Взгляд в Будущее. ч. 1. гл. 21-24

                Глава 21.

           Едва она вышла с обеда, оставив Машу, которая встретила знакомую, и завела с ней разговор, как наткнулась на Аркадия, который её явно поджидал:
           - Так-так-так, и куда это мы собираемся?
           - Да вот на почту хочу сходить, чтоб выбрать конверты, открытки с весёлым праздничным оформлением, да и письмо хочу послать сыну, где я рассказываю про санаторий.
           - Интересно почитать, как ты его описываешь.
           - Тебе же на работу какую-то срочную, по устранению затора, в подаче грязей.
           - Всё сделали, родная ты наша, всё сделали быстрей, чем это ремонтировали бы алкаши.
           - Тогда ты свободен, и можешь сопровождать меня на почту?
           - Почту за честь идти рядом с красивейшей дамой, прям-таки девочкой, какой я увидел тебя в последний раз в Севастополе.
           - Ты меня видел в Севастополе? – удивилась Калерия и тут же вспомнила ту поездку. – Это  когда я ездила – дай Бог памяти – в 1959 году, с подругой Женей на экскурсию, и с больной ногой уже? Хромала я после тяжелейшей травмы, которую мы с Женей обсуждали очень нелицеприятно, в отношении медицины, которая меня не могла вылечить, как нам тогда казалось. Но как ты видел меня?
           - Хромоты твоей я не видел – смотрел лишь на нашу девочку, которую сам, лично спасал уже не раз. А поскольку на этот раз я упустил твою травму, мне разрешили сопровождать тебя в Севастополе, делать небольшие подарки. Не лично тебе, а через других людей.
           - Да-да-да, ты принёс мне книгу о Пушкине – «Портреты заговорили» Раевского.  Передал через официанток, сказал им, за каким столом мы с Женей будем обедать…
           - А поскольку вы последние пришли из-за твоей ноги, то я угадал правильно крайний стол, из, накрытых для экскурсантов. Я тогда дал им книгу, и задержался в зале, чтобы проследить, чтоб дамы, обслуживающие вас, не забрали книгу себе.
           - Ещё бы! Книга была знатная, с фотографиями и портретами почти всех женщин, кто был знаком с Пушкиным, начиная с его недоброй к сыну родительницы, и других, с которыми встречался поэт, любил или дружил. Были портреты и мужчин - Петра Вяземского, Карамзина, Дениса Давыдова. Этих официанток, разумеется, книга очень привлекла, они её всю разглядели, и одна из них даже предлагала мне любую цену, дескать, для племянницы, что училась в литературном институте.
           - Но тебя саму эта книга заинтересовала?
           - Конечно. Я живо вспомнила, как выдернула такую же книгу из огня в Находке, где ты меня, полумёртвую, из моря вынул.
           - Это случилось до того как я тебя спас или после?
           - Гораздо позже.  Два года прошли, как мать с отцом завербовались на Дальний Восток, и в 1953 году встал вопрос – остаёмся ли мы в тех краях, переехав во Владивосток или в Хабаровск, где были институты для нас с Верочкой, так мама всем говорила.
           - И, наверное, она тебя бы там дальше учила, если бы семья там осталась?
           - Это уж точно. Я бы даже плохо одетая, сама бы нашла институт. И при отце мама бы не посмела мне испортить паспортную часть Аттестата, как это сделала на Украине.
           - Значит встал вопрос – ехать вам на Украину или оставаться на Дальнем Востоке? – подсказал ей Аркадий.
           - Да.  Я была всей душой за то, чтоб остаться. Чувствовала, что если будем жить в городе, где есть институты, один из них будет мой.
           - Степан тебе ещё не предрекал, что ты родишь сына в 1961 году?
           - Нет, это случилось на обратном пути, когда Степан дрался с бандитами. Но дай я договорю о нашем отбытии из Находки. Значит, я за Дальний Восток, а Вера плачет, что солёные туманы с моря сильно влияют на её волосы. Они почему-то у неё лезли из головы.
           - А не завивались, как у маленькой цыганочки такими кудрями, что взрослые парни, вроде меня заглядывались, хотя она ныряла в море и мочила их в солёной воде.
           - Да. И тут «на счастье» Веры поехали из заключения бандиты, которых выпустил Берия, по смерти Сталина, чтоб взять власть в свои руки. И ехали они – все или частично, не могу знать - но большим потоком через Находку, где мы жили, с воем нападали на жителей. Что в городке началось – оживились и те бандиты, кто там жил. И Релька, посланная мамой в Центр города, в аптеку, чуть не попала под нож. А уж маме грозили её подопечные, что убьют – она комендантом работала двух общежитий. И даже после того, как меня чуть не убили в Центре, я через два-три дня увидев, как мальчишки моего возраста и старше жгут книги в костре, кинулась их спасать. Ближе разглядела, что жгли они исключительно учебники – учиться, видимо, не хотели. И только одна толстая книга попала в поле моего зрения. Я её выхватываю и гашу чуть ли не об их одежду, а хулиганы эти смеются.
           - Могли, дорогая, и тебя в костёр запихать. Но, видно, не одного меня привлекали твои кудри, твои необычные глаза, твоё смуглое личико. Были и среди хулиганов любители красоты.
           - Слава Богу, что спас он тогда, и меня в костёр не бросили. Потому что один из этих хулиганов пропел мне вслед: - «За одни глаза сожгли её на площади, потому что это колдовство». Но книгу эту – обожжённую - принесла я домой и спрятала под крылечко, подумав, что мама, если её увидит, то всё равно сожжёт в плите, на которой мы еду готовили. И раза три или чуть больше довелось мне посмотреть на портреты тех женщин 19 века, но лица иногда были чуть подпалены и не полностью. Так что когда ты мне принёс новую, чистую книгу Раевского – в 18 моих лет - представляешь, как я была рада, потому что в библиотеке города Симферополя такой книги не было.
           - Но я подарил тебе книгу, когда вы поехали на экскурсию в Севастополь. И в тот день я сделал тебе ещё подарок.  Не помнишь, что ещё произошло в тот день?
           - Нас возили по городу – обзорная экскурсия, показывали бастионы, это уже пешочком, потом повели с какой-то правительственной экскурсией в Панораму, где было всё ещё опалено войной и только прилаживались, как всё обновить.
           - Но до этой экскурсии вы с Женей прогулялись вокруг Панорамы, и ты уронила книгу – мой подарок в откос или балку, как все эти ямы там называют.
           - И Женя спустилась за книгой – мне, с моей травмой было бы её не достать.  И подруга моя принесла вместе с книгой конверт с деньгами. Там  было 400 рублей, как и у Жени, которая хотела, после экскурсий поехать на ярмарку в Севастополе и купить себе импортный плащ, что привозят моряки из дальних походов.
           - И вы вдвоём, после экскурсии, помчались за импортными плащами?
           - Помчались, потому что в Симферополе такого было не достать. Я в этом плащике потом, если ходила по Симферополю, меня всё спрашивали, где я его купила?
           - Как думаешь, за эти подарки ты мне будешь сегодня, вечерком, расплачиваться, хотя бы и поцелуями? Твои губы подарят мне запах вишни, как подарили первому пареньку?
            Калерия замерла: - «первый паренёк», который поцеловал её впервые, был одноклассник из Качкаровки. В 10-ом классе Калерия училась уже в Чернянке и  от  Качкаровки они отъехали очень далеко, за два прошедших года. Но, не смотря на то, что денег ей мать не давала, ни на мороженое, которое завозили из Берислава, ни на кино – то, из чего она могла бы экономить, Реле захотелось, во время экзаменов проведать Качкаровку и друзей. Когда они ещё смогут увидеться, если разлетятся после учёбы? Реля, вопреки воле матери, продав в колхозный ларёк три десятка яиц – кур из цыплят в основном растила она, поехала, во время экзаменов, чтоб проведать бывших друзей.
            Этот Иван, который её целовал вечером, после танцев, в восьмом классе стал сиротой – у него умерла единственная бабушка. А мама его во время войны сгорела с немцами в избе. И был бы этот Иван круглым сиротой, если бы не приехали дальние родственники – муж с женой – они так пригрели и одели Ивана, что когда Реля встретила его после двух лет разлуки, не узнала. А ведь Иван глаз не сводил с неё в восьмом классе, когда она на русском языке рассказывала историю или географию, не считая ботаники – соловьём заливалась, может быть для него старалась. Иван же – первый по учёбе среди мальчишек приходил к ней в больницу, с последним в учёбе Володей и тогда Реля пыталась узнать, кто ради кого пошёл под окна инфекционного отделения?
            Когда родился Олежка и Иван – уже учась в институте, приехал в то село с товарищем, где она была у матери – единственная доброта Юлии Петровны к своей Дикарке, пригласила побыть на свежем воздухе с малышом, пока его отец окончит службу. Вот как раз летом Иван и навестил её в чужом селе и предложил помощь, если у неё с мужем не сладится. Как чувствовал, Калерия удивилась. Но зная свою судьбу, отказалась от  помощи. Пусть Иван ищет свою судьбу, а с Релей дороги их разошлись навсегда. Подумала: - «Неужели три первых поцелуя так дороги для студента?»

           - Ну, то были неловкие первые поцелуи, хотя и незабываемые. Но ты взрослый мужчина целуешься гораздо вкусней, я бы сказала, - пошутила Калерия.

            - Сейчас отнесём письмо твоему сыну и пойдём в мою келью, которую я тут снимаю, чтоб побыть наедине, хоть меня и присватывали в «Любовь и слёзы». Хотя, что там «Любовь и слёзы»? Я снял эту комнату, зная, что ты приедешь и войдёшь в неё, чтоб пробыть со мной.
            - Соглашусь, войти в твоё облюбованное гнёздышко. Но вначале письмо, а вот и почта. Смотри, как здесь прохладно и столики есть, за которыми даже писать удобно. Пока я выбираю, что приобрести из их арсенала, ты посиди за столом и почитай, что я написала моему будущему лётчику. Это отчёт о санатории.
            - Можно, ты мне сама почитаешь, и кое-что разъяснишь?
            - Боишься, что не разберёшь мой почерк?
            - Скорее хочу слышать твой голос, и как ты разговариваешь с сыном. А пока посмотрю, как ты будешь общаться с бабой Ягой, которая всякого, кто приходит, может оскорбить грубыми скверными словами. Особенно ненавидит женщин.
            - Да что ты! За что же такая немилость? – Калерия быстро направилась к окну: - Добрый день! Можно у вас купить открытки к Первому Мая и конверты, если есть, с хорошими рисунками?
            - Всё на витрине. Смотри, девочка.
            - Да какая же я девочка, если у меня сыну уже 23 года и в этом году он оканчивает Лётное училище.
            - Господи, - старушка перекрестилась, - и у меня был сын, и он учился на лётчика, да вот погиб, чего я, красавица, твоему сыну не желаю. Береги его, если можешь.
            - Простите, но как погиб ваш сын?
            - Не в полёте, как ты думаешь, нет. По глупости. Он же у меня, кроме неба, мечтал о горах – это чтоб взбираться на них. Пошли они, девять человек. Уж не знаю, в какую гору взбирались, а только восемь человек и погибли. Один остался, чтоб рассказать про их гибель в больнице, да и тот умер.
            - Господи, спаси, - Калерия перекрестилась. – Как же вы лётчика отпустили в горы?
            - А их разве удержишь? Вот тебе ещё на выбор, - старая женщина выложила перед Релей открытки и конверты.
            - Вот эти два «авиа» я возьму – ничего, что пойдут общей почтой. И вот эти открыточки с Майским праздником. Сколько с меня? Вот рубль, давайте без сдачи.
            - Да я, милая, в деньгах не нуждаюсь. Зачем они мне лишние? Хороший разговор, с такой приятной девушкой или женщиной, прости, стоит большего, чем какие-то копейки. Возьми сдачу.
            - Спасибо. Мы тут с моим знакомым посидим у вас немного, почитаем письмо?
            - Да сидите, сколько хотите. Мне приятно на вас будет смотреть. Только не целуйтесь – вот этого я не допущу.
            - Сама не люблю, когда целуются на людях – не беспокойтесь, - Калерия улыбнулась.

