""Марсианка""
Она подняла голову… Холодный солнечный свет заставил ее зажмуриться...
Кто-то грубо толкнул ее в спину, и она по инерции наугад, не видя под ногами брусчатки Троицкого моста, заплетающимися в длинной юбке ногами, зашагала к своей Голгофе.
-Смотри, товарищ Мальков, - проститутка... Возомнила себе, понимаешь ли,... чистоплюйка! А ну-кась, товарищ Мальков, поддайте-ка ей под зад! По-нашему, по - пролетарски!"
Оттоптанные в кровь пальцы сжались в кулак.
-Сейчас бы бомбу…
Подумалось Фаньше и обезображенная, много лет назад, нечаянным взрывом грудь заныла разрубленным соском.
Все тот же нудный голос гнусавил откуда-то из-за спины.
-Вот, дрянь! Мало ей наподдавали! Вы поглядите, поглядите Павел Дмитрич, она еще и кулачишки свои сжимает!
-Да, сейчас бы бомбу и всех этих недоумков... Разом…
Она прищурилась и напрягая из последних сил остатки потерянного на каторге зрения, попыталась разглядеть так гадливо ругавшегося "товарища". Но не смогла, слишком тот был суетен… Зато неожиданно из мелтешащего в круг нее омута, она выхватила знакомое лицо:
- Пашка Мальков! Член Центробалта...
Она знала его еще по пятому году, помнила этого огромного матросюгу-анахриста отчаянного и непокорного.
-Это хорошо, что такой мужик кончать будет...
Ангел коснулся ее разбитых губ, нырнул под бледную кожу и спрятавшись в воспаленных ночными допросами глазах, затаился под ресницами.
-Пашка… Такой руками не трясет… Наш человек.
Она влюблено покосилась на шлепавший по ляжке Малькова, полированного дерева гробик - маузерного кабура. И, с явным удовольствием качнула головой:
-Хороша игрушка… Винтовочный патрон, четырехгранный затвор, машина - зверь, ни тебе осечек, ни перекосов...
Фаньше вдруг стало хорошо и легко, боль отступила, отеки набрякшие предсмертным огнем перестали жечь ей лицо, в груди сладко заныло, а изуродованный сосок затих.
-Хорош мерне!
Думалось ей.
-Сытый жеребец...
Она блаженно закатила глаза и вдохнула в себя, уже горчащий осенью воздух. Сладковатый, казенный дух черного бушлата…
-Пашка - Полосатая рубашка… Все такой же, молчаливый, сильный…
Истома, родившаяся в успокоенном мозге, опустилась под пупок и там растеклась влажным маревом. Фаньша прикрыла глаза и провалилась в тепло его объятий…
Негнущиеся колени дрогнули, а тело ее маятником качнулось в сторону Малькова.
-Прижаться бы…
Но мерзкий голос всепролетарского поэта Демьяна Бедного ржавой лопатой скоблинувший по Кремлевской брусчатке, выбросил ее из будоражущих воспоминаний в реальность.
-Потаскуха эсеровская... Ты на кого рученки свои вытянула?! Шалява!
Фаньша подняла голову в серое сентябрьское небо и почувствовала, как на ее спину беззлобно легла огромная пятерня Малькова.
-Не задерживаемся... гражданка.
-Гражданка… Интересно, где они меня «подженят»? Чудно бы сталось лечь в Александровском… Под деревцем каким, или под розовым кустом… А на следующий год прорости веточкой какой или травинкой…
Она снова улыбнулась. Измочаленное за трое суток непрерывных допросов «товарищей» тело, не ощущалось, в нем жило лишь одно желание - побыстрее закрыть глаза и провалиться на самое дно небытия. В сон… в вечный, покойный сон… Она чертовски устала, измучилась за свои 30 лет...
-Господи, мне уже 30, а я еще ни чего в жизни не видела... Да и вряд ли увижу. В Володьку «Картавого» и в того не попала…
Она склонила голову и из-за мальковского плеча увидела кремлевскую стену.
