Юный эльф быстро взбегает по лестнице и останавливается перед королевой:
-Дракон подан, ваше величество.
-Ну, счастья тебе, девочка, - говорит королева, вставая. – Верю, что поддержишь блеск и славу родного королевства. После танцев сразу на мороз не выходи. Остынь сначала. Жерико, ты за этим присмотришь.
Жерико, всезнающий эльф, возбужденно шепчет сбоку Мэри Сью:
-Трехголовый дракон в яблоках. Не дракон – огонь. Возница грозится: «Госпожу Мэри Сью так прокачу, что всю жизнь помнить будет». Вы уж, госпожа, не пожалейте ему на чай. Сам Шандагалл Кажделярбич правит – единственный тролль на службе у эльфов.
-Одевайся, - властным жестом королева указывает на огромную, сверкающую белым мехом шубу из северных стран. – Смотри, дорогая, не отморозь носик. Восемнадцать градусов на дворе.
Мэри Сью волнуется и торопится. Шуба надевается и застегивается на бегу. Шарф переброшен через плечо, сумочка зажата подмышкой. Шапка надета кое-как. Все успеется на улице. Здесь – вольнее. Весело будет ехать!
Каким гигантским, неправдоподобным, дивным показался Мэри Сью в резкой синеве лунной ночи серый мохнатый трехголовый дракон. Его головы фыркали и издавали звуки, похожие на громкий храп, сип и хрип. Трехголовый красавец удивительно напоминал обычную конную тройку: средняя голова - коренник, боковые головы- пристяжные. Дракона запрягли в необычайно широкие, громоздкие, просторные сани с ковровой тугой обивкой. Сходство с тройкой лошадей усиливала тяжелая высокая дуга у коренника, разукрашенная по алебастровому неведомыми цветами.
Белый пар шел от драконьих ноздрей и спины, и сквозь него фонарь над порталом дворца расплывался в мутный радужный круг.
Возница перегибается с сидения, чтобы отстегнуть волчью полость. Брови у него белые от инея, кожа из зеленой стала сизой, на голове большая шапка из перьев птицы Рух. Глаза смеются.
-Садитесь, садитесь, госпожа. И ты, Жерико, садись скорей.
Тролль, разобрав вожжи, в последний раз поерзал задом на сидении и, слегка повернув голову, протянул внушительным басом:
-Тро-огай…
Заскрипели, завизжали, зарыдали полозья, отдираясь от настывшего снега, заговорили нестройно, вразброд колокольцы под дугой.
Сначала легкой рысцой, точно шутя, точно еще балуясь, завернул дракон на самый край горного кряжа, хладнокровно пересек его и вылетел на серебряное облако.
Никогда не забыть Мэри Сью этой волшебной поездки! Она могла свободно видеть широкую косматую башку коренника и всю целиком правую пристяжную, выгнувшую кренделем, низко к земле, свою длинную эластичную шею, и даже ее рдяное темное око с тупой, лютой белизной белка. С наслаждением она чувствовала, как в лицо ей летят снежные брызги из-под драконьих крыльев.
А потом вдруг широкая улица чужого города, легкий лет саней. Как, уже приехали?! Все так необычайно в таинственном заоблачном городе. Кажется, что и снежная поземка здесь другая, и свет фонарей не такой, и голоса жителей слишком звонкие, и торговцы не так подобострастны. Вот выбежала из ворот, без шубки, в крахмальном передничке, быстроногая горничная – хотела перебежать через дорогу, испугалась дракона, повернулась к нему, ахнула и вдруг оказалась вся на свету: румяная, радостная, с сияющими васильковыми очами, блистая озорной улыбкой.
Впечатления Мэри Сью от поездки были восхитительны: резкий ветер, стегавший лицо и пересекавший дыхание, свирепая грива коренника, мелькающие деревья, скалы, пропасти, дикий скрип и чирк полозьев, неожиданные подскоки и провалы – воздушные ямы. Не забыть деве и того, как она в одну из секунд бешенного полета взглянула на небо и увидела целомудренную, голубовато-серебряную луну и подумала с сочувствием о том, как ей, должно быть, холодно и как скучно бродить там в высоте, точно она юная хворая вдова и так одинока.
Уж показался дворец с гигантскими сияющими окнами. Мэри Сью была уверена, что в любое окно, будь оно отворено, мог бы влететь трехголовый могучий зверь, только что остановившийся у подъезда.
Мэри Сью передала Жерико монеты, а он отдал их вознице.
-Лихо ли, госпожа?
-Ох и лихо, голубчик! Будь здоров.
Внешние массивные дубовые двери были распахнуты настежь. За ними, сквозь другие прозрачные двери, горели огни широкого и высокого вестибюля, где на первом плане красовалась царственная особа швейцара. Его ливрея до полу, пламенно-алого сукна, была оторочена золотыми позументами и заткана рядами черных двуглавых драконов. В руке швейцар держал на отлете тяжелую булаву с большим золоченым шаром. Он широко распахнул перед Мэри Сью половину стеклянной двери и торжественно стукнул древком булавы о каменный пол.
Ноги Мэри Сью, успевшие отойти после мороза, с удовольствием ощущали легкую, податливую упругость толстых красных ковров, щеки и уши еще горели после бешеной езды, а глаза сохраняли мерцание луны. Пахло слегка каким-то ароматическим курением, незнакомым и удивительно радостным. Певучие скрипки и виолончели отлично указывали дорогу.
