Нужно уметь
отдавать частичку,
а порой и всего себя,
не беря ничего взамен.
Татьяна Николаевна Земскова
(моя учительница по литературе)
- Ребята, вдумайтесь в силу предельной искренности и лиризма творчества Есенина:
Дорогая, сядем рядом,
Поглядим в глаза друг другу.
Я хочу под кротким взглядом
Слушать чувственную вьюгу.
Пока учительница читала, класс бурлил своей жизнью. Кто тихо переговаривался, кто что-то писал. Кто-то и в самом деле слушал. А один, сосредоточив все внимание на чтении учительницы, немо шевелил вместе с ней губами. Речь женщины медленно переплывала с одной строчки в другую. Образ следовал за образом, казалось, совсем по-иному раскрываясь, находя воплощение в нотках ее голоса. Она уже заканчивала читать, как этот ученик, не удержавшись, воскликнул в конце, заглушив учительницу:
Дорогая, сядь же рядом,
Поглядим в глаза друг другу.
Я хочу под кротким взглядом
Слушать чувственную вьюгу.
Учительница немного замялась, но перебивать не стала. И только тогда, когда ученик закончил, сказала:
- Женя, прекрати мне срывать уроки! – добродушно, с легкой улыбкой на лице. Женя же, подыгрывая экспромтом развивающемуся действию, изображает глубокое раскаяние.
- Прекрати хулиганить, - вновь с добротой, по родительски мягко.
- Да полноте вам, Татьяна Николаевна, - играя до конца свою роль.
- Читай тогда сам, раз уже на сцену лезешь так упорно, - не теряя доброты.
- Запросто. Раздается шум отодвигаемого стула. Гул в классе стихает. Кто-то улыбается, кто-то блеском глаз проявляет интерес к необычному развитию событий. Учительница протягивает Жене книгу.
- Не надо, я так. И читает:
Вы помните,
Вы все, конечно, помните,
Как я стоял,
Приблизившись к стене,
Взволнованно ходили вы по комнате,
И что-то резкое в лицо бросали мне.
Вы говорили:
Нам пора расстаться,
Что вас измучила
Моя шальная жизнь,
Что вам пора за дело приниматься,
А мой удел –
Катиться дальше, вниз.
Поглядывая иногда на Татьяну Николаевну, словно ей посвящая эти строчки. Где-то в классе раздаются первые смешки. А когда Женя заканчивал:
С приветствием,
Вас помнящий всегда,
Знакомый ваш,
и резко, совсем неожиданно для всех и мягко-колюще, меняет подпись: Евгений. По помещению эхом разноситься смех. Женя уходит а свое место. Татьяна Николаевна ошарашенным взглядом провожает его. На секунду воцаряется тишина.
- А вам не понравилось? – лукаво, но без насмешки. Женя, видимо, ликует.
- Ну, получишь же ты от меня, - нарочно замахиваясь книгой, но не собираясь бить. Действие было разыграно.
- Ну, вот, - пауза тишины, - вы на реальном примере могли увидеть, как сила лирики Есенина трогает души и до сих пор, и, уверена, будет цеплять и в будущем.
Последние слова утонули в трели звонка, что бурей пронесся по пустым коридорам и затих в закутках школы.
- А что мне за работу на уроке? – подойдя к столу учительницы во время перемены.
- За знания – «5», за поведение – «2». Так что давай дневник, буду писать замечание, - наигранно строго.
- А, может, не надо - меня мама ругать будет, - опустив голову вниз, картавя слегка голос, словно пытаясь изобразить детскую речь.
- Женька, иди к черту! Надоел, - ставя в журнале пятерку.
Ярким пятном это отложилось в памяти Татьяны Николаевны. Ей этот выпуск казался столь сильным, что сама мысль об этом заставляла жить и радоваться дальше. Столь контрастным, разноличностным, что хотелось преподавать у них всегда. Казалось, что с их выпуском была потеряна еще частичка себя. Ребята, в жизнь которых она вкладывала себя, беззаботно веселилсь в ресторане на выпускном балу. Крепкие вина подарили им радость и веселье, и ребята на ленточках выпускников писали друг другу напутствия, еще даже и не подозревая, сколь дорогими эти росчерки станут через года. Только у Татьяны Николаевны вино почему-то вызывало легкую грусть. «Будь я поэтессой, то непременно бы написала сейчас строфы две-три», - думала она, прислоняя бокал к губам, плавными, не лишенными изящества движениями,. Сколько в ее жизни было выпусков? Пять, десять? И в каждый вложить свои силы, отдать частичку себя. С чем же она останется, когда будет выпуск двадцатый? Блеклым, потухшим, потерявшим былую энергетику и силу, угольком? Закручиваясь спиралью, мысли ее заключались в круг и веселье учеников уходило вдаль. Подобно сну, что охватывает разум и слепляет веки, раздумья эти отдаляли окружающий мир.
