец мой и мать померли рано. Меня взял в жёны один благородный князь. Всё ладно было в нём! И собой хорош, и честен, а какой хозяйственный! За те годы, что прожили мы с ним, угодья наши распространились на многие вёрсты на Север, на Юг, на Восток и даже на Запад, расцвели, доход приносили громадный! Коли враг какой покушался на них, супруг мой враз их на место ставил! Суров был, что и говорить! И меня порой кулаком поучит, да несильно, так только, чтобы не зазналась. Одевал, обувал, кормил. Не бог весть как, конечно, но прилично. Жаловаться грех! Только был он уже немолод, да скучен, да хмур… Я жизни-то за широкою его спиною не видала! Клеткою мне наш дом казался! Улететь хотелось. На запад, на восток, куда угодно! Гулять я хотела, сударь мой! Кровь во мне горяча была, бурлила! И душа ши-ирокая! Повстречала я в те поры морячка одного. Разбитной такой малой, шумливый да весёлый! Песни пел, плясал! Такою силою от него веяло, таким лихачеством, жаром таким! Груб был и неотёсан, а зато огонь! Такому ничего не жалко! Своя жизнь – копейка, а чужие и подавно! Этой-то лихостью своей и покорил он меня. Я б с ним на край света пошла! На коленях поползла бы! Муж мой прознал про сокола моего и решил его из владениев наших выпроводить. Благороден был, что и говорить! Иной бы и убил на месте супостата, а он… Эх! А морячок-то мой как раз иным и был. Подкараулил он мужа моего однажды да и зарезал, а с тем ко мне пришёл и у меня поселился. Думала я, теперь-то жизнь и начнётся! Весёлая, лёгкая! А не тут-то было. Супостат-то мой меня в такие тиски взял, что покойнику-мужу и не снилось. Бил он меня и колотил смертным боем, всё нутро выбивал, всю душу… Уж и лежу я, даже и стонать силы нету, а он бьёт, бьёт чем ни попадя. Лют был! Сущий зверь! Кормил лишь хлебом и водой, дом покидать вовсе запретил. И бил-бил… Опыт он такой ставил, сударь мой: долго ли я от его побоев проживу. Ждал, когда помру… А я дюже живучая оказалась! Ничем меня не проймёшь! Кровью изошла, зубы крошатся, исхудала, усохла, а всё живу! И никак он душу мою не выбьет… Я не роптала. Это кара мне была, что я мужнина убивца в дом пустила, что окрутить себя ему позволила. За глупость платить надо! Кровушкой… Меж тем морячок мой занедужил да и помер. А за меня посватался один залётный франт. Молоденькой, красивый, говорит, что балалайка бренчит, сладко так, умно. «Ваш, - говорит мне, - супостат негодяй был! Столько лет измывался над вами! Обманщик, злодей, каторжанин! А я вас любить и лелеять стану! Заживём! Всё будет у нас! Ничем не стесню вас, моя душечка. Свобода будет у вас!» На эту-то свободу, да на глаза его бесстыжие я попалась. А он ведь голодранцем оказался, ничего у него окромя слов не было, и делать он ничего не умел и не хотел, кроме как языком молоть. И начал мой молодой супруг мои угодья проматывать, моё состояние… Денно и нощно разъезжал по соседям, вступил во всевозможные клубы по интересам, вплоть до клуба по защите от блох. А за состояние в них платить приходилось! Сам же их содержать стал! И что же? Его там регулярно обманывали, побивали и лицом в грязь вышвыривали. А он только встанет, отряхнётся, денег моих им притащит опять: только пустите! Пресмыкался перед ними! Стали друзья его в моих угодьях хозяевами ходить. Веришь ли, сударь мой, за считанные месяцы всё моё состояние и спустил. Ещё и званные обеды на весь мир давал! «В этом, - говорит, - престиж наш! Реноме надо поддерживать!» И слова-то крошит всё чужестранные, так что я уж и понимать перестала. Да и он себя, сдаётся мне, не очень понимал. Такое порою мелет, что и диву даёшься! Как это я раньше речи его умными почитала? На что повелась? А всё кровь моя да душа! Одно окаянство от этой души. Как я о первом-то моём супруге плакала, жалела… Благородный был! За то и поплатился… Как мой горлопан-то мои богатства вконец промотал, так я остатки вещей собрала да в леса подалась. Собрались вокруг меня лихие люди, так и живём… А ведь я почти царицею была, веришь? А теперь атаманша… Царица Разбойничьего королевства! Смешно!
