Пока ты здесь, ты так же вечен, как эти горы. Что изменилось за четверть века — с тех пор, как довелось побывать здесь впервые? Внизу, в долине — другое государство, другие порядки, да и люди по большей части уже другие. Здесь — всё то же: скалы, морена, заросли карликовой берёзки, та же всеведущая и всевидящая синь в зените… Могут меняться размеры и форма снежников, распускается больше или меньше цветов, по-разному везёт с погодой; но даже тропы здесь, в высокогорье, почти не меняются: новые прокладывать особенно некому, а старые долго не зарастают. Время идёт здесь своим чередом, так что иногда кажется, что оно просто стоит — так же, как стоишь сам, вглядываясь в стокилометровую перспективу горных гребней, постепенно высветляемых далью…
Здесь почти ничего не меняется, поэтому ты и вернулся сюда. Вернулся, чтобы встретиться с самим собой — таким, какого внизу уже нет, и каким ты только здесь и бываешь …
Правда, в этом году я впервые был штатным инструктором нашего похода. Много раз я ходил здесь как участник, несколько раз водил компании друзей и приятелей, что мне и нравилось по понятным причинам: максимум впечатлений, минимум хлопот. А ныне по приглашению своего давнего друга, старшего инструктора спортлагеря «Эрлагол» Бориса Скворцова, решился восполнить кадровый недостаток на первом сезоне.
И поскольку первый поход сезона был, по словам Скворцова, «трёхдневным пикником» на берегу Катуни, то и я, и вторые инструктора желали в шестидневном походе наверстать упущенное. Места, по которым ходят эрлагольские группы, расположены на восток от Чемала — в сторону Телецкого озера; мы запланировали почти обычный для шестидневного похода маршрут на Альбаган, с той лишь разницей, что вместо одной-двух днёвок мы намеревались сделать порядочный крюк через Сурдинские озёра и Верховье Куба,
благо, наш состав был довольно живой: два вторых инструктора, Лена и Илья никак не уступали мне по подготовке (а Илья к тому же превосходно знал район), да и четыре участника проявили себя с самой лучшей стороны.
…А под Альбаганом я впервые побывал ровно двадцать лет назад. Трудно объяснить, чем так примечателен этот небольшой скальный массив с высшей точкой 2618. «Грузовик щебёнки да три лопаты снега» — говорят скептики, повидавшие «настоящие горы». Я же в походе 1986 года почувствовал приближение к Альбагану за сутки до того, как оказался возле — почти как герой Борхеса чувствует приближение к Альмутасиму…
Вершины укрыты снегами.
В долинах спят облака.
Я бодрствую этими снами,
как кедр, переживший века.
Возносится в рокоте речки
литания к скальным богам.
А небо нисходит навстречу
с твоей высоты, Альбаган.
И земнорождённое тонет
в безмолвии голубизны.
В долине твоей, на ладони,
мы тонем - и тем спасены.
И даже цветок, как ребёнок,
что жмурясь, подходит к окну,
потягивается спросонок,
чтоб венчик свой в синь обмакнуть...
Несколько лет после этого Альбаган становился целью ежегодного паломничества; потом по разным причинам «график» сбился, и иногда трудно было отделаться от впечатления, что Альбаган «не принимает».
Неудивительно, что туда мы и направлялись как к главной цели и дальней точке,— в конце концов, это один из традиционных эрлагольских маршрутов. Но вот её достижение в этот раз оказалось отнюдь не традиционным. Ну, так обо всём по порядку…
Машина забросила нас не так далеко, как в прежние годы. Река Куб перешла в контрнаступление, и когда-то отличная дорога, проложенная военными и лесорубами, стала распадаться на отрезки между снесёнными наводнениями мостами. А правый приток Кубы — Акая — со своеобразным юмором два-три километра перед впадением течёт теперь прямо по дороге! Поэтому мы должны были свернуть по другому притоку — Сергезю, преодолев перед тем не столько броды на месте бывших мостов, сколько образовавшиеся возле них обширные завалы из стволов самого разного калибра. Кроме досадных задержек, они кое-где создавали удивительно живописные запруды.
