Обычно солнце просыпается раньше меня. Поднимается над городом и освещает крыши, медным блеском отбивается на гладкой, словно начищенной брусчатке дорог и прогоняет сон, бросая золотистый луч в комнату. Но сегодня мне не спится, и я жду его, сидя на своем окне и кутаясь в мягкое клетчатое одеяло.
Утренняя прохлада наполняет воздух сизой дымкой, а в нежно-фиолетовом небе мерцают оранжевые звезды. Они настолько близко, что, кажется, стоит мне протянуть руку, и я смогу сжать в ладони одну из них.
С высоты второго этажа мне видно всю улицу. Она спускается вниз вереницей разноцветных домов и деревьев, а дальше на перевале стоит город, тихий и прекрасный в своем мирном сне. За городом, который подступает зелеными холмами к самому горизонту, уже сияют зарницы.
Скоро появляется солнце. Юное и свежее. Я, жмурясь, гляжу на него и неторопливо спускаюсь в сад по деревянной лестнице, прикрепленной к моему окну еще много лет назад.
В саду совсем тихо. Гибкие ветви винограда, обвивающие его со всех сторон, неподвижны и, кажется даже, что время остановилось – так сказочно безмолвны цветы на рассвете. Я тоже стараюсь двигаться очень тихо, чтобы не спугнуть сказку. Присаживаюсь на невысокую, выкрашенную в зеленый цвет лавочку и молча сижу, наслаждаясь последними минутами покоя. Я знаю, что очень скоро солнце поднимется выше, станет жарко и шумно, в нашем доме начнется движение, а я, скучая на лекциях, буду думать, что рассвет мне всего лишь приснился.
Через некоторое время я снова возвращаюсь в дом. Все шторы еще задернуты, и в комнатах царит мягкий полумрак. Родители спят. Мне хочется уйти раньше, чем они проснутся, поэтому я, бесшумно собравшись, исчезаю. Шагая по залитой солнцем улице, я пытаюсь ни о чем не думать. Время еще раннее, но соседи давно уселись завтракать и включили радио. От его кричащего вещания мне становится нехорошо, я словно чувствую, как маленьким молоточком надоевших дел взрослеющий день стучит по вылитому из хрусталя спокойствию. Искусственные голоса сообщают число, месяц, год, день недели, точное время, температуру воздуха. Да кому это к черту нужно? Почему всему в этом мире нужно давать имя? Я достаю из кармана наушники и включаю музыку. Проезжает первая машина, а следом, словно из-под земли вырастают люди.
Дойдя до перекрестка, я попадаю на широкую центральную улицу, которая шумит жизнью, а может, напротив, жизнь на ней убита этим извечным адским шумом и скоростью, тысячами голосов и глаз. Высокий небритый гражданин, как, всегда пошатываясь, бредет домой, опустив свою пьяную голову. Я вижу его каждый день и все предполагаю, сколько еще протянет этот многострадальный организм до того как сдастся окончательно. Другой гражданин, в противовес первому находится в отличной спортивной форме и отвозит на своем велосипеде какие-то сумки на рынок. Долгое время содержимое этих сумок оставалось для меня тайной, но как-то раз, простая картина, свидетелем которой я случайно оказалась, отодвинула завесу над ней. В багаже бодрого и здорового гражданина второго, прячется то чудо, которое заставляет гражданина первого засыпать всякий раз на жесткой уличной лавочке, да и меня в свое время заставляло неоднократно засыпать просто на полу. Знакомый запах свежей выпечки плывет со стороны грузовой машины, из которой все те же ребята вытаскивают еще горячий хлеб в ящиках. Я иду дальше. Все эти люди видят меня почти каждое утро и, как и я, узнают, но мы, к счастью, не здороваемся, а только посылаем друг другу одинаково безразличные взгляды. Из аптеки пахнет лекарствами, а может, это мне только кажется. В троллейбусах пассажиры держатся за поручни или сидят в креслах, таксисты со скучающим видом стоят у обочины и выглядывают опаздывающих служащих, дети идут в школу. Я захожу в центральный парк, где притаилось чистое, еще не тронутое обыденной суетой утро. Клочками молочного тумана оно стелется по аллеям, и пожелтевшие листья хрустят под ногами. Молчаливые дворники в оранжевых жилетках каждое утро сгребают их, а каждый вечер жгут на кострах, но листьев становится все больше. Летом никогда не бывает столько листьев на зеленых деревьях, сколько потом осенью под ногами. Люди ходят по ним, смешивают грязь, отпрыгивают от края дороги, когда проезжает машина, ругаются, простуживаются и кашляют. Какая мерзость! Неужели я не замечала этого тогда, когда осень была моей любимой порой?
