Бретонку Анну по прозвищу Божья Воля судьба отнюдь не баловала. Отца своего она в глаза не видела. Ей, правда, рассказывали красивую легенду, что он был матросом с большого корабля. А впрочем, он мог быть кем угодно, ведь ее мать слыла неразборчивой на этот счет. Кое-как вскормив свою дочь, она стала заставлять ее промышлять возле торговых и присутственных мест. Мать немного шила, стряпала и стирала. А ночью, где-то надрызгавшись омерзительного пойла, вваливалась в хибарку и зверски избивала Анну, словно та была виною всех ее злоключений. Один бог ведает, сколько побоев вынесла несчастная. Но она молчала, крепко, до боли, сжимая свои молодые зубы и кулачки.
С утра мать выла, словно юродивая, и вставала перед ней на колени, твердя смутно и неопределенно : "На все божья воля, детка! На все божья воля!" Анна запомнила и сама стала твердить эту фразу повсюду, пока та не прилипла к ее имени, как морские ракушки к телу.
Мало-помалу Анна превратилась в светловолосую бледную девушку с весьма заманчивыми формами, и сосед-бакалейщик, увалень с кабаньей рябой кожей, стал подолгу заглядываться на нее, что-то обдумывая и замышляя.
Однажды в ненавистный, богом проклятый вечер мать разбушевалась не на шутку. Хмель затмил остатки ее хилого разума и поверг в дикое буйство. Она стала крушить посуду и утварь, гневно кляня все на свете и изрыгая проклятия на всех святых. Анна тщетно пыталась утихомирить ее : слова и мольбы были подобны песчинке против валуна.
- Это ты, ты во всем виновата, стерва! - в бешенстве орала мать, хватаясь за острый кухонный тесак.
Выпучив свои огромные жабьи глаза, она занесла его над головой дочери, но та каким-то неуловимым кошачьим прыжком сумела отскочить в сторону и отклониться от удара. Рука матери неловко вывернулась в локте, и тесак по рукоятку вошел ей самой в грудь...
Крик ужаса застыл на губах Анны. Не помня себя от страха, она стремглав выскочила из вонючей и затхлой хибарки. Мысли ее путались, но ноги, словно по заданному маршруту, привели ее в дом рябого бакалейщика Филиппа. Увидев его знакомую засаленную физиономию, Анна бросилась к нему на грудь, сотрясаясь от рыданий.
Филипп, недолго думая, закрыл двери в лавке и увел бедняжку внутрь. Он дал ей выплакаться, приказал своей старой служанке накормить ее чечевичной похлебкой, налил вина и терпеливо выслушал ее сумбурную исповедь. Наконец он встал и, нервно дернув головой, отстранил девушку от себя:
- А ты уверена, что она... умерла?
Анна быстро закивала, не поднимая глаз. Бакалейщик, искоса взглянув на нее, быстро удалился из лавки. Перебежав в соседнюю хибарку, он ногой открыл дверь и углубился в комнату.
Его глазам предстало жуткое зрелище. Растрепанные волосы приклеились к лицу женщины. Из груди вытекла лужа крови, и теперь несчастная словно плавала в ней.
Филипп нагнулся и с удивлением обнаружил, что женщина еще продолжала дышать и, хрипя, силилась что-то произнести. Ее скрюченные пальцы продолжали стискивать тесак и мелко дрожали.
Бакалейщик пристально взглянул в глаза женщине, и злодейская мысль пронеслась в его мозгу. Судорожно и непроизвольно оглянувшись вокруг, он выхватил страшный тесак и стал наносить бешеные удары в лицо, горло, грудь и живот. Женщина, громко застонав, затрепетала и вскоре затихла. Кровь полилась фонтаном, но Филипп умело отстранился и бросил тесак возле жертвы. Затем он не торопясь вытер руки о припасенный платок и деловито и как-то по-хозяйски осмотрелся вокруг. Кроме старого комода, у бедной женщины не было никакой мебели, если не считать двух грязных развалившихся табуреток, кривого, плохо оструганного стола и грубого тюфяка на полу.
Бакалейщик кинулся к комоду и, выдвинув на себя ящики, стал копаться в каких-то материях и бумагах. Только на самом дне нижнего ящика он обнаружил небольшой мешочек с деньгами и пару дешевых женских бус.
-М-да... Не густо! - промычал Филипп, глубоко запрятав найденное, и устремился прочь из проклятого дома, крепко задвинув дверь.
На улице уже давно смеркалось, и ему удалось проделать свой короткий путь незамеченным.
Анна сидела, сжавшись в комочек, - маленький обиженный ребенок. Ее плечи продолжали вздрагивать, но круглое заплаканное личико все еще выражало надежду.
Филипп унял дрожь в коленях и постарался придать себе покровительственный вид. Он подошел к Анне и снисходительно чмокнул ее в лоб. Та встрепенулась и украдкой взглянула на него.
- Будь мужественной, Анна! - проговорил он странным глухим голосом. - Будь мужественной, сиротка моя!
Анна мельком взглянула на него и тотчас же, почувствовав себя дурно, ахнула и потеряла сознание...
