Долинка-Карабас. Часть 4. Карабас

 
 
 На перекрестке грунтовых дорог, обрамленных высохшими тополями, приютился магазин «Продукты», а к его стене была прибита доска с буквой «А». Но автобусов не было. Поэтому на каждый проходящий грузовик мы с Витей поднимали руки, и наконец остановился помятый Москвич. В этом тесненьком Москвиче и подбросил нас до Абая капитан, в натруженной полевой форме.
 
Загорелый капитан, приобретший черты казаха, крутил баранку, объезжая колдобины и рассказывал о своих проблемах. Солдатики служат плохо. Напиваются. В самоволку бегут. Потом их в Караганде ловят. А ему потом по шапке. Все-таки служба тяжелая – охрана зэков. Зэки молодых солдат презирают. Те теряются. Тут и побеги зэков случаются.
 
 - Хотя все замётано. Обычно снимаемся всем полком и в засады. Стрелять по беглым можно без предупреждения.
 
Капитан напомнил мне героя «Казенной сказки» капитана Хабарова. Я у него спросил, читал ли он «Казенную сказку». Он только усмехнулся: читать некогда. Опять четверо зэков сбежало из зоны.

 В небольшом городишке Абае, почти поселке, мы с Витей пересели на автобус, большой, старый, с надписью «Львов». В порядке знакомства с карагандинской глубинкой я просмотрел объявления о знакомствах на столбах, пофотографировал лозунги и сонных продавщиц пирожков, и поехали мы в сторону Топара. Погода была хорошая, и настроение деловое. Я знал, что не только мне нужны результаты этой поездки, что рассказик напишу об этом путешествии, и привезу ценные этюды.
 
 Ехали по степям, по зеленым. Через полчаса автобус въехал в Карабас. Шло поле-поле, и вдруг поселок. Та часть поселка, где живут сельские жители, в своих построенных домах, расположена вдоль трассы, справа от железной дороги.
 
-А слева, - говорит Виктор – железка, которая на Алма-Ату. Там станция. Пойдем туда, через мост.
 
Вышли из автобуса в Карабасе человек 10. Не зэки на вид, не разбойники. Обычные люди, детишки, с сумками, задумчивые. На башмаки мои, как обещала Даша, никто не заглядывался.
 
В основном все сумчатые направились в ту же сторону, к мосту через железную дорогу. Вошли мы на мост и постояли. Много с него видно.
 
Вон там, внизу – чистенький домик с табличкой «Карабасс», по одну сторону полотна – холмы, холмы и натыканы трубы и опоры ЛЭП, да вышки. Здание вокзала явно новое, а вот рядом с ним – колонка с высоким рычагом – качалкой воды и цементным отливом. Это уже раритет, который много поколений поил. Ну ясно, здесь и старая станция стояла, центральная то площадь была.

 А вот самое интересное: слева за мостом слышен погрузочно-разгрузочный шорох, уханья, дымок. Высоченный досчатый забор, явно зона, да такая большая. Громадные сараи, обтертые кирпичные здания, ни деревьев, ни лужаек. К забору подходят железнодорожные пути и прямо идут внутрь, через закрытые громадные деревянные ворота. По углам, да и просто вдоль забора – нагромождения колючей проволоки и вышки. Да, вот это и есть –главная пересылка Карлага. В погоду такую, ветреную, солнечную, угрюмости Карабаса не замечается.
 
Спустились мы с моста, и зашли на вокзал. Чистенько, уютно. Хозяйка, или кассирша, лет 50, чистенькая, уютная, пошла за водой. К той раритетной колонке, которая видно и в те далекие времена работала.
 
Справа, сразу за переездом-переходом - где раньше, видно, ворота стояли – сейчас уже тупики железнодорожные. А слева – громадные ворота в зону. Сверху колючка. И вышки. Олег Павлов писал, что на одной из них и он постоял на колючем ветерке.
 
Справа, за серией сараюшек, которые вполне могли быть и жилыми помещениями для вольных в те года – несколько двухэтажных желтых домов в ряд. В одном на первом этаже – магазин. Видно еще в давние времена в этом месте магазин работал. Заходим. Толстый деревянный прилавок, с откидной частью, для входа внутрь. Соль, спички, водка.

 Слева за громадной просмотровой вышкой открывается длинная дорога, вдоль которой идет высоченный забор зоны, и прямо – через высокие железные трубы-столбы, обтертые многими руками и телами – открывает-ся узкая улица. Но вначале улицы – конечно ворота, где сверху явно была вывеска типа «За свободный труд». Улица Дзержинского. И номера красиво расписаны, и дома живые. Чуть ли единственная улица Карабаса. Другой район – ближе к сопкам, если идти от станции, можно назвать центром гражданского управления Карабаса.