            - Чем тебе удалось заколдовать эту старушку, на которую все жалуются? – встретил её вопросом Аркадий.
            - Она несчастный человек и не любит, когда у неё на почте обнимаются и целуются.
            - Мы этим её не оскорбим. А посидеть она нам разрешила?
            - Разрешила. Давай письмо, я тебе его почитаю.
            - Вот, я не читал, хотя у тебя красивый почерк. Говорят красивый почерк – душа красивая.
            - Если уж судить людей по почерку, то у моего бывшего мужа – скажу лишь тебе – почерком его можно любоваться. А слова, какие подбирал, пока он служил, а я ждала его с сыном у мамы.
            - Писал красиво, а человек оказался с гнильцой – это не я, это Пушкин так оценил его.
            - Вот, а Пушкин писал – я видела его черновики в его же музее – ужасно, но содержание было… Но и о моём бывшем муже, не стоит говорить, что с гнильцой. Он тогда любил меня в Симферополе, все девчонки мне говорили, чтоб я не выдумывала – такой человек никогда не бросит любимую женщину, да ещё с ребёнком.
            - Но ты знала, что он оставит тебя с сыном? Если тебе трудно, не отвечай.
            - Так сон мне приснился вещий. Девчонки-украинки меня научили, под Старый Новый год пойти к Днепру поздним вечером, чтоб никто не видел, сломать камышинку и нести это чудо, под пальто.
            - И ты пошла? Одна? Суровой ночью?
            - Хорошая была ночь, не холодная. Только я в сапоги водицы набрала, потому что они старые были. Но радостная иду, камышинка эта у меня на груди поёт. Пальто тоже очень старое, сто раз мною латанное, ветерок туда залетает и дудочка моя насвистывает мне счастье. Пришла домой, никого не встретила – ни мамы, ни Веры – они где-нибудь на вечеринках были, по поводу праздника, а младшие сёстры спали. Я эту дудочку свою расщепила на мелкие планочки, и делаю из них мостик. Кружку взяла с чистой водой, и на неё мост этот ставлю, ещё какие-то слова говорила…
            - Суженый – ряженный да? Приди ко мне...
            - Что-то вроде этого. И заснула так быстро, едва успев свои сапоги поставить сушиться. И снится мне сон: громадный, из брёвен сложенный мост – я таких в Украине не встречала. Да ещё не ступеньки, чтоб взойти на него, а брёвна лежат накатом. Я предполагаю, что вступлю ногой на бревно, и оно покатится вместе со мной. И никого вокруг, чтоб мне руку подать. И вдруг какой-то парень – довольно высокого роста берёт меня на руки и возносит на этот мост. И по мосту несёт какое-то время. Я успеваю заглянуть в лицо и запоминаю – глаза серые, волосы тёмные, прямые, нос нервный такой, ноздри раздуваются. – «Наверное, ему тяжело меня нести»,  - думаю я и он, будто прочитав мои мысли, ставит меня на ноги, но берёт за руку, и мы идём по этому мосту дальше.
            - Идём и идём, - нервно усмехнулся Аркадий.
            - Нет, прошли очень немного, как вдруг я вижу этого парня уже в воде. Он плывет у берега в мутной воде и всё оглядывается на меня и что-то кричит – будто помощи просит. Я бы стала его спасать – Днепр не Японское море всё же. Можно побежать по берегу, и подать ему ветку, за которую бы парень ухватился и выбрался из потока.
            - Ну да, рисковать собой ради парня, не умеющего плавать?
            - У меня была мысль побежать. Я же много раз спасала во снах. Но меня кто-то крепко держит за руку и не дает убежать. Я опускаю глаза вниз, и вижу красивого малыша – кудри у него русые, глаза мои, смуглый. Я присаживаюсь и спрашиваю его: - «Кто ты?»  А он молчит, только крепко обнимает меня за шею, и я догадываюсь – сын, которого мне нагадали Пушкин и Степан, и которого я чуть ли не с пяти лет представляла себе такого красивого, лишь с тёмными кудрями.
            - Ну да! У тебя же всегда были тёмные волосы. И кудри, спиралькой, как у негров.
            - Слушай дальше. Идём мы с этим беловолосым мальчиком, а он по ходу нашему растёт и растёт. И где-то на середине реки, где луна отражается в чистой воде, мальчик становится выше меня. Он подводит меня к воде, как к зеркалу и говорит: - «Смотри, мама, мы поменялись цветом волос», - Я гляжу, и вижу на своей голове короткие волосы и похожи они на одуванчик.
            - Когда это случилось? Когда вы поменялись цветом волос с Олегом?
            - Ты не поверишь. Ему исполнилось 12 лет, когда он стал выше меня. А до этого возраста носил светлые волосы, на радость моей сестре Лоре, которая жила уже в Москве. И она Олега, с белыми волосами всё старалась запечатлеть на фотографиях. И меня, разумеется. Так что у нас есть фото, где сын – смуглый блондин, а мама – цыганка.
            - Но вы хорошо поменялись. Тебе идёт такой цвет, при юном, можно сказать лице, такие потрясающие волосы.
           - Mнorue, u жeнщuны, u мyжчuны xвaлят мou ceдыe вoлoсы.  Лишь oдuн чyдaк влюбился в меня с седыми волосами, а как узнал, что я не блондинка, а седая, предложил волосы выкрасить в чёрный цвет, как у него.
           - Думаю, что ты его послала на все четыре стороны.
           - Так и было. А теперь давай, я прочту тебе моё послание своему курсанту.
           «Здравствуй, дорогой, Любимый! Пишу тебе с курорта, уже немного отошла от дороги, мысли уже не такие мрачные. Здесь в санатории 6 корпусов. Четыре старых, ещё дореволюционных, и два современных, но здания образца 50 годов.  Первый корпус, в котором говорят, отдыхал Пётр Первый со своими друзьями. Так вот этот корпус назвали «Не всё потеряно» - туда селят мужчин и женщин. И там кипят такие страсти, как мне сказали, и это понятно – люди оторвались от домашних забот и некоторые пытаются ещё поймать молодость.
           Так вот туда меня чуть не поселили, но надо было доплатить пять рублей, а я жадноватая – шучу. Скорее всего «страсти», где пьют вино и курят – вот это отталкивает. Хочется тишины. Второй деревянный домик больше понравился – туда меня и поселили – живут одни женщины и обилие кошек. Наше жильё так и называется – «Кошкин дом». Прямо перед ним «Дом хоккеистов» - не подумай, что спортсменов.
           Живут там исключительно старички с палочками – из богатых ведомств – видимо, и с жёнами, но не все. Этот дом богатый, там есть витражи на окнах, а на стенах панно – всё неизвестных художников. Но дом Хоккеистов ещё называют «Мужской монастырь». Зато возле маленькой мелкой реки, в которой ни умыться, ни покупаться – плавают лишь стаи уток – деревянный дом, копия нашего, назвали «Зареченские женихи». Там, как ни странно, живут в основном молодые. И правда чувствуют себя женихами, это бригада художников – говорят, чуть ли не из тюрьмы они скооперировались и вот разрисовывают приёмный покой и кабинеты врачей, медсестёр. Так же обрисовали уже маленькое ажурное здание, где мы будем пить лечебные воды – кому, какую выпишут.
           Ну и современные здания – одно двухэтажное называется «Любовь и слёзы» название само за себя говорит. Приезжают, влюбляются, уезжают – плачут. И основное шестиэтажное здание – очень современное – говорят на два человека палаты, и есть ванная и туалет прямо в номерах. Называется «Свинарка и пастух» - вроде бы должны там лечиться местные жители Калининской области, но свинарками и пастухами там не пахнет. Больше начальственного вида женщины и мужчины – одеты не хуже московских модников. Всё бы ничего, но вечерами поют под гармошку там такие блатные частушки, о них мне рассказывала моя партнёрша по комнате. Её зовут Маша, она с высшим образованием и вполне дама из Москвы, но любит почему-то эти частушки, от которых меня всё же отталкивает их смысл.
           Немного о Кашине. Название города трактуют по-разному. Одни считают, что когда-то здесь разгуливал атаман Каша. Другие считают, что город очень хлебосолен, ну, а истинное название мне кажется, от речки Кашинки. Речушка очень причудливо извивается по всему городу, много мостов, а в Центре на участке в шесть километров, Кашинка умудрилась протечь целых 10 километров. На 1–е мая поеду домой, или числа 5-6, так что пальто отсылай – я смогу его получить. На этом целую тебя крепко сто раз. Твоя мама».
           - Минуточку, дорогая моя! Это куда ты собираешься ехать на 1 Мая? Или 5-6 мая, а кто тебя отпустит?
           - Тут  говорят, что на праздники отпускают. Надо только заявление написать.
           - Допустим, поедешь ты на 1 Мая или даже 9 Мая – день Победы. А сын твой успеет послать пальто, о котором вы договорились уже. Это, какое пальто? Зимнее?
           - Ну да! Что-то них воровать часто стали - фуражки, пальто. И они, что можно отсылают домой – тут уж никто не украдёт.
           - Допустим, твой сын пошлёт посылку, и она придёт 1 Мая или же 9 Мая - так почты же тоже отдыхают в дни праздников. И тебя могут не отпустить – уверяю тебя. Ты ещё так мало полечилась. Вычёркивай две фразы, где ты пишешь о посылках.
           - Не буду. Посылки лежат месяц на почте, и я уже договорилась со своей знакомой. Она ко мне в детский сад ребёнка своего водила. Так она запросто задержит посылку.
           - Это другое дело. Прошу прощения.
           - Прошу прошения, молодые люди, но я должна на полчаса закрыть этот  зал. Надо принимать следующую почту, что приходит каждый день.
           - Ой, мы заговорились. Извините нас.
           - А письмо своё можете опустить в ящик, что возле санатория. Человек, который выбирает почту, ровно в шесть вечера будет у вас.
           - Спасибо, мы так и сделаем, - Калерия с Артёмом быстро вышли.
           - И никуда ты, дорогая, не поедешь, пока лечишься. Я лишь эти дни выпросил, чтоб побыть с тобой. Сейчас опустим в почтовый ящик твои послания, и отправимся ко мне.
           - Ой, - сказала Калерия, - как же я забыла. Где-то недалеко от нашего санатория мужчины покупали воблу к пиву.
           - Ты пиво любишь с воблой?
           - Я нет, а вот бедные курсанты будут рады, если я им пошлю из Кашина пару килограмм воблы. А если она недорогая, то целый ящик для посылок.
           - Если ты так отталкиваешься от моих хором, которые я готовил лишь для тебя…
           - Мы пойдём к тебе вечером, после танцев, - стыдливо прошептала Реля, взяв мужчину за руку, и оглядываясь, чтоб никто не видел. – А сейчас опустим письмо и отправимся в тот магазин, где уже и воблы нет, мне кажется. Потому что все мужчины санатория там побывали.
           - Давай письмо, мне удобнее будет его опустить в ящик, но не отпускай мою руку. Я чувствую, как по руке моей бежит твой трепет дикой козочки, которая забралась на высокую скалу, а как спрыгнуть с неё не знает.
           - Надеюсь, что с твоей помощью спущусь, - прижалась к любимому Реля, уже не боясь, что их могут увидеть. Она впервые, после мужа и Вадима любила, зная, что этот человек её не обидит, и не затащит в тёмную муть, как это пытались сделать некоторые её обожатели. Вдруг влюбившись только встретив её, совершенно не старались постичь душу женщины, а разглядев, что это не кукла, не кухарка, и без свободного времени и лишних денег, и даже со своим взглядом на жизнь «индивидуум» (так сказал однажды Степан), отползали, пятясь как раки, и уже искали жён попроще.
           - А женщина проще, это та, что обкрадывает и любимого человека и себя, - заявил ей Вадим – муж Марфы, с которой они встретились в 52 больнице.
           В молодые годы Вадим и Реля были сильно влюблены друг в друга. Это был первый мужчина после мужа и двухгодичного поста молодой женщины. Неизвестно воздерживался ли Вадим, но налетел на Релю страстно - возродив её чувства, как птицу Феникс – нежно, с добром прокладывая путь к их счастью. Было или не было то счастье – неясно, как вдруг, на пути к их совместной жизни встала мать Вадима, властно заявив: - «Нет! Ты женишься на той девушке, которую я тебе подберу. А эту, если так любишь, оставь в любовницах!»               
           - О чём думаешь, - поинтересовался Аркадий, опустив письмо в ящик и целуя Релю в висок. – Можешь не говорить. Сейчас я просканирую все твои мысли и сам скажу. Ты любила, дорогая, после мужа твоего всего один раз. И этот юноша был хорош для встреч ваших, но не для жизни с тобой и маленьким на то время Олежкой. К тому же очень любил маму, он жил и учился на её деньги, и был ей подчинён. Сейчас он выучился жить на свои деньги, и очень жалеет о потере такой красивой янтарины – слезы моря, как ты. И зовут его Вадим, и вы встретились в больнице, когда там находились Степан и Арсений, но ты не захотела даже назвать ему, где ты живёшь.
           - Женатый человек, с женой его мы были в хороших отношениях – гадали на будущую жизнь. И вот сейчас Вадим, хоть и выпивает понемногу, а семью обеспечивает, а придут лихие времена – его жена будет обеспечивать. Так что они – пара.
           - Плохая они пара. С тобой Вадим был бы счастливее – не пил – это определённо. Олежку обожал и других детей от тебя получил бы лучших, чем со своей Марфой, опутанной золотом.

                Глава  22.


