Исповедь наркоманки
история Мел
фантазия по сюжетным мотивам
бразильской теленовеллы O Clone («Клон»)
Порошок белого цвета, с виду такой безобидный, похож на соду… Когда я его впервые увидела, то я подумала: это сода. Мысль промелькнула на долю секунды… я оглянулась, заметила растерянно ухмыляющихся ребят… и я поняла. Я все поняла.
Сейчас уже даже не помню, испугалась ли я… встревожилась хоть немного? Не помню… Наверное, да… Я же смотрела все эти пропагандистские фильмы под лозунгом «Наркомания – зло», читала кучу статей… Та наивная и послушная девочка просто ОБЯЗАНА была испугаться, начать читать лекцию о вреде кокаина. Кажется, я говорила им что-то такое…
Разве сейчас это важно? Я просто пытаюсь поймать то мгновение, когда жизнь разделилась на «до» и «после». Мне бы хотелось его удержать в своей памяти. И чем больше я думаю, тем меньше верю, что это удастся. Потому что оно было не одно, вся жизнь моя «до» была таким вот мгновением.
Не случайность. Закономерность. Со мной ДОЛЖНО было это случиться. Возможно, с другими, с большинством наркоманов всего этого могло бы не произойти. Они совершенно случайно вляпались. По легкомыслию, неосторожности, из любопытства, просто по глупости… Это не мой случай… нет. Будь так, все было бы проще. А, может, обиднее.
Мне сейчас кажется, я родилась наркоманкой. Человеком, который просто не мог получать удовольствие от самой жизни. Жизнелюбие, душевные силы, стрессоустойчивость… во мне этого не было. И в то же время мне так пригодилась бы хоть капелька легкомыслия! Но и ее во мне не было. Только серьезность, серьезность, серьезность… она разъедала меня изнутри. Я от себя так устала. Мне нужна была просто РАДОСТЬ… хоть капелька непосредственной радости жизни… Есть счастливые люди, им это дано природой. Им не надо ни пить, ни нюхать, ни колоться, чтобы почувствовать это: уверенность, силу, блаженство… У них и так это есть. И такие меня не поймут.
Мне врач посоветовал все записывать. Это как высвобождение своих внутренних демонов, злых голосов, которые говорят тебе: «Ты – ничтожество, лучше бы ты вообще не родилась, от тебя одни беды, ты – просто ошибка природы».
А они всегда были… да, только потом стали злее и злее… Они уже просто сжирали меня живьем. Я теперь понимаю, что это – действие наркотика, тогда я так их боялась, что готова была на все, лишь бы не слышать их, заглушить их голоса, их смех… И я принимала еще одну дозу. А потом – еще и еще и еще… Радость длится недолго, передышки становятся все короче, а муки – все хуже… До сих пор злюсь, что так и не разорвала этот замкнутый круг, приняла бы две дозы… и, может быть, все? Все закончилось бы? Я уже ничего не хотела.
Я долго думала: в чем было дело? Есть люди, которым дано было меньше, чем мне. Но у них было самое главное: любовь к жизни, естественная жизнерадостность… Они могли быть и бедными, и необразованными, и не особенно умными, и не красивыми, и ничего не добившимися… Тогда я их не замечала. Я о них просто не думала. Только теперь я поняла: самое главное, чего мне не хватало, – их жизнелюбия. Я была просто «заряжена» на депрессию, меланхолию, суицид… если бы мне тогда кто-нибудь объяснил, что это – тоже особый дар. Мои чувства. Мое ощущение жизни. Пусть оно и иное, но оно имеет свою ценность, и им можно распорядиться иначе, не разрушая себя. Ведь что-то очень близкое ощущали иные поэты, мыслители, композиторы… Ганс Христиан Андерсен, Эрнест Теодор Амадей Гофман, Александр Грин, Сэллинджер, Чехов… Вот… писателей вспомнила… а ведь сколько имен в других областях? Вспомню еще, поищу и запишу обязательно. Мне это нужно. Пусть у меня нет их таланта, но кто может знать?.. Способности можно развить. Направить в нужное русло… Мне это еще предстоит. Может быть, и не получится, но я попробую… По крайней мере, я могу заняться исследованием такого типа личности, мне это интересно.
В том-то и дело, что радость для этих людей была так тяжело достижима, для них она – редкость, особое чувство… не что-то такое, с чем многие просыпаются по утрам и засыпают, не замечая того… не будничное, не привычное, а мимолетное… и ускользающее… но манящее… как мираж, как солнечный зайчик. Поэтому их описания радости, света настолько пронзительны и щемящи. Они как никто умели ценить ее. С их болезненной чувствительностью, замкнутостью, нерешительностью, робостью перед людьми, перед жизнью, слабой, притом возбудимой и неустойчивой психикой.
