Дамка

Анатолий Аргунов
   Откуда на нашем полустанке появилась собака по кличке Дамка, никто толком не помнил. Дядя Коля, хозяин собаки, угрюмый неразговорчивый путевой обходчик, всегда отвечал на это односложно: «Приблудилась». Верно, оно и было так. И хотя местные старожилы все же вспоминали, что в сорок третьем году, когда немцев прогоняли из нашего края, они видывали в обозах Красной Армии каких-то собак: не то санитарных, не то миноискательных, точно не припомнят каких, тем не менее всеобщая молва сделала появление Дамки таинственной загадкой.

И нам, станционным мальчишкам, для которых единственным окном в большой мир жизни оставался хрипловатый голос фибрового репродуктора, прозванного в народе «сталинским», да прыгающие кадры немого кино в полутемном и напрочь прокуренном вагон-клубе, невесть по какому счастливому стечению обстоятельств попадавшему на наш полустанок, затерявшийся среди дремучих лесов Новгородчины, до смерти хотелось разгадать эту тайну. И было отчего.

Казалось, Дамка умела делать все, что ни попроси: достать палку, за-кинутую ребячьей рукой в реку; или несколько раз кряду перемахнуть высочайший забор. Ей все нипочем. Но больше всего нас поражала способность Дамки не бояться поездов. А нужно сказать, что наш барачного вида дом на четыре семьи, где жил с Дамкой и дядя Коля, стоял всего в десятке метров от железнодорожного полотна. Еще десятка полтора таких же домишек, раски-данных на отдалении, и составили наш полустанок со странным названием Веракуша. Здесь с незапамятных времен жили привыкшие к невзгодам потомственные путейцы. И какое бы время года ни стояло на дворе, перестук колес и гортанные крики галок сопровождали обитателей поселка повсюду и стали такой же неотъемлемой частью их жизни, как воздух. Но были среди обитателей полустанка непримиримые враги поездов - собаки. Еще поезд на-ходился где-то далеко-далеко, за чертой горизонта, и не мог быть виден сре-ди темных лесов, обступивших со всех сторон песочно-серое железнодорожное полотно, словно тело гигантского ужа проползавшего через лесные чащи, а собаки уже чувствовали его. Они, как по команде, встряхивали свои лохма-тые, никогда не чесаные головы, усаживались на пороге дома и дружно по-ворачивали их в одну сторону. Влажные носы их начинали блестеть, слегка втягивая воздух. Они начинали беспокоиться и упрямо смотрели в одну точ-ку, и уже никакая сила не могла их отвлечь в эти минуты. Кроме собак, толь-ко опытное человеческое ухо могло уловить приближение поезда. И то, если приложить его к рельсу. Только тогда можно было почувствовать, как слегка, сперва едва заметно, начинают гудеть рельсы. Но чем ближе расстояние до поезда, тем больше усиливался звук и переходил из тонкого, едва уловимого, в настоящий густой звук вроде «Гуууууу…».
С приближением поезда звук все нарастал, становился главным моти-вом поведения всего живого на полустанке. Его уже различали на слух во всех концах и спешили кто куда. Но все знали, что ровно через 5 минут поезд будет на станции. Станция состояла из небольшого деревянного зданьица, одиноко стоящего в палисаднике среди раскидистых лип и тополей и густо разросшихся кустов акации. Зданьице было выкрашено в грязно-кирпичный цвет и имело высокое крыльцо с перилами. Над перилами на большом же-лезном крюке висел почерневший от времени и непогоды настоящий, сохранившийся еще со времен существования Николаевской железной дороги, медный колокол. С тяжелым и тоже черным от времени длинным языком с веревочкой на конце, он был похож на гигантскую грушу. Когда поезд прибывал пассажирский, то на крыльцо выходил дежурный. Чаще других - начальник станции дядя Андрон, высокий и тощий мужчина в черном мундире, застегнутом на все пуговицы. Красная железнодорожная фуражка всегда скрывала его глаза и половину носа. И только длинные усы топорщились во все стороны, как пики. В одной руке дежурный держал брезентовый чехол с двумя флажками: красным и желтым, а на плече висело жезло. Дежурный брал свободной рукой конец веревки и ударял несколько раз в колокол. Бом…Бом…
Медный звук разливался на многие километры вокруг. Мальчишки всегда ориентировались на этот звук, если приходилось невзначай заблудиться в лесу, и теперь все знали, что поезд вот-вот прибудет.