Я иду по парку и оглядываюсь. По самой крайней тропинке пробегают спортсмены. Они серьезны и сосредоточены. На них кеды и легкие майки. Им дела нет до того, что происходит вокруг, и мне это нравится. Над головой между ветвями высоких стройных деревьев виднеются клочки высокого синего неба и полосы солнца. Я пересекаю центральную часть, где, словно заколдованные, замерли без движения аттракционы и пестрыми красками выделяются в тающем тумане. С другой стороны парка я снова выхожу в город, сажусь на маршрутку и еду через площадь, а потом вниз по узкой улице, мимо огромных окон студии изобразительных искусств, за которыми я часами просиживала прошлой весной среди гипсовых фигур, глиняных кувшинов и развешенных тканей. Две не очень большие комнаты: одна светлая и просторная, а другая словно в сумерках, со старинной печкой. Стены увешены картинами, и тишина наполнена запахом красок, шорохом карандашей и гулкими, далекими шагами. Когда сидишь у окна, держишь в руке кисть и на секунду отвлекаешься от работы, то видишь идущих по улице людей, точно на экране, а из-за домов покачиваясь, словно корабль, выплывает ленивый троллейбус, в лобовом стекле которого отражаются лучи заходящего солнца.
В наушниках звучит «Полонез» Чижа. Откинувшись на мягкое кресло, я слежу за тем, как мелькают разноцветные витрины и прохожие. Маршрутка останавливается возле пышного университетского корпуса невероятной красоты, которая (красота) вдохновляет студентов на творчество, любовь, приключения, но никак не на учебу. Когда я прохожу каждое утро через высокие кованые ворота по выложенной каменными плитами дороге, к тяжелым старинным дверям с резной ручкой, я все время думаю… о чем же я думаю? О чем-нибудь вечном или абстрактном… но только не о зачетках и ведомостях, к которым по большому счету сводится вся учеба.
В темном коридоре уже пусто. Я слишком долго бродила по парку, поэтому опоздала. Поднимаюсь на второй этаж. Приближаясь к своей аудитории, на секунду останавливаюсь, выключаю плеер, поспешно сворачиваю наушники и хочу спрятать. Открыв рюкзак, я замечаю светящийся дисплей телефона и знакомое имя. Застыв на одного мгновение, я медленно разворачиваюсь, снова спускаюсь по лестнице и отвечаю.
* * *
Не помню, когда Он позвонил впервые. Это не имеет никакого значения. Но я хорошо помню, тот момент, когда я поняла, что Он нужен мне. Я стояла в последнем вагоне поезда и смотрела, как из-под колес ускользают рельсы…
…В конце августа друзья потянули меня в поход. Не знаю, как я согласилась. Это лето было соткано из разноцветных лоскутов дорог, полей и лесов, неизвестных городов, из рек и лодок, из ночных костров и звезд, из гитарных струн и пьяных людей. Это лето было слишком стремительным и непредсказуемым. До его завершения оставалось всего несколько дней, и перед началом учебного года я мечтала о спокойствии.
Не помню, как, но я согласилась. Не спрашивая даже куда и зачем, я молча собрала рюкзак по привычной схеме, и пришла к назначенному месту в назначенное время, думая, пожалуй, о том, что иногда очень хорошо просто плыть по течению и никуда не сворачивать.
Вечером на вокзале было очень холодно, и шел дождь. Мы были одеты в осенние куртки.
