- Уха готова, - Борисыч зачерпнул ложкой из котелка,- М-м-м-м! Удалась ушица!
Он осторожно, чтобы не обжечься снял котелок с огня и поставил на специально приготовленное на кошме место.
- Подсаживайтесь, рубайте!
Хлебали деревянными ложками, посмеивались от удовольствия.
Всё же никогда не будет такой вкусной рыба, полежавшая в магазине. И даже привезённая домой с рыбалки уха будет совсем другой, не такой, как приготовил нам Борисыч из пойманной, и тут же, через несколько минут кинутой в кипяток рыбы.
То ли секрет кроется в свежем воздухе, то ли в дымке костра, то ли в воде, которая набирается не из бездушной водопроводной трубы, а прямо из речки. А может быть очарование еды спрятано глубже и приходит к нам откуда – то из древних- древних времён, когда вот так,- тесной группкой сидели люди у огня и все вместе ели? Кто знает!
Мы дули на горячую юшку, прихлёбывали. От избытка чувств крякали, мотали головами, приговаривали что - то вроде:
- Ну, я вам доложу, братцы, вкуснятина!
- Язык проглотишь!
- Ай, маладца, Борисыч, ну угодил!
Когда прихлёбывание стало не таким дружным, Федюня наполнил стаканы, предложил выпить за армейскую дружбу:
- Служат по – разному, каждому выпало своё, а мне уж как повезло- с Борисычем служили вместе!
Выпили за армейскую дружбу.
- Да, призыв дело не простое. Это, как для женщины первая брачная ночь,- прожевав закуску, попытался философствовать я.
- Не-е-е-е,- замахали на меня руками мужики,- Если уж сравнивать с первой брачной ночью, так это – не призыв,- присяга. А всё, что до присяги,- это только подготовка.
- А помнишь, Федюня, как в учебке плац ломом подметали? Как колючку на столбах развешивали?
- Расскажи, Борисыч,- просил Федюня. И мы, притихнув слушали новый рассказ.
ПРИСЯГА
Прибалтика встретила новобранцев сыростью, холодом, и придирчивостью старшего сержанта латыша Вилли Спрутзана.
Ротное помещение учебки похоже на букву Т, нижняя палка - это длинный коридор, по левой стороне которого находилось шесть дверей, одна из которых вела в маленький спортзал со всяческим спортивным железом. Дальше шли взводные кубрики на сорок человек, плюс один сержант. Для него была поставлена койка обыкновенная, одноярусная. Между первыми двумя кубриками – ленинская комната, которая в те годы предлагалась личному составу вместо церкви, и в которой был установлен телевизор. Почти в конце коридора по правую руку – туалет, размером с кубрик и рассчитанный на двадцать «посадочных мест», каждое из которых по уставным правилам называлось «очко». За ним умывальник, в котором холодная вода шла из обоих кранов, что само по себе было загадкой, ведь горячая вода была везде, кроме помещения рот. Что же, солдат должен стойко переносить все невзгоды и лишения воинской службы, как сказано в уставе. В верхней перекладине буквы «Т», при входе в роту, слева сержантская каптёрка, дальше кабинет командира роты, в торце коридорчика – канцелярия, где обычно сидят взводные и либо ругают солдат, либо «наставляют» рога на лоб неразумным пудовыми кулаками, либо пьют… По правую руку – бойлерная, где сушатся одежда и обувь, склад, где хранится поношенная одежда и обувь – «подменка», оружейная комната, вся в решётках и с замками, и бытовая комната, где солдату положено бриться, стричься, гладиться и приводить себя в положенный, соответствующий уставному вид. А уставной вид включает в себя столько требований!
Поэтому в первый же вечер всем новобранцам выдали погоны, петлички, шевроны, всё то, что положено пришить на «хэбэшку», «парадку», шинель и бушлат. Кошмар! Пацанам, для которых игла и нитка инструменты чужие, незнакомые и непослушные, нужно было всё выданное пришить и укрепить. Да не просто так, а ровненько, на свои места, именно на том расстоянии, которое указано на наглядных табличках, ну, там, от плеча столько - то сантиметров до верхнего края шеврона на правом рукаве и прочая и прочая. Ё! Ничего не получается! Какое там «ровненько»! Сколько раз перешивали, с ума сойти! У всех пальцы иголками исковерканы. Борисыча куда то забрали, а Федюня сидел на табурете, притулившись прямо возле входа в роту, поджидал друга, мучался с подшивкой, накалывал пальцы, шипел, матерился и тоскливо поглядывал на остальных.
Неожиданно в роту, зашёл заместитель командира Федюниного взвода, сержант Спрутзан, взял у Федюни из рук хэбэшку и начал показывать, как правильно пришивать погоны… С ума сойти! На Федюниной гимнастёрочке! Белыми ручками! Оп – па!