Я чувствую радость, когда нахожу их… писателей, композиторов – в словах, в звуках… они – мне родные. Мне так важно чувствовать: я не одна. Со мной и Шопен и Чайковский. Читаю их письма, читаю книги о них… Может быть, я смогла бы однажды о них написать.
Мне раньше казалось, я много читаю, но нет… я прошла мимо и не заметила столько… теперь уже не наверстаешь. Назад не вернешь ни здоровье, ни силы, ни нервы. Но все же мне повезло больше, чем многим другим. Последствия вовсе не так тяжелы… мне есть с чем сравнивать.
В журнале прочла, что мир создан для экстравертов (людей открытых, общительных, жизнерадостных, как говорится, душа нараспашку), их большинство, а интровертов (закрытых в самих себе, любящих одиночество и не очень контактных) – только лишь четверть всего населения… В таких статьях любят приукрасить для красного словца… но все же меня это успокоило. Раз нас – абсолютное меньшинство, стоит ли удивляться, что большинству мы непонятны? Это нормально… естественно. Я так долго себя изводила мыслями о своей ненормальности.
Врач говорит мне, что в юности люди слишком ранимы, их чувствительность обострена до предела. То, с чем в детстве справлялась их психика, переживается тяжелее. Мы растем, и боль вырастает. И нам все труднее с ней справиться. Свои малейшие недостатки или просто несходство с другими людьми воспринимаются как катастрофа. Непонимание окружающих – крушение своего мира, потеря всего. Какой-то парень не обратил на девчонку внимания или она на него – все, конец света. Такой это возраст.
Ведь я это знала! Читала об этом… И думала, что готова, что справлюсь. Но я вся рассыпалась.
Мне уже теперь кажется, что если бы не встреча с Шанди, всего бы этого не было. Лучше бы я была старше на тот момент… лучше бы я успела перерасти это, как-то найти себя, обрести внутреннюю опору.
Но я не успела. Все слишком рано случилось. Это было особым подарком мне – РАДОСТЬ… та самая радость, о которой я не могла и мечтать. Она меня переполняла. Мне так хотелось, чтобы родные тоже порадовались вместе со мной…
Меня просто добило, что им наплевать. Нет, они мне желали добра, готовы были купить мне все что угодно, им казалось, что мне нужно именно это – красивые тряпки, побрякушки и дорогая машина. Я живу во дворце (по сравнению с Шанди), меня окружают любящие лица, слуги делают для меня все, что в их силах, как я могу при этом чувствовать себя потерянной, одинокой? Они просто отказывались понимать.
Наверное, я не смогла как следует объяснить, я вообще говорю очень плохо, когда волнуюсь… на бумаге мне легче выражать свои мысли. Но они не очень-то слушали. У них была девочка, до поры до времени не доставлявшая им никаких хлопот, тихая и послушная, очень прилежная, образцовая ученица. Дедушка думал, что я захочу работать в его компании, это была ЕГО мечта. Мама хотела, чтобы я пользовалась успехом у сверстников – выглядела как модель из глянцевого журнала и сводила с ума своей красотой богатых наследников. Да и еще чтобы мой муж любил меня больше, чем ее любил папа. Я должна была прожить ту жизнь, которая ей самой не удалась, выиграть в игре, которую она проиграла. Папа… я даже не знаю, мечтал ли он. Возможно, когда-то мечтал. Но со мной это было не связано. Он и любил меня и тяготился тем, что ради меня он вынужден был остаться с женой, которую никогда не любил… ведь они уже разошлись, когда она поняла что беременна. Я скрепляла их брак, была той единственной ниточкой, за которую они оба держались, не решаясь каждый пойти своей дорогой. Не понимающие друг друга… не слышащие… не видящие… Между ними всегда ощущалась глухая стена, молчаливое раздражение, будто повисшее в воздухе.
Мне сейчас ее жаль, потому что я поняла, каково ей… Она была еще более одинокой, чем я или папа. У него были воспоминания о любви юности, он ими жил, я росла, очень многого не замечая, потому что я была слишком погружена в себя, а мама… Она очень самолюбива и очень упряма. Для нее разрыв с папой был бы равносилен поражению, тому, что она проиграла – да и кому? Не реальной сопернице, призраку… воспоминаниям о другой женщине, которая для отца тогда была все равно недоступна. Это ее слишком злило. Когда она была молода, то думала, что если той женщины рядом нет, то ее нет и в душе отца… Она не понимала, какой силой обладают призраки, тайные грезы, нереализованные желания… Мама такая. Она может понять только то, что может потрогать, пощупать… реальное, видимое. Она не могла понять то, что Диогу жив и для Далвы и для отца и для деда… что его вещи и его комната для них полны жизни. Они не могли сделать то, что она с такой легкостью предлагала, - отделаться от какого-то призрака. Для них-то он призраком не был.
