19.
Так. Что мы насобирали о Набобе?
Первое. Родился в Украине и рос полным сиротой в среде криминального авторитета Матроса, убитого несколько лет назад при разводе стрелки. После его гибели его же место и занял.
Второе. Беженец из Грузии, где у него остались жена и дети. Удачливый предприниматель, быстро пустил корни в Украине и стал крупным бизнесменом. Сколотил приличный капитал, надежно охраняющий его от различных недоразумений с официальной властью.
Третье. Владелец торгового центра "Золотой лев". Контролирует часть производственного и торгового бизнеса. Любимый автомобиль - белый кадиллак. В публичных местах появляется в сопровождении помощника и двух-трех атлетов.
И четвертое. Носитель необычной клички - вор в законе, не имеющий ни одной ходки на зону. Обстоятельство, само по себе примечательное, означает, что воровской титул был им приобретен на воле за немалый куш, и это, как мина замедленного действия.
От случая к случаю выполняет роль третейского судьи и негласного советника губернатора.
Вот. Теперь надо как-то отделить истину от домыслов и грамотно распорядиться этим добром, не решающим, впрочем, главной задачи: как подступиться к человеку, идейно чуждому, вполне самодостаточно обитающему в противостоящей социальной прослойке? Друзей у Анны - раз, два и обчелся, из них имеющих сомнительные связи – ни одного. А без посредника, который соединил бы два полюса, похоже, не обойтись. Тупик.
К концу дня позвонила Маша и позвала в театр.
- Не-не, я театры как-то не очень.
- "Доходное место"! Театр Райкина!
- Ну и что?
В стеклянно-аскетичной коробке драмтеатра имени Леси Украинки оказалось неожиданно много ценителей искусства. Оригинальное сочетание слов "Сатирикон" и «Островский» источало интригующий импульс и стягивало публику в храм искусств, как пчелок на майский мёд.
- Как на сходняк собрались. А ты идти не хотела. - Маша приветственно кивнула кому-то, а Анне шепнула: - Мой шеф бывший, прокурор из Ленинского.
- А с кем он разговаривает, не русский, вроде?
- Не знаю, кто-то из налоговой. А спиной к нему, вон слева, возле стойки - выдающаяся личность, самый криминальный авторитет. Делают вид, что не знакомы.
- Кто такой?
- Вахтанг Суланджиа. Кличка азиатская какая-то у него, все время забываю. Бай-Манап, что ли... Ну, не важно.
Нет, важно! Очень важно! Даже представить невозможно, как важно!
Спросила осторожненько, чтоб не спугнуть удачу:
-Может, Набоб?
Вот вы теперь и скажите, что не судьба.
И надо бы радоваться, а страшно.
И нет сил отвести взгляд, потому что потерять находку из виду ну просто никак нельзя.
И надо что-то придумать сейчас же, вот прямо не отходя от кассы.
И живость ума - не наш конек, тугодумствуем с детства.
Первый звонок, как из тюбика, выдавил поток зрителей из переполненного фойе в зал.
Набоб и двое с ним двинулись в противоположную сторону, на второй этаж к ложам.
Из партера его ложа хорошо видна.
Анна дождалась начала спектакля, шепнула Маше: “Мне позвонить срочно”, и вышла на мандраже...
На кураже... На вираже... Нетерпеже... Драже...
На втором этаже, на лестнице, с которой она только что свернула в коридор, кто-то стоит - на противоположной стене видна тень. Анна замерла. Если ее увидят у безусловно известной всему городу ложи, может быть скандал. Что делать? Упустить нельзя продолжить, называется. Смириться с тем, что первая попытка не удалась и раствориться в неразрешенных проблемах в тот самый момент, когда вот-вот уже, кажется?..
Тень качнулась и растаяла. Анна сделала два шага назад и выглянула на лестничный пролет. Ни ниш, ни углублений, где можно затаиться, одни голые стены, пара картин и бра. Сбежать по лестнице за пять секунд и абсолютно беззвучно? Можно, конечно, но только если это не человек, а привидение. Так или иначе помеха самоликвидировалась, а вместе с ней притупился и страх.
