Закрывая глаза, никогда не знаешь, что там увидишь.
Что значит родиться слепым?
Ты такой же как все. У тебя такие же руки и ноги, такая же упругая и ласковая кожа, пушистые и щекотливые волосы. Ты так же слышишь пение птиц и смех, ты так же громко и задорно хохочешь. Ты слышишь и ощущаешь, что твой звучащий соприкасаемый мир так же переливается и вибрирует в окружающих тебя людях, как и в тебе. Тебя любят и балуют и смеются вместе с тобой, ты взлетаешь в сильных отцовских руках, на мгновение замираешь в воздухе и ухаешь в полет, который кажется головокружительно бесконечным и обидно коротким, когда тело возвращается в сильные пальцы и вжимается в ладони как космонавт в момент старта ракеты вжимается в кресло. Тебя кормят пупырчатой ягодой, называемой клубникой, и вкус начинается с шершавого ощупывания ягоды языком, когда нежный запах еще не превратился во вкус, но уже расползается по небу, проникая через горло в нос и сталкивается с сильным запахом, идущим от миски с ягодами, стоящей на столе. Потом кончик языка добирается до сочного мягкого края ягоды, того края, откуда только что вынули жесткий клубничный хвостик, и погружается в обилие сладостного аромата и вкуса, звучащего с каждой минутой все сильней. Ты сдерживаешь до последнего момента это мгновение и потом раскусываешь ягоду, окунаясь с головой в сладкую сочность клубники. А потом к тебе придвигают миску, и ты одну за другой опускаешь ягоды в рот, уже не вдумываясь и не вчувствываясь, а только все больше и больше набирая силу восторга, который захватывает рот, голову, тело, и все никак не может дойти до кончиков пальцев. И в бесконечной попытке заполниться до конца этим нежным свежим вкусом, ты откидываешься от стола со словами: «Мама, я больше не могу».
Ты такой же как все, ты весело болтаешь и смеешься со всеми, сидя на полу на мягком пушистом ковре, и играешь в пластмассовых человечков, у которых настоящие, но очень маленькие ноги, сгибающиеся в коленях, и руки сжаты в кулачки так, что почти не ощущается ребристость пальцев, особенно если эта игрушка китайская или из Тайваня.
И в общем, ты счастлив, потому как что еще нужно ребенку, кроме как чтобы его любили, слышали и слушали, отвечали на вопросы, понимали невысказанное и радовались вместе с ним, что мир существует.
Но иногда бывает странное чувство грусти, которое никак не связывается с обидой, наказанием за естественные провинности или обычной болью. Это чувство возникает одновременно с изменяющимися звуками мира. Голоса вдруг становятся приглушеннее, они куда-то удаляются и исчезают, остается лишь шум ветра и неживые шорохи. Ты стоишь в растерянности, потому что потерял направление, ты не знаешь, куда исчезли люди и как вернуть голоса обратно. И тогда только голос матери, всегда близкий и спокойный, подхватывающий и принимающий твой громкий зов, немного тебя успокаивает. Но он не прогоняет грусть, и какая-то ноющая тягучая тень, похожая на тоску, прокрадывается и ложиться к тебе на сердце.
Я пишу эти строки для тебя, моя нерасточительная радость. Ты тронул мое сердце, и одна клавиша запала и звучит до сих пор, как отдаленный звон сохраняет в ушах свой звук еще долго после того, как звонарь спустился с колокольни. Мои горькие жалобы ты вынашивал, как птенцов, и учил летать. Ты говорил, что мы очень похожи, потому что одинаково слышим ноту и легко настраиваем свой слух, как настраивает музыкант свой инструмент познания добра и зла. Я знаю твою кожу и твои шершавые пальцы и складки век. Я узнаю твой запах, нежный и горький одновременно, пропитанный дымом, дорожной пылью и сосновыми иголками. Только папоротник не пахнет, но ты приносил его в букетах, и я запомнила его размах крыльев и обилие форм, когда никак не дойти до сути из-за постоянно дробящейся до брызг неопределенности листа. Мы гуляли по моим снам, держась за руки, ты, наверно, помнишь эти прогулки. Мы входили, вбегали, влетали в рассыпающийся холод озера. Мы выхватывали у веток сосны огонь и превращали его в фимиам. Земля раскрывалась навстречу нам, как развертывается цветок розы, и мы были милыми ее сердцу гостями.
…Я ничего не вижу…
Когда человек вырастает, он покрывается коростой знаний. Она мешает делать широкие шаги, потому что корки больно врезаются в тело. Я знаю одну страшную беду: слепота.
Когда идешь с кем – нибудь по дороге, дорога передает ритм шага, запах приносит горчинки боли и уши настраиваются на отражение ветра. Не надо даже касаться ладоней, чтобы знать, что происходит со спутником рядом. Достаточно легкого соприкасания одежды, чтобы держать дорогу под ногами. До слов ты произносишь их сам, потому что слышишь внутренним слухом. Ладонь, медленно скользящая по коже, останавливает боль, успокаивает и смиряет злобного зверька, которого многие зовут страхом. Голосом ты можешь колдовать. И чары могущества, сплетаясь с тонким посвистом чутья, делают дорогу упругой.
«Ты видишь, как сегодня выглядит солнце: Вчерашний закат был бледнее, и тучи толпились у порога ночи. Ты помнишь?»
Помню ли я? Я помню ночь внезапно окутывающей сыростью и холодом, царапающим спину. Сегодня этого нет. Сегодня конец дороги перед привалом похож на тот позапрошлый раз, когда прохлада прибывала постепенно и кожа успевала взять туже ноту, чтобы петь с ней в унисон. И не было холодно. «Да, - говорю, - сегодня ночь как три дня назад: солнце прячется в землю, и ночь подкрадывается как игривая кошка».
«И правда, не пора ли и нам поиграть?»
Счастье, когда тело ловит волну, и начинает на ней играть, когда оно открыто и необъятно, что может всего в себя вобрать, и мало и трепетно, что помещается на краешке ладони.
…Утро, это не когда ты выспался, а когда роса скатывается с листа: «Пора».
«Посмотри по карте, по какой дороге нам идти, я сейчас подойду». «Взгляни, мы спустились вчера вон с того холма, вон там, где дерево, которое заслоняет солнце».
Вот в этот момент гадкая тень проскальзывает в свой угол, и начинает ныть сердце и хочется плакать и боль разверзается ужасом, от которого сохнет язык и немеет речь. Русалочка была безголосой, и что стало? Я не могу по карте определить путь и не могу вспомнить. Я ведь не вижу.
Я могу притвориться, что помню. И честно признаться, что дура, ничего не понимаю в картах. Я никого не прошу взять меня с собой, я иду рядом с тем, кому со мной хорошо, пока у меня хватает сил. А потом надо стиснуть зубы, когда спутник уходит по дороге зрячих. Стиснуть зубы и медленно идти на ощупь. Перегон. Еще один перегон. Если идешь дорогой, которой ходят люди, кому-то может быть с тобой по пути. Хотя бы на один совместный шаг.
Шаг слепого в долине зрячих.