В середине лета корабль с разместившимися на нем стапятьюдесятью амнистированными пассажирками отправился из Ла-Рошели в свой необычайный рейс на Тортугу. Попутный легкий бриз раздувал паруса и казался настоящим ветром свободы. Души возбужденных женщин были полны ожиданием и мечтами. Хотя многие, прервав на время свое древнейшее ремесло, склонны были возобновить его вновь, недвусмысленно бросая косые взгляды на команду.
Капитан обладал твердым характером и недюженным хладнокровием. Однако если бы он исповедался как на духу, то наверняка признался бы, что с гораздо большей готовностью и охотой повел бы через океан диких львов и ядовитых змей, нежели орду мессалин, вырвавшихся на свободу после долгого воздержания.
Команда держалась стойко, ибо еще на берегу было доведено до каждого о тех серьезных наказаниях, которые не миновали бы любого согрешившего моряка. Все четко и добросовестно выполняли команды, корабль был замечательно оснащен и грозен для неприятеля. Франция тогда еще не находилась в состоянии войны с Испанией, но в море могло случиться всякое, и здесь предосторожность не была бы излишней. Тем более, что многочисленные ловцы удачи не дремали.
На третьей неделе плавания заболела и слегла с сильным жаром Жозефина. Все эти дни она слабела и жаловалась на тошноту и головную боль, что можно было объяснить обычной морской болезнью. Но на деле все выглядело иначе. Корабельный доктор, славный малый, не достигший в своей сфере ни почета, ни удачи, обнаружил у нее малярию и, приписав ей стрихнин, закончил на этом свое лечение.
Силы Жозефины таяли с каждой минутой. Находясь в отдельной огороженной каюте, Анна не отходила от нее ни на шаг, стараясь помочь своей подруге облегчить ее мучительные страдания.
- Ты совсем извелась со мной, Анна! - еле выдавила из себя однажды Жозефина, придя в сознание. - Какой же моряк выберет тебя, если ты будешь больна и немощна, как я?
- На все божья воля, Жозефина. Но я верю, что ты поправишься.
Анна склонилась к горячему лбу подруги и, переменив повязку, аккуратно расположила ее на прежнем месте. Жозефина открыла глаза и вперила их в Анну, словно не узнавая ее. Анне даже показалось, что левый глаз Жозефины на какой-то миг перестал косить.
- Знаешь, Анна, я ведь очень... - она сделала губами движение испытывающего жажду путника, и Анна приложила к ее губам флягу с водой. Жозефина жадно выпила и закашлялась, чувствуя от воды такой же эффект, как от рома. - Я очень...
- Если тебе трудно, то, прошу, не говори ничего...
- Нет-нет, я хотела сказать, что я очень любила одного человека...
- Да, Жозефина, я знаю об этом. Это был твой дружок Жанно...
- О нет, дорогая... Жанно - веселый малый и хороший подлец. Мне с ним было легко и просто. Но однажды он предал меня и...
Она опять надолго закашлялась и нервно замотала головой.
- Нет, я имела в виду не его... Когда-то в юности я жила с матушкой в деревне у одного знатного барона. Конечно, у меня не было таких ужасных пятен, я была стройна, как оливковое дерево. У этого барона рос сын - несравненный черноволосый красавец. Мне такие больше никогда не попадались... Он был молод, да и я, разумеется, прыгала, словно косуля, по полям. Мне казалось... мне почему-то казалось, что он любит меня...
Жозефина глубоко вздохнула и, закрыв глаза, продолжила свою историю.
- Я часто следила за ним... Он, проказник, предпочитал таскаться и нежничать с простолюдинками. Как будто набирался опыта, чтобы потом применять его на знатных дамах... Однажды я увидела его купающимся в пруду. Пруд был зеркально чистый и голубой. Вокруг, кроме нас, не было никого. На гладких камнях мой возлюбленный расстелил одежду и купался обнаженным. Увидев его нежное алебастровое тело, я почувствовала, что мною овладевает незнакомая мне страсть. Я сбросила свое простенькое платье и совершенно голая вошла в пруд...
От давних приятных воспоминаний Жозефина задохнулась, но постаралась взять себя в руки.
- Обернувшись на плеск волны, он заметил меня и застыл, как изваяние. А потом... потом...
- Кажется, я догадываюсь, что случилось потом, - медленно произнесла Анна.
- О, да... Мы ласкали и любили друг друга до самых сумерек - и в воде, и на траве, и на острых камнях, и на шершавом песке. Наши молодые тела переплетались, словно пара змей, и не было конца этому чуду!.. Мы встречались ночами в роще, за усадьбой барона, и были всегда неистовы и неутомимы в своих юных горячих страстях.
Жозефина опять выдержала небольшую паузу.