            У Рели  забилось сердце. Как они узнают? Её спасители, о её жизни, хотя Дед и говорил, что пока она любит, они не должны наблюдать за её жизнью, вмешиваться в её любовь.
            - И как ты, Дед мой Пушкин и Степан можете знать, что со мной случилось не год-два назад, а целая жизнь, можно сказать, после этой любви прожита.
            - Любовь твоя с Вадимом – ведь его так зовут? Так вот эта любовь дала тебе закалку на долгие годы одиночества. Ведь «одноразовых мужчин» ты не любила, хотя прощалась с некоторыми из них тяжело. Даже тяжелее переносила разлуку с ними, чем с Вадимом?
            - Правда. Вадим уходил долго – даже женившись, подстерегал меня у дома, чтоб только увидеть, спросить, как живём, и подарить Олежке что-нибудь и мне на праздник хотя бы духи его любимые. При этом, не напрашиваясь в гости.
            - Да ты бы и не пустила – у тебя же подрастал сын, и он не должен был видеть маминых поклонников, хоть и таких участливых. Хотя Олежка видел Вадима и знал – дядя ему что-то подарит вместо отца, который ничего не дарил ребёнку, алкаш несчастный.
             - Да Олежка видел Вадима изредка. Иногда он с нами гулял где-то в Центре, пока у него свой ребёнок не родился. И вместо Вадима Бог нам послал влюблённого в меня поляка, и мы уже с Юрием гуляли по Москве.
             - А больше ты одна гуляла с Юрием или его женой Анной, отдав Олежку в садик, где малышу было удобней общаться с ребятишками, а не проситься на руки к взрослым. Да и что он понимал в истории  Москвы, в архитектуре, или кто жил в этом красивом доме, кто его строил.
             - Ты прав, понимание, где он живёт, случилось гораздо позже, когда Олег подрос и стал ходить в школу, посещать театры, музеи, цирк вместе со всем классом. И походы эти устраивала больше всех родителей я. Мне же приходилось, сопровождать 1-ый класс в музеи и театры. Но ещё раньше, когда он ходил в детский сад, и мы с ним ходили в гости к тем же полякам. Видимо однажды шёл за нами к дому дипломатов Вадим. Он, конечно, превратно понял – мне на радость – что у меня с поляком любовь и перестал нас встречать с Олежкой.  Приревновал ко мне семейного поляка.
             - Он не знал, что ты не можешь любить женатого, - улыбнулся Аркадий, - просто дружба, поэтому его жена с радостью приглашала вас с Олежкой в гости – не видела в тебе соперницы.
             - Она-то знала, что её муж влюблён, но знала и то, что я не могу себе позволить любить женатого, как ты сказал, поэтому отпускала меня с ним в театры, иногда в поездки по Подмосковью, но мы брали с собой детей – поляков и одного русского. Вадим этого не знал.

            - И подарки кончились и духов у тебя не стало. Потому что поляк, хоть и возил тебя по Золотому кольцу Москвы, но не получая от женщины то, что желает, был скуп.
            - Признаю, что это правда. Он мог в поездках накормить нас с Олегом и своих детей тем, что передала нам Анна, но мороженое и другие деликатесы, детям покупала я. Или в Польшу мы с Олегом – уже подростком, ездили зимой, когда они уехали жить в Варшаву. Так мы много привезли своих продуктов – колбас хороших – сервелат – еле достали в Москве. Так же рыбу красную. Вино, что Анна просила. Казалось, мы своё питание на две недели обеспечили. А есть хотелось их польские блюда, потому что у поляков была домработница-кухарка. И то Анна настраивала нас, чтоб мы не гуляли по Варшаве, любуясь на неё, а заходили в кафе, в которых у них в те времена были хорошие и дешёвые блюда.
            - Поляки есть поляки – жадность их всегда одолевает. И духов тебе больше никто не дарил, хотя «Может быть», как раз производили в Польше. Потеряла Вадима и не стало духов?
            - Почему же? Духи ещё долго шли мне в конвертах. Вадим их просто опускал в почтовый ящик. Но соседка – тоже молодая женщина однажды вынула духи и присвоила. Тогда я позвонила Вадиму, на телефон его приятеля – единственный раз, после того, как мы расстались - и просила передать его другу, чтобы он зря не старался.

            - И поток духов прекратился?
            - Вадим мог встретить меня на пути с работы – откуда только время у него бралось? Но я просила больше меня не подстерегать - «это не есть хорошо», как говорят иностранцы, потому что меня могут провожать с работы другие влюблённые. А ему стоит покупать духи и прочие подарки своей жене, а то она ему не родит ребёнка. Он меня послушался и, кажется, года через два его Марфа родила ему не то сына, не то дочь.
            - И вот через двадцать лет ты встречаешь жену Вадима в 52 больнице, где вас лечат от суставных болей. Кто первый догадался, что вы были когда-то соперницами – она или ты?
            - Боюсь, что первыми об этом узнали, когда мы с Марфой столкнулись Степан или Арсений – вы же всезнайки. А Марфа – она наивная женщина, носила на себе по полкилограмма то золота, то серебра, всё это в унисон сделанное, но слишком бросается в глаза.
            - Это она, чтоб муж не пропил, или чтоб её ограбили в больнице?
            - Подругам своим говорила, чтоб муж не пропил. А чтоб не ограбили в больнице, сообщала, что это бижутерия. Мне тоже казалось, хотя я не разбираюсь в драгоценностях, что подделка, но зачем же столько на себя навешивать?
            - Ладно, как она догадалась, после стольких лет, что когда-то её муж любил тебя?
            - Сама  же виновата. Слышала, наверное, от  Вадима, что была у него женщина с дивным именем, как он мне прежде говорил. И вот наша Марфа видит в истории болезни тоже не совсем русское имя, чем поделилась сначала с подругой своей, а затем с мужем, когда он пришёл её проведать. И Вадим то ли конфетами медсестёр подсластил, то ли они ему сами сказали, но как-то всё обо мне проведал. И, казалось бы, 20 лет назад, когда мы с ним расстались, у меня было больше тёмных волос, чем седых. Седые прядями разбавляли тёмные волосы и все считали, и Вадим, в том числе, что я так красиво крашусь. И вдруг он читает первый лист моей истории болезни и соображает, что это могу быть я. Соображает он конечно не в больничном коридоре, а у лифта, где все своих больных ждут, и тут я несусь - совсем седая – чуть ли не натыкаюсь на Вадима. Он меня признал, но я нет, и понеслась дальше, потому что мне надо было записаться на лечение в некоторых кабинетах. И что ты думаешь? Говорят, старая любовь не ржавеет, но Вадим меня дождался на лестнице следующего этажа, и мы поговорили без надзора его жёнушки. Правда я и на сей раз отрекалась от его любови, говорю ему, что пусть держится Марфы, если она его любит. Так я сказала Вадиму, правда Марфа потом не подтвердила своей любви.
            - Надо думать, что годы жизни с тихим алкашом не усиливают любовь жены. Да и ты его разлюбила, пока с трудом растила Олега. Тяжёлый труд у думающих матерей, вроде тебя высушивает все страсти? К тому же ты так сильно любишь своего потомка, что вряд ли поменяла бы его на мужчину, даже самого лучшего.
            - Конечно. Ну-ка, хоть один бы мужик воспитывал Сокола без женской помощи. Но весь анекдот в том, что Марфе доносят, что её муж стоял как давний влюблённый перед женщиной, которая находится с ней в одной палате.
            - И она тебе устраивает допрос?
            - Ничего подобного. За мной устраивается слежка. Они с её подругой Ниной буквально ходят за мной по пятам, когда у нас есть свободное время и заводят умные разговоры.
            - Ну, поговорить с умными женщинами всегда приятно?
            - Да. И вдруг через неделю умирает Брежнев, и мы все смотрим его похороны в палате Арсения и Степана, потому что в женском отделении, лежал больной в отдельной палате, с открытыми дверями и умирал от жара. Он весь почернел и кричал: - «Воды! Пить!»- хоть кран к нему проводи и залей водой. И кстати жуткий запах гниющего  тела – даже его жена не могла вынести. Уходила на улицу подышать, «проветриться», как она говорила. Дышала часами, а на ночь уходила домой.
            - А вы – три подружки укрылись в палату Арсения и Степана, от запахов?
            - Да, и после похорон Брежнева – кстати, и мученик наш тогда умер - Степан и Арсений заставили меня рассказывать подробно о реанимации, где я работала. И две мои подруги слушали с большим удовольствием. В пределах нашего больничного городка зарядил дождь, и мне не пришлось гулять, как я мечтала, среди высоких деревьев, с маленьким приёмником, который мне бы рассказывал о великих писателях, поэтах или спектакль какой послушала бы. А пришлось рассказывать мне, а  Степан поил нас с подругами каким-то чаем удивительным, от  которого мы хорошо выздоравливали.
            - Вот как можно отлежать в больнице и не скучать. А что же тот  больной, мимо которого жутко было пройти?
            - Умер тот мужчина, я тебе об этом сказала. Не заметил? Умер бедняга, и все вздохнули – ну очень мучился человек. И запах почти исчез, потому что дверь закрыли, и окно в его палате распахнули. А потом хорошо палату продезинфицировали, но всё равно в неё никого не клали.

 - Отчего же больной так страдал? Так и не узнали?
            - Не знаю, вскрывали ли его, но он, как мне кажется, сгорел. Я потом читала в журнале «Знак вопроса», где писалось о  таких людях – сгорают, и остаётся лишь пепел, но при этом не присутствуют люди. А когда находят то место, где человек горел, то странно пахнет в комнате, пепел по всей поверхности стен и потолка, а где сидел или лежал человек, бывает ни кровать, ни диван полностью не сгорают. В больнице он не горел, а гнил – мне говорили, да я и сама видела, заходя к нему, чтоб напоить водой – гнил, потому что двери открытыми были.
            - Хватит, милая, не мучай себя этими жуткими сгораниями. Это могут быть чёрные люди, так горят за грехи свои ещё на Земле, или за грехи своих родных страдают. Ты теперь можешь представить, что творится в Аду, куда твой Дед Великий попал, перед твоим рождением.
            - Он мне говорил, что сам попросился, чтобы встретиться с Дантесом, который его убил, но Дед не захотел потом видеть, как его жарят на сковороде и стал проситься из Ада, - Реля знала от Деда же, что он попал в Ад, случайно на войне подстрелив человека. А с Дантесом там встретился, не желая того. Но решила, что люди из Космоса это хорошо знают и углублять эту тему не стала. Аркадий улыбнулся, но поддержал её маленькую хитрость, он как бы продолжил рассказ своей собеседницы. 

            - А ему говорят: – «Стоп! Побудь ещё! Мы тебе ничего плохого не сделаем, но выйдешь на волю, когда родится твоя правнучка Реля». И такое Деду твоему о тебе рассказали – должен признаться, что ты будешь всю страну выручать от больших бед, а сажая сады в Украине, ты из Ада станешь выручать не самых провинившихся людей. Ты знаешь, что имя тебе это дали в Аду, сравнивая тебя с апрелем – это весна, это возрождение жизни. Имя твоё, как качели – помогают добрым людям переносить беду. И ты не подвела Деда: в юности Реля сады сажала и тем многих – неплохих людей, вроде Степана, который попал в Ад по ошибке, как и твой Дед - из Ада выручала. Причём, Степан, как разбился с самолётом вместе, таким и спустился на Землю – молодым – паспорт ему сделали легко. Но зная, что по возрасту он может быть стариком – вот и прикидывается иногда им, чтоб девочке нашей голову поморочить, - Аркадий ласково улыбнулся.
            - Боже мой! Что ты знаешь. И после этого ещё меня любить желаешь?
            - Да люблю уже, кажется, много лет, но меня не пускал к тебе твой Дед. Будешь, говорит, как награда Внучке за все её беды.
            - И можно сказать, что ты одержал надо мной победу. Признаюсь, ты второй, после Вадима, который так в душу мою вошёл. Думаю, что так же и выйдешь, чтоб я не очень страдала.
            - Я бы вообще хотел жить с тобой до старости твоей, но тогда меня сожгут как тот репей, кричащий в больнице – ты и другие ему воду давали и тем немного ему помогали.
            Калерия вздрогнула, вспомнив того несчастного человека, который горел адским пламенем – изнутри. И вдруг увидела магазин – он оказался прямо перед ними.
            - Ох, мы так много наговорили, что даже забыли, что идём в магазин, где может рыбка есть, - сказала Калерия, приближаясь к небольшому строению, и открывая дверь. – Здравствуйте, а мне говорили, что здесь воблой торгуют.
Аркадий быстро зашёл за ней и прикрыл дверь, чтоб не впустить жару.
            - А вот и нет уже, молодые люди, - развела руками продавщица. – Но через неделю другая будет. И я вам, молодой человек, который живёт где-то близко, оставлю штук пять хороших.
            - Я не пью пива, и воблы не ем. Это вот девушка моя хочет сыну послать в училище, где он учится летать. И угостить приятелей сможет. Вы лётчикам воблы отложите?
            - Ой, для мамы такой я готова и ящик продать, чтоб было куда воблу - рыбку паковать.
            - А сколько войдёт в этот ящик? – поинтересовалась Реля.
            - Килограмм пять – это по девяносто копеек за кило. И ящик тоже рубль. Всё вместе будет рублей пять – шесть. Запакуем, подпишем, и отнесёте на почту бабе Яге.
            - И вовсе она не баба Яга, - возразила Калерия. – Очень несчастная и угнетённая женщина.
            - Ну, если  так, тогда она у вас посылку возьмёт без претензий.
            - Будем надеяться на вас и на почтового работника. До свидания, - Реля, уходила немного расстроенной: - «Будет вобла или нет, а продавщица наобещала. Обычно такие обещания ничего не стоят. Просто продавщице было скучно, и она немного поиграла в добрую тётю. Ей нравится Аркадий, а он никакого внимания ей не оказал, так она на мне и отыграется».
            - Не отыграется, - сказал Аркадий, подслушав её мысли. – Вместе пойдём, и рыбка будет. А пилотам можно её потреблять? Что-то мне кажется, что и пиво пить нельзя.
            - Лучше бы, конечно, не пили, но пьют с первого курса, причём на холоде, как я знаю, прямо с парада, кинулись к пиву, по разрешению их боевых командиров, потому что глотки пересохли, так кричали ура Коммунистам.
            - Поверю тебе, любовь моя. Но коль ты магазин с воблою не миновала, то вот мой дом и хозяйка при нём, я вижу. Так что если ты не захочешь войти, то хотя бы стены его осмотри.
            - А что на них интересного? – Говорила Реля, подходя к заборчику, где хозяйка, в палисаднике, высаживала цветы. – Здравствуйте. Разрешите мне осмотреть стены вашего дома, вот жилец ваш уверяет меня, что на них что-то удивительное увижу.
            - Это Аркадий? Здравствуй, мой дорогой. Как унёсся с утра трубы ладить, так и на обед не приходишь?
            - Дорогая тётушка, я с утра, как сама знаешь, был весь в работе. А обеды просил тебя мне не варить, потому что обедаю в столовой – там хорошо кормят и в обществе лучше питаться.
            - Вот так-то родной тёте отвечает, - говорила хозяйка, помыв руки в ведре и идя за ними, вытирая их фартуком. - Будто я не рада приготовить что-нибудь вкусное. А вы проходите, милая, смотрите на стены, потому что Аркадий уже неделю как приехал, стены мне разрисовал какими-то рисунками, чуть ли не космическими. Но они только ему показываются или, если я подхожу – чужим людям не показываются. Да и то – смотрите. Храм изнутри маленький, я думаю деревенский. Народу - кто – плачет, кто наверх смотрит. А там маленькая девочка сидит, возле образов, совсем голенькая.  А вот её кто-то прогнал от образов, и она в пелёнки или одеяльце забралась у бабушки на руках. И все почему-то радуются, смеются, целуют её. Ещё какой-то дед там летает по церкви и всем образам молится.