-Господи, о чем это я?
Чертенок, выскочивший не весть откуда больно надломил запекшуюся кровь на губах, рот сломала улыбка, а капелька крови скатившаяся на грудь зацепилась красной рябининой за «куриную лапку», черного поношенного пальто.
В голове ее закрутилась карусель из прошлого… Кто-то зычно крикнул: "Мазурка!" кто-то разбил об пол тарелку, кто-то...
Она снова улыбнулась.
-Хотя, и этого не было… Все чужое, все не мое…
Она не заметила, как доковыляла до Манежа, туда, где «товарищи» соорудили гараж для своих пролетарских мобилей. Она больше не слышала натужное брюзжание поэта, не думала о Малькове, и уж тем более не могла видеть, как в проеме одного из окон Арсенального здания появились две мелкие, игрушечные фигурки, одна из которых весело всплеснула белым платком…
Мальков, не поднимая глаз, протянул ей зажатую в грубых, пропитанных оружейным маслом пальцах только что замусолиную цигарку.
-Кури… Курите…
-Курить? Ах курить…
Фаньша молча оттопырила разбитые губы.
-Надо же, «товарищи» «Правду» курят…
Она скосила глаза к раскуренной Мальковым и бережно вставленной в губы цигарке, прочла: "..высшее достижение Революции... " И подпись: "В. Лени..."
-Вот, же сучий потрох, всех обскакал! Как же Семенов с этой кошкой - Коноплевой, неужели холостыми стреляли? А Гиль? Ведь и подгадывали специально в его смену, что бы «Картавенького» прижучить. Надо было его одной сделать, «поставить на перо и в дамки»… Провокаторы.
Фаньша грустно улыбнулась, представив Ульянова, пришпиленного огромным финским ножом к забору. Кряхтящего, бестолково бормотавшего не что невнятное не-то на идише, не то на немецком, корячившегося от боли, пытающегося слезть со смертельной булавки, словно большой навозный жук, который в ожидании смертельной дозы эфира пытается обрести свободу.
-Надо же, бес придумал себе кличку - Ленин, хорошо хоть не Фанин...
Она снова улыбнулась, но едкий махорочный дым вцепился в глаза, и она, прослезившись, попыталась выплюнуть припекшийся к губам окурок. Не рассчитав силы пошевелила стянутыми за спиной руками и боль разбудила в ней злость.
-Вот, сукины дети, руки колючей проволокой завязали… Сейчас бы динамиту, чтоб разом всех…
Она не заметила, как оказалась стоящей на коленях, отчего замешкалась и даже смутилась, стесняясь принятой непристойной позы.
-Устроили тут камасутру! Мать вашу…
Но слов ее никто не услышал и она со злостью оттолкнувшись лбом от холодной земли и выправившись плотно встала на оба колена. Он смачно, от души сплюнула на землю горькой, махорочной слюной.
-Сука! Мне б зрения хоть чуть-чуть, я бы сейчас с Картавым на том свете вела политические дискуссии...
И снова бесенок, выскочивший невесть откуда, изломал ее губы в страшной улыбке.
От Фаньшиной губы сам собой отлепился назойливый "Правдистский" окурок и на длинной густой слюне, словно паучок на паутине потянулся к земле. Фаньша замерла… Увлеченная созерцанием притяжения метафорического окурка скосила к нему глаза и неожиданно поняла намек Свыше…
-Пора… Наверное...
Она настороженно следила за набрякшим слюной, еще дымящимся окурком. Вот он почти коснулся затоптанных, грязных досок настила… Еще мгновение и пуповина не выдержав его бремени лопнет и навсегда отделит их друг от друга… но окурок неожиданно подтянулся и снова стал медленно, раскачиваясь как маятник опускаться к земле.
-Да... Наверное пора ...
Подумала Фаньша и Мальков словно связанный с ней невидимым проводом телеграфа безошибочно расшифровал тайные знаки на ленте жизни. Опустившись перед ней на одно колено он мягко, по хозяйски придавил ее голову подбородком к груди, привычно запустив пятерню в ее еще черные, как у ворона крыло волосы.
