Как-то, несколько лет тому назад, я посещала в Москве Публичку, историческую библиотеку.
Попасть в нее можно было только имея диплом о высшем образовании. Или студенческий билет историко-архивного института.
Мне нужен был исключительно зал периодики, но любопытствуя, я изучила ее всю. Все ее залы.
Почему бы и нет?
Мне нравилось копаться в каталогах. Хотелось подержать в руках какие-то книги, которых у меня никогда не было.
Вообще атмосфера библиотеки мне нравилась. Старинное здание. Черные столы с зелеными лампами. Красивые окна. Дешевая столовка.
И вот совершенно случайно я увидела открытую дверь, а за ней комнату со стеллажами каких-то, как мне показалось, старинных книг. Столов всего несколько. Огромные окна плотно зашторены темно-бордовыми занавесями. И читатели в этом маленьком зальчике отсутствовали. Он был совершенно пуст.
Не долго думая я вошла в открытую дверь.
Из-за стеллажей сразу же возникла древняя женщина и тихо осведомилась что я ищу.
Я честно ответила, что ничего конкретного, просто изучаю библиотеку, мне любопытно.
- У вас есть разрешение, - тихо поинтересовалась она.
Я показала свой читательский абонемент со множеством шифров.
Глянув в него, древняя женщина сообщила, что к сожалению доступ в этот зал мне не разрешен.
- А что для этого нужно, - спросила я. – и кому разрешается.
- если вы будете писать диссертацию, то можно получить специальное разрешение. Об этом сказано в правилах. На доске в вестибюле.
Я вышла. Дверь за мной закрылась.
Я оглянулась и увидела на двери тусклую табличку – Страны Востока и Азии.
***
«Охотник не всегда изловит дичь: может случиться, что его леопард растерзает». (1)
***
Когда тебе исполняется 14 лет и ты окончательно и бесповоротно превращаешься в девушку.
В девушку, пытающуюся предъявить свои права на весь мир.
И уж прожить свою жизнь не абы как, а получить от мира все,
Все что может только причитаться 14-летней девушке.
«Когда становлюсь я на путь искания возлюбленной,
То это искание есть путь благочестия.» (2)
Когда у тебя сносит башню не от модного певца, и даже не от папиных молодых приятелей.
Башню сносит
от огромности мира,
бесчисленного количества людей его населяющих
и конечно же от
вдруг странно взглянувшего на тебя знакомого с детства
невзрачного и неприметного парнишки.
Который еще на полголовы ниже тебя.
А ты сдуру-то выпросила у мамы первые высокие туфли.
Гараж, тиски, зажатые в тисках туфли, и мы по очереди пытаемся пассатижами отодрать каблук.
Была весна. Я заканчивала 8-й класс, мой друг – 10-й.
Его мама была в ужасе, моя – в шоке.
«Кто я таков чтобы мне сродни была мысль о тебе,
Или мысль о соединении с подобным существом?!» (3)
А мы как дураки просидели весь апрель на бревнышке в лесу.
Сначала пялились на тающий снег, потом на зацветающую медуницу, потом на внезапно появляющихся из-под земли кротов.
«Если мечта о прахе ног твоих не посещает мох очей,
Как же мечтать мне о соединении с тобою?» (4)
Когда земля окончательно высохла мы стали кататься на велосипеде.
Это был спортивный велосипед, мы поворачивали руль кверху, и я ехала на раме, как, мне казалось, в карете. А он крутил педали, шумно дыша мне в ухо, когда поднимались в горку.
«Если душа моя окажется достойна хоть горевать о тебе,
То довольно будет с меня и этой крупицы из сокровищницы твоей любви.» (5)
Нас разлучили на майские праздники. Это было жестоко. У него был день рождения.
Но его посадили в машину и увезли к какой-то тетке.
Он оставил мне вместо себя конверт.
Самодельный конверт в который была вложена свернутая пополам школьная тетрадка.
Рукопись.
«Как может он показать чем-либо любовь свою,
Если проявление ее не заключается во внешнем признаке?» (6)
Мой мальчик хотел учиться в морской школе
Хотел прыгать с парашютом
Хотел стать художником
Читал Фауста и Гельдерода
Рисовал экспрессивные картинки
В рукописи было море, ветер, небо, ночь, звезды, падение, шторм и ураган.
