Жил-был черный Кот. То есть жил-был не сам по себе, конечно, а жил и был он у дворничихи Маргоши, Марины Карабасовны Штучкиной. О таких, как она, говорят «без царя в голове», что значит человек недалекий, но добрый. Ну. царь там или не царь, а только сама себя она называла Марго и всем клялась, что она заколдованная королева, созданная для роскоши и любви.
А у кота имени не было. Точнее у него было много имен. Когда он орал, Маргошка называла его Орёл, когда лез, куда не надо, например, в холодильник или в духовку, называла Лазер, а когда кот подрос и стал самостоятельным, Марго стал называть его Котя или просто Чёрненький, это если у неё было хорошее настроение. Когда же он приползал с улицы весь мокрый, таща на лапах по такой куче грязюки, что казалось, будто он в ботинках, или когда он крал что-то нужное или вкусненькое, то она гонялась за ним с веником и обзывала «кысер драный» и ещё «свинья собачья».
Кот к этому относился равнодушно, потому что на самом-то деле его звали Блэк-Найт-Кэт-фон-Багирсон, что означает Сын-Багиры-Чёрный-как-Ночь. Об этом знал он один, и это был его секрет. Потому что если б об этом узнала Маргоша, она бы тотчас позахлопывала все двери и форточки, чтоб кот не бегал каждые пять минут на улицу, где полно всяких опасностей: машины, собаки, живодёры или того пуще блохи и глисты с хулиганами. Она бы стала его мыть в противном синем тазу детским мылом и шампунем с запахом отравленного персика, потом тереть мохнатым полотенцем, потом чесать щётками-расчёсками и в довершение этого ужаса навязала бы ему на шею здоровенный розовый бант, а на хвост – золотой колокольчик из напёрстка, потому что кот с таким именем должен весь чистенький-помытенький сидеть с накрашенными когтиками на вышитой подушке с бомбошками и смотреть по ящику «В мире животных», «Дог-шоу» и прочие «Сами с усами», а вместо коллективного кошачьего оранья по ночам, должен в обнимку с Марго распевать с известной певицей из того же ящика дурацкую песню: «Я так хочу, чтоб каклета не кончалась, чтоб она за мною мчалась, та-ра-ра-ра...».
Кормили бы его исключительно вискасом-фрискисом, а какой нормальный здравомыслящий кот променяет такой тюремный рай на валянье на нагретых солнцем досках крыши, на тень сиреневого куста, на потасовки с соседскими Барсиками-Мурзиками и, наконец, на добытую непосильным трудом рыбью голову из мусорного бака? Свобода Котику была несравненно дороже сонно-мурчательного прозябания в длинных цепких Маргошиных заботливых руках.
Было лето. На улице было до того жарко, что даже деревянная крыша казалась раскалённой сковородкой, и Кот, придя домой через форточку, завалился в кресло спать. Спал он, спал и вдруг во сне учуял Запах. Это Маргошка, вся запыхавшаяся, с красным от жары лицом, прискакала с рынка, не снимая башмаков, протопала на кухню, швырнула на стол две здоровенные селёдины, звернутые в мокрую газету «Красный сучкоруб» и опять убежала по своим дворничьим делам, лопаты вострить или там метёлки ремонтировать. А селёдки лежали на столе и пахли. Пахли они морем, моряками, солёным прибоем, мокрыми сетями, дизелями, вымпелами, криками «отдать концы!» или «руби мачту!» и ещё чем-то далёким и неизъяснимо-прекрасным. Вот этот-то запах и достиг черного котькиного носа. И таким он был чудесным, что кот, не открывая глаз и до конца не просыпаясь, чтобы не спугнуть счастливый сон, слез с кресла и пошел на запах. Он шёл, закрыв глаза, осторожно ступая лапками, задрав хвост и ни разу при этом не споткнулся о раскиданные Маргошины тапки-босоножки, не налетел на дверной косяк и не треснулся мохнатой головой ни об одну табуреткину ножку. Он шёл на охоту, он крался к притаившейся добыче. И он её настиг!