-Вот же, мерин, и берет-то как...".
Она медленно, почти с блаженством закатила глаза и вдруг, незвано - негаданно окунулась туда, в далекое свое детство. В свои зеркала, пудреницы, рюшечки, новые туфли, красивый фартук... Она видела себя со стороны за партой в еврейской гимназии, где юная и обворожительная Фейга Ройдман - девочка с красивыми, чуть раскосыми глазами смотрела куда-то за окно, где холодным пламенем горело осеннее солнце... Бескрайнее море солнца...
Солнце вспыхнуло и окурок порвав тонкую нить бытия жирно шлепнулся на дощатый настил.
Мальков отступил, отпуская в след за окурком еще трепещущее, но уже бездыханное тело Фаньши. Они так и лежали друг подле друга - погасший окурок и странно запрокинувшая голову мертвая женщина смотревшая, сквозь распахнутые настежь ворота гаража в сторону Арсенала.
-Надо же, уже сентябрь...
Подумала Фейга и поймала себя на мысли, что стала отчетливо видеть все окружающие ее предметы.
-Куда она там смотрит?
Она склонилась над своим телом и проследив взгляд остановившихся, еще не замутненных, но уже холодных глаз, уперлась в окно, в проеме которого Владимир Ульянов с подвязанной на груди рукой, в накинутом на плечи черном пальто без кепки весело щурился, слушая невидимого собеседника.
-Кто это...?
Фейга приблизилась к окну. И за мутным стеклом разглядела «Картавого» и второго низкорослого карлика с редкой топорщащейся бороденкой.
-Как же я не догадалась сразу?! Это ведь поганец Моська Иешуа. Это его голос я слышала, когда в камеру на Лубянке ко мне бросили товарища Релинского. Как же я сразу не сообразила...? Коноплева, Семенов, Свердлов…
Свердлов, басовито хохотнув, посмотрел сквозь Фейгу в сторону гаража, где кремлевский комендант Мальков и Бездомный, запихнув головою вниз в старую бездонную бочку из-под бензина тело Каплан, обильно поливали ее керосином из новенького оцинкованного ведра.
Ульянов и Свердлов судорожно захихикали. Яков михзайлорвич прихватив Ульянова за пуговицу на пальто с острил.
-Смотри, ВИЛ эта паскуда после мальковской «свадьбы» больше не хочет браунингом махать!
В бочке завыло разгоняемое ветром пламя, в момент объяв торчащие из нее ноги в высоких черных ботинках на шнурках.
Ильич смачно плюнув под ноги, весело выругался.
-Ди шайсе! Алтерс хундес капут!
Фаньша кинулась было к окну, но тонкое, замоленное монахами стекло не пускало ее, обжигая и отталкивая от святыни.
Больше всего в этот момент она ненавидела маленькие, свиноподобные, вечно смеющиеся глазки «Картавого», который не на шутку развеселившись меткому словечку, приседая, хлопал себя здоровой рукой по ляжке.
От обиды Фейга закусила губу и в следующий секунду лицо Ленина перекосилось и он, пошатнувшись, бревном рухнул в объятия неожиданно появившегося из глубины комнаты человека в накинутом на пальто белом халате.
-Так нельзя, Владимир Ильич, я вас в последний раз оставляю без присмотра.... А вы...?!
Человек в белом обратился к Сврдлову.
-Вы тоже, товарищ Свердлов, вместо того чтобы... Могли бы и в положительном плане повлиять на Владимира Ильича... Нужен режим и порядок!
К Ульянов встрепенулся мотнув головой бесцеремонно отстранив профессора, обратился к своему собеседнику.
-Вот ви-ите, това-ищ Свед-лов, во всем нужен поя-док. Так ведь, това-ищ доктор? Так -авайте же упо-ядочим количественный показатель поголо-ья на те--итории -оссии "това-ищей", кото-ые нам совсем не това-ищи...
