Как Сароян.
Я не Уильям Сароян. Я совсем на него не похожа. Я не из Америки, не из Армении, у меня нет таких пронзительных глаз и выдающегося носа. Я вообще не мужчина, что не трудно заметить. Я не знаменита, впрочем, в отличие от мистера Сарояна, ещё весьма жива. Всё впереди. Сароян прожил долгую сложную жизнь и умер 25 лет назад, мне ещё нет 25ти. Но я писатель, как и Сароян.
Смело с моей стороны. Ха-ха. А почему нет, собственно говоря? Я регулярно что-нибудь пишу. Никто этого не читает, но всё впереди. У меня ведь неплохо получается, не так ли? Нет, не всегда блестяще, но очень не плохо. И, как Сароян, я очень люблю жизнь и люблю людей, несмотря на все гадости, что они творят. Гомер Маколей спрашивает: «Всё, что человек узнаёт о жизни, либо гадко, либо грустно. Почему это так?». И Сароян вкладывает в уста его матери наичудеснейшие слова. Почитайте, обязательно почитайте. Нет, ну как вам: «Если жизнь приносит печаль – от человека зависит, какая она: благородная или дурацкая»? И ещё «Каждый человек несёт в себе целый мир и может переделать его, как хочет, населить людьми, достойными любви – если сердце его способно любить – или годными для его ненависти, если он сам полон ненависти». И ещё много прекрасных слов. Почему это не мои слова? Но мысли точно мои. Я как Сароян.
Сароян – великий человеколюб. «Я – рассказчик, и у меня есть одно-единственное повествование – о человеке на земле», - говорит он. Аминь. «Нанесение раны мизинцу живого человека я считаю неизмеримо более чудовищным и отвратительным, чем его естественную смерть», - говорит он. Аминь.
Вы заметили: я люблю цитаты. Верно. До знакомства с Сарояном более других любила цитировать Воннегута и Кундеру. Их полку прибыло. Вот вам ещё «Если человек никогда не плакал при виде горя, наполняющего землю, - он хуже грязи, по которой ступают его ноги, потому что в грязи прорастает зерно, ею питаются корни, стебли, листья и цветы, а душа человека, лишённая жалости, бесплодна и не может породить ничего, кроме гордыни». Разве я могу сказать лучше? Разве вы можете сказать лучше?
Я люблю цитаты. Зачем изобретать свои слова, когда всё уже давно сказано гораздо более умными людьми? Остаётся только употребить их к месту. К месту ещё одна цитата. Обычно я беру их в кавычки и тщательно переписываю из книг, но здесь обойдусь так, по памяти. Это уже не из книги – из жизни. Не так давно, или очень давно, один человек сказал мне фразу, суть которой сводилась к тому, что нет людей хороших и плохих, все мы ни плохие, ни хорошие, все наши поступки можно оценить с разных точек зрения и нельзя просто так судить о человеке. В основном, люди все хорошие, а жизнь бывает разная и если что-то происходит, значит так надо. Нужно просто жить и любить жизнь. Ну, он не так витиевато сказал и не за один раз, я суммирую по совокупности. Говорить, на мой взгляд, вообще, нужно проще. Устная речь, слава богу, может обходиться безо всяких выкрутасов, а то представьте, какой бы этот был цирк. Не жизнь, а канал «Культура»!
Так вот, я не помню, какими словами он это говорил, помню только, с какой интонацией, но смысл был такой. Он много чего говорил, в том числе и то, что вам знать вовсе и не нужно, но говорил и о том, что главное в жизни – семья. Семья – это родители, бабушки, дедушки, сёстры, братья, дяди, тёти, жёны, мужья, дети. Другой великий американский писатель Курт Воннегут утверждает, что мир спасут большие семьи. Я не знаю, может ли что-нибудь спасти этот мир, но стоит он на таких людях, как этот мой хороший знакомый. Мир стоит на таких людях – с нехитрой правдой, с простой, но очень позитивной жизненной философией, не интеллектуалах, но по-своему не глупых. Мир стоит на таких людях и на их семьях. Сегодня он сказал мне, что он непотопляемый. И да будет он прав. Собственно говоря, это из-за него я и начала писать этот рассказ, эссе, или как его там… я не очень подкована в этом вопросе.
Большие семьи спасут мир? Я читаю Сарояна и начинаю верить Воннегуту. Моя семья не самая большая. Но на ней держится мир. Я так стараюсь сохранить инкогнито своего «непотопляемого» знакомого, потому что на его семье держится мир. На семье Сарояна держится мир. На множестве знакомых и незнакомых мне семьях держится этот мир. А ещё мир держится на писателях, таких, как я, таких, как Сароян, как многие другие известные и неизвестные писатели. Часто бессовестные, люди, которые есть совесть этого мира, мы – соль земли.