            - Это же я, - тихо сказала Реля этой женщине. – Я умирала в эвакуации, хотя бабушка, к которой нас поселили, звалась ведуньей и многих лечила. Маму поставила на ноги, старшую сестру мою, а меня никак. И понесла эта бабушка–ведунья, умирающую, малышку в церковь, чтоб крестить. И после крещения я взлетела к образам, что висели повыше – присела там на какую-то ступеньку, что ли? Красиво Аркаша меня нарисовал – бочком возле какой-то иконы, а то мне бы сейчас было неловко. А в следующем сюжете меня погнали от образов какие-то женщины невидимые, я только голоса слышала: - «Ступай отсюда, здесь тебе не место, здесь Христовы лишь невесты, а ты живая». Не с гневом гнали, и по попе поддавали, а с ласкою. Мне их мягкие шлепки вроде жизни добавляли. Вам первой рассказываю этот понятный эпизод моего младого детства, а вы больше никому.
            - Вот как! Прямо библейский сюжет. А откуда Аркадий об этом знает?
            - Я ему не рассказывала – честное слово. Вообще никому не говорила, но когда-то написала об этом стихи – совсем детские.
            - Значит, я знаю всё это по стихам, - выручил Релю Аркадий. – Пошли дальше смотреть, что сталось с маленькой Релей.  Вам, Полина Ивановна, тоже смотреть можно, но говорить о них с соседками на скамейке нельзя, - шутил, улыбаясь.
            - А чего говорить, если я их приведу смотреть, а они ничего не увидят.
            - Так, идём дальше. Сейчас будет картинка, как злая мать – не мачеха выгоняет девочку за водой ночью. А бежать, как вы уже догадываетесь, Реле через кладбище.
            - Господи, спаси и помилуй, - перекрестилась хозяйка. - Ни в жизнь бы не пошла ночью через кладбище.
            - А я пошла, - сказала Реля, - хотя дома, оказалось потом, была сестра, которая старше меня и выше намного ростом. Вовсю гуляла уже с парнями по ночам, а в тот вечер сделала вид, что больна и очень боится кладбища. Но так, как я накануне разогнала пирушку, где была мама и несколько мужчин (вроде, как проверяющие), то мама мне мстила, послав за водой. Не любимую же Геру, так звали мою сестру, посылать, которая зная, что она падчерица нашему отцу, пыталась в тот вечер мужа у мамы отнять. Но нелюбимая Реля, прежде чем идти и рушить «заседание» матери с её кавалерами, развеяла идиллию отца с падчерицей его, объяснив любителю девочек, что он может и в тюрьму сесть за приставание к распущенной девице, хотя затащила отца в свою комнатушку как раз она…
            - Господи помилуй! Слышала я не раз, что неродные отцы часто пристают к приёмышам, чтоб отомстить жене, если та изменяет открыто, но ты так рассказываешь, Реля, как-будто мать тебе объясняла, за что она била твоего отца. Вот же и рисунок Аркаши изобразил их драки. Отец твой с матерью друг друга за волосы дерут, а кто третий вот кочергой твоего отца охаживает?
            - Так в бой мама шла вместе с любимой дочерью. Может быть, Гера и плела маме, будто отец к ней пристаёт, а не она его пытается завлечь в свою комнату и дверь закрыть. Мне ведь, чтоб они открыли, пришлось стучать – кулаки отбила, - будто жаловалась взрослая женщина на своё незавидное детство,  лишь сейчас осознав, в каком кипучем и мерзком болоте она росла, рискуя погибнуть. Только сейчас до Рели дошло, что Гера и матушка – время от времени устраивая ей различные травмы, которые привели в итоге к сильной хромоте - пытались лишить её жизни. Они были бы рады, если б не стало Рели, которая так много знала об их проделках. 
            - Но для чего Гера это делала? – прервала её мысли хозяйка дома. - Мстила матери, что не берёт с собой на гуляния?
            - Может быть это, а возможно, думала привязать отчима к своей особе, и требовать потом денег. А с чужими дядьками, на глазах у матери, она бы не посмела это делать, да и «ревизоры» не посмели бы тронуть «девочку», хотя выглядела Гера очень солидно для своих 13 лет. Но думаю, что ей было лет 15, потому что мама после войны выправила любимой дочери метрику, и годы убавила, как когда-то себе. Зато, когда маме пришла пора, идти на пенсию, она живо кинулась восстанавливать свой настоящий возраст.   
            - Боже мой, девочка, в какой же семье ты выросла. Про сестру не говорю, она от матери набиралась гадостей, но мать – настоящая волчица, если мечтала тебя уничтожить. Послать девочку малую ночью за водой, при том, что идти надо через кладбище, так и зверь бы не сделал со своим дитём.
            - Спасибо, что понимаете, каково мне было в детстве, сама я, в ту пору, этого не понимала.  Чтоб не разжигать в семье скандал, пошла за водой к колодцу, и так как тропинка через кладбище, ещё днём была залита дождём, то я взбиралась на холмик, откуда, казалось, легче дойти до колодца. И вдруг начала скользить по мокрой глине, и упала бы в могилу, если бы меня кто-то не подхватил на руки. Вёдра мои разлетелись, а я потеряла сознание.
            - Вот эта картинка, где Аркаша тебя берёт на руки, проносит над могилой, и укладывает на сухое место. Что ж дальше не мог помочь девочке, что ли?
            - Это Реля говорит, что она потеряла сознание. Она сначала закричала, вёдра разбросала в разные стороны – они же ещё и зазвенели, как колокола. И когда я выбрал ей сухое место, то услышал, что приближаются люди. Она жива, это я знал точно, а люди помогут ей, что и было сделано. А мать её так отругали эти люди, что, наверное, стало многим известно, и матушка Рели слетела с тёплого места, и вся семья вынуждена была уехать на Дальний Восток. А вот уже следующий сюжет, если можно его так назвать, я спасаю девочку, которая подросла всего на полтора года, а на пять лет поумнела, потому что рыбку ела, - пошутил Аркадий. – И вот я вынимаю её из Японского моря.
            - Опять мать тебя в море забросила? Или приказала достать ей золотую рыбку?
            - Нет, сама я в море купалась, когда чуть штормило. И ударилась о камень головой.
            - Господи, головкой. Могла же и дурочкой остаться. Вот бы мать порадовалась.
            - Была бы рада, если бы девочкой можно было понукать, как рабыней, - заметил Аркадий, - но я вынул её из моря, и просил все силы земные и космические, чтоб она не только не стала дурочкой, но и не ослепла.
            - Ты, Аркаша, прямо, как доктор.
            - Так и был же в одной из жизней врачом. Вы не верите - человек живёт много жизней на Земле, и даже в разных веках и разных странах. Реле, когда она была совсем маленькая – семи-восьми лет - показали четыре её жизни, где она рано умирала, не успев даже родить  ребёнка.
            - Правда, что ли, Реля? Имя у тебя, какое странное. Аврелия, что ли, в паспорте записано?
            -  Чуть не так, - улыбнулась Калерия, - но пошли смотреть следующие картинки, где Аркадий меня спасает второй раз. Уже не от могилы спасает, а вынимает меня из бурного моря.
            - Не всегда спасает, – тихо сказал Аркадий, наклоняясь к уху Рели, - надо же и пожалеть меня, русалка моя милая. Каждое спасение стоило мне нервов, седых волос, если приходилось оставлять на милость чужих людей.
            - Да ты, вроде, любишь девочку с детства, Аркаша?
            - А то бы я стал расписывать дом ваш снаружи и внутри. – И уже на ухо Реле. - Как только меня послали сюда, чтоб я встретился с тобой, так и принялся рисовать, чтоб и ты всё вспомнила.
            - Жалко только, что ты уедешь, а рисунки исчезнут. – На этот раз острые уши тёти не услышали, что шептал художник. - Ты уж поводи меня сейчас с Релей. Что ты скажешь, что она объяснит – будто книгу читаешь заколдованную.
            - Господи! – Калерия остановилась перед входом в дом. – Аркаша, как хорошо ты мой сон нарисовал, где я с дедом беседую. Это было, наверное, до того, как ты меня из моря вынул.
            - Вот, как рассказывал мне Пушкин про этот твой сон. Узнал он, что не только море тебе нравилось, но и сопки, в которых многие твои друзья рвали цветы охапками, а ты с ножницами ходила, и срезала не больше трёх–пяти – и относила учительнице, которая с тобой о растениях много говорила.
            - Да, беседовали мы с ней, попивая чай или лимонад – она меня и мороженым иногда угощала. Хорошая была учительница. А что же Дед мой? Он недоволен был, чтоб мы летом встречались с учительницей? Не на уроках.
            - Думаю, что нет. Но и ему захотелось тебя увидеть, хотя бы во сне. И вот снится тебе сон, где ты идёшь одна без подруг в сопках, а дед твой на дубе сидит. Ты его не видишь, потому он говорит или даже кричит - громко: - «Пушкин на дубе том сидит, и на внученьку глядит…»
            - А я к рябине прислонилась, когда такое мне приснилось,- вспомнила Калерия. – И мы с Дедом хорошо поговорили, хотя, насколько я помню, дубов и рябин я тех сопках не видела. Но, во снах всё мешается в сознании.
            - Подождите, дорогие мои, - я за очками для дали схожу, - сказала тётя Аркадия. – Вот если бы вы сейчас не разъяснили этот рисунок, я бы его и не увидела. Глаза мои дают сбой, если твоими словами, племянничек, выражаться.
            И пока пожилая женщина ходила за очками, они перекинулись несколькими фразами:
            - Выходит Пушкин за мной помчался на Дальний Восток? Это называется телепортация, когда и я в снах летаю и людям помогаю? Да иногда залетаю в такие места, где ещё в пещерах люди живут. Значит не в наш век? – Калерии хотелось, чтоб Аркадий подтвердил её слова, но он продолжил говорить о Пушкине:
            - Но Дед твой немного схитрил. Телепортироваться он, конечно, не разучился, просто немного устал. К тому же ему хотелось с внучкой прокатиться в поезде. Ведь он раньше не ездил на поездах. Потому ехал в поезде, и когда вы мчались на Дальний Восток и обратно с вами был, но невидимым ни для людей, ни тебе.
            - Степана, наверное, Дед ко мне направил, чтоб тот подтвердил, что я сына рожу, и год назвал, и что наши люди в Космос полетят, сказал.
            - Степан, не только Дедом твоим руководимый, но и Космосом, обязан был не только тебя просветить насчёт твоей будущей жизни, но и оборонять от матери, а других людей в поезде уберечь от бандитов, что он прекрасно и сделал.
            - А вот и я, - пожилая женщина появилась в очках. – Я плохо видела, но слышу хорошо. Это кто же тебя, Реля, охранял в поезде от бандитов? И куда те бандиты ехали?
            - Это моя семья и другие люди убегали с Дальнего Востока от бандитов, которых выпустил Берия, после смерти Сталина. И, видимо, им при выпуске дали какие-то деньги на дорогу, которые они тут же пропили. Но насчёт денег я точно не могу сказать, однако на крыши вагонов они залезали, видимо билеты всё же не могли купить. Ехали пьяные, голодные и злые на тех людей, кто уютно ехал в вагонах. Иногда на станциях местные жители – женщины, мужчины - выносили, чтоб продать, горячую картошку с огурчиками, пирожки домашние и много всего. Так бандиты на одной из остановок, всё это отобрали у людей бесплатно, а дальше уж, как узнали местные женщины и старики, то и выходить к нашему поезду не стали.
            - Так вы ехали голодными? – ахнула тётушка.
            - Но у пассажиров были консервы, хлеб, питьё какое-то. Вагон-ресторан не закрывали, но сильно охраняли, потому что бандиты и туда уже пробовали забраться, - сказал Аркадий, как-будто он тоже ехал в поезде с Релей и другими людьми. – Но все ларьки с едой, все рестораны на станциях позакрывали, и тогда бандиты решили грабить людей в вагонах, спустившись через окно в туалете.
            - Ой, мамочки! А что же милиция наша? Неужели не было управы на них?
            - Милиция тоже пряталась на вокзалах. Что они человек пять–шесть, могли сделать против армии бандитов? Тогда на защиту людей и в частности Рели, встал Степан – наш человек из Команды.
            - Что может сделать один человек, если встретит десяток бандитов? – возразила старушка, поправляя очки.
            - Степан отбивался от них в тамбуре и, видно, многих поранил, да кого-то и убил. Но и они его ногами потоптали, и в сердце нож воткнули. Только нам не страшны их ножи. Правда Степана без памяти нашли в тамбуре матросы Дальневосточного флота, которые шли из вагона ресторана. Сначала они не могли узнать от Степана, что случилось, он не говорил. Затащили его в соседний вагон, в свободное купе. Там Стёпа наш пришёл в себя и на листке бумаги нацарапал, куда бандиты ушли.
            - Так на крышу же, наверное? – сообразила тётушка.
            - Правильно. А моряки – ребята ушлые. Решили – хватит людям терпеть такой ужас. Они с крыш вылавливали бандитов по всему поезду, и затаскивали в тамбур, там, открыв двери, и раскачав этих подлецов, по одному сбрасывали с поезда на полном ходу. Вряд ли кто живой остался.
            - Всё это справедливо, а вот не эти ли бои Аркадий расписал вот тут дальше по стене.
            - Да, тётя, но тебе их не обязательно смотреть. Мы с Релей посмотрим, наше прошлое с ней и в скорости рисунки со стены исчезнут.
            - Ну, уж нет! Как расправлялись с бандитами, и я посмотрю. Может эти рисунки, хоть и не доступные другим людям, будут охранять мой дом, да и городишко наш, от всяких банд, как ты сказал. Я ещё пройдусь дальше с вами, посмотреть все рисунки твои, Аркаша.
            - Но молча, тётя, ладно? Разве непонятные мысли Рели или мои прочтёшь, тогда спрашивай.
            - Спасибо. Ты, гостья наша, не удивляйся – мысли читать у хороших людей я тоже могу.
            - Если прочтёте, я ответ вам дам, - пошутила Калерия, не совсем веря, что Полина Ивановна и впрямь может считывать мысли людей, находящихся рядом с ней.
           Пока они с хозяйкой обходили весь дом снаружи, Калерия, глядя на нарисованное застывшее, в мыслях «оживляла» сражения, в которых моряки яростно уничтожали бандитов. Задача была не лёгкая. Бывшие заключённые группировались человек по двенадцать на каждом вагоне, и было их много – состав большой. Их отлавливали и по очереди, одного за другим, оглушив, передавали морякам, находившимся в открытом тамбуре, те же, в свою очередь, раскачивали бандитов, и бросали подальше от поезда – полёт такой мог оказаться смертельным. Калерии и сейчас, как в детстве, было жалко некоторых – а вдруг кто-то из них не бандит? Едет к себе домой – к матери, к семье. Но пересилив себя, она подумала, что хороших людей не принимали в банды – их тоже сбрасывали, но уже бандиты.
 
