I.
Я шел по холмам, покрытым густой травой. Мои босые ноги, сбитые в кровь, приятно холодила земля, влажная после ночного дождя. Это была земля после череды дорог, мощеных булыжником. Я шел и вдыхал ее запах. Дороги остались позади, лишь одна из них вилась, где-то далеко внизу, но мне до нее не было дела, как до ползущей мимо меня змеи.
Города тоже остались позади. Города с их аутодафе, с чернью, кидающей камни в себя самое, проезжающей по городу, прикованной к телеге в жалком рубище. Жгущей самое себя на кострах святейшей инквизиции и пытающей себя в подземельях монастырей.
Здесь были земля, трава и ветер. Ветер, несущий запахи, змеящийся меж холмов и выдувающий остатки тепла из–под дранья, которым я прикрывал наготу. Крепкий деревянный посох и лохмотья, вот и все, что есть у меня из внешнего. То, что есть внутри, сокрыто, и никто, не способен проникнуть в глубины моей самости. Я очень богат. Богат безмерно тем, что внутри, что сокрыто. И это не продается, как бы не просили меня об этом отцы церкви. Им не дано познание. Оно вообще не дано тем, кто закоснел в догме. А в наше время большинство тех, кто похож на меня, сожжены.
Вдали, где-то за холмами, нарастал гул. Он передавался земле, и каждая травинка ритмично колыхалась, вслед за его волнообразным, мерным течением вперед. Я, в который раз, больно сбил обо что-то ногу. Раздвинув посохом стебли травы, я вгляделся в серую, гладкую поверхность булыжника. Большой округлый камень, который впитал в себя влагу ночного дождя. Я пошевелил его ногой и он неожиданно легко откатился. На меня, зияя черными провалами глазниц, глядел череп. Комья сырой земли набились в отверстия, бывшие ранее носом, а немногие оставшиеся во рту зубы, хищно, перламутрово переливались, как зубы придворных дам, которые смотрят, как ведьму привязывают к кресту, торчащему из груды хвороста, обильно политого маслом.
Гул нарастал, и вот вдали, на дороге, змеящейся внизу, показался отряд рыцарей. Начищенные доспехи сверкали на солнце, а холеные лошади несли своих нелегких седоков споро, почти не понукаемые. Их было около пятидесяти. Так же споро, за отрядом ехал обоз с провизией. Отряд полз по дороге, как длинная, блестящая змея, которая не опасна, но излучает мощь и готовность. Значит я не зря здесь. Значит, они все-таки появились. Я сошел с холма и вышел на тракт. Они неумолимо, блестящей, как отполированный нос галеры, громадой надвигались на меня. Я вобрал в себя побольше воздуха, и прокричал им приказ. Я не зря их вызвал, они слышали мои немые вопли и замерли ярдах в пятнадцати передо мной. Их вел величественный муж, на гнедом жеребце. Я говорил с ним. Говорил молча, но он меня слышал. Говорил так, чтобы он действительно захотел мне помочь.
Мне не нравился один из них. Он выехал немного вперед, следуя приказу начальника. На нем криво сидел шлем, а доспехи были смяты ударами. Он был не чищен и зол, и его глаза пронзительно сверлили меня, сквозь прорези шлема. Перья плюмажа были поломаны и грязны. Я говорил теперь с ним. Я пытался сделать так, чтобы он стал прежним, чтобы он дал мне понять, что движет им. Но он был нем со мной. Я говорил с его предводителем, и он был согласен. Он жестом подозвал кузнеца из обоза, и тот принялся молотом, прямо на спешившемся воине, выправлять ему доспех.
С обновленным доспехом преобразился и воин. Взгляд стал мягче, хоть и готовый по- прежнему убивать. Я просил его оставаться таким же. Я просил его предводителя следить за его доспехом. И мой призыв был услышан. Где то позади в отряде произошло некое движение. Отряд проследовал мимо, а я наблюдал за ним с обочины. Мною владело удовлетворение и благодарность к ним. Отряд скрылся, а я, свернув с дороги, растворился в холмах.
II.
