Печаль

Памяти В.Цоя.


1.
Снег – белый, мокрый и холодный. За что поэты так воспевают зиму? Неужели за то, что к ботинкам приклеивается влажная снежная шкурка, на сигарету падают разлапистые снежинки, оставляя на ней мокрые подтеки, а волосы покрываются инеем?
- Дай прикурить.
Юра повернул голову на какого-то носатого и воззрился на него равнодушными кошачьими глазами. Носатый нетерпеливо переминался с ноги на ногу с «Беломором» во рту, а Юра стоял и курил с холодной улыбкой.
- Дай прикурить, - носатый начал нервничать. – Парень, ты соображаешь?
Юра протянул нетерпеливцу зажигалку, тот прикурил и растворился в толпе. Юра смотрел ему вслед, а снежинки целовали его губы и руки, держащие сигарету. Он поднял голову к небу, отряхнул снег с волос, а потом вдруг:
- Юрка!!! –
и он оказался окружен бесцеремонно шумливым вниманием бывших одноклассников, чему был удивлен несказанно – он никогда не был любим классом.

2.
Сигарета была продолжением его длинных изящно-смуглых пальцев. Юра не помнил, когда она впервые появилась в его руке, но, однажды войдя в его жизнь, она навсегда осталась в ней безмолвным послушным спутником, неотступно следующим за ним по темной колдобинистой дороге его существования.
Сигарета как жена: то ты страстно целуешь ее сухими от желания губами, то отбрасываешь, приевшуюся, прочь от себя усталым движением руки. Она рядом с тобой, но никогда не обвинит в том, что ты разлюбил или нашел другую. Зачем нужны взбалмошные женщины, если есть она – молчаливая супруга и покорная раба твоих пальцев? Да, она не может дать любви, но ведь любовь – выдумка, признак твоей психической несостоятельности, не более.
Снег, что я натворил такого, что ты снова обрушился на мой город белой липкой ватой, спрятал от меня серую печаль асфальта и швыряешь в лицо резкие жемчужины снежинок? Я устал, я хочу в лето, я хочу глоток солнца-мандарина и несносную синеву высоченного неба, я хочу мятную зелень травы и тусклую рыжь дорог. Я хочу, хочу, и мне не нужна эта чертова зима, этот дрянной снег и лужи тающей под ногами каши.

3.
Торопишься, торопишься – и напрасно. Зажег сигарету, шел неторопливо – и успел, ну, плюс-минус 2 минуты, которые никто именно в этот день и не заметит. Парадокс, ведь и тогда, и тогда вышел в одно и то же время.
На работе – тишина, ты сидишь в своем офисе как в грецком орехе, а за границами этого твоего мира – телефонные звонки, хлопанье дверей, люди с улыбками и без… Но тебе все равно, ты – в окружении шепотков работающего компьютера и мерно светящей лампы, и иногда даже хочется рычать на того, кто нарушил покой твоего мирка и принес извне торопливо-радостную хаотичность. Не трогайте меня, я – дикий зверь, у меня странная масть и клыки почти незаметны, но сила в жилах – медвежья, так бы и прижать кого-нибудь мохнатой цапучей лапой, да нет ни когтей, ни меха…
- Вы сделали? – въедливый голос над головой, опять отвлекают, вырывают из дурмана размышлений.
Юра поднял голову, улыбнулся (первое правило при работе с клиентами, второе – клиент всегда должен быть убежден, что он всегда прав) и:
- Да, разумеется! («Вот настойчивая особа, противно даже» - но только про себя, ни в коем случае не вслух). Распишитесь здесь. Поздравляю, теперь Вы – менеджер нашей компании.

4.
Нет, все-таки весна, хоть и снег на дороге, снег с неба, лед под ногами (черт подери, сегодня подскользнулся, проехался, нелепо размахивая руками, и заключил в объятия – случайно, совершенно случайно! – ошалевшую от такого даму, потом долгие извинения, улыбочки, черт, как по-дурацки все это, в общем, извините, просто лед, - да, конечно, я понимаю, ничего страшного! – и можно торопливо идти дальше).
Курить деревенеющими губами – невыносимость, но что можно сделать, если между пальцев уже горит дымящаяся звезда сигареты, а сердце ноет где-то в горле. Вдыхаешь горечь, выдыхаешь дым и забываешь о печали, только остается горячечно-дымный привкус во рту.
А звезды на небе – вовсе не светила, просто кто-то, как и ты, курит, только не здесь, а за много-много миллионов километров; а звездопад – лишь искры летящего в ночь пепла, что равнодушная рука одним касанием стряхивает с сигареты.