Между тем с холста поднялся атлетически сложенный красавец в белом костюме и шляпе. Он был очень хорош, и лишь лицо его, правильное и тонкое, не имело никакого выражения, не было на нём отпечатка живой мысли или чувства.
- Пойдёт! – кивнула Едвига. – Спасибо, соколик. А ты, - обратилась она к красавцу, - идём со мной, Дарьял. Я покажу тебе наше логово.
Как только атаманша со своим спутником исчезла, её подручные тотчас вынырнули из своих нор и опять окружили Иоилля. Внезапно на середину опушки вышел осёл. На его спине, сидя задом наперёд, разместился похожий на бочонок краснолицый толстяк в шароварах, с пустой винной бутылкой в руке.
- Фанас! Мудрец наш! – радостно завопили разбойники. – Скажи ты этому кудеснику, чего нам надо? А то мы уже думать устали.
Толстяк повёл мутными глазами, усмехнулся и гаркнул:
- Что тут думать? Вина!
- Вина! – поддержали его десятки голосов.
Художник подошёл к лежащим толстым чуркам, распиленных деревьев, поставил несколько из них перед собой и расписал под винные бочонки. Внутри их немедля забулькало вино. Иоилль одолжил у одного из разбойников нож и проделал им отверстие о первом бочонке. Алая струя вина полилась на землю. Вся шайка кинулась с радостным рёвом к бочонкам, а Иоилль и Полиглот с облегчением покинули разбойничье логово…
9. В царстве Альхиды
По синему небу плыли наполненные солнцем облака, с высокого холма открывался вид на зелёную равнину, за которой поднимался каменный замок с крепостной стеной… Это было Царство Альхиды. Старая и сварливая царица сумела за своё правление рассориться со всеми соседями и даже теми странами, с которыми не граничила её земля. Алчная, она буквально извела свой народ непомерными налогами. Но была у Альхиды племянница, царевна Вета, которая была любима простым людом. Своенравная царица ревновала к красоте племянницы и держала её в стенах замка, как пленницу, рассчитывая однажды выгодно выдать замуж. Каждое утро Вета выходила на балкон, поклоном приветствовала восходящее солнце, долго глядела в пустынные дали, слушая редких птиц, залетавших в эти края. В ней узнал художник свой идеал – прекрасную незнакомку с портрета.
- Теперь всё пропало для меня, - вздохнул Иоилль. – Она прекрасна, как майский день! Её волосы – огненная лава, а платье соткано из нитей, вытянутых из здешних облаков гениальным портным. Она царевна! Она юна и свежа! А я? Бедный художник. И только! За душой ни гроша, собой некрасив… Нет, я даже и на глаза ей не стану попадаться! Я лишь буду смотреть по утрам на её балкон, как смотрят на божество… И ещё я не пожалею усилий, чтобы сделать её жизнь красивее и счастливее! Я заметил, что она грустна. О, этого не должно быть! Я сделаю всё, чтобы разогнать её печаль! И того уже будет с меня довольно – сознавать, что она рядом, что она счастлива, и что я сделал что-то хорошее для неё! Этим и буду я счастлив отныне!
- М-да, тр-р-рагедия! – протянул Полиглот.
10. Райский сад для любимой
Всякий любящий человек становится немного кудесником. Ради любимого существа он может совершать подлинные чудеса. Любовь окрыляет, даёт человеку силы для свершения несбыточного. О, влюблённые! Блажен удел ваш и нет выше и прекраснее его, ибо вы можете всё! Только любить нужно очень-очень сильно, всею душой, до самозабвения, и тогда можно и горы свернуть, и реки вспять повернуть! Влюблённый человек обрядит всю землю цветами, насадит по ней сады райские, в которых птицы станут петь о неземной любви его, холодной зимой заставит посреди снега расцвести сотни тюльпанов шёлковых! Любовь – не она ли есть двигатель всего сущего на земле? Тот самый вечный двигатель, который с таким упорством ищут учёные всего мира? Не это ли чувство есть загадочный философский камень, над поисками которого ломали головы средневековые алхимики? Любовь может всё! А потому благословенно чувство это и всякое сердце, ведавшее и ведущее его!