                Глава  23.

          Если кто из банды бросался с ножом или палкой, на моряков «взлетавших» – так показалось Реле - на крыши вагонов, то таких, изловчившись, просто сбрасывали с крыши, с напутствиями, чтоб уползали в тайгу и забыли, кто они и как их зовут.
           Кого-то закинули в Байкал, в стылую воду. Вот эти могли спастись, если простуда их не доконала. Молодой женщине припомнилось, что тогда в детстве, ей кажется, слышались их голоса, мольбы о пощаде, но кого щадили они, когда убивали людей?
           Когда семья её жила последние дни в Находке, Реля на какой-то улице даже увидела какие-то тела, распростёртые на земле. Быть может, ещё и не трупы, а лишь раненые, но кто вызовет им «Скорую помощь», если люди боялись выйти из домов своих. А в Находке не только выйти, но и до телефонной будки, которых было мало, надо добежать.
           Тогда же Реле пришлось убегать от страшного бандита в центре города, который мог убить из-за нескольких рублей, что ей дали на сдачу в аптеке. Хорошо обронила варежку, в которой деньги лежали, чем спасла себя и подружку, с которой ходила за лекарствами. Кстати в аптеке они с Дашей и попросили вызвать перевозку для людей, которых они видели лежащими. В аптеке был телефон – они это знали наверняка, но мужчина, который работал там, просил уточнить на какой улице лежит тело, или во дворе, а они улиц не помнили и не знали, сами живя на окраине.
           - Ты, наверное, будучи чуткой девушкой, - сказала хозяйка Реле, подтверждая, что может читать мысли, - даже слышала как всё было. О чём они кричали, когда их с вагонов сбрасывали?
           - Вы очень много от «девушки», которой не было ещё 13 лет, хотите. Во-первых, я была поражена «смертью» Степана – тогда в нашем вагоне все говорили о нём, после его первого сражения. И кто ходил в тамбур, те подтвердили, что крови было налито там много, и это кровь не одного человека. Так что все мысли о солдате, который подставил себя, чтобы спасти других людей. И я заснула, почти дрожа от волнения, что его уже нет на этом свете.
           - Ой, Боже! – Хозяйка перекрестилась. Это хорошо, что ты заснула и не знаешь, как убивали бандитов. О, Господи, прости и их – люди не ведали, что творят.
           - Полина Ивановна, - сказал Аркадий строго, - Реля только что говорила вам о своём видении, как расправлялись с бандами, иначе ни их семья, ни многие другие люди не добрались бы до тех мест, куда ехали. А заснула Реля так быстро, потому что во снах может летать, и девочка наша устремилась к раненому Степану, что б остановить у него кровотечение из ран, что она с успехом может делать.
           - Неужели, правда, девочка моя, ты умеешь врачевать раны?
           - Да, Степану мне удалось остановить тогда кровотечение – он сам мне утром явился и рассказал. По-моему все ещё в вагоне спали, так что увидела его только я. Ещё Степан мне подтвердил, что такие, как он, не умирают – их нельзя убить. И врачам, которые явились за ним ночью на большой станции, с носилками, уже не нужно было забирать его в больницу – он совсем выздоровел.
           Что Степана всё же забрали другие люди и увели его лечиться, Калерия умолчала, думая, что это может сказать Аркадий. Но её любимый уже человек молчал, как партизан.
           - Хорошо. Со Степаном всё ясно. Но ты вроде намекала, что слышала голоса бандитов, раньше, чем их с крыш стали сбрасывать? – настаивала старушка.
Молодая женщина этого не говорила, лишь думала об этом минуту-две назад, всё-таки Полина Ивановна умеет подхватывать чужие мысли: - «Вот ведьма-ведунья, от неё не спрячешься».   
           - Это совсем другое дело, - немного устало сказала Реля, прислоняясь к Аркадию, чтоб он её поддержал. Рука дорогого ей человека легла на чуть озябшие плечи, и прижала к себе. – Но чтоб мне рассказать вам, что я слышала до драки Степана, придётся вернуться назад.
           - Давай вернёмся, милая моя, мне так приятно слышать, что не только я за стеной или на крыше дома, могу слышать, что там затевают люди. Это меня спасало, иной раз, от беды. Но обо мне потом, может быть, поговорим, рассказывай, что ты слышала до драки Стёпы в тамбуре?
           - Днём я тогда заснула в поезде, и слышала сквозь сон голоса, что собираются устроить кровавую бойню по всему составу, а начать с нашего вагона, потому что у нас с красными погонами солдат ехал, которого они решили убить первым. Это был Степан, который меня защищал от нападок мамы и по существу кормил горячими обедами в вагоне ресторане. А на перронах, куда он меня выводил, подышать воздухом, покупал мороженое и пряники, которые я – пряники, а не мороженное - потом приносила всей семье к чаю.
           - Это, чтоб мать не ворчала и потому охотно тебя со Степаном отпускала.
           - Правильно, Аркаша. Мама ведь могла всё это сама купить и Степана угостить, но отпускала, зная, что солдат не жадный. А покупала бы сама и угощала Степана, если бы он за Верой ухаживал, а не за нелюбимой дочерью.
           - Как это печально слышать, что мать не любила тебя, - заметила грустно Полина Ивановна. - Я бы такую доченьку, как ты, лелеяла, да Бог мне дочери не дал. Ну вот, видно даже по рисункам Аркаши, что бандитов всех уничтожили. Степан выжил или остался инвалидом?
           - Тёть Поля, я вам говорил, таких как Степан, как ваш покорный слуга убить нельзя, если уж нас на Землю с Неба отпустили, охранять тех, кого сильно хотят сжить с Земли.
           - Да и меня ты как-то спасал, не только Аврелию, - так и прилепила хозяйка чужое имя Реле. - Но я всё же родня твоя, и спасал ты меня в очень приличном возрасте, а Релю чуть ли не с пелёнок, если всё знаешь о её детстве. Знаешь, что она прежние свои жизни помнит – очень далёкие от нашего времени. Видела во снах, девочка наша? Это же чудо какое! И всегда русской была или цыганкой? – Немного шутила старушка, но Реля не обиделась. Её не только за цыганку порой принимали, но и за грузинку, армянку, чеченку, еврейку – прямо на выбор, бери что хочешь, лишь язык этот выучи.

           - Первый сон мне поведал, что я в Индии жила – не могу сказать в каком веке, но ещё рабство было на Земле. Но я была не рабыня, каковой в нынешней жизни мне довелось немного быть у мамы. Наоборот, богатый отец-купец возил меня с собой по разным странам – Персия, Китай, в основном Азия, потому что ездили мы на верблюдах. Тогда ни машин, ни поездов не было, но и в той, казалось бы, сказочной жизни на купцов нападали и грабили, где-нибудь в пустынных местах.
           - И ты погибла в расцвете лет? – Хлопнула себя по бокам тётушка Аркадия. – Комар залез под юбку, чтоб ему пусто было. Говори про сны, рассказывай или ты замёрзла, душа моя?
           Эти слова дали повод Аркадию обвить Релю руками и нежно – пока тётушка не видит - несколько раз поцеловать в шею, затылок, руки, плечи, что под губы ему попалось, то его.
           - Я немного простыла в поезде, честно говоря, - покраснела Реля от поцелуев. - Или на танцах вчера, то в жар кидало, то в холод, так что извините.
           - Говори коротко, я не обижусь.
           - И так ещё три жизни мне показали - в разных странах не в России - где я гибла очень рано, как Аркаша вам говорил. Вот и всё, - Калерия засмеялась, извиняясь, за короткий рассказ. – Не обижайтесь, я этого никому ещё не рассказывала. Мне немного запрещают из Космоса – видно время ещё не настало.
           - За что сердиться, радость ты наша с Аркадием. Смотри, как он тебя обнимает, хочет согреть. Но ещё один вопрос проясню. Вот в России в этом веке тебе велели жить, но дали родить тебя вредной женщине?
           - Вы ясновидящая, - Реля грустно улыбнулась. -  Дали такую мать, чтоб не гладила меня по головке, а пыталась уничтожить не раз, отчего ко мне и приставили вашего племянника и Степана этого в поезде. Стёпа не умер – простите, что не сразу ответила на ваш вопрос. И не раз встречался на моём пути, иной раз в образе бодренького старичка, как мы уже с Аркадием об этом говорили. – «Только бы про Пушкина не проговориться».
           - И ты его не узнавала?
           - Так он такого туману мог напустить. Однажды, когда я провожала в армию не очень любимого парня, Степан, в образе деда, нарисовался возле Военкомата в Симферополе. Шутил не только со мной, но и с подружками. Ушёл, оставив газету от 1953 года – это когда мы с ним в поезде с бандой воевали.
           - Так и не признался? – Удивился Аркадий.
           - Себя не называл, а меня Релькой–Свирелькой обозвал. И второй раз явился тоже в Симферополе, когда я тяжело носила своего будущего лётчика. Построил скамейку на моём пути и дерево развесистое посадил. А я шла с базара, и уселась на скамейке возле старичка. Мы с ним о полёте Гагарина поговорили. Это было как раз 12 апреля 1961 года. И заснула я на этой скамейке. Просыпаюсь – никого нет. На следующий день иду той же тропочкой – ни скамейки, ни дерева нет. Спрашиваю людей, не видели ли здесь дерево и скамейку – меня отсылают дальше, на другую улицу, по которой я никогда не ходила – вроде там всё это имеется. Иду на ту улицу – ведь мне гулять положено – тоже ничего подобного нет.
           - Ну, Степан, - восхитился Аркадий, - мог так подшутить над нашей девочкой, когда она ребёнка ждала. Посадил на лавочку, поговорил о Космосе, и спать заставил. А на следующий день ищи Релечка-Свирелечка скамеечку с деревом и добрым дедушкой. А не хочешь ли, внученька, вместе с малышом в животике,  прогуляться на соседнюю улицу?
           Они все рассмеялись дружно, но через несколько секунд Полина Ивановна прервала смех и стала утешать Калерию. Вроде утешала, но в то же время высказала довольно неожиданную и смелую мысль: - Не сердись на дедушку, девочка. Вот бы мне с ним познакомиться, Аркаш, сделай для тёти такую приятность.
           - Нет, тётушка. Если вам суждено встретиться, так увидитесь, а знакомить нам своих друзей с кем-то нельзя. Нашими встречами Космические начальники распоряжаются.
           - Я чего прошу-то. Лёгкие вы люди с вами так хорошо. Вот уедешь, Аркаша от меня, так я скучать стану, как за своими родными детьми не скучаю. Я за них так страдала, как маме Рели и не снилось, а выросли, разъехались и как чужие – не только со мной, но и с сами между собой не дружат.
           На этой жалобе Калерия с Аркадием переглянулись: - «Почти, как в нашей семье», - подумала Реля, а Аркадий кивнул, подтверждая: - «Значит, не такая уж хорошая мать была, что дети разбежались от неё», - прочла она в глазах уже любимого ею человека. Их взгляды чутко уловила средних лет женщина и, видимо, догадавшись об их мыслях, понурила голову. 
           - Ну ладно, детки, заболтала я вас. Вижу, вам вдвоём хочется остаться. А я цветочки свои досажу и ужин вам хороший приготовлю.
           - Не надо нам ужин, тётушка. Мы поужинаем в столовой – там  хорошо готовят - и на танцы пойдём. Реле врач предписал танцевать много, чтоб вылечиться.
           - Танцы – да. Они для молодых людей, как вы, самое лучшее. И движения развивают, да и  любовь разгорается. А спать-то ко мне приходите. Я вам чистое бельё постелю. А помыться можно под душем в огороде, возле туалета, куда ты, Аркаша воды из родника наносил, она и нагрелась от солнца.
           - За чистое бельё, спасибо, тётушка. Про душ Реле открыла, может она и захочет помыться, лишь бы не застудилась. Только, прошу, не подсматривать.
           - Да что ты выдумал. Я на другой половине сама лягу. Выпью валерианы, и засну, как убитая. Наработалась я сегодня, как никогда. А вы уж потешьтесь. Я вижу, как вас тянет друг к другу – тоже молодой была. Да рисунки в доме, тоже потом мне Аркаша или Реля растолкуете.
           - И в доме есть рисунки? – удивилась Калерия.
           - Да какие, - отозвалась хозяйка, уходя, - лучше этих, особенно при электричестве их хорошо смотреть – будто светятся. Там ты, Аврелия, летаешь в серебристом платье до пяток, девочкой маленькой ещё. Кто тебе такое платье подарил, если мать не очень старалась одеть нелюбимую дочь? - Задав вопрос, Полина Ивановна остановилась.
           - Я вам вечером или в другой раз расскажу, хорошо? А то сейчас разговоры наши слышны даже у соседей. Я заметила, что они, как партизаны, подтягиваются к вашему забору, вроде как травку выщипывают для кроликов, наверное. А вон, если не ошибаюсь, ваша подруга идёт.
           - Вот кареокая, угадала – дружим мы с ней. Ксения цветочки обещала мне помочь посадить.
           - Извините, что я вам не предложила, помочь, - опомнилась Реля. - Но мне кажется, сажать в жару не стоит. Лучше вечером, чтоб они не завяли.
           - Не завянут, если волшебница ко мне пожаловала. Да ладно. Идите уже в дом, а то жарко.
           - Слушайся тётушку, - Аркадий взял Релю за плечи и повёл в дом: - Закрой глаза, и не открывай, пока не разрешу.