 Народу встречается совсем немного, только кошки иногда шмыгают. Я со своим фотоаппаратом, стараясь быть осторожнее, фотографирую на улице нашего железного Феликса. И одна тетка пристала таки. По старой привычке, крикнула недовольно:
 
-А ты что это делашь? Кто такой, имеш право снимать объекты-то?
 
- Я не снимаю тетя, я только название улицы на память хочу оставить, ведь скоро улиц Дзержинского не будет. А я внук его, духовный.
 
Тетка недоверчиво посмотрела на мои ботинки, и наверное решила, что не будет меня убивать, ботинки не очень.
 
Дойдя до конца этой улицы, почти до сопок, я уже начал смотреть, где остановиться и поставить этюдник. По улицам бегали козы, недоверчиво оглядывая пришельцев, изредка пробегали бесхвостые кошки. Мы прошли вдоль сопки и вернулись к полуразрушенным строениям, о которых сказали, что это была мебельная фабрика, на которой пыль и лак глотали зэки, хотел поначалу рисовать оттуда, с бетонного перекрытия, но испугался, что объектом рисования будет вышка и забор зоны. Как бы не сняли оттуда.

 Отец моей сокурсницы по МЭИ, Веры Звонаревой работал в Карабасской школе, военруком, и сама она в Москву, в МЭИ, и выехала из Карабаса. Когда я пришел к ней домой, в Подмосковье, уже в новом тысячелетии и сказал, что я знаю, что такое Карабас, она со страхом посмотрела на меня. Не надо, ни спрашивай ничего. Ее мать, медсестра, тоже глотнула этой пыли Карабаса. И только постепенно размягчил я Веру, дала мне фотографии, и рассказала об этом месте.
 
И вот возле колонки, спросил я старушку лет 80, наливавшую воду в оцинкованное ведро, а не помнил ли она Звонарева?

- Конечно помню, - ответила, - он в милиции работал. А ты откуда?

- Проездом. Как вы тут живете?

- Как все люди. Отработала за решеточкой, потом на вольном поселении тридцать лет живу. Вот за водичкой вышла.

- И с какого времени это?

- Считай до войны обосновались. Финны мы. В тридцать втором решили мы податься в СССР, на счастливую жизнь и светлое будущее. Мой отец по ночам слушал радио из Ленинграда и поймался на удочку советской пропаганды – рассказывает мне тетя Сири.

- Сразу в резервацию и бросили на перевоспитание. Мы, детишки, подметали вагоны, а вечером из этого кашку варили, для взрослых, кстати.

 -Так за палочку промаялись до конца 1933 года. В конце года, зимой этап – в Магнитогорск. Поместили в бараки. Бараков было так много, что казалось – вся страна только из бараков и состоит. Родителей – в рабочие бригады. Но для нас школы были с финским языком. Молодежь постарше – в школы фабрично-заводского обучения.

- В следующем году опять этап – теперь в Челябинск. На Станкострой. Работали финны на совесть – трудолюбивые от природы. Да и дармовая рабочая сила – за кусок хлеба...

 -А в тридцать седьмом все чаще стали исчезать люди. Дошла очередь и до нас. 25 октября взяли отца. На новый год вокруг нашего поселка, где жили финны, понаехали машины, конные даже, в общем ВОХРа. Вечером всех созвали в столовую на собрание. Мать оставила детей дома, думала скоро вернутся. На собрании выступил человек в штатском и сказал, что недалеко от Кургана случилась авария, сошел с рельсов поезд, надо помочь людям. Все согласились. Мужчины хотели взять с собой кое-какой инвентарь, но им сказали, что «там все дадут».

 - В это время вдруг открываются все двери, а за ними красноармейцы с винтовками. Выходи по одному! И все раздетые, руки за спину, а мороз тридцать градусов, а дома дети...

- Повели в тупик, стали вталкивать в товарные вагоны. Нары в два ряда, в полу дырка для оправки, стены вагона белые от наледи. Набили, как сельдей в бочку.

 -А вы кому рассказывали свою судьбу, тетя Сири?
 
- Да не, никто не опишет того ужаса, потому что некому было описать – никого не осталось в живых из тех, кого повезли в Воркуту. Оттуда живой вышла только одна-единственная женщина, она была молодая и работала поваром в лагере, но и она не раскрывала рта и ничего не говорила. Все было покрыто тайной. Убивать и мучить ни в чем не повинных людей – в этом и состояла государственная тайна.

- Я попала в эшелон, который привез нас в Челябинск. В ГПУ вызвали на допрос. Устроили очную ставку: и вдруг я неожиданно увидела там ...своего отца! Когда его арестовали, ему было 40 лет. Но я увидела измученного старика, избитого и не похожего на человека. От него добивались, чтобы он сказал, «кто нас завербовал». Меня тоже пытались сделать шпионкой. Какая ж из меня, десятилетки, шпионка?

