Итальянский ресторанчик. Я только что доела пасту с пармезаном, сидела, потягивала мартини и пялилась на всклокоченных музыкантов с дредами до пояса. Они наигрывали бесшабашный блюз. Это было похоже на вдох и выдох, на тихий разговор ни о чем, с всплесками эмоций, болтовней саксофона, звоном бубна, и нечетким, ленивым отбиванием такта ботинками. Казалось, что можно было сыграть этот блюз на одних лишь ботинках: шорох подошвы, щелчок носком, каблук. Мурлыканье под нос… Мои уносящиеся мысли, как за ноги, ухватил официант. «Простите, вы не возражаете против соседки?» Я безразлично кивнула, даже не взглянув на официанта, и продолжала подмурлыкивать музыкантам. Мартини иссяк. Внимательный официант тут же заменил пустой бокал на чашку кофе, и уточнил: «Без сахара, как вы просили». Я поблагодарила и мельком взглянула на соседку, дабы хотя бы пожелать ей приятного аппетита. Передо мной сидела мадам «зимняя вишня», Елена Сафонова. Мы учтиво улыбнулись друг другу, и я ушла. Но вечер на этом не закончился.
До этого я была в Москве последний раз лет 12 назад. Мы болтались с подругой по Красной площади, как раз перед ноябрьскими праздниками. Она решила посмотреть на Васильевский собор изнутри, а я осталась лицезреть его снаружи, опершись на хрупкое, уже советское ограждение. День стоял уютный, солнечный, вокруг кучковались иноземные граждане, сновали школьники, одиночные туристы и просто прохожие. Вдруг чувствую, народ вокруг меня стал резко редеть. Когда совсем никого не осталось, вернее удалились на заметное расстояние, со стороны площади меня окликнули. Я обернулась, глянула из-под очков и увидела камеру, девочку с микрофоном и кучу зевак. (Здесь я опишу себя. Я носила очень короткую стрижку, уложенную «клочками», на носу сидели очки в черно-красной, оправе, на минус один, на шее был намотан ядовито-зеленый шарфик, с кисточками, завязанный коротким узлом «на бочок». Далее - маленькое черное пальто, и прямо из-под него торчали длинные ноги в ярко-розовых колготках и коротких черных полусапожках с острыми носками. Для столицы - видок в самый раз. Я наслаждалась возможностями творить со своим гардеробом просто немыслимые вещи! И никому до меня дела не было! Дома же мама просто пришла в ужас.) Продолжу. Девочка произнесла вступление и спросила, что я думаю про 7 ноября. Она меня спрашивала, я отвечала, рассказала про деда-коммуниста и офицера, про прадеда- кулака и про прапрадеда, который был губернатором Тобольска. В тот же вечер меня увидела в новостях моя мама. Оставили в эфире всего пару слов. Не помню каких. Да и не важно это.
Тогда меня впервые рисовали на Арбате, причем совершенно бесплатно. Сначала мы с подругой просто ходили и разглядывали всё и вся. Потом к нам привязался нетрезвый художник с предложением «нарисоваться». Я ответила, что за такие деньги я сама себя нарисую. Он сначала обиделся, а потом бродил за нами с час, пока мы не уговорились. Сейчас, рядом с этим портретом лежит ещё один, написанный прошлой осенью. И почти таким же образом. Только женщиной. Трезвой, мудрой и безумно интересной. Мы «рисовались» с ней часа три, пока совсем не стемнело. И не понятно, от чего получили больше удовольствия: от взаимного общения или от результата работы. Да, у неё было единственное условие, по которому она решила меня рисовать, чтобы я непременно улыбалась и не сидела как чурбан. Потом оказалось, что живет она прямо над местом, где мы сидели. И мы поднялись на чашку чая. Это была самая настоящая мастерская. И я почувствовала себя такой безнадежной тупицей в искусстве!.. Я не помню той картины, на которую я уставилась, но сказала я видимо слова все-таки нужные. «Гаяне (её так зовут), мне пора в гостиницу, уже темно, а я совсем не знаю города». Мы попрощались, я прыгнула в метро и через час уже спала.
Мне вообще везет на интересных, даже скорее на необычных, неординарных людей. Иногда я очень жалею, что не записала, а память моя очень избирательна, и некоторые вещи просто выкидывает без спроса и жалости из моей головы. Мама всегда говорила, если ты не наведешь порядок в своей голове, то она сама себя «упорядочит».