Короче – безумие.
Я даже не могу передать словами что там было, в этой рукописи.
Но я могу сказать чего там не было.
Не было слова Любовь.
Не было слово Люблю.
Не было даже моего имени.
Не было ничего, хоть косвенно подтверждающего, что рукопись предназначалась мне.
Более того, на конверте стояла надпись - Не вам.
«За любовь твою заплатил я душой своей, -
Не продавай же ее дешевою ценой!» (7)
Я ответила ему.
Сейчас мне немного жаль, что вся эта наша переписка, которая продолжалась весь май и часть июня, не сохранилась.
Мы встречались вечерами, шлялись по лесам, в 11 вечера расходились по домам.
Ночью мы писали друг другу безумные письма.
Утром, встречаясь перед школой, мы обменивались тетрадками.
Одну начал он – продолжила я.
Вторую начала я – продолжил он.
И никогда. Никогда не говорили вслух о том что в них написано.
Шепотом тоже не говорили.
Мы и передавали-то их друг другу не глядя. Обменивались на ходу. Как шпионы.
В июне к тетке услали меня.
«Никогда скорбь по тебе не уйдет из моей памяти,
Так и ты не забывай меня!» (8)
Увиделись мы в конце августа.
Он завалил экзамены в институт и был сильно протромбован своей мамой.
Так сильно, так сильно.
Что я поняла это лишь много лет спустя.
«Не хочу я становится на путь бредней;
Мне надобно вино, а жилищем мне будет кабачок.
Ничего не нужно мне кроме вина, кабачка и чаши:
Нет в том беды, нет вреда!
Пока буду пребывать в пьянстве и игре,
Буду покой обретать в душевной восторженности.» (9)
Но тогда, в сентябре моего девятого класса, я ничего не понимала.
Я ходила по городу, разбивала носком ботинка тоненькие утренние льдинки и думала об Орфее и Эвридике.
Я все пыталась понять что же это такое – не оглядывайся –
И никак, никак не могла этого сделать.
«Это не значит любить, если мы из страха за свою жизнь перестаем любить милый нам предмет, и будем отвращать от него свои взоры» (10)
И вот одним тягучим дождливым вечером мой папа сказал:
- Детка, тебе уже 15 лет. Ты уже достаточно взрослая, чтобы держать язык за зубами. И я решил, что тебе пора задуматься над запретными темами.
И положил на мой письменный стол несколько книг, завернутых в пожелтевшую газету.
Мне вот интересно как бы сложилась моя история – дай он мне что-нибудь другое.
Какую-нибудь «Историю О», например.
Как бы вообще сложилась моя жизнь, если бы меня не воспитывали девочкой строгих правил.
« Куда приходит царица-любовь, там исчезает сила у руки воздержания. Может ли не запачкать полы платья тот несчастный, который по шею упал в грязь.» (11)
Строгих правил в сексуальном смысле.
Да, я не знала, где в нашем доме сушится нижнее белье.
Когда я поменяла детские трусы на девичьи, то стирала их сама и сушила в своей комнате на батарейке.
Я долго не хотела признавать, что мои родители "****ись".
И только лет в 12 наконец поняла, что они "спали" вместе.
И от этого у них родились дети.
Поняла, что и в жизни бывает чувственное наслаждение, а не только в книгах.
Строгих правил в идейных позициях и социальных взглядах.
Вступив в пионерский возраст я стала хранителем страшной семейной тайны.
Мои предки были революционерами. Но какими-то неправильными, не великооктябрьскими. К тому же еще и фашистами. Папа правда говорил, что немцами, но разве это не одно и тоже.
А моя бабушка, моя любимая бабушка, которая умерла, и я долго, очень долго не могла смириться с этим.
Мне почему-то казалось, что ее закопали в землю в том уголке сада, где цветут незабудки.
И я поначалу просила папу выкопать ее, чтобы я смогла посмотреть ей в глаза.
Потому что, сказал папа, у мертвых глаза остаются открытыми.
Она тоже была неправильная. Ей нельзя было работать. Из-за каких-то анкет.
Да, я была девочкой строгих правил. И готовили меня явно не к замужеству и не к плотским наслаждениям.