-Куда!? - Двухметровый охранник преградил путь, уперев руку в дверной косяк.
Анна прошмыгнула у него под рукой и оказалась в ложе. Сзади он больно сдавил за плечи, но она успела сказать, зачем пришла:
-Мне нужна помощь, батоно Вахтанг!
Набоб обернулся и некоторое время молча изучал пришелицу, посмевшую ворваться в его тихий театральный мирок. Указал на место рядом с собой, но Анна присела в кресло в тени второго ряда поближе к двери. Хозяин помещения и положения тоже пересел во второй ряд.
- Бывали в Грузии? - Голос меланхоличный и матовый, как театральный бархат.
- Нет.
- Любите театр?
- Нет.
Набоб, продолжая внимательно рассматривать Анну, достал визитку, протянул ей:
- Пятнадцатого января. В двадцать ноль-ноль устроит?
- ...
- Что, опять "нет"?
- Где?
- Ресторан “Дворянский”, там написано.
Секьюрити вышел в коридор, вернулся, кивнул: порядок.
Может, стоит сказать про странности на лестнице? Может, это не за ней, а за ним ходят? Но собеседник уже отвернулся от нее и погрузился в искусство. Ладно. Будем считать, что сам выбрал.
20.
Пятнадцатого января была оперативка. Поговорили ни о чем, в конце Панасенко огорошил:
- Согласно отчету по итогам года у судей Иванова и Фадеевой неравномерная нагрузка. Иванов завален делами, а Фадеева отдыхает. Поэтому я издал приказ об обмене территориями обслуживания. Иванов возьмет участок Фадеевой, а Фадеева будет работать на участке Иванова. Всем понятно?
Судя по выражениям лиц, никому не понятно. Почему волевым решением, без согласования, ну хотя бы с Ивановым? С неравномерной нагрузкой мутно тоже: надо еще умудриться отдыхать, обслуживая капризный административно-управленческий центр города. А вот у Иванова как раз безмятежные спальные районы.
Понуро молчали.
Иванов в неясных чувствах качал головой. Фадеева потерянно рассматривала дворовый ландшафт за окном. Неизлечимая оптимистка Вероника с хроническим задором в глазах внимательно следила за настроением двух фигурантов неожиданной рокировки. Шутить не решалась. Игнат Фомич, предпенсионный судья, обычно игнорирующий корпоративные междоусобицы, удивленно вскинулся, точно филин, которого ткнули в бок ровно в полдень:
- Так, а что, теперь Иванов будет отдыхать, а Фадеева трудиться?
В целом, обошлось без консенсуса, подчинились силе.
Едва озадаченный коллектив покинул кабинет, Панасенко перечитал приказ. Нахмурился и еще перечитал. Маху дал. Надо было забрать все гражданские дела, у нее там еще уйма особых, запорет. Да, маху дал. Придется через недельку-другую внести коррективы. И перевести ее на уголовные... И запретить принимать любые гражданские... И проверять всю ее корреспонденцию... И установить за ней контроль, как справляется... И учинить пару проверок... Пускай пыхтит. А там, глядишь, и дисциплинарочку замастрячим. Вот так, Анна Иоановна непокорная, сама вынуждаешь по рукам вязать.
*
У сверкающего огнями новенького входа в ресторан "Дворянский" дежурил низкорослый швейцар в синей ливрее с желтыми галунами. Почтительно поклонился Анне:
- Вас ожидают. Прошу следовать за мной.
Узкие коридоры отреставрированного под питейное заведение особняка екатерининской эпохи петляли меж помпезных залов и банкеток. Оттуда неслись курчавые аккорды гармоники и хмельные повизгивания дам.