Однажды утром, выйдя на балкон, царевна не поверила собственным глазам. По заливным углам паслись оранжевые и кремовые коровы, мерно щиплющие сочную траву. По высокой радуге, словно по мосту, скакали белые, серые в яблоках, розовые кони и зебры. По холмам носились изящные олени и лани. А с самого высокого из них спускался дивный жираф с шеей такой длинной, что голова его доставала облака. По верхушкам деревьям скакали лохматые мартышки с длинными хвостами, а о стволы их точили когти золотистые медведи. Маленький львёнок играл в чехарду с козлёнком, а на пне восседал большой и красивый, лопоухий слон, изредка трубивший что-то и выпускавший хоботом мыльные пузыри. Повсюду порхали диковинные птицы, певшие райскими голосами. Важно бродил между деревьев павлин, распушив прекрасный, похожий на опахало хвост. А по лазурной глади пруда плавали розоватые длинношеие лебеди… От райских кущ отделилась неприметная серая птичка, соловей. Подлетев к царевне, он сел на оградку балкона и запел удивительно красивую песню.
Когда солнце взошло, райский сад исчез, и лишь соловей остался с царевной.
- Уж не приснилось ли мне это чудо? – удивилась Вета. – Но, если соловушка есть, значит, и всё остальное было. Какое диво! Откуда взялось оно? Отныне ты будешь жить со мной, соловушка… Ведь правда?
Птица кивнула головой и села царевне на плечо…
В последующие дни чудо повторялось, и Вета с замиранием сердца ждала нового утра.
- Кто тот кудесник, который делает для меня такие удивительные вещи? Кто этот друг? Отчего не покажется он? О, мой милый принц! Приди и забери меня с собою в своё чудесное королевство! – шептала царевна.
А кудесник прятался за деревом и глядел на неё полным благоговения взором. А, когда восходило солнце, возвращался в свою заново устроенную хижину, повелевал своим творениям вернуться на холсты до будущей зари, а сам ждал её, слушая Полиглотову игру на подаренной ему гармони…
11. Предательство Дарьяла
Красавец Дарьял возник в дверях хижины Иоилля внезапно, каким-то тихим и ясным, обычным для этой земли, утром. Он ничуть не изменился, и лишь белый костюм его был местами испачкан и порван.
- Она меня выгнала, - без предисловий объявил Дарьял. – Обозвала бездушным чурбаном. Ей неинтересно со мной!
- Я знал, что этим кончится, - спокойно ответил художник. – И её предупреждал. Зачем ты здесь?
- То есть как? Вы же меня создали, стало быть, несёте за меня ответственность, и я почёл возможным для себя…
- Явится на наши харчи? – перебил его Полиглот.
- Полиглот, перестань, - тихо сказал Иоилль. – Он прав. Всякий творец ответственен за своё творение. Что ж, оставайся здесь, живи, - кивнул он гостю.
И Дарьял остался жить в хижине. Два дня был он тише воды – ниже травы, а на третий, поглядев ежеутренние представления, разыгрываемые мастером для царевны, явился под балкон Веты.
- Солнце светлое! Всех видишь ты, обо всём ведаешь! – говорила царевна. – Скажи, кто мой друг чудесный? Кто творит для меня это диво-дивное?
- Это я, милая царевна! – отозвался на это Дарьял. Он и не держал вовсе в мыслях этого. Само собой с языка сорвалось.
- Так это вы? – радостно воскликнула Вета. – О, как чудесно! Но кто же вы? Как зовут вас?
- Я всего лишь бедный художник. А зовут меня Дарьял. Я полюбил вас, царевна, с первого взгляда! Я нарисовал всё это для вас! И могу нарисовать всё, что вы прикажете! Я ваш раб!