- И опять этап. Теперь в Казахстан, в Карлаг. Привезли в Карабас – вон в те ворота Карлага. Дальше – общак, баланда из люцерны, наглость углов, свирепость вохра. Я строила железку в Джезказгане, работала в разных отделениях лагеря, говорить по-русски жажда жизни научила. Выжила. Всех родственников потеряла...
 
Попрощался я с бывшей зэчкой, пожелал ей пожить еще, и пошел дальше, искать место для рисования.

 Подошел к шикарному хоть и двухэтажному дому (на улице Мира! Всего два дома то), бывшее местное ЦК КПСС и Советы (это Сири сказала мне), но кажется, вот-вот все это дело снесут. Потом вышел на пологую гору.
 
Оттуда я и начал рисовать, что называется, Карабасские дали. Справа от меня внизу находился довольно прелестный маленький пруд, в котором мирно плескались пацаны. Прямо передо мной – то ли грандиозная свалка, то ли то, что осталось от снесенных домов, поросшее кустарником и травой. А там, через эту громадную поляну, пересеченную массой дорог и тропинок – сам Карабас, со столбами, редкими деревьями и вышками. Так что все было спокойно. Выбрал и стал изображать я камень, и два искореженных рельса, каким то чудом вросшие в этот гранитно-бетонный массив. Как раз этот камень стоял у проезда на верх, в сопки, где, как объяснил мне проходящий бульдозерист, находится стрельбище.
 
Несколько раз подходили купающиеся в прудике детишки, посмотреть на рисующего художника, а потом подошел бывший зэк, с каменоломни. Постоял, посмотрел, покурил и начал рассказывать.

- На Черную Голову взобрался значит, художник. А сам значит откуда? Да, и я сам оттуда. Рожей меня звать, не пугайся.

- Да, а чо получилось, почему думаш я здесь, - начал скорченный мужичок, хотя никто его не просил, - хотел покататься, возле суда стояла машина. Сел, уж как внутри загорелось и поехал. Пацан был.

-А как машина то завелась?

-Сама. Ключ хозяин оставил, а оказался судья. На перевале за нами погнались, я отрываться. На повороте съехал на баранью тропу, я без сознания, но жив остался, а Валерка, который со мной уцепился влепился в стекло намертво. Так что дали мне первую десятку.
 
- А в Карабас как попал?
 
- Поначалу в Карабасе внутри побывал. Хоть и пересылка эта, а на Джезказган, и на Байконур поехали. Считай вахтенным способом бетончик лили.

 - А вот эта и есть Черная Голова – на которой ты стоишь – холмик неприметный, а урана считай, снизу много тонн вытащили. А сверху – чуть пройди выше, по той стертой тракторами стежке – стреляли, по приговорам, подальше. Это кто поперек начальству вставал. А кто через лазарет – на свалку, вон, по той тропе, как раз там то и каменоломни, шахты старые. Считай 150 метров наклонных. И из Карабаса шахта идет.

 - А внутри что?

- Все что надо. И бараки-конуры и санчасть, там даже озеро есть и курилок несчесть. Даже зоны в зонах. Есть столярка, мебель то откуда? Если на мебельной фабрике все делать, то нет.

 - И дернул меня черт, думал до Караганды доберусь в пургу, взял напарника опытного, Хлебалу, уже пионерский срок к тому времени отсидел, но слабый был, доходяга. Когда заблудились, и все что было сожрали, волки учуяли нас. Вышли мы в открытую степь, километров шестьдесят от Карабаса, напали волки, завалили, загрызли Хлебалу. Утром нашел от него только ногу возле костра. Волки сцапали, одна нога осталась. Эту ногу волок я до Топара, и так спасла она меня, не околел. Когда уже опять вернулся на нары, и бросили мне вторую десятку, старые зэки на сходке простили меня и выкололи крест на животе в память о Хлебале.

 Заслушался я Рожу, махая кистью все слабее и слабее. Потом сморю – а на этюде, вместе со степями - колючка и Рожина мордяшка, посмеивается. Крестом-то этюд писать – это композицию устаканивает, как говорил мой друг-художник.
 
Мой провожатый Витя дождался, когда я «устаканил» этюд, завершая этим мое путешествие на столь далекую легендарную родину. Витя прово-дил меня на электричку, идущую на Караганду.
 
Я ехал в воскресной электричке вместе с гомонящимся народом, которые возвращались с дач и думал: неужели те времена, когда от cлова «Карабас» было страшно, прошли?

2005-2006.