В конце лабиринта провожатый отворил двери апартаментов. Пахнуло берестой от камина. На затянутых багровым шелком стенах висели знаменитые полотна. Было тихо, и пели птицы. Жаворонки!
...Где-то в предгорьях Ала-Тау кружевная трель невидимого в ультрамариновой синеве певуна сливается с тающим в жаркой истоме солнцем и обрамленная запахами чебреца и душицы рассыпается жемчугом по долине. Под этим страстным сбором млеет и нежится изумрудный Иссык-Куль...
- Интересуетесь искусством Иеронимуса Босха? - Хозяин появился незаметно.
- Не так, чтобы очень. Так, искусством в целом.
- Имеете отношение?
- Училась когда-то в Академии. Я вижу, ваша библейская коллекция со смыслом. - Анна кивнула на картину «Четыре апостола» Альбрехта Дюрера.
- Даже с двумя. Например, эти четыре апостола символизируют четыре человеческих темперамента, и картина имеет второе название «Четыре темперамента».
- Ну-да, ну-да. Подлинник?
- Качественная копия, если не возражаете. Кому из мастеров отдаете предпочтение, позвольте узнать?
- Никому. Одинаково впечатляют мадонны Леонардо да Винчи и цветовые гаммы Рериха. У Босха - оригинальные сюжеты. Что-то похожее есть у Глазунова.
- Глазунов, конечно, большо-о-ой патриот. Но я бы не ставил его в один ряд с Босхом.
- Согласна.
- Тогда по чашке кофе, некрепкого?
Козырнув друг перед другом светскостью, они прошли к толстоногому столу с чуднЫм аперитивным набором: мартини «Бьянко», апельсиновый сок, фрукты, шоколад и пиво. Хозяин перебирал четки и лукаво щурился на гостью. Та смотрела прямо и зачем-то с вызовом. Черный наряд ее визави разнообразил желтый треугольник сорочки на груди, разделенный надвое полоской галстука того же цвета из Аида. Усики бы ему длинные, как бабушкины спицы, котелок и белые перчатки, энд вуаля: адов пристав, адский распорядитель к вашим, так сказать...
Материализовался официант. Открыл мартини и, не разлив по бокалам, растаял.
- Нам ведь не нужны свидетели, верно?
Набобовский взгляд был слишком пристален, а сардоническая улыбка вызвала у Анны запоздалое ощущение опасности. Она старалась держаться так, чтобы ее напряжение меньше бросалось в глаза.
- Вы можете меня обмануть, осмеять, прогнать,.. ну и что там еще. Только пугать не пробуйте.
- А вы что, больны бесстрашием? Синдром Зои Космодемьянской давно не в чести.
Набоб крутнул четки вокруг пальца, сбросил на гладкий стол, где они продолжали крутиться еще какое-то время, образуя правильный круг. Анна засмотрелась: ловко! Он тем временем успел переместиться и навис у нее над плечом, намереваясь собственноручно разлить мартини по бокалам.
- Нет. Просто это ничего не даст. В состоянии страха у меня обостряется способность соображать.
- Ага! Обостряется, значит? Способность? - Он поставил бутылку, не наполнив бокала, изобразил на лице повышенную озадаченность и проследовал на свое место.
Оттуда, с похожего на нелепый царский трон кресла оценивающе изучал ее, как натуралист, сомневающийся, приобщить натуробъект к коллекции или выкинуть.
Принесли горячее - бешбармак, киргизское национальное блюдо из домашней лапши с кусочками баранины, политое жирным душистым бульоном. Хм, интересно...
- Мартини, жаворонки, бешбармак – это случайно или?..
- Или, или. Не люблю обедать с незнакомыми. Пришлось навести справки.
- И что вы обо мне?..
- Много всякого.