Наконец, паровоз появлялся из-за поворота и уже через минуту, шипя парами, останавливался у столба за зданием вокзала с надписью «Остановка локомотива». Дежурный менялся жезлами с машинистом. За минутную стоянку входили и выходили редкие пассажиры. А мы стояли и глазели, разинув рты, на это мо-гучее, дышащее паром создание человеческого разума и рук. И кто из нас не мечтал хоть во сне дернуть за ручку паровозного гудка! Но вот дежурный торопливо поднимал желтый флажок кверху, и поезд продолжал свой путь дальше. Собаки мужественно переживали весь ритуал прибытия и отправле-ния пассажирских поездов, хотя и ужасно волновались.
Но стоило прийти товарняку, как собаки преображались и вели себя совсем по-другому. Многочисленные Шарики, Дружки, Жучки каким-то шестым чувством догадывались, что сейчас придет товарняк. И как только поезд, поднимая пыль и обрывки бумаг, со скрежетом вагонов, с черной копотью паровоза и белозубой улыбкой черномазого машиниста проносился по полустанку, те из них, что были не на цени, с бешеным лаем кидались под вагоны и неслись в след за ним по бровке насыпи. Машинист что-то кричал, высунувшись в окно будки, и давал протяжные гудки. От этого собаки становились еще злее. Погоня продолжалась далеко за однорукий семафор, до не-большого мостика, перекинутого через ручей. Путейцы называли это место «трубой». Тут собаки дружно тормозили и скатывались по крутой насыпи. Бежать дальше было нельзя, да и силы явно были не равны. Нередко эти погони заканчивались трагично. Нет-нет, но какой-нибудь молодой и задиристый кобелишки, желая показать себя - «Вот смотрите, какой я смелый», - вдруг нарочно бросался к вагону и, не рассчитав, попадал под колеса. Но это не останавливало собак, и гонки за поездами продолжались.

Только Дамка не участвовала в этих бесполезных погонях. Она тоже очень рано чувствовала приближение поезда. Бывало, лежит на крыльце дома, положив умную мордочку на вытянутые ноги, и прикрыв глаза. Вдруг, не меняя позы, слегка приподнимет одно ухо, потом второе и замрет в одной позе.
По мере приближения поезда откроет глаза, зевнет, сядет на крыльце, и будет смотреть, как он проносится мимо, так и не встав с места. Только будет поводить носом, словно считая пробегающие мимо вагоны, сколько их и с кем? Но самое большое в тайне Дамки было умение ложиться между рельсами на насыпь полотна и спокойно дожидаться, когда поезд прогромыхает над ней. А она, как ни в чем не бывало, встанет, отряхнется и пойдет к дому. Проделывала Дамка это от случая к случаю. Чаще всего, когда рядом никого не было. Мы с ребятами, зная ее послушание, пытались заставить Дамку продемонстрировать этот трюк нашей команде. На что она только смотрела на нас своими умными глазами, виновато моргала и отходила прочь. Выпол-нять наши команды она отказывалась. То, что иногда Дамка проделывала на железнодорожном полотне, можно было наблюдать совершенно случайно. Но почти каждому обитателю полустанка хоть раз, да пришлось видеть это. Дядя Коля, с которым Дамка ходила в обход, сам никогда не заставлял ее де-лать это. А на наши просьбы разводил руками: «Зачем, не цирк».
Породы Дамка была не местной: длинная, как у лисы, мордочка и средних размеров с пушистым хвостом тело. На верхушках ушей пучки черных прядей ниспадали вниз. Шерсть, как у сибирских лаек, длинная, густая и теп-лая, темно-рыжего цвета на спине, со светлым оттенком к животу и белым воротничком на шее. Ноги длинные, вверху так же покрытые густой светло-коричневой окраски шерстью. Заканчивались они маленькими лапками с длинными черными коготками. Глаза – умные, темно-чайного цвета на серебристо-черном носу, - смотрели, не мигая, из-под лохматых бровей. Много позже мне подсказали специалисты, что Дамка была из породы шотландских овчарок.