Перед Мэри Сью по огромному, сверкающему огнями залу, проносились танцующие пары, блистая наготой рук и плеч дам, шелками и драгоценностями. Роскошь окружающего подавила деву-воина. Она мгновенно поняла, что это все не ее. Захотелось сбежать от повеявшего холодом чуждого этнического поля. Хорошо бы сейчас очутиться в своей любимой комнате с письменным столом и книжными шкафами, вечно путающимися под ногами собаками, тишиной провинциального уюта и спокойным светом свечи.
Еще сегодня утром ей очень хотелось попасть на этот зимний бал, в этот труднодоступный город, в это избранное общество, чтобы потанцевать. Но что-то не заладилось, почему-то танцевальное настроение куда-то улетучилось, неясное тревожное предчувствие мешало свободно вдохнуть и выдохнуть воздух.
Она привыкла танцевать на лесной поляне под открытым небом. Ее танец был неповторим, он всегда был нов и свеж. Слушая музыку внутренним слухом она плясала то танец утра, то танец дождя, то танец былинки. Это мог быть танец даже не всего цветка, а одного единственного лепестка – его падение к центру мироздания было коротким и волшебным, и Мэри Сью падала и кружила вместе с ним или вместо него…
Отступать было поздно. Да и противника, перед которым надо отступать, она не видела. Кроме себя самой. Надо бы представиться хозяевам бала, и Мэри Сью направилась к группе роскошно одетых людей. Старуха сидела в кресле и вдруг подняла голову, взглянула в лицо деве и широко и радостно улыбнулась ей. «Да она – красавица!» - восхитилась Мэри Сью. Ей редко приходилось видеть красивых стариков, сумевших не растерять аванс, данный им Богом в юности, а приумножить его особым отношением к людям и способом жить.
К ней подошли трое: один - рыжеволосый, белолицый, голубоглазый потомок северных рыцарей, другой – смугловатый с правильным, строгим и гордым лицом южанина-политикана. Оба были высоки и стройны. Мэри Сью скользнула по ним взглядом и остановила его на третьем. Сердце вдруг бухнуло, гулко и неожиданно, ибо почуяло судьбу.
Быстрое, с раскосыми очами, лицо, яростно сжатые губы и точеный нос. Девушка и юноша были одного роста и поэтому не было угла, под которым бы они могли смотреть снизу вверх или сверху вниз друг другу в глаза – это были два достойных партнера, их взгляды были на одной линии атаки и говорили, что не уступят, что здесь уж, как и положено, кто кого.
Мэри Сью стало ясно, что в этой схватке кровь прольется. Это не была любовь, это было безнадежное слияние соперников, отстаивание собственной независимости и понимание, что жизни без того, на кого сейчас смотрю, нет. И с ним нет.
Юноша достал кинжал, дева сняла с пояса стилет. Вокруг наступила тишина, музыканты, увидев сверкание стали, опустили инструменты, разговоры и смех танцующих смолкли. Мэри Сью подняла над головой граненое лезвие, засмеялась и крикнула:
-Барабаны – дробь!
И грянули барабаны, и разошлись партнеры-дуэлянты, и забили чечетку сердца, и стукнули кастаньетами пальцы. Они кружили, ища слабое место, глаза высекали искры, дыхание высушивало кровь. Никого вокруг для них не существовало, они чувствовали лишь пульсирующую жизнь друг друга и стремились эту жизнь прервать.
-Ты степняк?
-Степняк. А ты лесная ведьма?
Щелкнули, клацнули зубы, оскал исказил рот. И опять кружат и кружат вокруг друг друга. Ожесточение нарастает, горло перехватывает ярость, она клокочет и требует алой жертвы. Одновременно оружие с силой вылетает из рук и никто из соперников не успевает уклониться. Женщина падает с кинжалом в груди, а мужчина со стилетом в животе. Вот она, кровь, вот она, столь долгожданная, щедро падает на бесчувственный холод каменного пола.
Зал молчит, он чувствует, - это еще не конец, будет еще что-то, сейчас непременно произойдет нечто еще. Зал замер, затаился, предвкушая, истекая жадной слюной – вот-вот находящиеся в нем набросятся на поверженных и начнется пиршество! Кто-то будет рвать зубами плоть женщины, кто-то мужчины, кому-то по нраву терзать печень, кому-то сердце. Сколько вас, любителей мертвечины!
Но случилось неожиданное. Тела мужчины и женщины втянули, впитали оружие внутрь, в себя, сделали их своими новыми органами. Кровь свернулась, раны закрылись и кожа вновь стала гладкой, даже рубцов не осталось. Они одновременно поднялись с пола, ошеломленные и подавленные. Неужели опять живы?!
Жерико подхватил Мэри Сью, накинул ей на плечи шубу, и увлек к выходу. Через несколько минут трехголовый дракон уносил в санной утробе печальную деву-луну.
Она научиться жить с металлом в груди, он – в животе. Кинжал и стилет будут постоянно напоминать о себе колюще-режущей болью на протяжении всей их жизни.
Но приходится признать, - это небольшая плата за то, чтобы остаться живым и никогда более не встречаться с тем, кто однажды убил тебя.