Спрутзан пришил один погончик, сказал громко:
- Фсем телать, штопы пыло такк!- и пошёл по своим делам, с чувством выполненного долга перед молодыми солдатами.
Повеселевший оттого, что работы стало меньше, Федюня, только опустился на табуретку, собираясь пришивать второй погон, как тут появился командир взвода лейтенант Жук. Он выхватил Федюнину хэбэшку и, любуясь собой, показывая видом: «учись, молодой!», лихо пришил второй погон.
Остальные всё ещё мучались со своими гимнастёрками, а Федюня в прекрасном настроении взял в руки свой парадный китель…
В общем, все офицеры, которые решили в этот день зайти посмотреть на «молодняк», подбодрить, поддержать, подсказать, выхватывали у Федюни очередную вещь из его солдатского гардероба и, высовывая от усердия язык, пришивали: кто погоны, кто петлицы. Комбат, майор Болгак, пришил ему и погоны, и шеврон и петлички на парадку, видимо получая приятные воспоминания о том, как был новобранцем, и сам впервые делал подшивку себе. Поклон! Качественно были пришиты! Кстати, так до дембеля, Федюня их и не трогал. Замполит ротный, пришил правый, а замкомандира батальона левый погоны на шинели. Бушлат Федюне обработал полностью командир его роты, да ещё и на спор с командиром другой роты, кто быстрее пришьёт на бушлат и погоны, и петлицы, так что повезло ещё и подоспевшему, присевшему рядом с Федюней, Борисычу.
Совсем развеселившийся, довольный Федюня, сидел и размышлял о том, как удачно получилось, что кроме командира части и штабных офицеров уже все его отметили своим высоким вниманием. Но ведь ещё подворотничок! И он взял в руки гимнастёрку, начав прилаживать к ней полоску двойного прошитого белого материала. Федюня так распадлючился вниманием командного состава, что даже подосадовал, что подворотничок придётся пришивать самому! Но чудеса продолжались.
Дверь стремительно распахнулась настежь, чуть не пришибив зазевавшегося Борисыча.
В роту залетел начальник физо учебки. Крепенький капитан Капустин с румянцем во всё лицо, с железными зубьями, и улыбочкой, как у акулы, с совершенно закономерным дебильным хохотом, шуточками, подколами, выхватил у Федюни хэбэшку и пришил подворотничок. Федюня, обалдевший от такого счастья, долго в душе аплодировал всем, принявшим участие в его подшивке. «Управившись», он отпросился у сержанта Спрутзана в чайную. Сержант долго, не веря своим глазам, проверял подшивку, но придраться к работе профессионалов не смог.
Не торопясь, Федюня попил крепкого душистого, хорошо заваренного чайку с кренделями, покурил на свежем воздухе и вернулся в роту, в которой мучения с подшивкой продолжались ещё до самого отбоя.
Понятно, что после таких непривычных трудов и возни с толстой шинельной тканью, все спали, как убитые, и первая ночь в учебке пролетела стремительно.
Бог создал ночь и тишину, а чёрт - подъём и старшину.
Ещё поспать бы! Ещё чуть – чуть! Минуточку!
Э-э-э-э! Это тебе не сладкие пирожки у бабушки! Так вот, чтобы служба мёдом не казалась, после первой ночи в учебке - подъём за сорок пять секунд.
-Па-а-а-а-дъём! Отставить! Да-а-а-а полный … беспорядок! Раз пятнадцать, наверное повторили "взлёт - посадку", «подъём - отбой». Портянки умели наматывать единицы. Сельским, Федюне и Борисычу, дело было знакомо и привычно. Кирзовые сапоги и портяночки? Плёвое дело. Куда труднее городским. Казалось бы, всего и делов – поставить, к примеру, правую ногу на расстеленную портянку так, чтобы от стопы до правого края тряпки было ровно столько места, чтобы этим кончиком обернуть плотно-плотно один раз стопу и подсунуть оставшийся уголочек под саму стопу. Потом так же туго обернуть длинной частью, но так, чтобы пальцы оказались обёрнутыми тоже, потом обмотать щиколотку, и небольшой уголок засунуть в эту же тугую забинтовку на икре сверху, чтобы при беге, ходьбе и прыжках, портяночка не разматывалась. Красотища! Если всё правильно сделано, то нога сама впархивает в сапог. Имея опыт, можно развить первую космическую скорость наматывания, и можно было целый день ходить, не перематываясь.
А у городских откуда же такой опыт? Поэтому - «Подъём-отбой- подъём-отбой».
Да-а-а. Опыт пришёл позже ко всем, но в первые дни были сплошные клоунады.