           - Слушаюсь, Ваше Величество – так говорю сыну, когда он хочет чем-то меня удивить.
           - Вот зажигаю свет, как советовала тётушка и можешь смотреть на себя маленькой, когда летела в платье, подаренным тебе Пушкиным, спасала Домаса, иначе погиб бы он, в своей пещере. За что его так избили? – Спросил так, будто они не говорили уже о нём, и Реля не сравнивала Домаса с героем повести Шарлоты Бронте.
            Вот только она не помнила, как сравнивала. То ли просто рассказала жуткую историю, не называя имён и автора книги, которую ей, возможно, в Маяке или Качкаровке сам Аркадий и подкинул, раз уж говорит, что всегда старался просвещать «Космическую девочку» через хорошую литературу. Не сумев вспомнить, что она говорила в предыдущие их встречи, Карелия решила говорить, что в голове у неё нарисовалось.
           И в юности, когда она пересказывала прочитанное подругам в школе, то прямо образы персонажей вставали перед её глазами. Позже, в более зрелые времена её жизни, если Реле удавалось увидеть фильм, по какой-то из прочитанных книг, она поражалась. Почти всё, что представилось ей при прочтении, режиссёры воссоздавали в фильме, словно по её воображаемым образам. Эти образы, возникавшие перед её глазами в юности, и у более взрослых людей, совпадали. А если не совпадали, то это были иностранные фильмы. Даже на темы русских классиков, видимо за границей книги читают не так, как русские люди – у них всё же другая психология, и не было хороших учителей, как у неё и на Земле, и в Космосе.
           Но Аркадий ждал её рассказа о Домасе, и она начала так, как она – взрослая женщина - понимала теперь трагедию литовца. Но уж, конечно, свои прежние впечатления она помнит:
           - Мне кажется, что ты читал книгу Шарлотты Бронте о Джейн Эйр, где богатый англичанин (по крайней мере считающий себя богатым, хотя отец и брат уже сделали его нищим)… но пока наш герой, странствует по Европе, думая, что богат. Было это в 18 веке, когда ни машин, ни паровозов не было, - Калерии подумалось, отвлекая от темы, что возможно и она жила немного в 18 веке. Только не в Англии, а на далёком континенте.
           - Так вот, странствуя по Европе, - продолжил Аркадий, вспоминая, что об этом они говорили, но, не признаваясь, - он встречает потрясающе красивую женщину из богатой семьи. А его семья – напротив – нищала, так брат и отец этого путешественника срочно женят его на этой выдающейся красавице, даже знают, что она полусумасшедшая – таких больных сейчас называют шизофрениками. И он – слава Богу, что у них не было детей, познав жуткий нрав своей новобрачной, привозит её в свой замок – не помню названия, также как не помню имени героя.
           Калерия поразилась, она тоже не помнила названия замка, хотя в прошлый их разговор, кажется, помнила очень хорошо: - «Как мы зависим с Аркашей друг от друга. Думаем одинаково, так же забываем». И поскольку Аркадий замолчал, видимо хотел, чтоб она вспомнила то, что он забыл, молодая женщина продолжала его рассказ, немного схитрив:
           - Привозит, чтоб спрятать её от общества, потому что в те поры развод был запрещен. И звали его, кажется, Роджер, - Калерия обрадовалась, что она вспомнила имя, - а сам уезжает, поручив сумасшедшую верным слугам. И ещё он оставляет маленькую девочку – француженку – не его дочь, а ветреной актрисы, которой дочь не нужна была. – Ещё Реля была довольна, что книгу Аркадий, всё же читал. Но не сравнивает главного героя с Домасом, как Реля недавно.
           - И тогда главная служанка этого полуразбитого замка, где живёт сумасшедшая, вызывает к маленькой француженке вот эту самую Джейн Эйр – девушку 19 лет, воспитанную в жестоких условиях на выживание. Вот тут, дорогая моя Русалка, я, читая о Джейн, вспоминал тебя. – Он прижал Калерию к себе и поцеловал в висок, потом в глаза: - Левый глазик, правый глазик…
           Калерия затрепетала, как девочка, когда видела Павла – первую свою, погибшую, любовь, но студент никогда не целовал её даже в висок, хотя пальцами ласкал завиток над виском, и девушка считывала его мысли, как хочется ему целовать её глаза и губы, да мала ещё любимая.
           - Джейн, с удовольствием соглашается уехать из пансиона, - быстро сказала она, чтоб Аркадий не прочёл её мыслей. - Но на этом и остановимся пока. Так вот Домаса – уже в нашем веке, родные тоже женили на больной женщине, старше его, - напомнила она Аркадию.
           Если бы Реля знала, что это даст Аркадию возможность пройтись по Домасу с иронией, она бы не вспоминала этот факт его биографии.
           - Старше его? Это он мальчишка восемнадцати лет, полюбил старше себя женщину, не думая, что она ему родит такую же дочь? – Аркадий определённо знал больше Калерии.
           - И когда он разобрался, что и жена и дочь больны – ему жутко показалось жить с ними, - продолжала Реля защищать Домаса, чувствуя, что Аркадию хочется пошутить над его драмой.
           - Мальчик захотел разойтись. Ведь в наше врем я это можно сделать легко.
           - Ты смеёшься? Если так хорошо знаешь о Домасе, тогда и о Вере – бывшей Гере вспомни. Она вышла замуж, уверяя парня младше её на 6 или 8 лет, что глубоко больная и скоро умрёт, а так как она была богатой невестой, в том богатом селе, то он – её муж останется богатым вдовцом. Он так и думал, поэтому чуть ли не с первого года стал присматривать замену ей.
           - И флиртуя с красивыми девушками, ждёт, когда же Вера выполнит своё обещание?
           - Но Вера хитрая «беременеет», потом у неё выкидыши, раз за разом и так шесть лет – прогуляла она то время, когда девушке рожать надо, - с грустью сказала Реля. – «Потому что сестра, отболев в Москве почти полгода и уехав к матери на Украину летом, где уже гостил Олежка, стала пугать 4-х летнего мальчика, что его мама за ним не приедет, и придётся ему жить с бабушкой и тётей, которая ему купила сандалики дорогие, аж за 4 рубля».
           - Аж за 4 рубля, - прочёл её мысли Аркадий. - Этим Вера хотела внушить племяннику, что она не жадная, или хотела доказать тебе, что расплатилась за твои походы по магазинам, в поисках деликатесов для неё и её любовника в больнице. И за мучительные твои поездки к ней в больницу, с Олежкой, потому что тебе некуда было его девать? Или будущий лётчик с удовольствием ехал на Украину? – Вдруг прыгнул на другую тему, желая, видимо, проверить реакцию Рели. А не возмутиться ли она, что с тётушки перешли на племянника. Но Реле перевод мыслей на сына только облегчил её с состояние. Сына она искренне любила, и говорить о нём готова была всегда:
           - Малыш с удовольствием ехал к бабушке, но он не догадывался, как мне было тяжело.  Покупая консервы (уже не Вере в больницу, а туда, на Украину) – надо было объездить немало магазинов в радиусе пяти километров от дома, при этих походах, я не подрабатывала в детском саду, а значит, теряла в деньгах, и потому нам с Олежкой было тяжелее купить что-нибудь себе. Когда покупала Вере, и все эти потери времени объясняла ей, богатая сестрица обещала возместить, но имея любовника в больнице, с которым пропила все деньги, которые привезла с Сахалина, где она до больницы работала, уже отдавать ей «батрачке» было нечем.

            - Вот поэтому, - строго сказал Аркадий, - она и теряла детей раз за разом. Нельзя врать таким людям, как ты, нельзя их эксплуатировать бесконечно. Мать твоя тоже продолжала жать из тебя соки, когда писала, «везёшь Олежку, вези то из продуктов, то или другое – у нас в магазинах таких продуктов нет», а сама хоть бы раз отдала тебе за привезённые продукты деньги? Они были у неё на сберегательной книжке, которые Вера, по старой привычке, выманила себе, пока жила с вашей – для тебя Кабанихой, а для Веры – любящей матерью, хотя не раз они ругались – как раз из-за денег. И Юлия Петровна потихоньку стала свою любимую доченьку проклинать, поняв, что ей жить с Верой – о чем она мечтала в вашем отрочестве – не придётся. Бывшая Гера живо её загонит в могилу, о чём мать жаловалась тебе, когда ты в тот год, когда Олежке было 4 года, приехала за сыном. А ты Веру не прокляла, за её негодные дела?