5.
Сидишь на занятиях, речь преподавателя туго протекает сквозь кожу и ребра, ты одновременно и слушаешь, и нет, потому что в двух метрах от тебя – черный лед окна, а за окном – ночь, снег, ни одной искры фонаря; и курить совсем не хочется, просто забраться бы в тепло родной постели, спрятать голову в уютное гнездо подушки, закрыть глаза и считать, считать бездумно, глупо, пока не уснешь, пока не забудешься… Или – в холод мрачного вечера, вдохнуть лед воздуха и идти, задрав голову в небо, не смотря под ноги, подскальзываясь и спеша в никуда.

6.
Одна сигарета за другой, и так – 3 штуки подряд, нельзя, плохо так много курить, но если на этой чертовой улице так безрассудно холодно… И пусть мерзнут пальцы, что делать, если хочется целовать хоть кого-нибудь, а сигарета так доступна и сладостна.
Четвертая сигарета подряд. Всё, последняя, больше сейчас не буду.
- Шурик, есть сигареты? Мои закончились. (В пачке – еще 3 штуки, просто впереди целый день, денег на новую пачку нет, а у Шурика – полная).
Шурик и Юра – белое и черное. И внешне, и внутренне.
- Шурик, я устал.
- Кури молча.

7.
Черные отросшие до подбородка волосы, прямой взгляд черных глаз, черные мохнатые ресницы, злой срез узких губ, ровные сломы скул, строгий подбородок… Ненавижу черное, но никогда не хотел бы быть блондином.
- Юра!
Сигарету – в раковину, мать знает, что куришь, но лишний раз напоминать об этом ни к чему,п отому что тогда – мольбы поберечь здоровье, а зачем его беречь, если хочешь сдохнуть в двадцать восемь?!
- Мам, дай денег. С зарплаты верну.
Последнее говорить вовсе не обязательно, все равно не вернешь, и все это знают, но ты еще веришь, что непременно отдашь долг, и не хочешь разочаровываться.
За окном – снежная улица и собачий холод, а дел сегодня невпроворот, так что встреча с ледяным ветром еще предстоит.
- Тебе Максим звонил.
Максим – двоюродный брат. Противоречащие юриным идеи: сидеть в метро и ездить на автобусе. В целом же – отличный парень, у каждого свои тараканы, Юра значительно невыносимее, жаль только, что Максим времени кузену уделяет вроде бы много, а ощущения внимания с его стороны нет. Ну да ладно, любят ведь не за любовь, любят просто так.
Черт подери, зачем этот снег, ненавижу зиму, вообще у меня отвратительное настроение, ничего не хочу, а сигареты – опять неволя, поэтому не хочу, не желаю, не буду курить!
Улететь бы птицей в изморось голубого неба, запутаться в паутине облаков и остаться навсегда под уже по-весеннему греющими лучами солнца. Чтобы крылья – под огонь ветра, чтобы дышать озоном и захлебываться в счастье света. Почему нужно ходить по земле верными ногами?

8.
Вот бы – к синему морю, побродить по волнам-собачкам, что лижут ноги так нежно, поваляться на желтом кусачем песке, влюбиться в солнечный мандарин, задохнуться жарким воздухом тропиков… ну вот, опять размечтался. Что же со мной такое? Где-то в сердце трепещет что-то нежное, кажется, это влюбленность, влюбленность в солнце, высокое весеннее небо, влажный асфальт под ногами, дымящуюся сигарету в крепком объятьи усталых пальцев, лица прохожих, прозрачность воздуха. Идешь по улицам, наушники-втулки с голосом певца, поющего о жизни и смерти, и хочется жить, летать, надеяться. Вот только не на что. Не хочу летать, потому что придется, обязательно придется падать, а еще не зажили синяки и ссадины от прошлых падений и страшно болит душа. Хочется верить людям, а в тебе – ни капли веры, только горечь, горечь из-за собственного гулкого одиночества и уймы выкуренных тобою сигарет, и их горькость жжет губы, жжет адским пламенем – и пусть.

9.
У босса – беда, у жены кровоизлияние в мозг, только-только сегодня произошло. Жена в коме, и боссу сейчас совсем не до работы, хмурый, издерганный, и мне так грустно от его грусти. Александр Львович, пожалуйста, не расстраивайтесь, всё обязательно будет хорошо…
Ненавижу, когда не могу помочь, ненавижу свое бессилие перед чем-то выше, сильнее меня. Почему я не могу быть богом? Может быть, я просто слишком легко жалею людей, но иначе я не могу, наверное, у меня слишком слабые нервы.
Юра смотрел на босса, а тот рассказывал о жене. Сегодня у всех в офисе дурашливо-радостное настроение, а он грустный, и все пристают к нему с шутливыми расспросами. Ну неужели не видно, что не надо лезть, не надо трогать, не надо доставать дурацкими вопросами?!
Рабочий день закончился, нужно идти домой, а так жутко, так невозможно оставить шефа один на один с другими. Нужно решить что-то, а ты тянешь время, словно пытаешься оттянуть момент ухода до предела. Но время не резиновое. И потому наступает миг, когда твое присутствие становится просто неприличным. Ты уходишь, потому что не пьешь и не можешь больше смотреть на фальшивую веселость босса.