Ее же саму никто не ценил. Ее, живую, реальную, настоящую… она здесь, она рядом, а на нее никто и не смотрит. Мысли папы – о Жади, дед видит в невестке только мать своей внучки и только поэтому ей дорожит. Далва боялась, что папа уедет в Марокко, для нее моя мама – спасательный круг, за который надо было держаться, иначе мой папа мог бы уплыть далеко от них… И никто не желал замечать мою маму саму по себе. Отдельно от всех нас. Как человека, как личность.
Но и она тоже… Она жила только свой обидой, только своим самолюбием, своей раненой гордостью. Ей тоже не было дела до них. У нас просто семья эгоцентриков. Каждый считал себя жертвой. И всем было мало дела до того, что на душе у выросшего ребенка… то есть, меня.
И во мне это было. Эгоизм юности… он так естественен… свое счастье кажется самой важной вещью на свете, а все остальное значения не имеет. Я была слишком обижена… ведь для них то, что для меня не имело цены, было какой-то ерундой, просто детским капризом. Они даже представить себе не могли, как мне было больно. И даже тогда, когда я уже нюхала порошок, они не понимали… им даже вдумываться не хотелось, что происходит.
Мне надо было больше думать о них, о каждом из них… не о себе. Я теперь понимаю, что замыкаться в себе, закрываться в своей раковине от всего мира – это тупик. Разрушение лучшего, что в тебе есть. Если душа болит за других, то это целебная боль, она вылечит от эгоизма, от нетерпимости, от близорукости… Моей маме пришлось пройти страшный путь, чтобы понять это. Иначе ее было не изменить. Она продолжала бы думать, что я – ее кукла, что меня можно ломать… что мое нутро – это зеркало для ее тщеславных амбиций.
Будь я сильнее, я справилась бы. Или будь Шанди сильнее…
Он тоже дал слабину. Он уже и не помнит об этом. Но в тот вечер, когда он обиделся на мою маму и не захотел разговаривать со мной по телефону, готов был уйти навсегда, я очень четко почувствовала: в нем не хватает чего-то для меня важного… Он не виноват. Просто я в нем искала большего, чем он мог мне дать. Он для меня был отцом и матерью сразу, целой семьей, которой мне не хватало… Он этого не понимал. У него душа нежная, чуткая, но силы, на которую я могла бы тогда опереться, в нем не было… Он слишком легко сдавался… как и мой отец. Но, конечно, любил он меня куда больше, чем папа. Он никогда не сказал бы: «Лучше бы Мел вообще не родилась». Хотя ему пришлось вынести из-за меня куда больше, чем всем остальным, вместе взятым.
Читаю еще статью, тоже в журнале – пишут, что в семьях, где дети чувствуют недостаток понимания у родителей, его ищут на стороне. У друзей, у возлюбленных. Рано влюбляются, потому что для неприкаянных детей любовь – это уход из семьи, где им плохо. Они могут влюбиться в первого встречного, мечтая найти в нем то, чего им не хватает в семье. Чем более одинокими чувствуют себя, тем больше уходят в мечту… их воображение дорисовывает им реальный образ желаемыми деталями.
Шанди – не первый встречный, таким был Сэссеу… Мне сейчас кажется дикостью, что я могла влюбиться в него, о нем думать… Он – неплохой парень, но что у нас общего? Мы с ним как с разных планет. Так же, как и мои родители. Удивительно, что моя мама долгие годы считала, что любит отца. И при этом сама признавалась, что им даже не о чем разговаривать, настолько они чужие друг другу. Можно любить того, кто тебе совершенно не близок, откровенно чужд? Я не смогла бы. Очароваться им на короткое время, а потом разочароваться? Да, это я понимаю… Но цепляться за него двадцать лет? Нет, это уж чересчур. Лучше одной быть.
Естественными причинами это не объяснишь… тут не любовь, а упрямство, задетое самолюбие. Оно губит людей. И самих, и тех, кто их окружает. Любовь – это не игра с победившими и побежденными, это не спорт. Тщеславию здесь не место. Это – душевное родство двух людей, а потом уж – физическое… Но второго без первого не бывает. Для меня это так. Меня поражало, что мама всерьез долгие годы считала, что все дело в том, как выглядеть, какое платье надеть, как накраситься, как «умыть» возможных соперниц… Как будто «товарный» вид женщины – это ее главный козырь. А все остальное не важно.
В каком-то смысле она права… но для определенного типа мужчин. Может, таких, как Сэссеу… У них слишком стандартный, обывательский вкус. Представление о красоте заимствовано из рекламы и фотографий в модных журналах.