Хозяин взял из корзинки небольшую плитку шоколада и намазал ее сверху черной икрой. Он откусывал сомнительное сочетание мелкими кусочками, запивал светлым пивом и откровенно наслаждался. Поймав удивленный взгляд, отложил «бутерброд», сделал другой, протянул гостье: давай, пробуй. Только после того, как она заставила себя надкусить и отпить, продолжил, растягивая слова и удовольствие:
- Узнал, например, что вы неза-а-амужем. И не диплома-а-ат. На вашем месте я не был бы столь вызывающе независимым без защиты. Глупо кулаком гвозди забивать. И опасно, можно пора-а-аниться. А думать желательно головой, а не... нет, я имел в виду, не сердцем.
- Вы предлагаете защиту?
Он перестал смаковать свою экзотическую страву и внимательно посмотрел на Анну: нет, вообще-то и не собирался. Но мысль интересная.
- Могу. Если вопрос жизни и смерти. Вам понравился мой «черномазый бутерброд»?
- Мне нужна только ваша помощь. Надеюсь, разовая.
Он насупился: мадам, где вас обучали манерам!
- Должен заметить, что вы весьма оригинально о ней просите. Тем не менее, приступайте, - и он принялся за следующую, четвертую порцию.
Самолюбие ехидно оттянуло уголки губ книзу и выпрямило спину. Да, тяжела ты, доля просителя. В профите заведомо не быть даже при благополучном исходе переговоров. Ибо унижение изначальное.
Рассказ о Савельевских злоключениях был поведан скупо, без лишних эмоций и с достоинством. Его слушали невнимательно: почистили мундштук, потянулись за фруктами и задели пустой фужер. Тот с мерзким звоном опрокинулся, от него откололся край. В конце рассказа уточнили сквозь зевоту:
- Так значит, ваш протеже арестован за взятку? Угу, угу. Полагаю, это логичный финал.
Анна растерялась: авторитет шутит? И смотрит, демон, такими черно-маслиновыми глазами, как... как его идиотский бутерброд!
- Я в вас ошиблась. - Она резко встала. - Извините.
- Осторожно! Кресла у нас тяжелые, когда падают, много шума. Раздражает.
Кроме меркантильного замечания, не было пошевелено и пальцем, чтобы остановить ходатайку.
Анна еще не осознала до конца свой провал. Просто ощутила себя падающей в кромешную темень. Никогда не приходилось общаться с бандитами на их территории.
В полной прострации колесила по бесконечным коридорам. Наконец, парадный... выход. Все тот же крохотный швейцарчик истуканом стоит на посту, выпятив свой круглый игрушечный живот.
Заметив приближение фурии, миниатюра сделала два шажка навстречу и застыла в легком поклоне:
- Вас просят задержаться.
Эта фраза взбесила: ну надо же, а! Просят!
-Но вы вольны и уйти, - швейцар невозмутимо вернулся на свой пост.
Высокопробная публика продолжала отмечать ей одной ведомый праздник в недрах вульгарной ресторации. Толстые стены бывшего дворянского гнезда исправно поглощали и притушивали лишние звуки. Неслышной тенью с подносом в руках, проскользнул в номера стройный мальчик-официант.
- Если вы все же решитесь, я провожу, – донеслось со стороны швейцара. - Здесь не каждого просят.
Вон как! Господа удостоили!
Надо будет хлопнуть стопудовой дверью погромче, чтобы там, в райских кущах содрогнулись. Рука изящно легла на массивную ручку. Самообслуживание, гадство! Обслуга самоустранилась, демонстративно заткнув ручонки за спину. Попробовала толкнуть дверь. Не тут-то было. Пришлось помочь себе плечом, одновременно придерживая выскальзывающие из подмышки пальто и шапку.
Из приоткрывшейся створки мягким тычком в лоб двинуло январской стужей. Обдало. Перехватило дыхание. Охладило. В морозном искрящемся воздухе нарисовался образ Олега: сидит на вонючем матрасе в грязной камере, надеется.
В конце-концов, держать фасон не позволяют обстоятельства. Анна вздохнула и поплелась понуро вслед за синебоким стражем обратно в хоромы.