Он выбросил вперед ладонь.
- Точнее, п-иведем ее к нулю, как класс, как социальную п-ослойку. Пошлем к че-товой мате-и всех этих бу-жуазных халуев и их ср-аные завоевания...
И неожиданно прыснув безумным, истерическим смехом, чуть прихрамывая засеменил в глубь комнаты, на ходу выкрикивая бессвязные обрывки лозунгов и возваней, как дерьмо всплывающие в его уже замутненном болезнью сознании.
-Дов-ой демак-атию! Всех на фанаи! Свободу поабащенной женщине! Всенепременнейше! Все... Абыр! Абыр-валг…
Фейга осталась одна, только голос «Картавого» дребезжал в ней тонкой ржавой струной, больно задевая за, что-то живое в самой глубине ее новой… сущности.
Подул ветерок, и листья, зашуршав посыпались с деревьев отвлекая ее от дурных мыслей.
-Надо же, я голая, а мне тепло и хорошо.
Она посмотрела на свои сильные, смуглые ноги и огладив их в слух удивилась.
-Надо же ни тебе синяков, ни ссадин...
Она прикоснулась к левой груди и с удовольствием ощупала твердый совершенно целый сосок.
-Дас ист зер гуд…
Вслух произнесла она, отталкиваясь от подоконника.
Легкий ветерок подхватив ее понес над пустыми знакомыми улицами. Ей было как никогда хорошо. Может быть, впервые за всю ее исковерканную революционной борьбой жизнь. Ей было тепло и хорошо, а самое главное покойно… Москва засыпала…
Через час, другой добравшись по воздуху к дому за номером 302 бис, что располагался на Большой Садовой и принадлежал фабриканту Пигиту, Фейга спустилась на землю. Она почти год прожила в гостях у Анечки Пигит – дочери папиросного магната после того, как новая власть освободила ее от каторжных работ.
-Анечка…
Фейга улыбнулась.
-Милая, добрая девочка…
Сердце ее сжалось, и она почувствовало тепло ее тела.
-Разве у приведения бывает сердце? Конечно нет.
Сама себе ответила Фейга. Но что-то теснило ее новую плоть, ее новую оболочку, теснило и согревало изнутри.
Она долго сидела у кровати Анны, рассматривая спящую подругу. Настенные часы ударили без четверти шесть и только тогда Фейга нагнувшись над подругой, жарко впилась в ее полураскрытые губы.
-Прости… Я люблю тебя…
Прошептала она в темноте. Анна приоткрыв сонные глаза, и прогнув спину живым мостом, попыталась обнять целовавшую ее подругу.
-Я тоже тебя люблю…
Фейга была потрясена.
-Она меня слышит? Ты слышишь меня?
Она попыталась разбередить спящую подругу, но та перевернувшись на другой бок и поджав к животу ноги провалилась в сахарную вату недосмотренного сна.
А Фейга, сгорая от стыда и переполняющих ее чувств, метнувшись ввысь и в мгновение ока, пробив этажные перекрытия, разорвалась в холодном небе бенгальским огнем. Освещая магниевой вспышкой закутки старой Москвы.
Она уносилась в бездонное, звездное небо, к странной, манящей ее с детских лет планете Марс.
Оказавшаяся же нечаянной свидетельницей вознесенского светопреставления, старуха Федотиха быстро и зябко закрестившись, громко и боязливо запричитала слова молитвы и, наложив на себя бережейный крест, по-утиному припустилась в дворницкую. С перепугу, напрочь забыв, что муж ее - Кондрат Афиногенович - осерчав за изрезанный в лоскуты новомодный жилет, вышиб несчастную на улицу, запершись в комнате с молодой паскудницей Веркой Бляхиной из комсомольской ячейки. Сдабривая свое добровольное заточение в "келье" Первой жилкоммунны самогонной настойкой и песнопениями под гитару.
г. Москва
17.09.2006 год
Евгений Ермаков