Вспрыгнув на стол, он рвал добычу когтями, швырял через себя, выделывал лапами, хвостом и остальным туловищем такие финты и кренделя, издавая при этом такие ужасные банзайские крики и вопли, что всякие там ушуисты-тэквондисты и прочие бойцы каратэ просто рыдали бы от зависти и восторга, присутствуй они при этой битве!
Наши победили. Остановился Кот только рухнув со стола. Да на столе-то, собственно, и делать больше было нечего. Там на изодранной газетке валялись останки поверженного врага – два рыбьих хребта, начисто обглоданных, похожих на гербарий из посленовогодних лысых ёлок и две селёдкины головы с вытаращенными глазами, с раскрытыми ртами, словно замершими в немом крике удивления и обиды.
Лишь теперь Кот окончательно проснулся. Он потянулся, зевнул и посмотрел в окно. «Вечереет, - подумал он, - скоро явится Маргошка. Как увидит она мой подвиг беспримерный, да как обрадуется! Схватит меня своими цеплявыми ручками, да как начнёт кричать своим звонким голосом: «Ах, ты милый чудо-котик! Ты отважный наш герой!» - Потом будет обнимать, целовать и награждать сосиской!». Подумав про сосиску, кот почему-то икнул. Он в процессе битвы с селедками уже так объелся, что мысль о неминуемой награде вызвала отвращение.
– Не для славы я старался, господа! Скромность – украшение героя! – сказал он гордо и пошёл прогуляться во двор.
Шмякнулся котик в траву из форточки и потопал по тропинке, поросшей лютиками, мышиным горохом и лопухами, под которыми уже притаились сумерки.
Навстречу ему попадалась всякая насекомая мелюзга: паук-сенокосец с паучонком на спине, гусеница-пяденица, муравьи и ещё какие-то поскакайки прыгучие, такие маленькие, что их и разглядеть-то нельзя, только слышно было, как просвистывали они мимо уха. В другое время Котик, конечно бы, с удовольствием погонялся за пауками-червяками, попрыгал бы за мухами и бабочками. Но теперь ему было не до них. «Эх, вы, пузато-членистоногие, - думал он, глядя, как они прячутся в траву, уступая ему дорогу, боясь опоздать до темноты в свои дырки-норки-муравейники, - Сытый Котик – добрый Котик. Не до вас мне сейчас. У меня есть цель и я целенаправленно к ней направляюсь!».
Целью кыськиного похода была огромная лужа, даже не лужа, а настоящее маленькое озеро за гаражами, у забора. Оно никогда не пересыхало совсем, даже в самую жаркую жару, превращаясь в зелёное болотце с маленьким зеркалом воды посередине. Берега его обросли лопухами, мать-и-мачехой, осокой и ещё какими-то болотными травками. По поверхности носились шустрые водомерки, в толще воды резвились целые стайки каких-то козявок, похожих и на червяков, и на пауков и вообще неизвестно на кого. Над озером постоянно гимзела комариная туча, на осоке висели маленькие мокрые улитки, а иногда сюда прилетал большой толстый жук-плавунец с жёлтой каймой на бурой спинке. Он с гуденьем шлёпался в воду, нырял, фыркал, пыхтел, как пароход, рылся в тине своими загребущими лапами и потом снова улетал по своим жучиным делам. Здесь всегда было сыро и прохладно. Когда жара становилась совсем уж невыносимой, сюда сползались котькины знакомые мурзики и мурки поваляться в холодке, лениво потрепаться о том, о сём. Иногда сюда забредали даже отбившиеся от задремавших старух человеческие детёныши. Они своими белыми голыми лапами колотили по воде, ползали по луже, лупили по ней палками, поднимая муть со дна и фонтаны зелёных брызг. Они безобразно хохотали, а потом ревели ужасными голосами, когда проснувшиеся бабки выгоняли их на берег, задрав подолы своих многочисленных юбок и громко шлёпая их по мокрым попам.
И я всё время задаю себе вопрос: почему же улитки, пиявки, лягушки, жуки, все, кто живёт в озере, всегда такие чистенькие и блестящие, а стоит любого из детей допустить хоть до самой маленькой лужки, как ровно через минуту он будет до неузнаваемости перемазан какой-то буро-зелёной гадостью с ног до головы, и отмывать его придётся три дня и три ночи в семи водах с керосином?