Потому что папа положил на мой письменный стол «Один день Ивана Денисовича» Солженицына и «Три мешка сорной пшеницы» (автора не помню, кажется Тендряков).
Это были журналы хрущевской эпохи.
Еще он положил достаточно объемный сверток, напоминающий своим размером золотой том Пушкина 37года издания. Помните, коричневый такой, по нему еще гадали на Новый год.
Это был не Пушкин. Это была Библия 1901 года издания.
Папа сказал, что эта книга служила моей бабушке источником астрономической и космологической информации. Она одно время, под конец жизни, увлекалась астрономией, просиживая ночами на помойке с самодельным телескопом.
Открыла комету. Опоздала правда с регистрацией, но это не так важно.
Какая разница кто первый открыл комету? Дело-то ведь в собственном открытии.
Да, мой папа кроме физики и математики, преподавал мне еще и уроки истории. Таким вот нестандартным методом.
Неожиданно свалившаяся на меня информация не погасила любви в моем сердце.
Она просто заняла мои мысли.
Так я впервые близко познакомилась с чем-то запретным.
С подачи родителей, между прочим, а не из-за влияния улицы, как некоторые.
Выяснилось, что в нашем доме много подобных книг. Не то чтобы запрещенных, но скрываемых. Не выставляемых напоказ.
Это были книги дореволюционного издания, многие из них пережили эвакуацию.
Если вы не совсем понимаете о чем я говорю – представьте себе женщину с двумя детьми, уезжающую из дома непонятно куда. И самое главное – непонятно насколько.
А брать с собой можно – 25кг на человека.
Я почитывала и эти книги.
На мой взгляд в них не было ничего запрещенного.
Многие из них переиздавались и в Советский период, как например А.К. Толстой и Н.В.Гоголь. Но купить в магазине их было сложно.
Потому что они все равно были крамольными.
Был там и маленький томик Бальмонта 1913г изд. Я узнала, что может быть запрещен человек. Хотя само творчество его совершенно безобидно. Да и сам он, в сущности, совершенно безобиден.
«Увы! Врач говорит: терпение, а этому жадному вожделению нужен – сахар!» (12)
Я невнимательно их читала.
Но я все искала, искала, пересматривая полку за полкой. Сама не зная что.
«Если можете, не будьте влюбленными,
Чтобы не переживать печалей любви.
Любовь – не приходится по вкусу.
Я знаю, что и вам хорошо это станет известно [со временем].
Никогда не принимайте звания влюбленных,
Чтобы не пришлось вам прочесть [всю скорбную] летопись любви.
Не смейтесь над слезами любящих,
Чтобы не пришлось вам лить их самим.
Возлюбленная никому не исполняет своих обещаний,
Сколько бы кровавых слез вы не источали.
Мечты ее в том, чтобы ни один из вас не остался на земле.
Таковы слова мои! Если не по вкусу они, не читайте!
Много творите вы зла,
Исполните же [хоть раз] мое желание:
Совет Сенаи таков:
Если можете, не будьте влюбленными!» (13)
***
Мой мальчик был маленького роста. Смуглый, чернявенький, с короткими кривыми ногами. Я, смеясь, называла его татарчонком. Он наверное обижался, говорил, что отродясь татар в их семье не бывало.
До сих пор он сохранил неизбывно-грустное выражение угольно черных глаз.
До сих пор блестящих.
Иногда, крайне редко, хотя мы живем в одном подъезде, он заходит ко мне.
Пытается что-то сказать.
Но чаще всего - просто молча смотрит, стараясь прямо сидеть на стуле.
Визиты его как правило коротки.
Приходит его женщина и садится рядом.
Им скучно со мной.
Я не разделяю их трапезы. И их веселья.
«Мы сказали советы там, где следовало, и на это мы употребили несколько годов своей жизни. Но если они никем не будут приняты, то на это мы скажем, что «обязанность посланного доставить весть – и только!».
Саади.»
1, 10, 11, 12 – Саади. Гюлистан. Гл. О Любви и Молодости. Перевод с персидского К.Ламберса, издание Одесса 1862г.
2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 13 – Сенаи. Диван. перевод с персидского Мирза-Джафар-хан.
Издание Москва, 1914г.