Я это чувствовала, но тогда у меня не хватало нужных слов, чтобы ей возразить… она меня не понимала. Я знала, что все это - не мое. Мне некомфортно, если я ярко накрашена или слишком броско одета. Может быть, я кому-то понравилась бы такой, но СЕБЕ я не нравилась. Это меня убивало. Делало глупой куклой без индивидуальности… без своих красок… без своей особой изюминки.
У меня краски не яркие… может быть, даже блеклые… но в этом своя выразительность, обаяние… Есть красота розы, а есть красота лилии… кто сказал, что один цветок красивей другого? К цветам люди гораздо терпимее, чем друг к другу. Они понимают, в природе есть РАЗНОЕ очарование. Яркое, броское вызывающее… и нежное, воздушное, утонченное… Нам и в голову не придет покрасить лепестки ландыша красным цветом. Он красив таким, какой есть, зачем ему подражать розе или пиону? Я всегда любила естественность, природное, а не искусственное, «сделанное» очарование.
Вся индустрия моды направлена на одно: внушить людям комплекс неполноценности, заставить их делать покупки. Тратить огромные деньги на то, чтобы приобрести «последний писк» моды в одежде, на посещение магазинов, салонов красоты… Ими манипулируют, чтобы заставить их раскошелиться. А они даже не понимают, что ведут себя как послушные марионетки, распропагандированные теми, кто в этом заинтересован. Это же бизнес… И здесь есть свои наркоманы.
Нет, я с удовольствием перелистываю такие журналы, меня не возмущает, что они есть… Но нельзя так буквально, как многие, воспринимать все, о чем там говорится. Если к этому относиться с долей иронии, то из них можно извлечь свою пользу. Найти свой стиль, подчеркнуть то, что хочется подчеркнуть… но не затушевывать свое «я», не прятать его за кукольностью так, что оно исчезает. Не становиться марионеткой.
Это сейчас мне легко рассуждать, я как будто вижу все это сверху… или со стороны… Чего мне стоило подняться на новую ступеньку внутри себя, заставить себя понять очень многие вещи… буквально заставить. Увидеть не только себя, увидеть других… понять, что таких, как я, тоже много… Пусть не совсем, но все же… И у каждого своя боль, своя растерянность, свои страхи, своя неприкаянность и своя слепота. В последние месяцы я только и делаю, что читаю книги по психологии. Думаю только об этом. Вот к чему у меня должен был быть интерес! Скольких ошибок бы я избежала, если бы понимала себя. Я тогда поняла бы других.
Астеник и психастеник… читаю описания этих типов человеческой психики, и мне кажется, что это папа и я. Он – астеник, а я – психастеник. Они похожи, но и отличий у них предостаточно. У психастеников в большей степени выражено свое «я». При всей их стеснительности и ранимости они тверже стоят на своем, четче знают, чего хотят… смелее и на словах и в поступках…ответственнее, добросовестнее.
Я сделала то, чего папа хотел, но на что не решился когда-то… Ушла из дома. Выбрала Шанди. Бросила вызов им всем.
И в то же время способность ЧУВСТВОВАТЬ… как боль, так и радость во мне сильнее, острее… Я тяжелее, чем мой отец, переживала все стрессы, они меня разрушали, опустошали, лишали последнего… Истощаемость нервной системы, упадок сил – это мой крест. Я такой родилась.
Я дошла до такой черты, которая папе даже не снилась. И разрушила… и себя прежнюю и все, что вокруг.
Любовь с первой дозы… это трудно понять, если не испытал. Вот поэтому алкоголики и наркоманы и собираются вместе и образуют всякие анонимные общества. Только больной поймет другого больного. Здоровые не хотят даже думать об этом, им тошно. А нам куда лучше друг с другом.
До сих пор помню клинику, в которой лечилась впервые… Я забеременела в первый раз и испугалась… я твердо решила лечиться. Зависимость сняли. Но не психическую. Мои нервы были расстроены, здоровье подорвано. Мне там было так хорошо… я не хотела обратно! Просила и маму и папу оставить меня там на время. Я с ужасом думала о том, как выйду из клиники. Мне надо было пробыть там как можно дольше… время работало на меня. Постепенно мое сознание бы прояснялось, я освобождалась бы от наркотиков потихоньку… Люди не понимают, что зависимость у наркомана – не только физическая. А ломка психики… страшная ломка. Она долго длится. Дольше, чем можно себе представить. Возможно, всю жизнь.