- Мне не раб нужен, а супруг любящий, друг преданный, сердце верное и бескорыстное!
- Я отдам за вас жизнь, царевна! – прошептал Дарьял, опускаясь на колени.
- В таком случае, придите вечером! Если вы докажите своё умение моей тётке, я думаю, она не станет противиться нашему счастью!
- Я приду, душа моя! Непременно! – ответил Дарьял и скрылся в насажанных Иоиллем садах.
Войдя в хижину, он, пользуясь отсутствием художника и Полиглота, похитил волшебную кисть Иоилля и бежал с нею. «Они все считают меня не человеком, а бездушным чурбаном! А чем я хуже их? Хуже этого долговязого Иоилля? О, я стану на одну с ним ступень и даже поднимусь выше! И его любимая сегодня же станет мне невестой! С этой кисточкой я всё смогу!» - решил Дарьял.
Днём к Иоиллю прилетел соловей и рассказал ему о предательстве Дарьяла.
- Вот злодей! – вскричал кот, ставя на стол недопитый кувшин молока. – Так я и знал, что от этого красавчика нам беды выйдет! Надо было сразу его с порога прогнать!
- Надо было не рисовать его. Полиглот, я не имел на это права! Я создал пустышку, которую можно заполнить чем угодно. В дурных руках, моё создание обратиться в чудовище! Я сотворил зло, дав ему жизнь. И это кара для меня. Но теперь дело не во мне! Он обманул царевну, он ей может принести горе, и этому мы обязаны помешать! Я иду во дворец, Полиглот! Немедленно!
- Я с тобой, - кивнул кот. – Мои когти в твоём распоряжении. И, если надо, я этому злодею его красивую мордашку попорчу!
Дарьяла наши друзья встретили в пути. Он шёл из замка, понурый и огорчённый. Увидев Иоилля, он бросился перед ним на колени:
- Прости! Я сотворил зло против тебя!
- Твоё зло – плод моей ошибки. Тебе не за что извиняться. Ты – моя вина. Ты был во дворце?
- Да! Но у меня ничего не получилось! Твоя кисть не работает в моих руках! Скажи, почему?
- Кисть, Дарьял, это лишь инструмент в руках художника. А работать её может заставить лишь талант его, дарованный свыше, и душа, чистая и вдохновленная! И, чтобы не отнят был дар, душе предстоит огромный и ежечасный труд! И, чем больше дар, тем огромнее труд. Как же ты хотел, не имея ни души, ни таланта, только лишь обманом завладев моей кистью для корыстных целей, превзойти меня? А ведь дурные цели и поступки отнимают дар даже у мастеров! Как же ты хотел, начав с них, добиться чего-то? Безумец! Скажи, где теперь кисть моя?
- У царицы Альхиды. Значит, и она не сможет совладать с нею?
- Конечно, нет. А что царевна?
- Она видела мой позор. Но, кажется, не очень огорчилась… Какая кара ждёт меня?
- Всего меньше хотел бы я карать тебя. Но у меня нет иного выхода. Становись к холсту! – приказал Иоилль, расстилая холст.
Когда Дарьял встал к холсту и слился с ним, обратившись в обычный портрет, художник взял обычную кисть и закрасил его белой краской так, что от недолгого пребывания красавца на земле не осталось и следа…
12. К хрустальному замку…
Между тем, в замке лютовала царица Альхида. И ей оказалась неподвластна волшебная кисть Иоилля. Раз за разом макала она её в краску, но вместо нужного предмета на холсте возникали лишь каракули.
- Злодей! Шарлатан! Обманщик! – ругалась Альхида. – Слуги! Найти мне кудесника-живописца, у которого этот мошенник украл кисть! Надо было ему голову срубить за обман…
- Меня не надо искать, - послышался тихий голос, и Иоилль вошёл в тронный зал. Поклонившись царице, он повернулся к царевне и опустился перед ней на одно колено.