Ночь, которая пришла после этого вечера, показалась мне нереальной и призрачной. Около полуночи мы вышли на какой-то станции, и пересели на другой поезд, где почти не было людей. Это был словно поезд из прошлого. Свет в нем не зажигали, не раздавали постели, матрасы и горячий чай. Здесь царили холод и темнота. На твердой как камень полке в разбитом последнем вагоне, я сидела, завернувшись в куртку, надев две пары носков и подобрав ноги под себя. Единственной зацепкой был, как ни странно, мобильный телефон, (но я себе в этом не признавалась). Вещь, к которой я не испытываю не симпатии не уважения. Эдакое маленькое, электронное проклятье в кармане, сеющее во все стороны свч-излучение. И все-таки я сидела и говорила.
Мне было известно всего лишь имя этого парня, и я не знаю, какая злая сила заставляла меня говорить с ним, но к счастью, я не пыталась назвать ее. Можно было легко разобрать стук колес в трубке. Связь иногда пропадала, но мы перезванивали друг другу снова. За темными стеклами жил своей жизнью неизвестный мне мир, а в сердце у меня пряталось какое-то новое и пугливое чувство. Неуверенное и необычное, оно скрывалось от моего разума.
В середине ночи поезд остановился в каком-то большом городе, и я бегала по вокзалу, пытаясь разыскать ночной магазин, и мне повезло. Я с трудом успела вернуться до отправления. Все та же злая сила заставила меня завести отдельный номер, известный только двоим людям. В этом я улавливала некий символизм.
Под утро пришел сон. Он сел рядом со мной, и мы смотрели на совсем юных парня и девушку, которые лежали на верхней полке, обняв друг друга и укрывшись черной курткой. Большая часть куртки согревала девушку. Другой парень постарше, докурил сигарету, вытянулся на полке, не снимая ботинок, подложил под голову свитер и мгновенно заснул, обхватив рукой гитару в чехле. Я смотрела на людей, которых знала почти всю жизнь, но в этом поезде они были какими-то другими, неизвестными. Чувство неопределенности застыло в воздухе той ночью, и я не пыталась его объяснить.
Я улеглась на свой рюкзак, как можно плотнее завернулась в куртку, и тоже погрузилась в сон. Телефон остался лежать на столе. Когда я снова открыла глаза, было совсем светло, и телефона я уже не увидела. Это вполне нормально. Отворачиваясь к стене, я могла поставить его на блюдечко с голубой каемочкой. Но ведь кто мог подумать, что в такую нереальную и загадочную ночь свершится столь прозаическое событие – кража.
Сперва я ужаснулась, но потом вспомнила, что переписала нужный мне номер в тетрадь. Я сделала это совершенно бездумно, в темноте. Купленная карточка лежала в кармане, я нащупала ее рукой и на мгновенье все прояснилось, но через секунду я поняла, что вырвала драгоценную страницу и бросила, как говорится, в никуда. На душе стало совсем скверно. Мне вспомнилось, как я стояла у открытого окна, в которое залетал ветер, и говорила. В руке у меня был листок бумаги, я сложила из него самолетик, загадала желание и отпустила… Как я могла догадаться, что через несколько часов он станет бесценным. Что ж…
Я вышла в тамбур и стояла там, глядя, как рельсы выскользают из-под колес. Мне хотелось вернуться домой. Я очень остро почувствовала, что этих трех дней без своего друга не проживу. Если драматизировать события, можно сравнить их с хрупким цветком надежды, сорванным еще до того, как он распустил свои лепестки. Но это я шучу, конечно.
Внезапно мне в голову пришла глупость – ведь цифры могли перебиться на следующую станицу тетради. Я вернулась в вагон несколько озадаченная и смущенная, открыла тетрадь, нашла продавленное место, закрасила его карандашом и, о чудо, без труда распознала номер.
* * *
Наши палатки стояли возле какого-то песчаного карьера, я брала у друзей телефон, вставляла купленную в неизвестном ночном городе карточку, ходила по полю и разговаривала. Мы расположились на окраине какой-то деревни, поэтому связь была неплохая, а также можно было просить местных жителей зарядить аккумулятор. Природа и техника несовместимые вещи, но за те три дня многое изменилось. Я говорила тогда, когда на небе сияли звезды, и когда багровый закат заполнял горизонт, словно красное вино лилось в хрустальный бокал неба, и я уже не ощущала, что держу в руке телефон. Я просто слышала голос.