Вот, например, Борисыч спал на нижнем ярусе. По команде «Подъём!», положено дождаться, когда со второго яруса спрыгнет боец, только потом вскакивать и начинать лихорадочно одеваться в таком порядке: сначала галифе, потом портянки, нырок ногами в сапоги, напялить гимнастёрку, на бегу застегнуть ширинку, (проклятые пуговицы!). Тренчик затянуть, такой брезентовый узкий брючный ремешок, застегнуть гимнастёрку, потом надеть ремень с бляхой, и уже в строю загнать под ремнём все складки на спину. Вроде бы просто, да?
Так вот, Борисыч спавший на нижнем ярусе, при команде «подъём», всё позабыв, вскочил спросонья. Тут же, сверху, уверенный в правильных действиях товарища, сверзился со своего второго яруса маленького роста калмычонок Микитов и, как в седло, сел на шею Борисычу. Тот, конечно, от неожиданности и тяжести «седока», упал, ударив своим лбом в спину стоящего рядом Федюню. Общий шум, гвалт, неразбериха, стуки, «ржание». Понятное дело: «отставить!» «отбой – подъём – отбой - подъём»! Когда хоть как - то научились подниматься, начались «грехи» другого рода.
Подъём! Калмычонок Микитов летит сверху вниз, быстро начинает одеваться. Раз – два, и уже портянки намотал! Три- четыре, уже и ноги в сапогах. И побежал на построение. Шустро так!
Когда одевающийся вслед за ним Борисыч увидел, что ему оставил Микитов!!!
Понятно, что в сапоги Борисыча сорок пятого размера, калмычонок просто «влетел». Ясное дело, что в богатырский Борисычев пятьдесят восьмой, он «вошёл», как по маслу. А Борисычу - то теперь что делать?
Борисыч припоздал на построение и все просто «легли» со смеху, когда увидели, как он «шкандыбает» в сапожках тридцать девятого размера и форме - маломерке.
Но когда до всех дошло, в чём дело и они догадались посмотреть на Микитова…
«Умирали» все со смеху, как чумные. Микитов обувался не глядя, и получилось, что сапоги он перепутал. Правый он надел на левую ногу и наоборот. И вот, стоит этот «пингвин», ростом метр семьдесят, в сползающей с него хэбэшке Борисыча пятьдесят восьмого размера, в галифе, свисающих на сапоги, как шаровары у запорожского казака, и с носками сапог, загнутых невероятными изгибами в разные стороны. Цирк! Картинка маслом!
Хохотали так, что у всех не осталось сил и не было в тот день тренировок отбой -подъём!
Потянулся бесконечный месяц курса молодого бойца. Новобранцы постепенно смывали с себя гражданскую пыль, учились подметать ломом и мыться полутора литрами холодной воды на двоих. Изучались уставы, было много строевой подготовки, заучивание наизусть текста присяги, стрельба из автоматов на стрельбище.
«Ломом подметать плац», это изощрённое изобретение армейских умов. Перевести его на понятный для гражданских людей язык, означает примерно вот что: - А где я тебе, салабон, сейчас найду древко для метлы? Вот тебе веник, иди и привяжи его хоть к лому, но чтобы плац был подметён!!!
В учебке в первую очередь человека нужно утомить работой, бестолковщиной, нарядами, учёбой, лишь бы у него не было времени, желания и сил вспоминать о доме, о девчонках, о жратве, и многих других прелестях гражданской жизни. Поэтому сержант Спрутзан говорил честно:
- Мне не нушшна фаша рапотта! Мне нушшно, штопы фы устали!
Поэтому любой солдат должен быть всегда занят по горло.
По территории части он перемещается только бегом либо строевым шагом, если офицер идёт ему навстречу. В чайную или в госпиталь, только строем. Даже если вас всего двое, - всё равно строем, с сопровождающим из командиров отделения. Если в госпиталь, то при себе должна быть книга с записью о больных, заверенная подписью начштаба и печатью части!
Придумывались всякие приёмы для достижения «надлежащей» усталости солдат. После первого наряда по столовой все занятые в наряде пребывали в состоянии полной прострации. Всё оттого, что полторы тонны картофеля нужно было перечистить… умышленно не точеными столовыми ножами. Понятно, что чистили с двадцати одного часа одного дня, до пяти часов утра следующего. Дали поспать один час и объявили подъём!