Сегодня я ушел из офиса раньше на час. Сегодня у меня очередная встреча с моим психоаналитиком. Помню, как я пришел к нему впервые, почти сразу после того, как моя жена сбежала от меня с моим приятелем из брокерской конторы. Вот не хотел я тогда звать его на барбекю к себе. Нет. Тогда я счел, что это нормально, но теперь понимаю, что надо было слушать интуицию. Как говорит мой психотерапевт – внутренний голос.
Я пришел к нему почти сразу. Именно почти, потому что был месяц, когда я совершенно забросил работу, каждый вечер покупал себе виски и напивался, как свинья. Потом меня вызвал шеф и настоятельно порекомендовал мне пройти курс психотерапии, в противном случае мне грозило увольнение. Делать было нечего, и я нашел себе довольно популярного в нашем городе психоаналитика, который согласился со мной работать.
Я лежал на кожаной кушетке, устремив глаза к потолку. Потолок был палевым, как и обои, как и почти все поверхности в кабинете. Глаза остановить было не на чем, поэтому они и блуждали по комнате, пока за изголовьем психоаналитик бубнил что-то про дискретно устроенное бессознательное. А затем я, как обычно на его сеансах, начал проваливаться в дрему. Я улетал все выше и выше, все дальше и дальше за его словами, уже описывая круги вокруг какой-то очень знакомой скалы, которая появлялась на его сеансах последнее время особенно часто. Я знал, что когда я перелечу скалу, я окажусь, по словам аналитика, в «самой глубине своего бессознательного». В этот раз порыв ветра подхватил меня, как перо, и понес меня ввысь, так быстро, что я не прикладывал практически никаких усилий, чтобы лететь вверх. Скала пронеслась подо мной, и я начал опускаться, минуя предгорье, на залитые солнцем луга, покрытые густым покровом травы.
Здесь, среди этих холмов, не было никого. Мой аналитик оказался прав, когда говорил, что наш психический мир предстает перед нами в виде неких величественных пейзажей. Эти холмы и вправду были величественны. Величественны, благодаря некой скрытой в них природной мощи. Я был здесь впервые, хотя раньше некоторые картины повторялись. Особенно первое время, когда я только начал к нему ходить.
По дороге, где-то далеко внизу, вереницей ползли всадники. За ними тянулся обоз с провиантом. Чтобы рассмотреть их поближе, я перелетел со своей позиции на ближайший к ним холм. Всадники растянулись по дороге, и при ближайшем рассмотрении, оказалось, что они движутся довольно быстро. Так, что обоз за ними почти не поспевал. Внезапно грохот копыт смолк. Я посмотрел вниз и увидел, что движение их замерло по вине какого-то нищего, который стоял, преграждая им путь деревянным посохом. Вся сцена развертывалась в полном молчании. Вот ряды всадников зашевелились, и вперед выступил один из них. Вот он, недвижно стоявший некоторое время, спешился. Вот сзади, из обоза, показался какой-то ремесленник, судя по одежде, кузнец. Он подошел к спешившемуся воину, размахнулся молотом, и принялся наносить один за другим удары по его, закованному в броню, телу, однако последний остался недвижим, несмотря на силу ударов. Затем он вскочил в седло и занял свое место в отряде. Я привстал повыше, чтобы лучше увидеть. Вожак повернул голову и встретился взглядом со мной. Что-то крикнул, полуобернувшись через плечо. Среди всадников отметилось некое движение, и я услышал низкий приближающийся гул. Затем, почувствовав острую боль в груди, посмотрел вниз и увидел, как в расплывающемся на груди темном пятне, торчит арбалетный болт. В голове мелькнула фраза аналитика, о том, что алкоголизация - это бессознательное стремление личности к суициду. Затем я ощутил, как порыв ветра подхватил меня и понес вверх все дальше и дальше, глубже и глубже унося в беспредельную синь неба, которое подпирала вершина одинокой скалы.
III.
…Я ехал по дороге, ведущей в L, куда нас и направил приказ герцога, когда дьявольское наваждение прервало мерное течение нашего пути. Нам предстояло еще миль двадцать пути. После последнего перехода лошадям практически не дали отдохнуть, и даже мужичье из обоза роптало за нашими спинами. До бунта еще не дошло, но позавчера один из смердов вздумал роптать открыто, за что и был запорот, другим в назидание и во славу его светлости, на задах постоялого двора.