* * *
Прошло три недели, и я живу только звонками. Меня не смущает то, что все это может показаться игрой. Пусть так. Пусть где-то кроется обман, но к чему думать об этом, если сейчас я чувствую, то, что я чувствую, и мне ничего не хочется изменить.
* * *
Я стояла возле корпуса в тени, а весь университетский двор был освещен ярким солнцем. Оно слепило и разноцветными бликами заигрывало с прохожими. Впрочем, сейчас рядом не было никого, и на мгновение я с наслаждением подумала, что нахожусь здесь совершенно одна. Одна для этого города и для университета, но не одинока для себя.
- Ты прогуляешь со мной пару?
- Конечно.
- А куда мы пойдем?
- Ты знаешь, как пройти к железной дороге?
- Знаю.
- Тогда пошли.
И я иду. Иду по тихим улицам с разбитыми дорогами, иду мимо крошечных, сказочных домиков. Мы идем вдвоем. Обломки австрийской архитектуры напоминают о чем-то далеком и безвозвратном. Заросшие калитки, невысокие заборы, непривычные краски заставляют абстрагироваться и в который раз забывать о реальности. Спускаясь все ниже от центра, я дохожу до моста, перескакиваю через черный бордюр и осторожно спускаюсь под него. Железнодорожный путь находится в яме и как отстраненная от жизни дорога проходит, словно под городом. С обеих сторон он отделен холмами с еще зеленой травой и мелкими ручьями, так что если проезжает поезд, невозможно отойти от дороги слишком далеко. Приходиться стоять на склоне так близко, что порой даже сомневаешься, не пройдет ли поезд сквозь тебя.
Я говорила негромко, хотя меня никто не мог услышать. Этот разговор напоминал какой-то давно забытый сон. Впервые мы размышляли о чувствах. Это были просто мысли, далекие нечеткие воспоминания и вопросы без ответов. Больше ничего. Но когда мы закончили, и я снова забралась на мост, реальность навалилась на меня точно тяжелая бетонная плита. Она мешала двигаться и думать. Снова появились люди и машины. Снова появились сотни голосов вместо одного единственного, действительно нужного мне. Я постояла немного на мосту, потом достала из рюкзака пиво, сорвала с него крышку об железную ограду, и уселась на обочине. В бездумном молчании прошло около часа. Солнце куда-то пропало. Я долго смотрела на дорогу, поэтому не успела заметить, что на небе появились облака и закрыли собой его свет. Подняв глаза, я увидела перед собой странного субъекта с бородой и большой сумкой за плечами. Он смотрела на меня просто и определенно. Я протянула ему пустую бутылку, и он бережно спрятал ее в свою торбу, поклонился, а потом со стеклянным звоном забросив торбу обратно на плечи, молча поплелся дальше. Прошло еще немного времени. Я встала. Теплый ветер растрепал волосы. Солнце, плотно укутанное одеялом серых туч, задремало, и природа вокруг совсем помрачнела. Медленными шагами я двинулась в сторону своего дома. К счастью в нем не было никого. Я достала из кармана ключ, повернула его и открыла дверь в тишину. Тишина создавала уют. Она плыла вдоль стен, заполняла углы и, поднимаясь вверх, сладкими медовыми каплями капала с потолка. Она была такая мягкая и гладкая., что хотелось зачерпнуть ее ладонями и попробовать на вкус. Мне было жаль терзать ее даже своими шагами, поэтому я села на пол в коридоре и взяла на руки кошку. Так облокотившись о холодную стену, я снова молчала, гладила рукой лоснящуюся шерсть, и думала о чем-то. Через некоторое время тишина начала звучать. Так всегда бывает, если долго вслушиваться в нее, а звучание тишины – это нечто пронзительное, давящее и уничтожающее. Теперь мне захотелось прогнать ее.
Я поднимаюсь на второй этаж, включаю музыку и открываю окно, впуская к себе в комнату монотонный шум улицы. По дороге пробегает большой лохматый пес, а следом бредет хозяин, волоча за собой поводок, словно это собака ведет его за собой, а не наоборот. Моя кошка играет с карандашом, звучит Empirium, кто-то высокий несет на плече ковер, свернутый в скатку. Мне становится грустно.