Они решили, что это – очередной каприз, даже не выслушали меня. Я сама виновата – я плохо тогда говорила… мялась, бурчала что-то себе под нос… Написать бы мне им на бумаге… у меня это всегда выходило лучше. Может, они бы задумались… Всей глубины этой бездны ни мама, ни папа не видели… дед – и подавно. Он принадлежит к тому поколению, которое вообще мало знает о том, что такое наркозависимость, во времена его юности были другие проблемы. Он повторял, что все это – слабоволие, достаточно «взять себя в руки» и твой организм сам собой перестроится. Родители просто отмахивались от всего этого… Им просто хотелось, чтоб все разрешилось как можно быстрее, и можно было об этом забыть. Лишь бы знакомые не догадались! Это для них было главным.
Им казалось, что это – случайность, нелепое стечение обстоятельств. А видеть закономерность они не хотели. Ведь это было для них равносильно признанию… не вины, а своей слепоты.
Помню, как мама хотела машину мне подарить, чтобы улучшить мое настроение… НАРКОМАНКЕ… машину! Надо совсем не понимать, что такое наркоман, как это ей могло прийти в голову? Я не знала, смеяться мне или плакать.
Лобату сказал как-то то, что очень задело меня… Разозлило. Но я не могу не признать – это правда. Все дело в том, что есть люди, у которых большой запас прочности от природы, у них крепкие нервы, они МОГУТ противостоять равнодушию, черствости окружающих. Их это огорчает, но не разрушает. А есть люди, которые просто не могут… их душа ОТКАЗЫВАЕТСЯ принять то, что их не окружает любовь и то понимание, которое им нужно. Что этого в мире ничтожно мало – подлинной доброты, чуткости, зоркости…
Почему я разозлилась? Ведь это как раз обо мне – внутри себя я всегда отказывалась принимать этот мир таким, какой он есть, - равнодушным, холодным, бессмысленным… Меня это убивает. Я не могу смириться, что он такой. Не могу с этим жить. Меня злит то, что я ДОЛЖНА принять это, чтобы выжить…а я не хочу.
Не нужен мне такой, мир, не нужна мне такая жизнь… вот это внутри меня и сидело.
А потом я задумалась: что дает другим силы принять этот мир и жить в нем без иллюзий? И поняла – отдача. Растворение своего «я» в мыслях, заботах о других людях… Желание облегчить чужую боль. Тогда и своя переносится легче… о ней забываешь.
Не материнство меня спасло, нет… хотя я знаю, что все так считают. И пусть. Я с ними не спорю. То, что у меня родился ребенок практически без осложнений, и Шанди и мама воспринимают как дар небес… Это дар не мне, а ему. Самому ребенку. Он не виноват в том, какой я была. Слава Богу, ему не пришлось расплатиться…
Меня спасло вдруг проснувшееся желание разобраться во всем… понять всех. И оказалось, что мне это так интересно… я забывала о боли, отметала ужасные воспоминания и мысленно погружалась в чужие души, проживала их жизнь день за днем, представляла себе, каково это… И, наконец, я увидела себя со стороны. Их глазами. И поняла их растерянность – мне действительно было трудно помочь.
Таким, как они, - очень трудно. Они могут понять только тех, кто похож на них. Мыслит так же и чувствует так же. У большинства людей только так получается. Им сам ПРОЦЕСС углубления в что-то для них чужеродное неинтересен. А мне? А вот мне, оказалось, что да… меня это захватило. И я вдруг почувствовала… впервые в жизни со мной такое… я поняла, что нашла что-то важное, за что я могу уцепиться, что держит меня на плову, не дает утонуть… Я поняла, что могу быть полезной. Не только таким, как я, наркоманам или людям моего типа психики… нет, людям вообще. Если всерьез займусь изучением психологии.
Мне так не хватало всегда ощущения своей нужности… того, что я на своем месте, что я нашла себя… Я вылупилась из скорлупы своей боли и страха и стала смотреть на мир по-другому. Не с ужасом, а с любопытством. Во мне проснулся подлинный интерес.
И это такая радость… я даже представить себе не могла, что у меня еще могут быть радости, что я смогу это ощутить… Но само чувство другое – не эйфория, не мимолетная вспышка света, как было раньше… а тихое и глубокое… оно меня всю наполняет, мне легче дышать.
В зеркало я почти не смотрюсь… почему-то мне неинтересно. Сейчас я выгляжу лучше, чем полтора года назад, когда после рождения сына у меня началась последняя ломка. Нет кругов под глазами, цвет лица посвежел… Помню, я с ужасом на себя смотрела, когда эйфория кончалась, и наступало мгновенное отрезвление. Я тогда стала похожа на привидение. Тусклые непричесанные пряди волос, лицо неумытое, ногти грязные… меня начинало трясти, когда я это видела. Потом просыпалось чувство вины, потом новые страхи… меня так колотило, что я готова была на все, лишь бы снова забыться. Вынести что угодно из дома, продать и купить порошок. Хоть собой торговать… хоть украсть… все равно… мне уже было все равно. Только хотелось, чтобы быстрее все кончилось, еще доза – и все. Поскорее бы.