Мы – соль земли. Мы даём жизни вкус, но нас нельзя употреблять помногу. Нас надо подсыпать в жизнь по щепотке, по вкусу, о котором не спорят. Когда очень солоно – хочется пить. Когда совсем пересолено – блюдо невозможно употреблять в пищу.
Сароян говорит, что для написания коротких рассказов он не придумывает замысловатые сюжеты, не создаёт запоминающихся персонажей, он стремится запечатлеть реальные лица фигуры. Я как Сароян – что вижу, то пою. Я рассказываю вам о самых, что ни на есть, реальных Уильяме Сарояне и об этом своём «непотопляемом», из-за которого и началась вся эта писанина (наверное, всё-таки, эссе). Я рассказываю о том, что вижу, что замечаю. Я рассказываю о том, что чувствую. Я рассказываю вам о себе. Я неплохой поэт и, вполне может быть, неплохой писатель. Я не говорю «поэтесса», я не говорю «писательница». Поэтесса – это как у Носова в «Незнайке». Помните, «Я поймала комара. Трататушки-тра-та-та»? Поэтесса – это невесомая субстанция, которую вот-вот унесёт творческим порывом ветра в заоблачные дали. Писательница пишет плохие детективы и дамские романы. Я – литератор. Я как Сароян.
Один из самых лучших, на мой скромный вкус, рассказов Сарояна – «Я на этой земле», написанный в 1934 году. Ему тогда было 26. По заверению автора, это рассказ о пишущей машинке. Это грандиозное сочинение о творчестве и Писателе на этой земле. Всего несколько страниц текста можно растащить на цитаты почти без остатка, и мне безумно жаль, что многое из этого рассказа написано не мной. (Уже полночь, я пойду сварю кофе). Ведь, прочитав именно этот рассказ, я теперь твёрдо знаю, что я как Сароян. Я, как Сароян, «хочу вернуть человека самому себе. Я хочу отослать его от толпы к собственному телу и разуму». Это – кредо.
Я знаю, что мы познаём слова и видим вселенную через призму известного нам языка (это он уже в «Семидесяти тысячах ассирийцев» сказал, хотя ничего нового и оригинального этим, конечно, не открыл). Знаю, что из слов состоят наши мысли, словами мы описываем наши чувства, весь наш мир состоит из слов, порой кажется, что мы находимся в неком вербальном рабстве. Я преклоняюсь перед Словом и перед Языком, перед родным и перед всяким другим, на котором говорят и пишут люди. И я, как и Сароян, осознаю, какая это ответственность – быть пользователем слов. Волнение, которое испытываешь, пытаясь перенести свой язык на бумагу, заставить чистый белый лист ожить, начать нести на себе отпечаток окружающего мира, вполне, по-моему, сравнимо с волнением, испытываемым перед любовным свиданием, перед близостью. Более того, его можно сравнить, если не с первым опытом, то уж точно с первым разом с новым партнёром. Я довольно давно пишу и каждый раз, видя перед собой незапятнанный лист бумаги, робею. Я боюсь, что на сей раз не получится, что сейчас то облажаюсь, но при этом наверняка знаю, что всё выйдет как надо. Невероятно интересно, что же выйдет на сей раз? Никогда наверняка не знаешь, что получится в конечном итоге. Каждый раз вожделеннейший процесс написания текста такой же, как всегда, и каждый раз особенный, неповторимый. Сейчас я пишу самое длинное, на данный момент, своё произведение, хотя, может, и не самое лучшее. Мне хотелось написать эссе про Сарояна, а получилось немого другое. Если честно, то получилось совсем другое.
Я не могу рассказать вам больше того, что знаю. Я не могу поведать ничего более того, что есть я, ибо не знаю никого, кроме себя. Впрочем, признаться, я и себя то знаю плохо. Я сижу у себя дома и стучу по пластиковым клавишам компьютера, я пишу гелевой ручкой в блокноте (кстати, очень хорошая ручка, надо ещё таких купить), я сижу на даче и печатаю этот текст на стареньком ноутбуке. В какой-то момент я понимаю, что, на самом деле, пишу рассказ о любви. Вот так.
Я пишу свой рассказ о любви, где нет ни героев, ни проникновенных виртуозно написанных любовных сцен, ни филигранных описаний чувств и эмоций. Здесь есть я, есть второй, почти невидимый, персонаж, чьё инкогнито я так хочу сохранить, есть великий писатель Уильям Сароян, чья проза помогает примириться с вселенской большой несправедливостью. Великий писатель, который помогает переосмыслить и по-новому понять и принять жизнь, донеся до меня понятным мне языком то, что я и так давно уже знаю. Великий писатель, исцеляющий душу – а не в этом ли суть данной профессии? Я пишу рассказ о любви без сюжета и без персонажей. Я не хочу сочинять трогательных историй и, тем паче, упаси меня боже от описания того, как всё было на самом деле. Я пишу, так как хочу поделиться, и не говорю ничего, так как не хочу, чтобы кто-нибудь знал.