Я скучала, и, как будто чувствуя мою грусть, он позвонил снова.
Этот разговор был похож на беседу старых друзей. Тихую, мирную и успокаивающую. Когда я говорила, все вокруг казалось безмятежным и милым. Мне было просто хорошо, и я мечтала только, как можно на дольше задержать это состояние. Но прошло еще около часа и все вокруг просто исчезло, словно опьянение или сон. Не было ни этого дома, ни этой улицы, ни университета, был только голос и с каждой секундой он обретал смысл.
Потом, не торопясь, гордо и величественно в город вошла ночь. Уставшее солнце в последний раз скользнуло лучами по улице, и я не помню, когда заснула.
* * *
Мы, конечно же, обменялись фотографиями, но это не было важно. Мне нравились его фотографии, но чувство родилось значительно раньше. То, что я видела на экране и слышала в трубке, составляло лишь часть образа, который все же строило мое воображение. У воображения бывает такая особенность – стремление к завершенности, полноте, целостности. Даже та часть образа, которая может показаться фактом – обманчива, а вторая его часть, выдуманная. Но есть и третья. Несмотря на свойственные моему воображению качества, это - загадка.
Наши разговоры не переполнены нежными словами. Они необычны и слишком переменчивы. Словно ты идешь по карте жизни, иногда переступая через целые континенты. Или словно ты рисуешь портрет черной тушью, а потом неожиданно добавляешь штрихи масляной краской. Сначала они были более содержательные, но потом информативность размылась какой-то скрытой романтичностью.
Мы говорим на языке ассоциаций и образных намеков, но мы не стараемся придавать разговору оттенки пафосности, надменности, фальшивости. Мы такие, какие есть. Иногда мы молчим по долгу, и у этого молчания тоже всякий раз есть настроение. Мы молчим и думаем друг о друге. Мы молчим и мечтаем о встрече.
- Ты все еще здесь?
- Да.
- Хорошо.
Это было самое лучшее. Молчать и ощущать присутствие друг друга.
- Ты со мной?
- Да. А ты?
* * *
Пасмурное утро, наполненное мутными лучами солнца.
Я еду в маршрутке по знакомым улицам. В моем рюкзаке конспекты, но остановка возле университета не вызывает у меня ни малейшего интереса. Я еду дальше. Выхожу на конечной и направляюсь к заброшенному парку. Там я ложусь на траву и снова долго-долго разговариваю.
Этот разговор собран из ироний и шуток. Мы смеемся и не понимаем порой, что было сказано всерьез, а что нет. Весь мир превращается в фантазию.
Потом, словно в сказке проходит день и наступает ночь. Я беру гитару и мы вместе играем Потерянный рай: я – соло, а он – ритм. Звуки сливаются где-то в неизвестном пространстве и мы, как никогда, чувствуем, что мы вместе, мы словно прикасаемся друг к другу.
* * *
Скоро проснется солнце, но мы не можем расстаться. Голова от длительного разговора по мобильному просто раскалывается, и эта боль нравиться мне. Я лежу в постели и не двигаюсь, а трубка находится рядом на подушке. Мы рассказали друг другу обо всем сокровенном, и, кажется, между нами уже не может быть секретов.
* * *
Дни проходят мимо меня, и я их не ощущаю. Я беру в руки телефон и мое сердце начинает стучать быстрее.
* * *
Дождливый осенний вечер глядит в мое окно своими грустными глазами.
Мысли прогнали спокойствие, которое было уже так близко.
Мне вспомнились те дни возле озера и долгие беседы. То время, когда мы привязались друг к другу. Все это так странно и непонятно. О, Господи, я же знаю, что нельзя думать об этом. Думать вообще плохо, но я не могу. Я начинаю анализировать и оценивать события против своей воли.
Нет ничего прекраснее, чем то состояние неопределенности, которое очаровывало и завораживало меня своей бесконечностью и таинственностью. Оно вдохновляло на нечто возвышенное. Оно хранило в себе счастье. Настоящее и не запятнанное реальностью. А теперь его пронзила тревога. Она пришла в конце октября с первыми холодными дождями, и я не могу с ней справиться. А что если он действительно обманывает меня? Что если все это игра? Раньше такие вопросы меня не беспокоили, но рано или поздно тревога должна была ворваться в наш мир. В каждом моем слове растет недоверие, я вижу то, чего нет, и трачу на размышления столько энергии, что, кажется, двигаюсь к самоуничтожению.