Стол уже был прибран. На нем дымились две чашки кофе, обволакивая горьким ароматом картинную галерею на кровавой стене.
Анна не отказала себе в удовольствии съязвить и кивнула на стол:
- Я что, такая предсказуемая?
- Нет. Мудрая. Как черепаха Тортилла. Ну, ну, всё. Всё! Предлагаю один-один и забыли.
Они сидели в креслах у камина и пили кофе. В камине уютно потрескивали пахучие поленья. Мягко перевалило за полночь.
- Вы такая хрупкая, - Набоб гладил взглядом присмиревшую гостью. - Взяли на себя бремя судить. А воевать... это и вовсе не по-женски.
- Что делать, если отечество бедно на рыцарей?
«Характерец-то у тебя да-а-а, бадяжный! Чихирь, горское вино, а не характер! - думал Набоб. - Ну да и мы не с лыка сшиты... не с лыком шиты... Тьфу! В общем, не лаптем щи едим. Чертовы русские пословицы!».
- Кстати, о рыцарях, прошу прощения за экскурс, - начал негромко. - В 1918 году, в эпоху революционно-роматнического терроризма один близкий мне по духу выразитель идей белого движения господин Савинков вынужден был иммигрировать из России. Вы, наверное, помните о нем из школьной программы. Через несколько лет в 1926 году большевики, отчаявшись расправиться с ним за границей, заманили его в Советский Союз. Якобы вызвали свои же соратники возглавить борьбу против большевиков. Как только он пересек границу СССР, его арестовали. Но в учебниках истории не писали о том, что был суд, который осудил его к 10 годам лагерей. Не находите ли наказание для врага такого уровня слишком мягким, Анна Ивановна? А все просто. Надменная и лживая власть желала выглядеть благородно. Нет в учебниках и о том, что через год после приговора Савинков был выброшен в тюрьме из окна. Официально объявили о самоубийстве. Вам это ничего не напоминает из наших дней? - Он взял с каминного выступа сигареты: - Курите? Тогда, если позволите, я. Нет, госпожа Фадеева, я далек от политики. С таким отечеством меня не объединяет общая цель. Я – кот, гуляю сам по себе, уж такая, простите, банальность.
- А я считала, что террорист номер один вернулся в Союз в 1924 году.
- Не буду спорить, советская история – величина непостоянная.
- Его метод борьбы вам тоже близок? Безыдейный террор, имею в виду. Савинков всегда был «против» и никогда - «за». Отрицать легче, чем предложить решение.
Набоб встал, подошел к аквариуму, из кормушки посыпал в воду корма. Пестрые красавицы игнорировали заботу и только сонно подрагивали вуалевыми хвостиками.
- Для женщины вы слишком эрудированы.
- Ерундирована, да. Это простительно, если вспомнить восточную мудрость: мужчины умны от книг, а женщины – от рождения.
- Ну, раз мудрость, да еще восточная...
Он разглядывал ее неприлично внимательно. Когда был на этом пойман, смутился. Наклонил голову пониже, раскуривая погасшую сигарету, заправленную в черный лакированный мундштук. В прищуре спрятал глаза не то от дыма, не то от дамы.
– Я не интересуюсь борьбой в принципе, - в голосе звякнул металл. - Но если вам интересно, скажу. Принято считать, что историю двигает все же народ, а не личность. Однако, много ли вы помните народных движений, которые привели к позитивным результатам?
- У каждого движения был лидер, вождь.