Подъём, как и спуск, вдоль Сергезю позволяет быстрее всего добраться высокогорья; так что мы обедали под кедрами у её истоков. Вскоре поднялись на один из Аккаинских перевалов, за которым открывается вид на вершину Аккая. Огибая её слева, т.е. с запада, встретились с конным табуном и со стадом яков. Я и не знал ни того, что яки бывают белыми, ни того, что они бывают настолько огромными — как тот Вождь, что выдвинулся нам навстречу — и посмотрев на цепочку странных насекомых, тащившихся в полупрозрачных коконах (незадолго до того моросил дождь, и мы надели полиэтиленовые накидки) мимо их пастбища, увёл своих в сторонку…
Но что для меня важнее, в какие-то моменты в проёмах ближних хребтов проглядывал сам Альбаган — пока ещё очень далёкий; зато нередко ветерок доносил еле уловимое благоухание карликовых берёзок и ив,— честное слово, нет для меня более притягательного запаха. Словно сам воздух подтверждал: да, ты добрался, ты снова з д е с ь… И — то тут, то там между скалами и снежниками прихватывали взгляд ярчайшие цветы альпийских лужаек: синие водосборы, золотые лютики, жёлтые альпийские ромашки, оранжевые огоньки-купальницы… Долго рассматривать можно даже мох, расположившийся под ногами у цветов и дающий невообразимые сочетания красок.
И, «нагулявшись до полного угула», мы действительно заночевали в верховьях реки Левый Угул — в местах, до которых обычно добирались только на второй день. Палатки разбили на довольно просторной кедровой площадке; чуть ниже между щедро усыпанных огоньками зарослями ив журчал ручей. Панораму увенчивали срывы Аккаи с многочисленными снежниками. Кедры, цветы, скачущий по каменным ступенькам ручей — и грандиозные скалы со снегом… Можно ли желать лучшего завершения первого дня — право, не знаю. Мне не доводилось начинать поход таким мощным аккордом впечатлений даже на Шавле… Другое дело, что мы набрали более полутора километров по вертикали, и не так легко было оценить всё это в полной мере из-за простой физической усталости; всё же первый день оставался первым: восприятие было свежим, впечатления — «вне конкуренции»…
Но среди такого окружения нам на второй день довелось и подняться, и умыться, и позавтракать! Но только не задержаться: пора было дальше, к Байюкским озёрам, перевалу Чёртов палец и, наконец, к Сурдинкам. Буюки и ЧП — так они обычно звучат на туристском «спецязе» — я и повидал впервые в июле 1980 года. Озёра масштабом уступают знаменитым (и легче доступным) Каракольским — но никак не уступят живописностью. «Нормальное» алтайское сочетание скал, снега, водных зеркал и кедров в каждом случае создаёт свою «аномалию», в каждом из мест несёт что-то своё, несравненное. Буюки любимы пешими походниками, несмотря на маршрут дождевых или грозовых туч также пролегающий здесь. В самом деле, Аккая странным образом притягивает к себе непогоду,— во всяком случае, мне приходилось проводить на Буюках до полутора суток под непрестанным дождём, то ослабевающим, то усиливающимся. Нам на сей раз повезло: погода хмурилась, но не мешала, и ливень хлынул только после того, как мы развели обеденный костёр; а это было уже за перевалом Чёртов палец, названным так благодаря трём стоящим рядом скалам, действительно похожим на последние фаланги торчащих из земли пальцев с уродливыми ногтями.
Просторная долина Сарысаз не так давно была обычным летним пастбищем, где нагуливали вес бычки, а поголовье — кони. Насколько замечательны эти места, ясно уже из того, что обширные луга покрыты частоколом левзеи — маральего корня, одного из самых целебных растений Алтая. Но избы-летовки пришли в негодность, пастухи нашли другие места. А широкие многоколейные тропы ныне поддерживаются конными походами.
К Сурдинкам пришлось перебираться через речку и болото, но, право же, озёра того стоят!
Это три небольших озера, из которых вытекают ручейки, ниже сливающиеся в Левый Сурдин. На берегах кедровый бор и большие валуны; а вот с востока — почти как на первой ночёвке!— высится грандиозный северный срыв Кубинского массива. Мощные, местами отвесные скалы со снегом на участках поположе стоят стеной в полтораста-двести метров, отражаясь в безмятежной озёрной глади и скрывая вершину без малого 2040 м высотой…
Впрочем, когда хлынул ливень, по озеру кроме капельной ряби пошли и вполне нормальные волны. Зато какая потом была радуга! А все выпавшие осадки быстро ушли в хвою под ногами, нисколько не замутив озёрной воды.
А вода здесь поистине живая! В чём я и убедился, отправившись купаться по примеру Ильи. Вообще, когда оказываешься где-то впервые, стоит хоть на какое-то время уединиться: чтобы искупаться, или немного побродить или даже посидеть в стороне от группы. Нечто особенное происходит в душе, только когда оказываешься наедине с природой.
Иногда, однако, и группа не помеха… В этом нам довелось убедиться на следующий — третий день.
