М А Л Ы Ш
Николай Борисов
-Мама, мам, пусти на улицу, вон и Витька с Генкой гуляют, мама, пусти,- приставал малыш к маме.
Был он крепким карапузом четырех лет. Пухлые щеки делали похожим его на хомячка. Взлохмаченные волосы соломенного цвета, смотрелись копной соломы и непроизвольно, вызывали улыбку.
На улице была весна. Буйно ошеломляющая пора, когда снега растаяли, стекли, сбежали бурными потоками и ручейками, когда земля обсохла, обдав влажным дыханием небо, и теперь млела под сверкающим солнцем, тепло которого побуждало живое просыпаться и расти, расти, наливаться силой, свежестью, сочной упругостью.
Малышу не сиделось дома. Он не понимал, отчего у него в груди, словно что-то шевелиться, перекатываясь веселостью, шаловливой таинственностью чего-то неизведанного, загадочного.
Его манила даль за окном, волновало разноголосье птиц. Он прислушивался, слыша музыку, она звучала едва слышно, переливалась то весело, то грустно, то забавно. Удаляясь, звала за собой не то звоном прошедших капелей, не то хлопаньем крыльев перелётных птиц.
Малыш выглядывал в окно. Он слышал, как лопались почки, и маленькие, влажные листики распускались, ловя и впитывая в себя солнце. Он слышал шуршание земли, выпускающей из себя ростки трав и цветов, гудение деревьев, вбирающих в себя соки земли.
Малыш сердился, волновался, не отставал от мамы. Ему хотелось на улицу. Хотелось припасть к земле, вздохнуть её теплоту, услышать легкий шепот молочных трав, восхищенно смотрящих вокруг. Ему хотелось поговорить с деревом, что стоит напротив окна и иногда тихо поскрипывает, словно о чем то рассказывая.
Ему хотелось потрогать куст шиповника, коснуться его колючек и услышать, как тянуться листочки к его ладоням, щекоча и играя.
- Мама, мам, пусти погулять,- не отставал он. Но мама была неумолима.
-Ты наказан, сынок, - говорила она. – За вчерашний день,- и делала сердитое лицо.- Вместо отдыха мне пришлось стирать твои вещи. Давно уже нет нигде луж, а ты пришел грязным, что тот поросенок. Так что сегодня будешь сидеть дома и никуда не пойдешь.
И малыш заплакал. Он размазывал слезы по щекам, смотрел в окно и слышал, как музыка угасала. Она, словно, дальнее, дальнее эхо, умирала в шуме ветра, звеня последней россыпью сбиваемых им росинок.
Малыш, всхлипывая, взял цветные карандаши, лист бумаги и, улегшись на пол, нарисовал небо. Небо было в звездах и на нем светило солнце. В самом низу нарисовал себя, рядом дерево, то, что было за окном, траву и куст шиповника с одной колючкой, у которой у самого острого кончика начинался цветок.
Малыш хотел раскрасить его красным, но передумал и сделал его фиолетовым. В небе над собой нарисовал птицу, а в углу, где было много, много травы, дождь.
Он рисовал, заполняя листок зверьками и птицами, деревьями и цветами и в груди у него тихо переливалась музыка то теплым дождём, то кукушкиным криком, то маминой колыбельной песней.
Малыш не заметил, как окончился день, как за окном все притихло, готовясь ко сну. И гулять ему расхотелось. Он жил в своем рисунке. Он смеялся, бегал под дождем, бил ногой по лужам так, что брызги долетали до самого неба, превращаясь в звезды. Он забирался в колючие кусты и прятался от птиц и солнца. Он играл со зверьками, а, то, затаившись в густой траве, замирал, прислушиваясь к стуку своего сердца.
Малыш так и заснул, прижавшись щекой к своему рисунку.
Когда в комнату вошла его мама, он спал, свернувшись калачиком в середине разбросанных карандашей и игрушек. Мама осторожно перенесла его на кроватку и здесь, безмятежно раскинувшись, он, едва открыв глаза, улыбнулся ей, сказав:
-Мама, я завтра тоже пойду на улицу?
-Пойдёшь, сынок, пойдёшь. Спи,- и она поцеловала его в щеку.
Собрав игрушки, она подняла лист и долго, внимательно рассматривала его, раздумывая, что бы это могло на нем быть. Он весь был испещрён какими-то полосками, кружочками, галочками, разными разноцветными калябушками. И, как она не вглядывалась, так и не смогла понять на нем ничего сколько-нибудь осмысленного, только солнце светило синим светом, окруженное почему-то желтыми звездами. Тяжело вздохнув, она скомкала лист и подумала, что зря не пустила сына гулять на улицу.
А он спал, порозовевший, крепко и, наверное, без сновидений.
* * * * *