Глубокой ночью она проснулась от чьих-то грубых прикосновений. Мерзкий толстый Филипп-бакалейщик, облапывая ее своими жирными руками, пытался сорвать с нее одежду. Анна очнулась окончательно и, резко замотав головой, обнаружила, что находится на просторной мягкой кровати, окаймленной с четырех сторон деревянными ангелочками. В голове возвышались аккуратные пуховые подушки. Казалось, бакалейщик долго готовил свой штурм и с вожделением жаждал приступить к нему.
- Что вы хотите от меня? - закричала Анна.
- Ну что ты, что ты? - увещевал Филипп, пытаясь обнажить ее плечи. - Не стоит так трепыхаться, мой барашек.
- Не прикасайтесь ко мне! На помощь! Люди!..
Филипп, вовсе не ожидая такой крепкой обороны, на миг остановился, чтобы перевести дух.
Но девушка, выпрыгнув из кровати, стала искать кратчайший путь к выходу. Дверь была напротив, и Анна, пятясь задом, словно затравленный зверек, нашарила руками искомую ручку. Та не поддалась - дверь, увы, была заперта и ключ от нее находился на шее подлеца бакалейщика.
- Я никогда, слыщите, никогда не буду вашей, - твердо произнесла Анна и гневно сверкнула глазами. Как она была яростна и прекрасна в эту минуту! Светлые длинные волосы упали на ее полуобнаженные плечи, словно снопы сена, поваленные наземь сильным порывом ветра.
Взгляд ее неожиданно упал на небольшой фигурный столик, стоящий возле кровати. Там она увидела маленький ножик, каким обычно разрезают бумагу. Вспыхнув, Анна тут же схватила его и дрожащими руками направила на лавочника.
- Я убью тебя, мерзкий кабан! - заревела она, приставив нож почти вплотную к груди Филиппа.
- Что ты делаешь? Побойся бога, Анна! - заверещал тот, выпучив от страха свои слоновьи глаза.
Девушка резким движением повернула нож в свою грудь, что учащенно вздымалась.
- Тогда я убью себя. И ничего ты мне не сделаешь, негодяй!..
Она была так решительна в этот миг, что тут же исполнила бы задуманное. Но внезапно дверь распахнулась, и старая служанка, все время находившаяся поблизости, быстро, словно опытный охотник, накинула черную удавку, напоминавшую сачок, на голову Анны, и, слегка прижав ее на уровне шеи, потянула на себя. Бездыханная девушка рухнула вниз.
- Что ты наделала, ведьма? - заорал бакалейщик.
- Вы же сами мне приказали, - невнятно прошамкала старуха, сгибаясь пополам. Сейчас могло показаться удивительным, каким образом этому рыхлому убогому созданию удалось так ловко проделать все это мерзкое дело.
- Ничего я никому не приказывал! - огрызнулся Филипп. - Ты же... ты же задушила ее!
Но едва раздавшийся стон внизу опроверг его предположение. Он тут же склонился над бедняжкой, отодвинув нелепую удавку от ее шеи. Противоречивые чувства боролись в нем: и остатки еще не погасшей страсти, и ужас от пережитого потрясения, и стремление избавиться от взбалмошной девицы.
Анна открыла глаза и, едва придя в себя, вновь впала в яростное негодование. Тяжело дыша, она прохрипела какое-то гневное проклятие. Филипп невольно отпрянул, но, взяв себя в руки, принял решение и коротко бросил старухе:
- Свяжи ее покрепче и заткни рот паклей, кляпом, чем хочешь! Чтобы никто, никто... слышишь? - и тут же бросился за дверь.
Последовавшие за этим события показались для Анны одним длинным сном, который не желал прекращаться по велению хозяина. Перед ней мелькали лица, перекошенные от страха, удивления, негодования и злобной радости. Челюсть вязавшей ее старухи была похожа на волчью пасть, а руки напоминали жирные лапы бакалейщика. В какой-то момент Анна обнаружила яркий свет факелов и сотни глаз, устремленных на нее. Себя же она почувствовала совсем обнаженной и привязанной к позорному столбу.
- Это она! Она! - закричала сотня голосов, и отчаянный ор толпы заглушил все иные звуки во вселенной.
Ее понесли, словно бездыханное распростертое тело, по ночному городу, и все встречные плевали ей в лицо и швыряли вслед камнями. Соленый запах крови проник в ее нутро. Анна, пытаясь произнести что-нибудь в свое оправдание, хрипела только два слова: "За что?"
Наконец все лица слились воедино, и какой-то возбужденный маленький человечек во взлохмаченном парике, старательно жестикулируя и поигрывая желваками, словно липкими мячиками, произнес холодную фразу, похожую на хлыст, бьющий по обнаженной спине:
- Анна, дочь белошвейки Марии, ты обвиняешься в умышленном убийстве своей матери посредством холодного оружия...
Человек выхватил острый тесак и поднял его над головой. Толпа позади него шумно загудела.
- Это... не я! - еле произнесла Анна. - Я не убивала ее!..
Но слабые жалкие всхлипы потонули в шумном и необъятном водопаде голосов, который понес ее, словно тонкий ивовый прутик, с огромной водной горы в мрачное затхлое ущелье или, скорее, подземелье, изобиловавшее крысами и пауками. Начиналась жизнь после смерти...
(Продолжение следует)