Я простой трубочист. Никогда бы не подумал, что буду этим заниматься, но к пятнадцати годам я был такой худой, что спокойно забирался в любую трубу любого дома, в которую только мог залезть человек.
Моя семья была слишком бедная. Отец был пьяницей. Мать торговала рыбой на центральной площади. И денег едва хватало, чтобы сводить концы с концами. Большая часть уходила на налоги, установленные в городе, остальная – на еду и отцовские пьянки.
Я был самым старшим ребенком из троих. За каждую трубу я получал по две монетки. Это было не так много, но и не так мало. Прочистив трубу, я подходил к хозяину дома, и он давал мне две монетки, а я даже не мог сказать «спасибо», а просто кивал в ответ. Я родился немым. Очень худым, немым, и люди боялись, что я не выживу. Это был год холеры. Но я выжил. Мать положила все свои силы, и Бог вознаградил ее. Он спас меня. Спас, но не дал возможности сказать им вслух слова благодарности.
Я не ходил в школу, но умел читать. К десяти годам я прочитал все книги, которые мне давал хозяин книжной лавки, находившейся по соседству. Он жалел меня, и я целыми днями просиживал у него на заднем дворе, читал книжки, пока остальные дети учились в школе, бегали, весело крича, по школьному двору, пели песни, услышанные от музыкантов на ярмарке. Когда мне исполнилось десять, хозяин лавки сказал, что у него больше нет книг для меня. Что до остальных я еще не дорос. Он сказал, что я могу прийти, когда мне исполнится шестнадцать. Это была жуткая несправедливость, но я и так был многим ему обязан и не смел с ним спорить. Конечно, периодически у него появлялось что-то новое, какие-то сказки, но это случалось очень редко. И я все больше проводил времени дома, исполняя обязанности матери в ее отсутствие. Я молился, чтобы мне поскорее исполнилось шестнадцать. Книги были моей единственной страстью. Я даже сочинял сам истории, и читал их сам себе, и плавал в этом сказочном мире. Но я не мог их записать, так как в нашем доме каждый листок бумаги и каждая капля чернил были на счету, и родители не разрешали мне тратить их на всякую ерунду.
В пятнадцать я стал трубочистом. За несколько месяцев я смог накопить денег, чтобы купить себе большую красивую тетрадь в кожаном переплете, и перо, и чернила. Но теперь у меня практически не оставалось времени, чтобы придумывать и записывать истории. И я снова ждал шестнадцатилетия. Отец умер. А налоги стали менее жесткими. Жить стало легче. Деньги, заработанные матерью и мной, перестали пропиваться. И я решил, что как только мне исполниться шестнадцать, то я перестану работать трубочистом. Я уже видел во снах, как сижу на заднем дворе книжной лавки, и читаю книги, ранее мне недоступные. А потом возвращаюсь домой, и все вечера просиживаю с пером и тетрадью. Я мечтал стать писателем. Как только мне будет шестнадцать…
…Это был последний день моего пятнадцатилетия. И последний дом, трубу которого я вычищу в своей жизни. Я залез на крышу и спустил веревку в трубу. Потом сам залез внутрь. Было очень узко и очень тяжело работать. Но я был уже мастером. Почти. Я спускался все ниже и ниже, делая свою работу. Был уже весь черный, как черт. Короче, в этом нет ничего интересного. Я полз вниз, в то время как мысли мои убегали далеко вперед. В завтрашний день. Я спешил. Скорее бы вернуться домой и лечь спать. Если смогу заснуть. Завтрашний день был первым днем в моей жизни, и единственным, которого я так ждал. Уже столько лет. День начала новой жизни. Я знал, что смогу, знал, что стану писателем, знал, что стану известным. И люди будут читать мои рассказы и плакать. От счастья или от сожаления. И будут говорить друг с другом: «Ты читал последнюю книгу Микеланджело?» - «Нет» - «Почитай, она великолепна!»