Лошади, не смотря ни на что, были вычищены. Латы моих солдат начищены до блеска. (Я прошу Святейшую Инквизицию учесть мое ревностное служение Его Светлости, столпа и оплота веры в нашей провинции.) Герцог любил, чтобы под его знаменами находились воины, которые не позорили бы его ни внешним видом, ни умением сражаться. Ехать нам оставалось примерно час, и скоро мы предстанем со всем возможным великолепием пред очами Его Светлости, который лично поведет наш отряд далее. Внезапно нам наперерез, ярдах в пятидесяти, вышел очень странный нищий. Он спустился, верно, с одного из холмов и внешне походил на одного из тех странников, которые в наши смутные времена просто заполонили дороги. Все от чего-то бегут, вместо того, чтобы принять бой и, если суждено, умереть с честью! Он остановился на середине дороги и, взяв свой посох наперевес, стоял и смотрел на нас, не произнося ни звука. Объехать его не было никакой возможности, а ведь Его Светлость ждал нас, я уверен, с нетерпением. Я думал уже, а не проехать ли прямо по нему, коли он настолько глуп, что не желает уйти с дороги.
И тут Сатана в облике этого нищего коварной змеею проник в наш, сплоченный верою в Господа нашего, отряд. Я услышал голос - он был прямо у меня под шлемом. Тихий певучий голос, в котором проскальзывали стальные нотки, выдававшие в его обладателе человека, привыкшего повелевать. Вероятно, отцы-инквизиторы знают, как звучит глас диаволов. Голос становился все громче и, наконец, я разобрал приказ остановится. От удивления чувства мои были смятенны и рука как будто поднялась вверх сама, чтобы воины, послушные моим жестам, замерли ярдах в пятнадцати-двадцати от нищего. Голос в голове истребовал, чтобы вперед вышел один из лучших моих воинов – барон N, твердый и несокрушимый в бою и в вере. Во время последней операции он особенно отличился. Я отдал приказ, не в силах совладать с повелением князя мира сего, и барон выехал вперед. Голос заставил его спешиться и исчез из моей головы, видно перейдя в голову барона. Мысли свободно хлынули потоком во мне. Так этот нищий, оказывается, колдун, скрывающийся от рук святых отцов-инквизиторов! Я подумал было отдать приказ пристрелить его, что и надлежит совершить каждому истинно верующему христианину, но голос вернулся ко мне и продолжал говорить, что барон хорош как воин, но вид его помятых доспехов безмерно огорчит его светлость герцога. И поэтому голос просил выправить доспехи, но не снимая их с барона. Просьба была странною, но отчего-то я не смог ей противостоять и, подозвав кузнеца из обоза, повелел ему исполнить просьбу. Как ни странно, удары молота никак не сказались на бароне, отчего я склонен думать, что колдовские чары коснулись и его, о чем я немедленно и докладываю вам, святые отцы. После того, как доспех был выправлен, чары рассеялись и мы смогли продолжать путь, но я, краем глаза, заметил тень, прячущуюся в холмах вдоль дороги. Поскольку дьявол был более не властен надо мною, я отдал приказ пристрелить соглядатая и, несомненно, пособника дьяволовых козней, что и сделал арбалетчик мастер Томас. Сатана в образе нищего сошел с дороги и исчез, едва ступив в траву. После чего мы продолжили путь. А по приезде в город выяснилась вся сила сатанинского наваждения, поскольку Его Светлость пребывал в крайнем удивлении от нашего приезда, ибо не отдавал никакого приказа.
Прошу принять во внимание, что, по слабости духа своего, не смог противостоять дьявольским козням, о чем и ставлю в известность Святейшую Инквизицию, ибо коли уж мы, крепкие в вере воины Его Светлости, не смогли противостоять наваждению, то что говорить о смердах, коих в нашей провинции великое множество. Я надеюсь, святейшая инквизиция рассмотрит со всем вниманием мой рапорт и предпримет все усилия, для поимки колдуна, дабы зараза ереси, подобно чуме, не распространилась в землях Его Светлости герцога М.