Так вот к этой самой луже и шёл наш Кот. Пока он шёл, стало почти темно, Весь травяной народ отдыхал от зноя, трепыхая во сне крылышками и взбрыкивая лапками. Было тихо-тихо. Над водой поднимался лиловый туман, тихонько плескалась вода о стебли осоки, какая-то птичка перепуганно чирикнула, свалившись во сне с ветки, да кузнечик-полуночник тянул свою бесконечную песню.
Котик присел у кромки воды под черным лопухом, блаженно зевнул и вдруг увидел луну. Она плавала в озере, слегка покачиваясь от едва заметного ночного ветерка и сияла так, что ночь вокруг казалась ещё темней, просто совершенно беспросветной. Котик протянул над водой невидимую черную лапу и попытался подцарапать золотое чудо поближе. Но неуловимый краешек луны качаясь на волнах, то вдруг становился похожим на кружево с бахромой и дырками, то снова был целеньким и ровным, как кастрюльная крышка. Кот всё шлёпал и шлёпал по воде лапой и никак у него не получалось подтащить луну поближе, чтоб получше её рассмотреть или даже, если очень повезёт, то и понюхать. Наконец он решил, что руками, то есть лапами, делу не поможешь, здесь надо поработать головой. И он стал лакать чёрную ночную воду, надеясь, что лужа станет меньше, а луна – ближе. Розовый язычок-лепесток мелькал быстро-быстро, раскидывая веер брызг и скоро вся котькина голова с ушами, носом и зажмуренными глазами стала совершенно мокрой, а на усах повисли чистые капли, в каждой из которых сияла маленькая золотая звезда. Так он пил-пил-пил, пока не почувствовал, что сейчас у него из носа и ушей польётся вода, тогда он немного передохнул и снова пил-пил-пил. На этот раз он пил уже чуть-чуть медленнее. Потом он опять передохнул и опять пил, теперь уже совсем медленно. Ему казалось, что вода булькает не только у него в животе, но и в голове, в ушах, в лапах и даже хвост стал тяжёлым и в нём тоже что-то хлюпает. Наконец, котькин живот стал таким толстым и круглым, что лапы перестали касаться земли и повисли по бокам туловища, как верёвки с когтистыми якорями, голова бессильно свесилась к воде и Кот заснул. А когда он проснулся, то увидел, что луны в озере нет. И Котик не без удовольствия подумал, что наконец-то в «Книге рекордов Гиннесса» в главе «Подвиги животных» в разделе на букву К, все смогут прочесть о том, что есть на свете чёрный Котик, который выпил луну. А это, согласитесь, гораздо большая заслуга, чем, например, плеваться, кто дальше, или швырять, кто выше, кирпичи.
А луна, плывя по ночному небу, просто скрылась за тёмными вершинами тополей, за крышами домов, за толстой водонапорной башней. Она отражалась в стёклах витрин, зеркалах машин, в мокром асфальте спящих дорог и в других лужах, озёрах и даже океанах. Она спешила, потому что летняя ночь коротка, везде её ждут и повсюду надо успеть, ведь во всём мире без луны, как без рук.
А Котик, ужасно довольный собой, отправился домой. Он с горем пополам с тридцать пятого раза влез в открытую форточку (вот попробуйте сами ловко и проворно вспрыгнуть на окно, выпив ведро воды!) и весь мокрый и озябший завалился спать на подушку, привалившись к горячей Маргошкиной голове. В животе его мирно плескались селёдки, и Котик, засыпая, думал, что теперь-то он знает, что Луна пахнет ночным туманом, озёрной водой и крадеными рыбами. Капли с его мокрой шерсти стекали по щекам храпящей Маргоши и она во сне думала, что вот опять дождь, и опять утром придётся разметать колючей метёлкой лужи во дворе, собирать «кекерики», оставленные собаками, и смятые пепси-банки, набросанные хозяевами этих самых керри-блютеров и прочих спаниелей, не смотря на то, что она заколдованная королева, созданная для роскоши и любви.