Он перебирал стопу порыжевших от времени и слез писем. Ему не верилось, что кто-то мог думать о нем, писать эти письма, а потом ждать, ждать...
Он никогда не писал ответ. Почта была совсем рядом с его домом, но он никогда не писал. А письма все приходили и приходили в его дом. Их приносил низкий почтальон с обожженной щекой. В один из дней почтальон не пришел, а вместе с ним перестали приходить и тугие конверты.
... Деревья сорили рыжей листвой, от которой пахло сладко. Солнце расплющилось и гасло среди пыльного неба. Он неторопливо шел, стараясь не наступать на сладкие листья. Их хруст сбивал мысли. Он пытался вспомнить, почему ни разу так и не ответил на письма. Он задавал себе этот вопрос миллион раз, но ботинки все ломали листья. Тогда он остановился и сел прямо на рыжий асфальт. Мир хрустнул и мгновенно затих. Прошла минута, затем другая. Тишина помогала думать, она сама думала за него. Казалось, он уснул, а может, перестал дышать. Но вдруг он быстро поднялся, огляделся, поддел сухие лохмотья ногой и суетливо зашагал обратно.
Дома не оказалось ни единого листа бумаги. В последнее время он не читал даже газет. Судорожно открывая ящики, роясь на полках, он не находил и самого маленько серого клочка.
Наконец он вышел на улицу и стал смотреть под ноги. Взгляд его остановился на чем-то, он наклонился и достал из кучи рыжих останков большой остромордый лист.
Ручка не хотела писать по незнакомой поверхности. Кое-как выводя буквы, криво и чужим почерком, он все же выдавил: "Я жив".
На почте он купил конвент, аккуратно положил лист внутрь и заклеил. Вернувшись домой, он сел на диван и долго перебирал порыжевшие от времени и слез письма. Но не было теперь в нем того гнетущего чувства чего-то несделанного, чего-то оставленного на вечное потом...
Шли недели, листья больше не источали привкус сладости, теперь они тихо догнивали под тонким слоем инея. В его доме не горел свет. Старые письма были разбросаны по полу, а в углу лежала нетронутая стопка новой белой бумаги. Ударяясь о стены и закрытые окна, звоном в доме рассыпалась тишина.
А по улице, дрожащей голыми ветками, направлялся к этому дому низкого роста мужчина с большим ожогом на пухлой щеке.