О том, чтобы продолжать жить или что-то исправить, я даже не думала. Я ДУМАТЬ вообще не хотела… мысли убили бы сразу. Но это было бы слишком мучительно. Умереть я хотела, но безболезненно, быстро… так, чтобы и самой не заметить, как это происходит… Только об этом я и мечтала. Об этом. И все.
Когда начинаешь нюхать, мир расцветает на твоих глазах… Все краски – ярче, все звуки – красивее, ты просто влюбляешься в то, что видишь вокруг, в то, что слышишь… Тебе кажется, что это чудо! Но только оно мимолетно… все быстро меняется. И вот наступает депрессия, ломота, дурнота, и мир – черный, в душе – черным-черно, и тебя все раздражает, тошнит даже смотреть на людей, на природу… Такая вдруг просыпается ярость…
Не сразу, конечно. Но на кокаин очень быстро подсаживаешься. Он дарит тебе столько радости! Пусть радости ложной, ненастоящей, галлюциногенной. Ты летаешь на крыльях, чувствуешь себя так уверенно, все страхи, сомнения отпадают… Жизнь – сказка.
Я просто не знала, как быстро наступит расплата. Все самое темное, что есть в душе человека и чего он во всей полноте и не осознает, выходит наружу. Наркотики пробуждают к жизни всех твоих демонов, активизируют их, дают им оружие в руки, они будто бы говорят им: «Стреляй». Твое до поры до времени скрытое и подавляемое недовольство жизнью, людьми, собой разрастается до гигантских размеров, ты уже – монстр, ходячая бомба, которая может все сокрушить. Ты любишь только наркотик, готов за него отдать жизнь, свою душу продать, пожертвовать всеми близкими, ведь ты и любви к ним не чувствуешь и тебе не до них, ты так легко через них переступишь, они для тебя уже не существуют… Любовь к наркотику – вот что тебе остается. Любовь без взаимности. Ты нуждаешься в нем, а не он в тебе. У него много таких, как ты. Одним больше, одним меньше…
Ты отдаешь ему больше и больше, а он тебе – меньше и меньше… первое удовольствие уже не повторяется. Ты хочешь его достичь, но – увы… все не так, новый эффект слабее… Тогда увеличиваешь свою дозу… потом еще, еще и еще… а он над тобой лишь смеется.
Такое уж у него свойство: завлечь, поработить, а потом методично, капля за каплей, выдавливать из тебя все – и хорошее и плохое… все-все. До конца.
Даже если ты бросишь, если удастся, то это будешь не ты… Назад себя прежнего не вернешь. Ты как птица с переломанным крылом. Кое-как ковыляешь, но не летишь.
Но я не хочу летать… так, как раньше, уже не хочу. Я вообще не думаю об удовольствиях, я учусь жить иначе. Даже не думаю, счастлива я или нет. Вот день прошел, ничего плохого ни с кем не случилось, и хорошо. Ничего большего мне не нужно. Я знаю, сегодня я не причинила никому боль. Надеюсь, что так будет завтра. Для меня и это немало…
Я не искала ту радость, которая стала меня наполнять… это само собой произошло, постепенно… Я обнаружила, что описания моего состояния – безо всяких эмоций, научным языком, но очень точные – меня успокаивают. Я понимаю, что происходило, знаю, что это – типично, читаю про схожие случаи… и исчезает ощущение безнадежного одиночества, меня это согревает. Оказывается, человеку так важно знать, что он не один в своих бедах. Для меня это стало лучшим лекарством. Почему я раньше сюда не пришла? Ведь я знала об обществе наркоманов, но отказывалась поверить, что и сама я больна – гнала от себя эти мысли, думала, что в любой момент смогу бросить.
Тогда, когда со мной начали говорить об этом, было поздно… все слишком далеко зашло, я ничего уже не понимала, была зла на весь мир, огрызалась… Ах, если бы раньше…
А лучше еще раньше… когда о них даже не было речи. И дело было не в них. Но где найти тот поворотный момент?
Арест Шанди? То, как моя мама обвинила его в краже своих драгоценностей? Я по выражению ее лица ВИДЕЛА, что она притворяется возмущенной, хотя на самом деле прекрасно знает, что он их не брал. И никто не брал. Она просто их спрятала. Потому что готова на все, лишь бы нас разлучить, настроить папу и дедушку против него… а они тогда не были против.
Они ей поверили. Конечно, его они мало знали, она – член семьи, не будет же она лгать? Кощунство даже предположить такое!