Этот будний день не отличался ничем от остальных. По-прежнему люди спешили на работу, по делам, осаждая автобусы. Когда Татьяна Николаевна проезжала мимо остановок, то высматривала знакомых. Тех, кто носит ее, вложенные трудом, силы, кто питает до сих пор ими свою душу. Может это он/она, или нет? Вроде, походка знакома. Нет, это незнакомый кто-то. Жаль.
И когда уже подходила к школе – тоже высматривала. Никого. И когда заходила в класс – может, кто-нибудь зайдет в школу в гости? Никого. И, сосредоточившись на теме урока, готовилась к трели звонка. И, начав урок. Но... Дверь тихо скрипнула, и в щель просунулась голова юноши.
- Татьяна Николаевна, можно я посижу у вас на уроке?
- Конечно, Женя, заходи, - радостно-приветливо, почувствовав необыкновенный заряд бодрости, начала урок.
- Кто читал поэму Маяковского «Клоп»? – вопрос озадачил класс. И две руки взмылись вверх.
- Женя, опусти, я не сомневаюсь, что ты читал.
Родное лицо, блеском глаз внимавшее речи учителя. А в конце урока, уже после звонка, что поднял гул в классе:
- А когда вы будете проходить Есенина?
- Не знаю, давай потом, занята я сейчас. Юноша перемену просидел в классе.
И когда уже начался урок. Женька подходит к стенду, где висит план уроков.
- А какой это по номеру был урок? Просто Маяковский под 37 и 38 номером...
- Отвали, не мешай работать, - со знакомой добротой.
- Ладно, я приду через 7 уроков. Или через 6. А вы как думаете, когда придти?
- Не знаю, иди к черту, Женька. Да, ладно, приходи, буду рада, - не теряя доброты.
- Я обязательно буду, - дверь закрывается, ручка опять поднимается кверху. На лестнице стихают шаги. Возможно, он уже топчет первый снег.
Утро озарилось надеждой и радостью. 44 урок. Так легко проходит сон. Не забыть бы томик Есенина. Сегодня мир снова узнает предельную искренность и лиризм его творчества. Снег хрустит под ногами радостной песней. Как обычно, сонные ученики подтягиваются к первому уроку, зевая на ходу. 15 минут до начала урока. Десять. Пять, затягиваясь в часы. Звонок оглашает округу, кажется сейчас мир изменится.
И дверь в класс больше не открывалась, не появилось знакомое лицо. Ученики выжидающе смотрели на учительницу, не подозревая, что внутри нее прошел миллион чувств и их оттенков: от гнева до смирения. Как они успели заметить, голос Татьяны Николавевны осекался в конце строчки.
Казалось, мир потерял былые краски, небо уже снова давило на душу, люди за окном остались лишь черными точками, лампа противно жужжала, да и вообще, ну все к черту. И вдруг вспоминается тот день, год назад. Как он читал эти строчки? Я помню? Наверное, да/нет, точно помню. И, почувствовав вдруг, как сердце наполняется силой, появившейся неведомо откуда. И уже не обращая внимания на десятки изумленных и встревоженных лиц, вернув голосу былую уверенность, продолжила:
Это золото осеннее,
Эта прядь волос белесых –
Все явилось, как спасение,
Беспокойного повесы.
И лирично пронзающие душу строки слетали с ее губ, казалось, что они рождаются у нее в голове, прямо сейчас, в миг сей торжественный. И наполенное силой и легкой грустью последнее четверостишие уже порхало строчками по классу:
Дорогая, сядь же рядом,
Поглядим в глаза друг другу,
Я хочу под кротким взглядом,
Слушать чувственную вьюгу.
Когда она закончила, за окном, сначала опадая пушистыми снежинками, а потом и легкой метелью, бушевала настоящая зимняя вьюга. И свистел ветер подобно флейте, упираясь в оконные рамы, забираясь сквозь маленькие, невидимые дырочки в теплую атмосферу класса тонкими струйками холодного воздуха.
27-28 ноября 2004г