Рвется с губ: «Люблю тебя». Но вижу же: глаза холодные, как сталь, смотрит на меня не отрываясь, и ничего не выражает лицо его, такое знакомое, такое любимое. Не увидеть ничего за маской безразличия. За что мучаешь? А как хотелось иногда припасть к этим губам, взять за тонкие красивые руки, провести нежно по бледному лицу, коснуться длинной волны темных волос. И никто не знает, как тяжело было сдержать себя. Отвернусь, подойду к окну, - там луна, смотрит на меня с черного бархата неба, такая же, как он, равнодушная. Спиной чувствую: стоит сзади, не двигается, и, кажется, подойдет сейчас, обнимет, склонит голову гордую на мое плечо и скажет: «Одна ты мне нужна, нет для меня кроме тебя никого на свете». А разум знает: всё глупые байки сердца, ничего этого не случится, потому что глаза у него холодные, не улыбаются молчаливые печальные губы. И такой безысходностью и тоской веет в душу, что хочется кричать, выть волком на луну. Но молчу. Потому что потом будет очень страшно оборачиваться и видеть его лицо, на котором не нашло место ни одно чувство, даже удивление. Знаю, что самой мне станет холодно, будто все внутри покроется инеем. Нет, нельзя кричать. Боюсь сказать ему что-нибудь, да, и не знаю – что, только понимаю, что молчание это может длиться вечно, а потом он соберет свои вещи, оденется и уйдет прочь из моего дома, и буду провожать глазами его, быстро идущего по белому снегу, и медленно будет рассеиваться в морозном воздухе пар его дыхания.
Оборачиваюсь, сажусь на краешек стула и смотрю в пол: обязательно нужно сказать что-нибудь, пусть даже и глупость, может, засмеется мне непутевой. Но нет, не засмеется, знаю. Если только улыбка быстрой тенью мелькнет на губах, грустная улыбка, совсем не радостная. Прижаться к нему всем телом, воскликнуть: «Да, что же с тобой?! Отчего такой тоскливый?». Но знаю, отстранит, покачает чуть головой, словно бы и не случилось ничего. Но ведь чувствую сердцем боль его звериную, и не спасти его, не уберечь от боли этой.
«Мне пора» - говорит он и идет к двери, не ждет меня. Я встаю, иду за ним. И каким-то важным словам хочется вырваться из горла, но не понять, что за слова, не уловить их смысла, только отчаянно желаю сказать их. Он открывает дверь, выходит на лестницу в черном теплом пальто. Не говорит ничего, прощается глазами, и мелькает в них на секунду тоска, такая, что сердце мое сжимается от боли и страха за него. И молча спускается вниз. Закрываю за ним дверь, словно за счастьем своим навек ушедшем, и смотрю в окно. Он выходит из дома, идет, на темные волосы падают снежинки и сверкают в них, как лучики холодного света. Горят фонари, тускло освещая ночную улицу. И перехватывает дыхание вдруг: обязательно нужно сказать! И глупо это, знаю ведь, но бегу вниз на улицу, не одевшись. Холод мгновенно пронзает тело, но все ничего, все пустяк, только б догнать его. Скольжу на снегу, но бегу, и уже не хватает дыхания, и ноги подкашиваются, перестает слушаться заледеневшее тело. Подбегаю, окликаю его из последних сил. Он оборачивается удивленно, видит меня.
«Я хотела сказать…» - и слезы бегут из глаз, слезы злобы и облегчения – «Сказать тебе, не простудись, сегодня холодно…». Стою, плачу, слезы замерзают тотчас на лице, покрывают его ледяной маской, но не остановить их. Он кидается ко мне, скидывает с себя пальто, обнимает меня. «Глупая ты моя!» - целует глаза, лоб, губы, прижимает к себе, а я все плачу. «Глупая! Больше жизни люблю тебя». А в глазах его загорается свет, теплый, ласковый. Обогрей, любимый.