- Это так, - мундштук колыхнулся вниз, увлекая за собой струйку дыма. – Только лидер появлялся лишь тогда, когда в воздухе начинало пахнуть какой-нибудь очередной смутой, а в народе начиналось брожение. Сам народ рождал своего лидера. Неумело, на скорую руку, потому, как правило, и неудачно. Настоящий вождь шлифуется не одним поколением и не появляется случайно. Он не только необходим, но он еще умен и, заметьте, правильно воспитан. Вот почему в царских семьях было престолонаследие, и правильно, что было. Потому что каждый следующий монарх ответственен перед народом будущим своих собственных детей, своего рода. Такой никогда не встанет во главе переворота, потому что ориентирован на мирные реформы априори. Теперь скажите, почему ваш народ не хочет сыграть своей исторической роли, и почему такая непопулярная личность, как ваш президент, уже который год успешно тормозит развитие страны и морочит народные умы? Не удивлюсь, если его попытки протащить через парламент поправку к конституции и избраться на следующий срок увенчаются успехом. Ведь ваш народ спит, он ленив и безучастен к собственной судьбе. Мое глубокое убеждение такое: если вождь стал вождем по ошибке, не важно уже, кто ее допустил, то, видит бог, избавиться от него при помощи пары гранат пойдет только на пользу народу. Думаю, что террор придуман именно для таких случаев. Я ответил на ваш вопрос?
Интересные крамольные мысли. До сих пор Анна считала их только своими и не ожидала созвучия от социально чуждого элеме... представителя. А впрочем… Как разглядеть грань между добром и злом, как вообще глядеть нужно, чтобы видеть? Этот господин прав, мир перевернулся, а то, что было ценно, обесценилось. Кто и кому социально чужд, кто знает сегодня, кто определит?
Задумавшись, она упустила момент, когда он покинул свое кресло и исчез у нее за спиной; вздрогнула, когда наклонился к ее уху и зашептал крещендо:
- Ничего нельзя построить на лжи. Ложь – самая большая беда, потому что это - грех. То, что сейчас творится в этой стране, все больше напоминает сабантуй. Так, кажется, у вас в Киргизии называют грандиозную попойку? Шабаш под бдительной режиссурой пана президента. Вы молчите?
- Хотите, чтобы возразила?
- А у вас есть чем? Вы думаете, как я.
Потянуло холодом. Набоб стоял позади нее, источая вместе с запахом дорогого одеколона флюиды близкой опасности. Это было неприятно и возбуждало одновременно.
- Так в чем же дело, батоно!?..
- Вам не к лицу использовать это обращение, - осадил Набоб, но сразу смягчился: – Простите. Прошу вас, продолжайте.
- Ну, что же, позвольте тогда вам указать, что вы мне не представлялись. Я до сих пор не знаю, как к вам правильно обращаться.
- Целую вашу руку. – Он взял ее руку, наклонился и поцеловал. – Называйте меня Вахтанг, это будет правильно.
Галантность загладила неловкость, но не погасила инерции.
- Зачем же безмолвно взирать на сабантуй? Не устраняйтесь. Самая грубая ложь выражается молчанием.
- Вы слишком высоко берете! – воскликнул Набоб. - Я не присягал на верность, у меня нет родины, и я не патриот. Я просто живу. Нам еще слишком далеко до совершенства. Ницше сказал: «Не все могут быть правдивыми. А кто может, еще не хочет». Истину распяли, жизнь без лжи – подвиг. Тюрьмы переполнены только теми, кто так и не научился врать. Я давно не совершаю подвиги.
- Скучная, должно быть, у вас духовная жизнь, - поддела Анна, скорее, из чувства противоречия. - И привязанностей нет?
- Живых - нет. Я одинок, как известный литгерой. "Человек внезапно смертен" - это обо мне. Считаю циничным при моем образе жизни привязывать к себе живую душу.
- Ну раз такая безысходность, может, стоит что-то поменять?
- Как вы себе это представляете? Пасо-пасо: что сделано, то сделано. И потом, будьте искренни, разве есть у нас авторитетная политическая сила, к которой имеет смысл примкнуть? Нет, в моей грешной жизни я навел кое-какой порядок и менять его не намерен.
Он замолчал, а когда поднял глаза, они были далекими и холодными, как вечные снега Тянь-Шаня.
- Самое страшное то, что кто бы ни пришел к власти в этой несчастной стране, история повторит виток, но с еще более надменной жестокостью. – Откинулся на спинку кресла и закончил задумчиво, самому себе: - Вся голубая кровь вытекла сто лет назад.