Пусть она против нас, но то, что она готова оклеветать невиновного, возможно, даже сломать ему жизнь… меня это потрясло. Ведь честное имя и репутация надежного человека – это все, что у него было. Кто бы его потом взял на работу? А папа и дедушка не желали ничего слушать, для них Шанди превратился в изгоя, они встали на ее сторону.
Я сейчас понимаю… ставлю себя на ее место и понимаю, что с ней творилось. Мне повезло, что Шанди – действительно тот, кем казался… ведь все могло быть иначе. Я мало задумывалась о том, как много прохвостов, охотников за деньгами готовы изображать из себя влюбленных в наивных богатеньких дурочек, видя в них средство для достижения своей цели. Я не могу винить маму, что она думала так. Так очень часто бывает.
Но мне кажется, дело было не только в этом… она могла бы спокойно со мной поговорить. Но разговаривать она не хотела… и не умела тогда. Одно дело – высказать свои сомнения, вполне справедливые, пообщаться с дочерью как с подругой, апеллировать к ее разуму… другое – отчитывать ее как идиотку, внушать кучу комплексов, усиливать ее страхи, тревоги… и все потому, что хочется видеть дочь в роскошной обстановке одетую по последней моде, предметом зависти окружающих… Ей этого слишком хотелось! Это стало бы компенсацией за свои унижения, за то, что ее мечта не сбылась. Она не могла пережить, что я потянулась к простому охраннику… для нее это было крахом всего. Она сама из небогатой семьи и всегда очень ценила свой новый статус, гордилась, что вышла на новый уровень. Пусть в этом браке нет чувств и даже привязанности, но есть много других преимуществ! А я ими пренебрегла. Ей показалось, что я теперь ее унижаю вслед за отцом, что с ней никто не считается, на нее всем наплевать…
Будь я другой, я бы пережила и ее слова и поступки, отнеслась бы иначе к реакции папы и деда… Но моя душа – как тепличное растение, если холодно, она вянет. Она не морозоустойчива, не крепка… в этом дело. Я завидую донне Журе, которая как уличный цветок жизнестойка, прорастет сквозь любой асфальт и не поддастся унынию. Мне не дана ее сила.
Наркотик снимал мою боль… он – как анестезия. Душевная. И до поры до времени кажется безобидным… подумаешь? Многие плохо спят и принимают снотворное, они же не наркоманы? Многим всю жизнь прописывают антидепрессанты. Мне нужен был антистресс.
Бывает, что не хватает каких-то ферментов… химических веществ в организме, чтобы справляться с проблемами самостоятельно. Видимо, это мой случай.
«Христианское «не от мира сего» хотя и подобно, но лишь в противоположности своей подобно лермонтовскому:
Они не созданы для мира.
И мир был создан не для них.
В христианстве движение от «сего мира» к тому, отсюда туда; у Лермонтова обратное движение – оттуда сюда.
Это сказывается не только во внутреннем духовном существе, но и во внешнем телесном облике», - говорит Мережковский о Лермонтове.
В той же статье: «… в человеческом облике не совсем человек; существо иного порядка, иного измерения; точно метеор, заброшенный к нам из каких-то неведомых пространств.
Как метеор, игрой судьбы случайной
Он пролетел грозою между нас.
Кажется, он сам если не осознавал ясно, то более или менее смутно чувствовал в себе это «не совсем человеческое», чудесное или чудовищное, что надо скрывать от людей, потому что этого люди никогда не прощают.
Отсюда – бесконечная замкнутость, отчужденность от людей, то, что кажется «гордыней» и «злобою». Он мстит миру за то, что сам не от мира сего; мстит людям за то, что сам «не совсем человек».
Вот еще: «Звери слышат человеческий запах. Так люди слышат в Лермонтове запах иной породы. Одни, особенно женщины, видят в нем «демона», как тогда говорили, или, как теперь говорят, «сверхчеловека»; другие отходят от него с отвращением и ужасом: «ядовитая гадина», «антихрист»; или накидываются с яростью, чтобы загрызть, как собаки загрызают волка за то, что от него несобачий запах.
Отсюда, наконец, и то, что кажется в нем «пошлостью». Обыкновенного тщеславия, желания быть не как все у Лермонтова не было, потому что в этом смысле ему и желать было нечего; скорее могло у него быть обратное тщеславие – желание быть как все».
Случайно наткнулась на эту статью Мережковского «М.Ю. Лермонтов. Поэт сверхчеловечества». Во мне так отозвались эти строки… что-то внутри будто заголосило… Желание быть КАК ВСЕ! Именно так, а не иначе. Я никогда не хотела особенно выделяться, это само собой получалось, меня это просто пугало. Я хотела, чтобы меня считали «своей» и не смотрели как на какое-то странное непонятное существо… не усугубляли мое одиночество.