Уборка снега по всей части. Взяли огромные скребки, сделанные из целых дверных полотен и вперёд! Требования простые: все снежные наносы должно быть сформированы в геометрические фигуры не выше полутора метров и с плоскостями под абсолютным углом в девяносто градусов. Прямые такие стеночки…
А весь лишний снег, не входящий в эти фигуры, надо деть куда угодно, хоть сожрать, но чтобы его не было! Поэтому солдаты начинали забрасывать снег как можно дальше, а ближе к плацу всё выравнивали. На плацу у командира части была трибуна, и с неё отлично просматривались все неровности и шершавости, за которые потом ругали и наказывали всех подряд …
Матерясь и изнемогая, вместе со всеми и Федюня с Борисычем выполняли много разной ручной работы за это время. Грузили уголь из вагонов на станции в бортовой «Урал» и разгружали этот уголь у котельной. А потом таскали его же на носилках, обходя вокруг котельной, занося внутрь, оступаясь на ступеньках, ведущих вниз, хотя и было специальное устройство, в которое снаружи засыпался уголь, а внутри, в котельной, довольно было дёрнуть ручку, чтобы посыпался уголёк почти к самой печи.
Таким же нехитрым способом, вручную, разгружали - загружали огромные брёвна, привозили их, потом пилили, кололи на дрова, которыми топили печи на хоздворе, когда варили похлёбку для свиней.
Федюня и Борисыч, пыхтя и упираясь, натягивали колючую сталистую проволоку на столбы, на высоту два метра, с частотой через каждые десять сантиметров по всей длине столба.
– Слышь, Борисыч, а как же без кусачек, без плоскогубцев? Как же излишки проволоки обрезать?
- Всё вручную, лишнюю проволоку хоть зубами грызи, нету ничо. Будем перебивать камнем на камне…
Когда они обтягивали таким образом участок в один квадратный километр, их товарищи осколками битого оконного стекла обдирали от краски всю мебель в казарме, сделанную из дерева, тумбочки, табуретки, столы, оконные рамы, двери, а потом вскрывали лаком. Красиво!…
И никто из них не знал, что следующий призыв будет делать то же самое, только в обратном порядке. Снимать лак с мебели и красить краской, а «колючку» так же вручную снимать и скатывать в бухты, столбы выкапывать, а ямки от них закапывать.
Следующие же, понятно, лак - на мебель, «колючку» - на место.
Наступила "долгожданная" присяга. На присягу, как водится, приезжают родители тех, чей ореол обитания простирается в пределах области. И хотя цена билетов на самолёт была невелика, Федюня и Борисыч из такого далёка, как родная сторона, своих родителей не ждали.
Попадающим в список счастливчиков, была обещана полуторасуточная «увольняшка» и прочие блага. И вот «День "Ах"» и «Час "П"». Получив автоматы, солдаты высыпали на плац и кое - как сформировали ротные "коробки". Впереди - покрытые красным атласом столы с текстами присяги, отцы командиры, а поодаль - они, дорогие, ставшие такими далекими и такими любимыми родители и родственники. Сразу же послышались вопли радости от лицезрения своих чад: - Ой, смотри, какой Петя лысенький! Нет, ну посмотри, как Сашке форма идет! Мишенька, голубчик, исхудал то как!
Бумкнул барабан и что-то невнятно забубнил оркестр. Матери начали хвататься за сердце. Федюня и Борисыч, вытягивая шеи, как ни старались, так и не могли отыскать в толпе знакомые родные лица.
Да они и не знали, дошли ли их письма, хотя конечно, очень сильно надеялись на встречу.
Хорошего понемногу, торжественная часть окончилась. Новообращённые воины стали узаконенной собственностью армии на два года и потянулись в казарму сдавать оружие.
Родители неорганизованной толпой, и даже не в ногу пошли за ними, дабы в батальонной канцелярии предоставить документы на право взять напрокат солдата (одна шт.) сроком на сутки, и расписаться в книге выдачи. Сдав оружие, присягнувшие на верность Родине, в томительном ожидании маялись в расположении роты.
Дневальный вызывал по списку. Как сырая резина потянулось время! Прошло два часа, и из роты в сто человек в расположении осталась только с десяток несчастных, чьи родители по каким то причинам не смогли посетить своих отпрысков.
В их числе кручинились и Федюня с Борисычем.
Вот разошлись последние родители, взлётка опустела. Сержант Спрутзан, лучезарно оголяя клыки поинтересовался: "А какоко хрена, соппссно, фы ситите на сапрафленных койках? Фсяли пыстро по фенику - и фперет!"
И тут откуда-то из преисподней загрохотало: - Дежурный по роте на выход!
Приветливые небеса разверзлись, и архангел в лице сержанта Спрутзана почти миролюбиво «прошелестел»: "Чернышефф, и Кострофф там пришли к фам….
Какова же была радость встречи, когда Борисыч увидел своего батяню, а Федюня и папу и маму ВМЕСТЕ!
Кстати именно с той поры его родители по прошествии почти двенадцати лет "разведенки", второй раз зарегистрировали свои отношения, уехали в город, и так и живут, оставив Федюне дом в селе.