10.
Как холодно, как невыносимо холодно, меня трясет от этого ледяного воздуха вокруг, я окружен им, и в этом что-то ужасно нереальное, ведь я – в метро, где уже нет студеного пронизывающего ветра, а мне все так же холодно, как было на улице. Я устал, устал от зимы, устал жить, устал дышать, не хочу больше, да кто отпустит меня в вечность, весь мир против меня, проверяет меня на выносливость, но напрасно надеется сломать, я сильный, я выдержу, все переживу и перетерплю, иначе ничего не имеет значения.
- Юр, ты ли это?
Господи, да что везде эти бывшие одноклассники, такое ощущение, что специально подкарауливают, выслеживают, чтобы в какой-нибудь момент окликнуть тебя по имени, остановить, вырвать из зыбучего песка мыслей и расспрашивать, словно на допросе, где ты и как. Но не будешь же ты им рассказывать, что в последнее время настроение не поднимается выше колен, потеряно чувство дома, учиться лень, друзья надоели, а в твоих стихах появился неведомый ранее сексуальный привкус? А они словно не понимают этого, стоят, смеются, кивают, когда ты говоришь, что всё как обычно, то есть зашибись. И когда наконец прощаешься и можешь спокойно идти дальше, в голову начинают лезть совсем другие мысли, и никак не вернуться в то состояние вслушивания в окружающий мир, в котором ты пребывал. Наверное, люди просто разучились не мешать.

11.
Отсветы фонарей на снегу – осколки мандаринового солнца, желтыми тряпками раскиданные по махровому полотенцу умерших на дороге снежинок. И ты идешь по этим трупам сквозь темноту февральского вечера, смотришь на яркомногоглазые фигуры домов и слушаешь город.

12.
У босса умерла жена. Ни к чему были слова, что все обязательно наладится и главное – верить и надеяться; она так и не вышла из комы, так и умерла, ни с кем не простившись. Может, так даже лучше, что не попрощавшись, но все равно так безумно, безумно жаль, и ты не в силах что-либо сделать, даже поддержать как-то, потому что шеф замкнулся в себе, говоришь – не слышит, замурован в невидимой клетке один на один со своим горем. Но в клетке – нельзя, в клетке сходят с ума, нужно бежать прочь от закрытых помещений.
Юра курил, сидя на ступеньках лестницы у своей квартиры, дым лизал пальцы и улетал в вышину призрачным бумажным змеем. Где-то внизу, на два или три этажа ниже, кто-то ссорился. Юре было все равно, единственное утешение, надежда и опора – сигарета – была с ним, а весь остальной мир нужно было закрасить черной краской и хотя бы на время поверить, что его вовсе не существует.

13.
День промчался сошедшим с ума вороным, благо, был выходной и идти никуда не требовалось. Юра весь день проспал, только дважды просыпался: один раз, чтобы поесть, а другой – потому что звонил телефон. Когда он добрался до телефонной трубки, на том конце ее уже бросили и в ухо жужжали пчелы-гудки. Ну и ладно, значит, не очень-то хотели поговорить.
Сон – призрак, то цепко схватит за горло жаркими крепкими пальцами, то все бродит вокруг да около, но в любом случае он – покоритель, и ты поддашься его чарам, провалишься куда-то, где совсем другие миры, и ты можешь быть сказочным рыцарем, зверем или известной персоной современности. Я не люблю, когда что-то снится, пусть лучше – закрыл вечером глаза, а утром открыл, и между вечером и утром нет ничего, только безвозвратно и неизвестно куда ушедшее время.

14.
Юра вышел из парадной, спустил с поводка собаку, закурил, выдохнул дым и всмотрелся в наступающую ночь. Фонари грели окаменевший снег на дорогах, окна домов близкими звездами светили в темноту, ветер гнал по закованному в броню льда асфальту снежную пыль, воздух вдыхался жестко и трудно, искры сигареты кометами летели прочь, а в сердце тихо пел Цой, пел о печали, ночи и большом городе, стоящем на холодной земле.