Мы свернули лагерь и с востока поднялись на северную часть горного массива, обозначенного на генштабовской километровке как Верховье Куб. Снова глазу стали доступны огромные расстояния, снова в воздухе начал чувствоваться запах берёзки, а в лощинках рядом со снегом запылали альпийские цветы. И вот первое озеро, за свою необычную форму названное «рыбкой»: оно длинное и узкое; посередине в него вдаётся мыс. Берега тундровые; кое-где стоят маленькие кедры да растут невзрачные цветы. Ярче всего лишайник на камнях да сплошь облепленный своими жёлтенькими пятилистниками курильский чай. Хмурое небо с редкими просветами вполне соответствовало величественному и меланхоличному пейзажу.
Мы миновали довольно своеобразную долину: протекающая по ней речка ниже разливается в небольшой пруд, а там, где мы шли, делится на два рукава, обтекая холмик наподобие острова. И вот на гриве трое остались передохнуть — благо на обе стороны открывались впечатляющие виды, а под кедрами росла земляника; а мы вчетвером без рюкзаков двинулись к собственно Верховью Куба — 2370-метровой горе, чтобы осмотреть сверху цирки слева и справа от контрфорса. В правом карта предвещала каскад из трёх озёр, нижнее из которых уже было видно, но и в левом значились эффектные срывы.
Верите—нет, но с самого начала мы все почувствовали что-то особенное, хотя вокруг не было ровно ничего необычного. Нетрудный подъём, кедры, скалы, цветы — все элементы ландшафта привычны. То, что подняв глаза, сразу видишь перспективу в несколько десятков километров, тоже не было в новинку. Неизъяснимая музыкальность в сочетании всего этого вместе с упоением от быстрого движения налегке — вот что, пожалуй, определяло состояние. Каждый кедр, каждый камень — он «свой», он не похож на соседа, что подчёркивают дорожки цветов и островки снега. Всё та же симфония — но мелодия включает всё новые и новые обороты; подголоски обогащают гармонию; чередуясь, выступают на первый план то одни, то другие тембры… Захватывающий поток неслышимой музыки постепенно завладевал душой. Когда мы увидели среднее озеро, заметно больше и суровее нижнего, я сказал: «Я не хочу уходить отсюда… Я хочу умереть здесь...»
Так что при виде верхнего мне было просто нечего сказать.
На карте обозначено не озеро, а ледник: 51°23.5’ северной широты, 86°41’ восточной долготы. И фибровый ледник действительно сползает в озеро, причём на нижней его оконечности видны трещины и голубые края ушедшего под воду льда. На светло-серой поверхности самого ледового склона — два белых пунктирных следа от скатившихся валунов, словно это великан и великанша спускались к озеру напиться его леденящей синевы. Великаны — ибо вокруг не амфитеатр, а скальный колодец со стенами самого неприступного вида. Кое-где в этих отвесах образовались ворота, через которые к озеру спускается каменная осыпь. Но, повторюсь, общее ощущение всей картины — неприступность. И, как верно сказал об этом озере Илья, «его ни с одной точки на земле не видно полностью»… Если умирать, то именно здесь.
Как понять, как объяснить притягательность таких предельно суровых, безжизненных мест? Что в их мрачном величии может привлекать человечью душу? Или же здесь действительно обнаруживаешь в себе нечто такое, чего никогда бы не узнал в равнинной жизни, даже в самых значительных и трагичных её проявлениях? Просто созерцая эти творения природы, всем своим видом подчёркивающие свою не-человечность, сверх-человечность — кажется, и сам далеко уходишь за человеческие рамки. Зато ближе оказывается что-то вроде:
Печальный Демон, дух изгнанья,
Витал над грешною землёй…
Но только никаких «лучших дней воспоминаний» не теснится — их здесь нет и быть не может. Или же, неузнанные памятью, они веют высоко в душе, как здешний ветер, в котором нет уже ни цветочных запахов, ни птичьих песен. Только вечность, только простор, совершенно невообразимый для равнинного или городского жителя…
Конечно, фотографии что-то говорят, о чём-то напоминают. Решительно невозможно вернуть само то состояние. Обычные рамки и вся обстановка, в которой я пишу эти строки, исключают подобное без всяких оговорок…
Назад мы спустились так же быстро, и всё-таки проходили более двух часов вместо запланированного часа. Впрочем, оправдаюсь словами Ильи, не разделяющего мой летальный пафос: «Если уж тратить время, так здесь».