Я не похожа на Лермонтова, он во многом другой… но я чувствую, что за внешним различием в поведении есть и сходство… родство…
Даже сейчас, после всего, что случилось, когда я говорю, что я – наркоманка, чувствую странную радость… мелкий укол удовлетворения. Таких много, и вот – я пусть в плохом смысле, такая, как многие… Меня принимают здесь за «свою».
Но мама когда-то подсказывала мне куда более простой путь стать «как все», почему я отвергла его? Потому что мне был уготован именно этот - страшный?
Не знаю. Случайность или предопределенность?
«Произошла на небе война: Михаил и ангелы его воевали против Дракона; и Дракон и ангелы его воевали против них; но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе. И низвержен был великий Дракон.
Существует древняя, вероятно, гностического происхождения легенда, упоминаемая Данте в «Божественной комедии», об отношении земного мира к этой небесной войне. Ангелам, сделавшим окончательный выбор между двумя станами, не надо рождаться, потому что время не может изменить их вечного решения; но колеблющихся, нерешительных между светом и тьмою благость Божия посылает в мир, чтобы могли они сделать во времени выбор, не сделанный в вечности. Эти ангелы – души людей рождающихся. Та же благость скрывает от них прошлую вечность, для того, чтобы раздвоение, колебания воли в вечности прошлой не предвещало того уклона воли во времени, от которой зависит спасение или погибель их в вечности будущей. Вот почему так естественно мы думаем о том, что будет с нами после смерти, и не умеем, не можем, не хотим думать о том, что было до рождения. Нам надо забыть откуда – для того, чтобы яснее помнить куда.
Таков общий закон мистического опыта. Исключения из него редки, редки те души, для которых поднялся угол страшной завесы, скрывающей тайну премирную», - говорит Мережковский.
Приоткрылась ли эта завеса передо мной… слегка дрогнула? Или мне померещилось?
«И звуков небес заменить не могли
Ей скучные песни земли».
Слышала я их когда-нибудь – эти звуки небес? Мне стало казаться, что я вспоминаю… или просто пытаюсь представить ту жизнь, до рождения здесь… Или это излишняя впечатлительность, игра воображения, самовнушение? Да, конечно. Я всегда подпадала под обаяние слов. Потому мне и захотелось писать. Когда сам это делаешь, с меньшей легкостью веришь другим, пусть и красноречивым, но вот правдивым ли? Кто может знать? С такой легкостью, как когда-то, я больше уже ни во что не поверю. Я не ищу красивую сказку, заманчивую легенду о своей жизни, чтобы романтизировать все, что случилось… я просто пытаюсь понять.
Вот еще интересная цитата, на этот раз из книги «Шопен» Ф. Оржеховской в разделе «Из журнала Яна Матушиньского», друга Шопена: «Она восхищается музыкой, у нее хороший слух, но она совершенно не умеет ценить музыку Шопена. Для нее это прелестная, нежная музыка изящного Шип-Шипа, ее «маленького», как она его называет. Она находит в этой музыке и хрупкость, и нежность, и тысячу оттенков, переходов, переливов, и уж не знаю что. Она слышит в ней «стоны души, райские мелодии, излияния сердца, которое не смеет жаловаться», и прочее. Но она не слышит, не чувствует мощи, орлиного полета, бурной мятежности, протеста и повелительного воззвания к будущему. Она не понимает, какой могучий дух живет в его музыке, и если бы ей сказали все это, она с удивлением подняла бы свои красивые брови: ее это так же удивило бы, как мысль о том, что он, подобно Бетховену, сильная личность, герой, а не опекаемое дитя».
Шопен, «нежный гений гармонии», как его называли, болезненно чувствительный меланхолик, в расцвете лет умерший от туберкулеза…
Я и раньше об этом думала: так уж ли я слаба? Могла ли я обернуть свою физическую, нервную хрупкость в особую силу, как он это сделал – в творчестве? Как бы я это сделала? В какой области? Все дело в том, что я даже не начала свой путь… не попыталась сделать ни одного шага в поисках своего места в мире, смысла того, для чего родилась… ведь для чего-то же!
Не для того, чтобы стать женой, матерью… я это чувствую. Это могло быть… сейчас это есть… но я поспешила. Слишком рано влюбилась, не успев ничего понять в себе, подорвала здоровье, но родила относительно полноценного малыша – просто чудом. Мне дано многое, но я сама не дала ничего. Я – дочь, внучка, мать и жена, я любимица Далвы, наследница.
Я пока только это и сделала: записала ход своих мыслей, воспоминаний и ощущений. Ведь надо с чего-то начать.