Дни проходили за днями. И вот однажды, в конце бабьего лета, когда густой запах горелой ботвы и печеной картошки заполнили весь полустанок, произошел тот случай, который запомнился мне на всю жизнь. Выдалась необыкновенно жаркая, как лето, осень. В середине сентября ртутный столбик показывал больше 20 градусов. Совершенно необычная погода для нашей местности. День был воскресный, и мальчишки от нечего делать решили покупаться в реке. Разложив по обычаю на берегу костер, зашли в воду. Речка Веракуша, хоть и не большая, но быстрая, никогда сильно не прогревалась, даже летом, а осенью, конечно же, вода была холодновата. Но разморенные жарой и костром, мы дружно полезли в воду. Песчаное дно занесло с лета темным илом. От этого было неуютно и как-то боязно. Но постепенно ребята разыгрались и не заметили, как один из мальчишек, нырнув под торчащие из воды останки срубленного деревянного «быка», в сердцевине которого лежали камни, - все, что осталось от железнодорожного моста, подорванного пар-тизанами в войну, - вытащил какую-то двурогую железяку с ручкой, похожую на здоровенную колотушку для разминания вареной картошки. И хотя старших рядом не было, мы догадались, что это мина. Много таких игрушек находили после войны в нашей местности. Вовка Чиж, самый шустрый из нашей команды, предложил: «Айда ее в костер, вот бабахнет. У стрелочницы тети Груни стекла повылетят в будке. Пусть не спит». Все весело засмеялись, и Пуша, нашедший мину, поднял ее, и мы гурьбой понесли ее к костру. Но кидать в костер не решились, побоялись, вдруг взорвется сразу. Посовето-вавшись, приняли предложение Чижа положить мину рядом с костром на землю, заложить ветками и поджечь новый костер со всех сторон, а потом убежать в укрытие за бугор и там сидеть и ждать, когда бабахнет. Осторожно опустив мину невдалеке от костра, все начали собирать ветки и складывать их вокруг ее.

Работа спорилась. Вдруг послышался лай собаки. Оглядевшись по сторонам, мы никого не заметили. Все собрались около вновь сложенного костра и решили, что пора поджигать, но тут лай повторился, и с насыпи кубарем скатилась лохматая собака и, расталкивая нас, кинулась к костру. Мы узнали ее. Это была Дамка. Мы инстинктивно отскочили от нее и замерли, не понимая, в чем дело. Подскочив к мине, Дамка обхватила ее лапами и, подобрав под себя, легла, злобно ворча в нашу сторону. Мы еще не понимали, что случилось, но, услышав крик дяди Коли: «Эй, ребята, что там у вас про-исходит?» - мы, не дожидаясь, когда он схватит за ухо кого-нибудь из нас, бросились бежать в стороны. И в ту же минуту за нашими спинами раздался страшный взрыв. Взрывная волна больно ударила в спину и швырнула меня под кусты. Над головой пронеслись осколки и комья земли. Остро запахло кислым порохом и гарью от костра. Плавно зазвенела тишина. Через некото-рое время, открыв глаза и подняв голову, я увидел ребят и дядю Колю, раз-махивавшего рукой, но ничего не слышал, кроме звенящей тишины. Нако-нец, к горлу подступил какой-то комок, я его проглотил, в ушах щелкнуло и я явственно услышал голоса. Голова кружилась. Подбежав к ребятам, я увидел на месте костра большую черную яму, а на траве невдалеке порванный соба-чий ошейник и больше ничего... Дамки нигде не было, словно она испари-лась. Из ребят никто не пострадал, все отделались легким испугом. Вскоре мальчишки собрались вместе и стали исподлобья смотреть на дядю Колю. А он сидел на камне у берега реки, и слезы катились по его бугристому, зарос-шему щетиной лицу. Он плакал и тихо звал собаку: «Дамка, Дамка, Дамка...».