Я пишу, потому что, как и Сароян, не могу найти для себя более цивилизованного занятия, и я знаю, что пишу нечто настоящее, и, главное, я знаю, что пишу честно. И ещё я пишу, потому что очень скучаю по человеку, которого, по всей видимости, больше никогда не увижу. Нет, не так. Я пишу о том, что очень скучаю по человеку, которого, по всей видимости, больше никогда не увижу. Ведь помните, я пишу о себе, ибо больше ничего не знаю? Я пишу днём, я пишу ночью; я пишу, чтобы убить время; я пишу, чтобы не думать, я пишу, чтобы задуматься; я пишу, пытаясь убежать от себя, я пишу, пытаясь обрести себя вновь.
Передо мной лежат две небольшие зелёные книжки, с их обложек на меня смотрит молодой мужчина с улыбкой, которую принято называть голливудской, – Уильям Сароян. Эти две книги – «Человеческая комедия» и сборник рассказов «Ученик брадобрея» – стали для меня неким подобием учебников жизни и писательского мастерства. Я смотрю на исписанные и исчёрканные чёрной ручкой листки, вырванные из блокнота, и думаю, как же я умудрилась перепачкать столько бумаги. Я расскажу вам. Вы помните, что это рассказ о любви? Так вот, мне было плохо, мне было не уснуть, в голову лезли мрачные мысли и, чтобы хоть как-то отвлечься, я взяла «Человеческую комедию» Сарояна. Тоненькой книжки хватило на ночь, а уже меньше, чем через сутки, клавиши моего домашнего компьютера выстучали заголовок «Как Сароян». Дело в том, что я, оказывается, люблю эту жизнь со всеми её несусветностями, нелепостями, глупостями и несправедливостями; со всей болью, со всем злом и со всем несбывшемся. Этим воистину светлым чувством захотелось поделиться. Если не этим делиться, то чем же?
Я не так давно писала, что (дай бог памяти) «Я просто делюсь с бумагой болью/ С капелькой венозной крови/ Из ранки, где-то там в душе,/ Что никогда не заживает/ Не улыбайтесь, так бывает/ Я у своей души пресс-атташе». Так вот этим я сейчас и занимаюсь – делюсь с бумагой и с вами огромнейшей гаммой эмоций и чувств от эйфории до глубокой депрессии, от любви до бездушного безразличия (про ненависть как-нибудь в другой раз). И, повторюсь, если не этим делиться, то чем же?
Я пишу этот (что?) текст уже скоро месяц. Я записываю обрывочные мысли и, как только позволяет время, сажусь за компьютер и свожу их воедино, редактируя, переставляя местами и пересыпая цитатами. Это сложно и непривычно – обычно я просто записываю то, что придёт в голову, как бог на душу положит. Поэтому получаются короткие и бессмысленные рассказики. Я такие люблю читать. Их просто писать между делом. Но на сей раз получается просто эпическая сага с налётом дневниковости.
О чём бишь я? Сегодня вычитала у Честертона интересную фразу отца Брауна. Я её дословно процитирую, вырвав из контекста. «Будь в суде люди с образованием, способные понять, что такое литература, они сообразили бы без малейшего труда, что Орм занимался там настоящей работой. Фабриканта вы спросили бы, как дела у него на фабрике. Но никого не интересуют обстоятельства, при которых создаются стихи. Ведь сочинять стихи – всё равно что предаваться безделью». Писать стихи, короткие рассказы, эссе равнозначно безделью. Но что делать, когда себе не придумать более цивилизованного занятия? Быть как Сароян в «Я на этой земле» – писать так, как будто «все периодические издания в стране только и кричат о моих произведениях, предлагают баснословные гонорары за всё, что мне вздумается сказать». Я как Сароян.
Я пишу, потому что единственное, что меня увлекает – составление слов в логической последовательности так, как мне нужно, чтобы донести свои мысли до абстрактных потенциальных читателей. Я не Сароян, мне не дано написать ни грустную, но жизнеутверждающую «Человеческую комедию», ни «Я на этой земле». Но мне дано написать «Как Сароян» и многие другие вещи, уже написанные и ещё нет. Это большой дар, большая ответственность и большой крест. Я бы, если честно, оказалась бы сейчас в другом месте и занялась бы чем-нибудь другим, менее бессмысленным и безнадёжным, и уж точно не в компании блокнота и ручки. Но я – соль земли. По крайней мере, сегодня ночью. Сегодня я как Сароян.
И вот я оставляю следы чернил на блокнотных листах и, как только я перепишу текст с них в компьютер, я скреплю их степлером и уберу в картонную папку, где храню все свои черновики. И мир снова станет добрым и светлым. И я – писатель. Ведь Сароян сказал: «И какая разница, если один пишет великие романы, которые печатаются, а другой пишет великие романы, которые не печатаются? Что общего у печатания с величием романов? Что общего с характером человека имеет наличие или отсутствие денег?», а я как Сароян.
06 – 07.06