В зал вошел человек, одетый в черное, и доложил:
-Машина у внутреннего подъезда.
Набоб посмотрел на часы.
- Я заговорил вас, а между тем, второй час ночи. Остался последний вопрос. Сегодня пятнадцатое, вернее, уже шестнадцатое. Если вы не возражаете, я решу вашу проблему ровно через неделю. Вам сообщат. А теперь я провожу вас.
Они шли за ряженым в черное, и Анна думала о том, что уже где-то слышала этот скрипучий, как старая арба, голос. И человека раньше видела, причем при неудобных обстоятельствах. Когда садилась в машину, поймала на себе жалящий ненавистью взгляд: он тоже ее знает.
21.
17 января 2001 года.
Двое попкарей притащили Хмурого и бросили на нару. Его лицо с провалившимися щеками и черными кругами вокруг глаз больше напоминает мертвеца, чем живого человека. Кисти рук, на которых следы от наручников уже давно потерялись в кровавом месиве, вспухли и беспрестанно кровоточат. Жалкое зрелище представляет всё синюшное тело, покрытое ссадинами и синякам.
Время к полудню, Хмурый не приходит в сознание. Изредка тяжело и прерывисто вздыхает, пугая нас клекотом, вырывающимся из груди. Вроде как все внутренности покинули свои места и в беспорядке перемешались, загромоздив дыхательные пути. Над избитым хлопочет Мотя, питающий к нему уважение: поминутно меняет мокрую тряпицу на горячий лоб, осторожно смывает с тела запекшуюся кровь и посылает проклятия всем на свете ментам и лепилам. Вася все время порывается помогать Моте, но Фартовый пресекает: не твоего ума дело, без тебя управятся. Время от времени Мотя подходит к кормушке и начинает стучать в нее кулаком. Когда в окошке появляется урезанная рожа вертухая, терпеливо просит:
- Начальник, нам бы фельдшера. Человек ведь умирает.
- Умрёт – закопаем. Я тебе черным по белому, - начинает выходить из себя дежурный, - засохни, без тебя тошно. Или тоже в карцер захотел?
Тут Мотино терпение кончилось. Он проворно сунул руку в окошко, ухватил попкаря за грудки и тряхнул со всей мочи о железные дверные запоры, разбив лицо в кровь.
- В карцер, говоришь? – заорал, терзая охранника. – Тебя бы, суку, в карцер на перевоспитание! Тебя бы там быстро обкорнали!
Мы с «быком» вдвоем не могли оттащить его от двери, Мотя неожиданно крепко вцепился руками в кормушку. И только после того, как попкарь с силой захлопнул дверцу, пройдясь по Мотиным пальцам, нам удалось усадить бунтаря на нару. Два пальца на левой руке оказались сломаны и неестественно торчали. Мотя тупо смотрел на них и скулил, мне кажется, больше в шоке от их покорёженного вида, чем от боли.
Разборы не заставили долго ждать, вскоре по коридору прогромыхали несколько пар ботинок. Среди прибывших хлюпал разбитым носом пострадавший. Мотя, не дожидаясь, пока его проводят пинками, послушно пошел на выход. Проходя мимо разбитой попкаревой физиономии, не смог скрыть удовлетворения. И это было непростительно. Старший зашел спереди и с размаху ударил наручниками по лицу. Мотя жалобно пискнул, запоздало прикрыл лицо руками и получил удар поддых. Когда согнулся, коридорный заломил ему руки за спину и застегнул в наручники.
- Вот так, чтоб не сопротивлялся.
На вторые сутки Хмурого, наконец, увезли на каталке и вернули минут через сорок с забинтованными руками. Поставили капельницу и начали вяло лечить. Еще через трое суток он мог разговаривать и есть с ложки. Лечение прекратили.
Мотя отбывал десять суток карцера.