* * *
Я не могла уснуть. Напряжение и усталость достигли своего предела. Я просто не выдержала и произнесла слова, которые так изнуряли меня.
* * *
Этот разговор был словно беспорядочно брошенные за спину страницы. Свет сменяла тьма и наоборот, несколько раз я с трудом сдерживала слезы и все швыряла за спину смятые листки со словами. Но потом, в середине ночи, все прояснилось, я улыбнулась и с легкостью на сердце легла в постель. Кто-то невидимый тем временем осторожно собрал разбросанные на полу страницы, разгладил их, сложил по порядку и сшил лунной ниткой. Все беспорядочное обрело форму, стало красивым и ценным. Теперь эта книга - сокровище, которое хранится в далеком уголке моей памяти.
На следующий день он позвонил, и в трубке прозвучало холодное и строгое «Здравствуйте». Я переспросила, не ждет ли нас деловой разговор.
«Нет. Деловой разговор у нас был вчера», ответил Он, и напряжение мгновенно спало. Появилась невероятная легкость и свобода. Теперь мы стали значительно ближе, и, пожалуй, открытее. Я больше никогда не жалела о том, что произнесла эти слова «Я тебе не верю». Теперь я верю. Просто потому, что не могу иначе.
* * *
- Чего ты хочешь от жизни? – однажды спросил Он.
- Спокойствия.
- Странно. Я тоже…
- Тогда мы не на правильном пути…
* * *
- Может это не хорошо, что мы рассказываем о себе слишком много. Теряется загадочность.
- Я думаю, самое важное это все-таки доверие.
* * *
- Я совершенно не знаю тебя. Даже при том, что ты многое мне рассказал. Ты понимаешь?
- Понимаю. Тебя это пугает?
- Нет.
- Тебя пугает встреча?
- Да. Очень пугает.
- Почему?
- Может наступить разочарование или обида. Это быстро пройдет. Но если случится другое… нам будет значительно тяжелее.
- Я боюсь причинить тебе боль.
- Я тоже.
* * *
- В этом мире осталось совсем мало чистых людей. И бывает так, что самый близкий из них находиться на расстоянии 1100 километров.
* * *
Мы увидели друг друга в столице.
Как ни странно, всю ночь в автобусе я тихо спала и уже ничего не боялась.
Утром солнце встретило меня так же, как встречало каждое ясное утро, из окна. Оно ослепило глаза, и это сияние больше не пропадало никуда, оно все время застилало мир, и все те дни были похожи на мираж.
Он приехал на мотоцикле. У него были светлые волосы до пояса, и синие глаза, но я не замечала его внешней красоты, ведь все равно была ослеплена чувством.
Казалось, нет голосов и слов, а только ветер и скорость, которая совсем не пугает. Я закрывала глаза, обняв его, и чувствовала себя защищенной, но в один миг что-то произошло. Я не успела ощутить удар и не успела потерять сознание. Я лежала на земле и ничего не понимала. Он был рядом и взял меня за руку. Я увидела кровь и подумала, что боль, причиненная человеком, которого ты любишь – это самое сладкое и самое лучшее в мире чувство.
* * *
Прошла ночь. Мы в порядке, только машину не удается привести в чувство, и мы садимся на поезд. Еще три дня мы живем на окраине моего города, в крошечном домике с камином и колодцем, а потом остается только грязный вокзал, освещенный желтыми фонарями, дождь и самый черный вечер в жизни.
* * *
На моих глазах застыли горячие слезы. Они не стекают по щекам, они словно навсегда слились с лицом и никогда не исчезнут. Я бреду по ночному городу и мне едва хватает сил, чтобы дышать. Ну почему мы не разбились так же, как этот мотоцикл? Почему мы не покинули мир в один день, держась за руки? Чтобы никогда не наступал этот проклятый вечер, и чтобы я больше никогда не произносила это проклятое число… 1100.