            Калерия вздрогнула и поёжилась: – Я такого коварной сестре даже в мыслях не желала. - И продолжала рассказ о Вере и её болезнях уже, в более суровом тоне, без жалости к сестре.
            - Наконец она ложится в больницу, в районном центре, для «сохранения беременности», - уже на Украине, - а на самом деле, - мне так казалось тогда – ждёт, когда родит женщина похожая на неё младенца и откажется от него. Может быть, она уже подыскала такую даму и сговорилась с ней. Но мы, в общем, начали говорить о Домасе, и почему он не мог развестись.
            - А тем временем выяснили, почему молодой муж Веры не дождался её кончины, и пока она лежала в больнице, - «на сохранении», как говорили, влюбился в цыганку, но уйти от жены не смог. Там была такая трагедия, что он чуть не повесился, - просвещал её Аркадий.
            - О таком случае мне никто не говорил, потому что я к маме старалась Олежку возить как можно меньше, чтоб он на эти трагедии не смотрел.
            - Сына жалела – это понятно. А «мальчика» Домаса за что выручала ещё малышкой? 
            - Мальчику было уже 22 года – это когда я раны его заживляла в пещере. Но и в наше время разойтись с сумасшедшей дамой не так просто. Она или её родные наняли «лесных братьев» были такие в литовских лесах, и «братья», заманив Домаса в леса, где они жили, в какую-то пещеру, так его побили, что он бы умер, если бы не прилетела ему на помощь Релька, накануне своего десятилетия. Причём прилетела, как невидимка для плохих людей – или они покинули пещеру, где творила зло. А я своим прилётом притянула хороших людей, спасателей, в том числе и мать Домаса была среди них.
            - Стоп-стоп! Так это случилось, как раз, когда я тебя спас от могилы на кладбище? Вот  неугомонная.  Значит, я тебя спасаю в ту ночь, а ты этого Домаса помчалась спасать.
            - А что делать? Я перед сном немного поговорила с Богом, как мне показалось. Пожаловалась ему на мать и спросила, сколько мне ещё с ней мучиться? И видно Бог послал меня туда, где человеку было ещё хуже.
            - Потрясающе. И Домас сказал, что когда ты вырастишь, он тебя найдёт? – удивил её знанием слов, едва воспрянувшего литовца, Аркадий.
            - Да. Но я особенно не поверила ему и полетела дальше – нужно было ещё кого-то спасать.
            - В ту ночь на твоё десятилетие ты ещё спасала Артёма-моряка, но хотя видела его годом раньше – не узнала? – поражал её дальше всезнайка.
            - Артём-моряк не был в форме, но тоже изранен весь и истекал кровью. Кровь я ему остановила, перевязала какими-то бинтами, и этот друг тоже сказал, что мы ещё увидимся. С Артёмом мы встретились, как ты уже знаешь, когда мне было 18 с половиной лет. Влюбились, но не поженились – не судьба нам была. И, наверное, хорошо.
            - Хорошо, дорогая моя. К 33 годам Артём был так избалован женщинами по всему миру, что, женившись на светлой, чистой Реле, быстро бы заскучал. И взялся бы за старое – тем более, ты жила бы в Одессе и ничего о его проделках не знала. Значит, Артём с тобой увиделся, после того, как ты его спасла, через 8 лет. А сколько лет искал тебя по Союзу Домас?
            - Мы с ним встретились, когда у меня Олегу было семь лет, мне 27, а Домасу 39 лет. Жена у него умерла почти сразу, после того как его избили, но дочь осталась. И после нашей встречи мы решили что ни ему нельзя от больной дочери в Москву, ни мне с Олежкой ехать в Литву и жить возле сумасшедшей девушки не стоит. Встречались изредка – раз или три раза в год, много путешествовали. И я знала, что Домас погибнет от руки своей дочери – она создала аварию, когда он её отвозил в психбольницу. А помирать он приехал ко мне, в Москву. Вернее на операцию. Но оперировать его было нельзя и, слава Богу, родные его забрали в Литву, где он ещё прожил несколько месяцев. Ведь ему деньги были должны по болезни, а в Москве кто их заплатит? Кроме того – и за это я была благодарна родным Домаса – где бы он жил в Москве? У меня в коммуналке нельзя такому тяжёлому больному жить. Ведь у нас тогда с Олегом была одна комната. А в Литве, где у него была квартира – родные ему сиделку наняли.
            - Не ревнуешь? Женщина эта могла женить  его на себе.
            - Это тяжелобольного человека? При том там же и дочь Домаса прописана. Если умная женщина, зачем ей делить квартиру с буйной девушкой? 
            - Тебя, значит, не очень мучил? – Спроси и припал к губам Рели Аркадий. Видимо всё знал и не очень хотел, чтоб Реля отвечала о бывшем возлюбленном. Но молодая женщина едва он её отпустил, отдала дань памяти незабвенному человеку из Литвы.
            - Домас – благородный человек. И мучить любимую женщину – это не рыцарским законам. Но я была хоть немного счастлива в те пять лет. Почему немного? Когда Домас меня нашёл, я сразу увидела, что жить ему осталось совсем мало. Вот, как иностранка говорю. Но сделать его хоть ненадолго счастливым – у меня получилось. Хоть немного сделать человека счастливым – будешь счастливой сама – это я усвоила, встречаясь изредка с Домасом.

                Глава 24.

           - Я тебя тоже мучить не стану. Буду любить нежнее, чем Домас. Тем более что ему было отведено несколько лет, а мне меньше дней, чем в месяце, - говорил Аркадий, увлекая Калерию  к дивану и укладывая нежно, как младенца. У Рели закружилась голова, и она отдалась любимому, про которого вчера узнала, но он был в её жизни почти всегда.
           Не зная человека, она любила его, по поступкам, и предполагала, что придёт время, они встретятся. Нельзя забыть, что ей не дали упасть в могилу, где бы её присыпало глиной. Нельзя забыть, что он вынул её из Японского моря и отнёс в больницу, по пути подлечив ей голову и глаза. Глаза чтоб не ослепла, а голову, чтобы не стала дурочкой, на радость матери и старшей сестры. Ещё спасал в Качкаровке, в больнице довольно взрослую девушку, которая как Джульетта хотела вслед за любимым уйти в Космос – вот бы обрадовала мать и старшую сестру, но Аркадий решил, что жить она должна столько, сколько ей Бог отметил. 
           Нельзя забыть, что он провожал её после танцев, в последний день её жизни в Чернянке, по окончанию школы, перед тем, как она уехала в Симферополь, и подарил необычный шарфик – таких Реля не встречала больше нигде. Похоже, охранял её от какого-то зла, что навис над бывшей школьницей. Быть может, добрейшая Юлия Петровна наняла хулигана, чтоб изнасиловал или покалечил – и это, кажется, снилось Реле во снах – уже в Симферополе, но её защищал юноша, подаривший ей шарф, который представился немцем и назвался Рудольфом.
           Немец, а защищал её от бандитов, как русский Степан, чем и выдал себя. После жуткого сна Реля подумала, что никакой он не немец. Странно, что она в полутьме, в тот вечер, не рассмотрела его лица, а то бы вспомнила больницу в Качкаровке, где он тоже спасал её – уже от реальной смерти, когда она могла задохнуться.  А сейчас упивалась его любовью, которая так давно шла к ней. И всё это она видела на потолке – кадр за кадром – завидовала даже себе и ругала – была любима таким человеком, а видела лишь земных парней и мужчин, которые часто предавали её.
           Отпущенная, наконец, Аркадием, Калерия поспешила во двор, в туалет и немного помыться под летним душем, где осталось немного тёплой воды, нагретой солнцем. Моясь, она продолжала вспоминать, где ещё её сопровождал Аркадий, не стараясь попадаться ей на глаза.   
            И как забыть Севастополь - на экскурсию Реля поехала тогда с покалеченной ногой. И там  ей Аркадий принёс и положил на стол, где они завтракали с подругой драгоценную книгу о Пушкине, о которой она мечтала. Мало этого потом тоже необычной почтой дал денег на заморский плащ, который они купила на ярмарке в Севастополе. Женя купила за свои деньги такой же, и не завидовала, что Реле деньги свалились как бы с неба. Странным образом попадали к ней вещи от Аркадия и потом исчезали – скорее всего, были украдены, потому что жизнь в общежитии, где не закрываются комнаты на ключ – это проходной двор, но Реля не грустила о вещах – немного покрасовалась, и пускай другие носят.
            Жалела лишь книгу о Пушкине, но позже эту книгу ей добыл подросший сын, по макулатуре.  Разумеется, книга исследователя жизни Пушкина Раевского была на более простой бумаге и без прекрасных миниатюр женщин, которых любил Пушкин и которые его окружали при жизни. Но она была более полной, по тексту, чем прежняя, та, которую в Симферополе читала юная девушка.  В этой книге – дополненной и преображённой неутомимый Раевский, который будучи очень пожилым, в войну ездил по Чехии и другим странам, где жили потомки Александры Гончаровой, которая сыграла немалую отрицательную роль, в гибели поэта. Но в сорок один год вышла замуж и родила дочь, дожив до глубокой старости, по тем временам. Были воспоминания и по несчастной Елизавете Гончаровой, которая вышла замуж за Дантеса, как ей хотелось, но обрела лишь несчастье.
           Одевшись в купальник – в чём выскочила из дома, Калерия накинула на себя полотенце, повешенное для неё Полиной Ивановной:
           - «Спасибо ей», - поблагодарила Реля и вернулась к Аркадию, который тоже облился во дворе холодной водой, которая его освежила, но не сняла с него тяготение к ней.
           - Калерию Олеговну хочу! – говорил он страстно, начиная целовать в глаза и губы. – И вспоминай что хочешь, я это на потолке тебе изображу.
           - Я и так как в круговой панораме с тобой. Всё крутится по стенам и потолку – не хочешь ли ты, чтоб я с ума сошла от неожиданных появлений людей, хоть и нарисованных, которых хочу видеть.
           - Тогда закрой глаза и лишь вспоминай всё лишь хорошее, - уводил он её опять в загадочные, неповторимые воспоминания, где нет ненависти матери, угрозы развода, жизни одной с дитём в большом и не очень знакомом городе, когда и Олежка болел – это мрак. Но прошли те времена, дорогой её сын (благодаря рукам Рели, как сказала врач, и материнскому молоку её) выздоровел, подрос и окреп.
           Молодая женщина стала узнавать Москву все больше и лучше – полюбила её, и люди, которые Релю и Олежку любили, не отставали от  них в походах по Москве. И всё это крутилось перед её глазами на потолке. Всё же большую долю внёс в воспитание Олежки Юрий Александрович – дипломат, который любя Релю полюбил, возможно, больше чем женщину, смышлёного её сына, который начал с пяти лет читать и знал много больше его детей. Хотел Олежку тоже сделать дипломатом – ходил с ним на собеседование и записал в школу под номером 20, куда свозили детей со всей Москвы богачи. Которые в своих детях видели лишь жителей посольств, в других странах, не ведая, что посол бывает один, а все остальные его помощники, которых за любую провинность могут выслать на Родину.
           Калерия и Олег не были столь тщеславны. Олег мечтал летать на самолётах не пассажиром, а лётчиком, а Реля, как мать, боялась трёх опасных  дорог, которые должен был переходить каждый день Олег – идя в школу и из школы домой. А выпивавшие детки работников из Кремля, жившие вокруг их дома – могут и задавить, что случалось.
             Поэтому Олежку перевели в 112 школу за углом, чтоб никаких дорог не переходил – шагал лишь по тротуару. А там ещё и бассейн построили, что её спортсмену было очень хорошо. Чем ездить в открытый бассейн «Москва», где хорошо лишь летом – купаешься и видишь стены Кремля, некоторые его башни и блеск куполов церквей да зелень Александровского парка. Можно летом, когда народу мало (все стремятся на природу) и два сеанса проплавать и на солнышке позагорать. Так и делал её уже взрослый сын с друзьями – отпускать их на Москву-реку или озеро в Малаховке Калерия боялась.
           Если Реля была свободна от работы, то с малой компанией мальчишек – человека три четыре ехали на Фили – там  и купались, загорали, играли в волейбол, а потом обедали в прекрасной столовой, вернее фабрике – кухне – где много залов и потому всегда есть свободные места. А покушав, по желанию можно было идти ещё купаться или ехать домой.

           - Всё вспомнила? - спросил, чуть отдышавшись, Аркадий, целуя Релю и отпуская её. – Хорошо тебе было?
           - Просто изумительно. Никогда так не было, чтоб я, получая удовольствие, думала о наших былых встречах, которые после воспоминаний о юношеских годах сына и его друзей мелькали передо мной. - Ты – божественный мужчина.
           - А ты богиня – женщина. Тебе говорили об этом? Не красней. Я знаю, что говорил один человек, но между вами была не меньше любовь, чем у нас.
            Калерия задумалась: - «Этот хитрун выводит меня на Вадима, хотя, мы, кажется, уже вспоминали о нём. Но пусть получает, если хочет знать о моих мужчинах».
            - Это был первый мужчина после мужа и после длительного моего женского поста. Муж не умело обращался со мной, хотя взял девственной и говорил, что опытный в этих делах, но… - краснела она при этом признании.
            - Короче не сделал из тебя женщину, хотя ты забеременела с первого раза!- помог ей Аркадий. – Своей неуклюжестью, твой первый мужчина, при разрыве плевы сделал тебе больно, поэтому ты долго избегала его – уехала к матери в отпуск. И тем, собственно, сохранила ребёнка, потому что в первые недели и не нужно, чтоб мужчина – такой неуклюжий, как твой бывший, лез по ранам, чтоб доставить себе удовольствие, а женщине лишнюю боль.
            - Как это ты догадался? У тебя был собственный такой опыт?
Я же когда-то был врачом – в другой жизни. И вот некоторые знания потянул за собой в эту жизнь. А ты, в прошлых жизнях, которые ты видела во сне, всегда была девственной и не знала, в этой жизни, что мужчин нужно предупреждать, что им предстоит сделать тебя женщиной как можно мягче. Впрочем, твой любимый на то время всё равно не услышал бы тебя, и лез как хам, давно не имеющий женщины. Он и расстался с тобой так – изнасиловав тебя после развода?
            - Да, - Реля покраснела, не смея спрашивать, откуда это известно Аркадию – и этим он внёс в мою душу такое презрение к сильному полу, что я, после развода с мужем, мужчин, гнала всех, кто приставал. Наверное, Вадим, о котором мы с тобой уже говорили, даже через два года, моего женского поста, почувствовал это как-то, когда увидел меня. И повёл себя чутко – этим ты мне его напомнил. Вы даже целуетесь одинаково, приговаривая: - «Правый глазок, левый тоже».
            - А встретились вы у прекрасного озера, - легко продолжил её воспоминания Аркадий, - где ты плавала после ночной смены с малышами в яслях.  К озеру ты пришла с моложе тебя девушками-практикантками, которые сразу влюбились в красавца, но Вадим выбрал тебя?
            - Господи, и всё ты знаешь. Не буду тебе тогда говорить обо всех приключениях знакомства с Вадимом, но выбрав среди молодёжи меня, он и сделал потом, в ходе коротких, можно сказать, встреч, из меня женщину, потому что любил искренне.
            - Мать его не дала вам пожениться?
            - Бог с ней. Быть может, она сделала хорошее дело для меня. Вадим избалованный богатой матерью, не смог бы, потом жить с бедной Дикаркой, как и он, звал меня, не только в моей юности, в разных школах Украины. Ты же знаешь, что моя семья переезжала каждый год и дразнилка эта «Дикарка» ползла за мной из маленького Маяка, где я познакомилась с Павлом, до большого села Качкаровка, где мы с тобой и встретились, как я думала ошибочно, что впервые, в больнице.
            - Умеешь же ты рассказывать – коротко и ясно – большой кусок жизни своей захватила, и всё из-за одного прозвища твоего «Дикарка». Значит и Вадим тебя так называл любя, увидев в тебе ту детскость, с которой и я повстречался. Но ты тогда, правда была девочка, зажатая своей матерью очень жёстко – поэтому начиная со Степана – то, что ты запомнила, заканчивая Яковом, который спас тебя от изнасилования предыдущим водителем и подвёз до оргнабора в городке Бериславе, мы все тебя – каждый по очереди, от чего-то спасали. Вспоминай, кто первый, кто второй или последний.