Второе испытание этого дня ждало меня после обеда. То, что нас на обеде опять прихватил дождь, не заслуживало бы упоминания, если бы этот же дождь не вымочил камней и зелени на склоне, по которому нам предстояло спускаться к реке. Причём без тропы — тропа, можно сказать, дорога ждала нас только возле самой Лаж. По карте было ясно, что это недалеко: полтора-два километра. Но эти километры умножаются высокими — в человеческий рост — травой и кустарником, в которых не видно ничего: ни щелей между камнями, ни самих камней, ни лежащих под ногами стволов. Ухватиться или опереться, в общем, не за что; а рюкзак на спине при падении исключает травму позвоночника, но порой удлиняет само падение на два-три кувырка… В чём мне и пришлось пару раз убедиться. Как ни осмотрителен, как ни осторожен я был, но все прелести «слепого» спуска, когда нога ставится в траву наугад, я вкусил за этот час вдвойне, поскольку идти впереди — священное право первого инструктора. Но и остальные, пожалуй, получили вдоволь. По окончании спуска, выведшего нас на заболоченный и широко растоптанный участок тропы (подумаешь, мелочи!) я возопил: «Мы сделали это!!» и поздравил остальных, сказав, что когда я прохожу подобные места как участник, у меня нет слов, чтобы выразить своё отношение к инструкторам, допустивших подобный экстрим. Илья, как не раз бывало, пролил бальзам на мои раны, сказав, что у него в таких случаях нет слов, чтобы выразить благодарность к идущему первым…
А идти нам всем оставалось ещё не так мало, и расстояние отягощалось довольно сильным дождём. Первая из приемлемых стоянок была занята конной группой, и даже пылающий костёр нас не соблазнил. Но на второй, уже преодолев подъём от Лажи к плато Куралбас, мы должны были остановиться: существенно ближе, чем хотелось — в идеале мы полагали встать возле большего из Лажских озёр — но в месте, замечательном самом по себе…
Шесть лет назад, застигнутые на переходе через куралбасское болото густым туманом, мы встали именно здесь — среди огромных кедров, возле шумного ручья, сбегающего к Лаже с болот. Более суток мы выжидали в плотном тумане, превращавшем даже стоящие неподалёку кедры в призраки. Но как живо за этой «повязкой на глазах» перекликался мир мелких зверьков и птах, как волшебно в вечерних сумерках над последними языками тумана «всплыли» невесомые ближние горы!
Всё здесь осталось по-прежнему: даже огромный валун, приналёгший на ручей между двух кедров, с обломком огромного ствола сверху — совершенно шишкинская картина!
На четвёртый день впереди была главная цель — но в её достижение пришлось внести существенную поправку. Дойти до Альбагана и при этом уложиться в срок можно было только налегке, без рюкзаков, то есть, не сворачивая лагеря, сделать радиальный выход, и в предпоследний, пятый, день отсюда же двинуться назад. (Знатокам этих мест, «легко» добиравшихся от Куралбаса до Чемала за трое суток, напомню о плачевном состоянии Кубинской дороги, делавшем крайне нежелательным возврат через Енгожок и Абаш, равно как и о том, что неустойчивая погода побуждала сохранять запас времени — и он оказался очень кстати!) Кроме всего прочего, кто-то из участников в таких случаях вполне добровольно остаётся в лагере: подлечить травмы или просто отдохнуть.
Поэтому мимо Лажских озёр мы прошли, не задерживаясь — так же, как и раньше мимо Байюкских — но дважды и без рюкзаков. Это в какой-то мере восполняло то, что лагерь остался вдалеке от них. И, как я уже замечал в иной связи, сами озёра чем-то похожи и в чём-то отличны от Каракольских, Байюкских и Сурдинских,— они так же уникальны и великолепны, как и те.
Но, может быть, главный козырь Лажских — близость Альбагана. Она начинает чувствоваться в особой роскоши альпийских лугов на подступах к одноимённому перевалу. Погода, как и в предыдущие дни, была далеко не лучшей, но водосборы своей яркостью словно возмещали недостаток небесной синевы, а лютики — отсутствие прямого солнца. И даже с перевала вершина была видна не всегда: верхнюю часть гребня время от времени заслоняло облако.
С северо-западной, более привычной и знакомой мне стороны я не видел Альбагана шесть лет; три года назад мы обошли его с востока. То ли из-за погоды, то ли из-за вчерашних переживаний я не чувствовал обычного подъёма и восторга. Когда вместо спуска в котловину, к Южеме, Илья предложил пройтись траверсом налево по гребню и осмотреть цепочку перевалов, ведущих в бассейн Балыктуу, я согласился. Более того, я сделал по гребню «шаг назад»: там остался никогда не посещавшийся мною цирк, полностью пустынный и аскетически-прекрасный; вдобавок мне за ближним холмом приоткрылся вид юго-запад, на вершину Темиркая, отличающуюся на редкость причудливой формой гребня.