- Так это вы? – ласково улыбнулась Вета. – Какое счастье! Значит, это ваши глаза раз мелькнули из-за цветущего кипариса. И ваши песни пел мне соловушка. Милый мой, хороший! Но для чего же вы не пришли ко мне сами?
- Я стыдился, царевна. Ведь я всего-навсего скромный художник! Я не решался предстать пред ваши ясные очи, оскорбить их своею серостью…
- Разве всё это имеет важность? Разве душа, чистая настолько, что способна создавать такую красоту, ничего не стоит? Разве любовь, способная творить такие чудеса, ничего не значит? Да ведь здесь же самое главное! Когда утром ко мне явился Дарьял, я удивилась. Лицу его удивилась! Оно у него пусто. И мне странным показалось, как человек с такими пустыми глазами, может быть творцом. А ваши глаза… В них вселенная! Я их видела и прежде. Во сне. Вы вошли теперь, и я вас тотчас узнала!
- Ну, полно вздор молоть! – вскрикнула Альхида. – Пусть он покажет вначале, на что способен! А потом, если сделаешь, что я скажу, то отдам за тебя Вету.
- Отдать вещь можно, а не человека. И лишь царевна может решить свою и мою судьбу, - отвечал художник.
- Что?! Да я тебе голову велю срубить!
- Извольте. Здесь вы в своём праве.
- Я согласна, - просто сказала царевна. – Я с радостью стану вашей женой! Я слишком долго ждала вас…
- А я искал…
- Довольно! Вот, тебе кисть! Рисуй! – приказала Альхида, потягивая Иоиллю кисть.
Художник с поклоном принял кисть и спросил:
- Желаете ли, чтобы нарисовал я для вас причудливый персидский ковёр, какого нет и в самых богатых королевских домах?
- Желаю!
- Извольте, - Иоилль развернул холст и принялся за работу.
Ковёр получился удивительным. Разноцветные узоры, золотые птицы, поющие в ветвях садов, густой ворс и пушистые кисти – такой красоты не встретить и на базарах Персии! Полиглот немедленно улёгся в углу него. Альхида неспешно прошлась по ковру, крякнула довольно и снова уселась на троне.
- Царевна, пройдитесь и вы, - предложил художник.
Вета ступила на ковёр, опустилось на него, провела рукой по ворсу:
- Какое чудо!
- Что ещё нарисовать? – спросил Иоилль.
- Денег! – потребовала царица.
- Этого я сделать не могу. Деньги есть зло.
- Что?! - Альхида вскочила на ноги. – Стража! Гоните этого шарлатана прочь! В темницу его! На хлеб и воду!
Стража ворвалась в зал, но сделать ничего не успела, так как ковёр внезапно поднялся в воздух и вылетел в распахнутое окно, унося Иоилля, Вету и Полиглота.
- Остановите их! – завопила царица, кинувшись окну, но ковёр-самолёт уже исчез в небесной лазури.
Ветер обдавал отважных летунов теплыми, ласковыми струями, а облака расступались, давая им дорогу. А соловей летел следом и пел прекрасную песню. Художник опустился перед царевной на колени и, глядя в её небесной синевы глаза, сказал:
- Я нарисую для тебя хрустальный замок, а в нём камин, который согреет нас в самую лютую стужу! Перед ним мы положим этот ковёр и, сидя на нём, будем коротать вечера, глядя на огонь… А вокруг замка я насажу прекрасные сады… В них будут пальмы и сосны, кипарисы и ели, дубы и берёзы, вишни, черёмухи… А ещё будет множество цветов! Я украшу ими всю землю, чтобы по ковру сему ступали твои ноги! Напишу молочные реки и медовые пруды. По полям пущу я разноцветных бабочек, по садам птиц райских и животных диковинных! По рекам и прудам станут плескаться рыбки золотые, дельфины… А пара лебедей станет плавать в пруду прямо перед нашими окнами, а над ними склонятся, бренча своими косами, ивы… Всё будет у тебя, душенька моя ненаглядная, любушка моя разлюбезная!
- Как же мы будем счастливы! – прошептала Вета, проводя рукой по растрёпанным волосам Иоилля, совлекая с него очки и вглядываясь в его серые близорукие глаза…
18-23.07.05