            - А первым спасителем был Пушкин, а потом ты, как оказалось, хотя наяву мы с тобой встретились в мои 14 лет, хотя помогать ты мне начал лет с 10, но всё это оставлял в тайне. А Дед сначала мне появился явно лет в пять, как я тебе рассказывала, потом во снах являлся и сглаживал жестокость мамы, говоря, что как избавлюсь от неё, совсем другая жизнь будет у меня – хотя и тяжёлая, лет до пятидесяти, но потом всё будет лучше, чем у иных людей.
            - Ай да Пушкин! Он хорошо знал, что тебе предстоит – сын тебе устроит хорошую жизнь.
            Калерия подумала, что Олег, разумеется, поможет ей в жизни. Но есть такие препятствия как великое изменение в Союзе, как предсказывали Нострадамус, и русский монах Авель. Если не только в Союзе, но по всему миру начнётся такая муть, и Олег будет не в силах ей помочь.

            - Думаешь о революции в 1991 году, которая всех придавит? Тебе тоже будет тяжело, но не так, как другим. Всё же то, что Олег у тебя стал лётчиком – это большое дело. Чтобы ни творилось на Земле, но передвигаться люди не перестанут, чаще всего самолётами. А теперь возвращайся к прежнему нашему разговору, а то забила себе голову переменами в Союзе. Или тебе трудно, после такой вспышки в твоей головушке?
            - Вовсе нет. Помню, что говорили про Деда. Хорошо, что ты назвал мне год «революции», как ты сказал. И что Олег будет мне помогать. Он и сейчас уже помогает. Надеюсь на лучшее. Но ты – мой второй, после Деда спаситель, почему-то оставался в тени, и даже показавшись мне в Качкаровке в виде Ангела спасителя, не дал влюбиться в тебя деве 14 лет – отдал меня земному мальчику Славе, который в конце наших встреч вдруг повёл себя очень сурово. Думаю, что ему меня оговорила, довольно развязная девица – повесила свои грехи на меня - и он ушёл в армию, думая, что все девушки не стоят его любви.

            - Так и было. Тебя позорила в глазах Славы девица дерзкая, «скороспелка», как поёт Анна Герман, но он не очень ей поверил и ждал, что ты приревнуешь его, когда он с этой Раисой уходил с танцев. Но ты – Дикая ты наша, не побежала им вслед. Раиса, за свой бред обрела от Станислава пощёчину, он вернулся на танцы, чтоб поговорить с  тобой, а тебя уже не было. Ты умчалась к Днепру, желая утопиться, но по дороге передумала и полезла в небольшую пещеру, по узкому карнизу и там заснула, желая, чтоб тебя укусила змея.
            - А ты откуда знаешь? – поразилась Калерия. Скосив глаза, она увидела на стенке, тот эпизод из её жизни, нарисованный Аркадием: внизу Днепр, по которому плывёт пароход, который она часто видела со Славой, а на карнизе девчонка, похожая на Релю, пробирается к пещерке.
            - А кто тебе предложил потанцевать, на русском языке, чтоб ты не помчалась за Славой, а потом поддерживал тебя, невидимым, чтоб ты не сорвалась с карниза, а в пещере многих змей уговорил не кусать тебя.
            - Загипнотизировал их, да? - Засмеялась молодая женщина, однако, поёживаясь при этом воспоминании.
            - Гипнозом обладаю мощнейшим – там  была куча змей, - пошутил Аркадий, - но забудем Славу. После него, тебе встречались парни, которые видя дикую девушку, но довольно развитую в интеллектуальном смысле, не верили сплетницам.
            - Однако не все парни были такие уж интеллектуалы, если вспомнить Гориллу, который хотел на мне жениться чуть ли не силой – этот  ужасный житель Симферополя.
            - Вот как мы двинулись от развитого Славы до, действительно, дикого Гориллы. Дикая девушка не поняла, извращенца Гориллу – и правильно сделала, что отмахнулась от него.
            - Но всё-таки мне кто-то помог отмахнуться от извращенца, как ты говоришь. Не ты ли?
            - Там геройство проявил ещё один человек, из Космоса – ты его не знаешь, и, может быть, вы никогда не встретитесь. Но если он возникнет на твоём жизненном пути, то признается.
            - Спасибо и на этом. Будем ждать, как говорят.
            - Не говори так. Я ревнивый. Ревную сейчас к Славе, он знал тебя такой юной. Но так как и он был не старик, то не имел такого ума, как твой покойный слуга, хотя мы почти ровесники. Но забудем сейчас о Славе и даже о Горилле. Вернёмся к Вадиму, к которому я тоже тогда ревновал, в те юные года тебя. Итак, Вадим тебя полюбил и любя, сотворил дивную женщину. Но когда вы расстались, он по тебе долго скучал, даже женившись, на вполне приемлемой для него даме, одобренной его матерью.

            - Знаю. Я встретилась с ней прошлой осенью в больнице, где  мы оказались в одной палате. И Вадим, придя навестить жену, тотчас узнал – от Марфы своей – что в их палату подселили женщину, со странным именем. Марфа сказала ему и унеслась на процедуру. А Вадим, используя свой шарм, или подсластив конфетами, но выведал от медсестёр на посту, кто это подселился к жене в палату? И дождался, когда и я, со своими седыми волосами промчусь мимо него. Когда мы расстались, как ты говоришь, в юные годы, седина у меня была. Мои кудрявые каштановые волосы, просекали такие пряди седые, которые мне стала делать ещё мама, а потом развод с мужем добавил.  Все мои знакомые, и в том числе Вадим, мне говорили, что это очень красит молодую «Дикарку». И вдруг (через 20 лет)  мимо него идёт полностью седая женщина, но с юным лицом – это мне не один Вадим говорил. Учительница первая Олега тоже поразилась, когда мы с ним, на первом году его учёбы в училище зашли её проведать.
            - Галина Николаевна – ваша с Олегом первая учительница – она любила, что ученика своего, что маму его, которая тоже облегчила ей жизнь, вынув из раны волос, который зашили ей в рану в больнице.
            - И это ты знаешь, - уже перестала удивляться Калерия. – Но вернёмся к Вадиму – чужому мужу и нашей с ним встрече через 20 лет.      
            - Не кинулся к тебе, чтоб сказать, что помнит тебя?
            - Он-то кинулся, но я уже зная, чей он муж, немного грубо разговаривала с ним – мол, я спешу и нечего меня за руку хватать. Так он потом, как я говорила тебе, подстерёг  меня на нижнем этаже, чтоб всё же как-то обозначиться, что он не просто за руку хватал, а мы были когда-то влюблены друг в друга. А вечером подстерёг, когда я вышла на прогулку – дождей ещё не было. И мы с ним полтора часа ходили по парку – он меня помнит, и я ему понравилась даже с сединой. Но я сказала ему, что он не должен так говорить, через столько лет и будучи женатым. Мне приятно было его видеть, и я рада, что у него семья. Похвалила его жену, которая сразу что-то почувствовала и стала ходить за мной по пятам, в свободное, как говорят, от лечения время.
            - На этом расстались вы с Вадимом? Я имею в виду первую встречу, в больнице.
            - Он пришёл к жене через два дня, чем очень её удивил, а меня ждал вечером – опять же на прогулке, но нас  разлучил дождь и последующие дожди, которые привели нас с Марфой и ещё одной подругой, можно сказать, к палате Степана и его шефа Арсения.
            - Про Степана и Арсения и о ваших разговорах в Космосе известно, а, значит, и мне, - пошутил мужчина, поворачиваясь к Реле, целуя её нежно, как бы выпрашивая ещё ласки от неё. – Падём ещё раз в нирвану, Царевна - Лебедь?
            - А Лягушку-Квакушку не хочешь? – смеялась Реля, покоряясь его желанию. Изведать ещё раз потрясшее её чувство, что она поднимается в небеса и перед ней по облакам проходят кадры её жизни, где она встречалась с этим человеком, которого, оказывается, ждала всю жизнь. Пусть недолгими будут их встречи, как у Художника с Актрисой, по песне Пугачёвой, но это любовь.  Захватывающее чувство, такого Реле не довелось испытать, после Вадима.
            - Ты сравнила нас с песней Пугачёвой о Художнике и Актрисе?- спросил Аркадий, чуть прерываясь:  - Не пугайся, я это в глазах твоих видел. Хочешь тоже иметь «Миллионы алых роз?»
            - Что ты! Как раз мне жалко срезанные цветы. Я люблю на них смотреть, когда они тянутся из земли. Жалко и этого Художника, что «продал свой дом, продал картины и сад», а Актриса от него сбежала так быстро, оставив в нищете. Я за то чтоб любовь не несла разорение.
            - Но песню любишь! Пугачёва её прекрасно исполняет. Но однажды она потеряет свой голос – ты знаешь об этом? – Мужчина заглянул женщине в глаза, будто уточняя, приверженна ли она к предсказаниям?
            - Как и ты, посланец Космоса. – Калерия улыбнулась, глядя в его загадочные глаза – никак не могла определить их спектр, который перекатывался от зелёного возле зрачка, до голубого, по ободку, потом, вдруг, полностью фиалковый цвет. – «От этого, - подумала она, - другие женщины сходят с ума, но Аркадий не допустит этого со мной – настолько я доверяю этому человеку».  – Пугачёвой, - продолжала она тему, выбранную её любимым, когда Аркадий дал ей немного отдохнуть, - захочется изменить свой облик, и она ляжет под нож пластического хирурга – изменится абсолютно до кукольного вида. Но изменив лицо, она потеряет свой голос, при этом чуть не умерев.
            - Жаль чудный голос, но изменив лицо, она изменит и свою жизнь, - продолжал её экзамен Аркадий – будто Реля ещё не подтвердила свои способности.
            - Да, будет искать себе мальчишек всё моложе и моложе. В то время как ваша девочка Реля, займётся писательским делом, - предрекла и себе, хотя знала, что, когда работаешь и отдаёшь всю душу медицине, писать ей особо некогда. Даже в выходные хочется отдохнуть, а не трудиться над своими повестями. За них если засядешь, то можно 8 часов не вставать, без еды и хождений - тогда у неё сильно отекали ноги.
            - Тебе, дорогая наша, надо писать всё так, как ты умеешь рассказывать – интересно. Чтоб люди узнали, что на земле есть не только войны, извержения вулканов и землетрясения, но жизнь может быть такая интересная, не смотря на всё препоны, которые ставятся перед людьми. А сейчас, извини, я, быть может, измучил тебя, но не могу с собой совладать, чтоб ещё раз изведать какая сладкая женщина, наша всеобщая в Космосе любовь, - говорил, целуя её глаза и губы и погружая Калерию вновь в забытьё.
Только и успела сказать: - Но все мои друзья из Космоса почему-то любят меня, как Платон, а ты решил любить как земной человек.
            - Потому что, дорогая, я стоял всегда на страже, чтоб тебя не убили или изнасиловали, пока ты была девственной – потому и знаю всё о тебе. А другие – вроде Степана или Егора – были с тобой по одному разу в пути твоём. Правда Степан чудит и где-то является к тебе старичком, но он, как и дед твой, Пушкин, чуток тебе родственник, по одной из твоих прежних жизней.   
            - Вот не знала.
            - Ты многое не знаешь, потому что тебя берегут, Царица любви, Клеопатра!
            - Лучше уж Эйнштейн в любви, - пошутила Реля и замолкла, уносясь в воспоминания. Ей никогда не приходилось, имея дело с мужчиной, вдруг залетать в своё прошлое или будущее. С Аркадием, так как человек он необычный, ей суждено узнать многое из своей жизни, то, чего не знала, что было у неё за спиной. Но больше, разумеется, её интересовало будущее её и сына – всё это она увидела на потолке в бегущих кадрах, как в кино – только бы запомнить и потом расспросить у Аркадия, что это значит?
            - Своё прошлое вороши и в будущее заглядывай, как это ты сделала с подругами в 52 больнице, - проворчал Аркадий, заглянув в её мысли. – А сыново будущее не трогай, а то нарушишь чего-нибудь там.
            - Я знаю, что на детей гадать нельзя, - сказала виновато Калерия. – Но будущее Олега иногда снится мне в загадочных снах, которые я отгадать не в силах и пугаюсь их.
            - Пугаться не надо, а вот перекреститься бы не мешало, потому что этот страх напускает на тебя отец Веры, хотя и не показывается тебе на глаза. Тогда сама  себя обороняй большим Крестом и говори, как женщины в деревнях русских говорят: - «Чур, тебя, нечистый! Чур!»

                2-я глава - http://www.proza.ru/2019/03/26/960