- Через некоторое время я почувствовала то, что должно было случиться с такими молодыми и глупыми девушками, как я... Поневоле мне пришлось избегать встреч с ним. А он... пожалуй, после некоторого колебания, забыл обо мне и увлекся кем-то еще. Как видишь, страшное разочарование ждало меня в юности!.. Я с усердием подтыкала все свои платья, чтобы никто не заметил моего положения. Только моя несчастная матушка догадывалась обо всем, но хранила молчание. Однако перед самыми моими родами, как будто не вынеся испытания, она тихо умерла... Тогда я решилась поговорить с ним, чего бы мне это ни стоило. Я набралась храбрости и пустилась в баронский замок, твердо веря, что мой возлюбленный меня не оставит. Увы, я увидела его совершенно равнодушный вид и мне стало больно. Заметив меня, он спросил, что мне нужно, предложил денег. Я тут же отказалась, отвечала невпопад, говорила грубо и непочтительно. Наконец, сказала правду и потребовала (о, какой я была тогда наивной!), чтобы он взял меня в жены. Юноша жестко рассмеялся, показывая все свои зубы, а потом бросил мне: "Тебя нужно проучить!" И с этими словами схватил свой хлыст и несколько раз ударил меня по лицу. После этого я ничего не помнила, стремглав убежав из этого места. Ночью у меня начались схватки. Жена соседа кузнеца, к которой я тогда еле приползла, как могла помогла мне. И под утро... под самое утро у меня родился мальчик. И я назвала его Франсуа...
Жозефина замолчала, тщетно борясь с удушьем. Потом, еле подняв руку, сняла с шеи небольшой медальон и протянула его Анне. Открыв его, Анна увидела срез черных волос, расположенных внутри, и слабо видимые выгравированные имена: Франсуа и Жозефина.
- Это мои бывшие волосы... Не спрашивай меня, как я сделала это, мое самое бесценное богатство. Как видишь, мне удалось его скрыть от всех. Но есть еще один медальон, точно такой же. Его я оставила на шее у малыша.
- Оставила?.. - вскричала Анна. - Так ты подбросила своего ребенка?
- Что же я могла поделать? Смотреть, как он медленно умирает на моих глазах, и умереть самой? О, нет!.. Я убежала прочь из деревни, прошла несколько десятков лье, пока какая-то большая разноцветная кибитка не подобрала меня, падающую на землю от изнеможения. Это были бродячие артисты, разъежавшие по городам и весям. Они накормили и обогрели меня, позаботились о малыше. Три месяца я делила с ними кров, а однажды даже сама выступала на какой-то ярмарке. Артисты полюбили моего малыша и ко мне относились, как к сестре. А я...видишь ли, Анна, я оказалась совсем из другого теста, и бог вскоре накажет меня за неблагодарность...
- Не смей говорить так, Жозефина! Что бы такого ужасного ты ни сотворила тогда, все было оплачено тобой сполна...
- О, да... - она вздохнула и попыталась улыбнуться. - Когда артисты прибыли в Руан, там их ждал неожиданный успех. Публика с удовольствием смотрела кукольные представления и хохотала, когда Полишинель смог проучить толстого капеллана. А еще выступали жонглеры и акробаты, и всем было весело и прекрасно. Нас ждали большие сборы, и хозяин попросил меня походить по городской ярмарке, наполнить корзину парчой, утварью и яствами. И я... я так и не вернулась обратно...
- О, боже! - воскликнула Анна.
- А дальше... ты, наверное, догадываешься, кем я стала и с кем общалась. Я бросила своего Франсуа, но мне верится, что он жив, мой мальчик. Может быть... ему рассказывали обо мне, и он... меня не осуждает, ведь так?..
- На все божья воля, сестра. Он не смеет тебя осуждать.
- А сейчас я так далеко от него, что он не сможет меня отыскать. Море глубокое... Небо высокое... Трава зеленая... Глаза, как звезды... Его глаза и эти маленькие пальчики... Тонкие ниточки...
Жозефина забормотала что-то нечленораздельное, впадая в беспамятство. Анна низко склонилась над ней. Жар усиливался. Дыхание становилось учащенным и хриплым.
К полуночи положение стало критическим. Анна, моля и взывая ко всем богам, отправилась к доктору. Позевывая и чертыхаясь, тот явился к больной, но ничего утешительного сказать не мог. Жозефина металась в жару, исступленно мотая головой. Она то рыдала, то истерически смеялась, то молилась, то сквернословила.
К утру все было кончено. Тело бедной Жозефины аккуратно упаковали в специальный мешок. Капитан, выстроив команду, отсалютовал усопшей прощальной отходной молитвой. Два молодых матроса медленно сбросили груз в пучину. Анна осталась одна в огромном, чуждом и враждебном мире...
(Продолжение следует)