Но вдруг спусковой узел на веревке, который я в спешке плохо затянул, начал разматываться, и я начал быстро скользить вниз, и острая кладка узкой трубы рвала мне одежду и царапала в кровь бока. Пока я сообразил, что можно попытаться раздвинуть ноги и упереться в стены, я уже остановился. Я застрял.
Застрял в этой узкой трубе и совершенно не знал, что делать дальше. Попытался пошевелиться, но не смог. Думая, как теперь быть, я провел в таком положении около часа. Пока не почувствовал запах дыма. Эта старая хозяйка дома, память которой с возрастом стала дырявой, как решето на кухни моей матери, видать, забыла, что я сегодня приду, и развела огонь в камине. Я начал пытаться вырваться, или хотя бы издать хоть какой-то громкий звук. Но не смог. Я очень плотно застрял. Ах, если бы я мог крикнуть!!!
Дым уже заполнил все вокруг. Я начинал задыхаться. Я пытался вырваться, а в моих глазах стояли образы моей мамы, которая, наверное, уже ждет меня, и готовит на завтра скромный праздничный пирог с картошкой и грибами. И, наверное, уже купила мне какой-нибудь недорогой подарок, который ночью аккуратно положит мне под подушку. Я видел глаза моего маленького братика, которые все время так весело смотрели на меня. А когда я возвращался с работы, весь черный и чумазый, его детский смех заливал наш дом звоном тысячи золотых колокольчиком. И моя сестра, которая тянет мне руки. Уставшие от бесконечной стирки, нежные, как весенний ветер. И целует меня в щеку, а потом вытирает с губ сажу и весело бежит, чтобы сообщить маме, что я вернулся. И книги. Тысячи книг, которые я еще не успел прочитать. Всего этого мне уже не увидеть. В раю нет книг. Там только свет и фруктовые деревья. Я не хочу в рай! Я хочу на задний дворик книжной лавки!!!
Я кашлял от дыма. Голова болела. Если я не сгорю, то задохнусь. Из глаз текли слезы. Прощай, мир, который я так мало познал. Прощайте люди, с которыми я так ни разу и не заговорил. Прощайте. Я так благодарен вам. Прощайте, мои милые братик и сестренка. И мама. Мне так страшно теперь, но я все равно люблю вас всех. Огонь начал обжигать мои ноги. ПРОЩАЙТЕ!!!
Я взглянул наверх, на чистое вечернее небо сквозь клубы дыма. И вдруг я почувствовал, что могу освободиться! Не знаю, как, но я смог упереться во что-то ногой и попытаться вырваться. Я начал цепляться пальцами за края кладки, а ногами отпихиваться вперед. Обычно я никогда не поднимался вверх по трубам. Только вниз. Но теперь другого выхода не было. Кое-как я освободился, и теперь полз наверх, раздирая руки и колени в кровь. Дым разъедал мне глаза. Но, слава богу, было за что зацепиться, а узость трубы позволяла довольно быстро преодолевать большие расстояния. Голова кружилась. Но я боролся. Боролся за свою жизнь, свое будущее. Теперь все будет хорошо. Бог дал мне шанс и освободил меня. Сейчас, еще немного, и я выберусь. Еще немного, и я буду дома. А завтра, завтра… И я полз, хотя сил уже почти не было.
Вдруг я почувствовал свежий воздух, а пальцы ухватились за край трубу. Спасся. Я смог. Я вылез. Я не умер.
Перебравшись через край, я встал на крышу. Я ничего не видел. Глаза распухли от едкого дыма. Голова дико кружилась. Свежий воздух подействовал опьяняюще. Я сделал пару шагов, но не знал, куда. Меня просто повело. Я сделал, как мне показалось, всего пару шагов, и вдруг моя нога провалилась в пропасть.
Падая с высокой крыши на каменную мостовую, из меня вырвалось слово, которое должно было вырваться почти шестнадцать лет назад:
«Мама!»