У первой седловины я догнал товарищей; открывающаяся по ту сторону долина совершенно безотрадна: только вдалеке виднелись небольшие группки карликового кедра. Под второй седловиной лежал снег, а долина была разве чуть более приветлива.
А третьей мы так и не достигли. Стоило двинуться со второй дальше, как прямо на нас понесло тучу. Это представляет собой нечто вроде горизонтального дождя: и мельчайшие капельки тумана, и собирающиеся в нём капли покрупнее подчиняются не тяжести, а ветру. Вздуваемый по склону, дождь в горах может идти даже вверх… Мы же решили переждать, спрятавшись за гребнем седловины от ветра и укрывшись накидками от дождя.
Обычно на Алтае чуть выше снежника лежит какой-никакой грунт, а на нём цветут альпийские цветы. Здесь — только курумник, крупно наколотый камень, скудно покрытый лишайником. Как легко и просто прыгать по нему, когда он сух! Каким скользким и ненадёжным становится он, когда намокнет…
Возвращаться в тумане при настолько сильном ветре нечего было и думать. Пока можно было ждать, надо было ждать. Шоколад мы съели на перевале; теперь пришла очередь кураги, за ней сыра… Туман по-прежнему несло над головой. Прошёл час. У нас появилось развлечение: стайка мелких птиц, которая с интересом перемещалась прямо по снегу. Оказывается, намокшие в тумане насекомые, отяжелев, падали на снег и были на нём хорошо заметны.
Но ужинать насекомыми не входило в наши планы. Я вдруг решился: чтобы не рисковать на скользких камнях, спустимся в котловину и пойдём на перевал снизу, по травке.
Чудо не заставило себя ждать. Через десять-пятнадцать минут показался край тучи, вскоре хлынуло солнце. Из холодного и каменного ада мы попали прямиком в райские луга. Журчали ручьи, щебетали птицы, всеми красками радуги — чистыми, яркими — горели цвели. Надо всем этим великолепием царил Альбаган. Не знаю, видел ли я его когда-либо прежде настолько прекрасным.
Заставить себя идти к перевалу можно было только усилием воли. Даже рассудок отключался. Зачем вообще куда-то идти? Разве не здесь самое прекрасное место на земле — и во всём мироздании? Разве не эту Terra Promise ты вспоминал, не к ней стремился долгие годы?
Ну что можно было возразить… Только не спешить. Почаще нажимать на спуск фотоаппарата. И дышать, наконец, просто дышать этим воздухом, этим невыразимо-блаженным воздухом. Воздухом настоящей, небесной — не земной — оставленной и забытой нами родины… Пока ты здесь, ты бессмертен, ты так же вечен, как эти горы. «В долине твоей — на ладони — мы тонем, и тем спасены…»
Почему я чувствую его только под Альбаганом и нигде более? Ни в домах, ни в борах, ни в степи, ни у моря, ни над изголовьем дочери, ни у губ любимой? Бог знает…
Я ничего не хочу больше рассказывать об этом дне. Разумеется, мы вернулись, по дороге увидев ещё много замечательного. И теряли тропу, и попадали под грозу, и любовались двойной радугой. Но — стоит ли об этом?
С пятого дня, что ни говори, начинался обратный путь, в лагерь, в город. Я не хуже вас знаю, что даже предпоследний шаг похода — это всё ещё путь в п е р ё д. И не раз на обратном пути я наблюдал удивительные вещи и приобретал бесценные впечатления. Правда, и самые тяжёлые травмы всегда поджидали на обратном пути…
И всё же путь назад — это путь назад. Который ещё надо проделать… Утро было солнечным, и это успокаивало. Я не удивлялся, что, пройдя около часа по заболоченному плато, мои спутники не поспешили фотографироваться у двухметрового водного каскада. Огибая с востока гору Кара, я и сам скорее готов был без лишней суеты слушать величавую и почему-то слегка печальную музыку окрестных пейзажей — эти чувства неизменно встречают меня здесь все двадцать лет, в какую бы сторону я ни шёл… Погрузившись в элегические воспоминания, я просто не обратил внимания на то, что прямо перед привалом на обед мы немного отошли от основной тропы по боковому отвороту. Дров вдоволь; вид изумительный: уже который раз мы останавливаемся под живописными скалами с причудливыми письменами снега, только сейчас это северные склоны Кары. Где-то вблизи — по прямой метров пятьсот — в кедрах прячется тёплое озерцо Серп. Я его никогда не видел, но не особенно и хочется. Хотя время как будто бы есть…
Правда, и путь ещё неближний.
Уже который раз к концу обеда пошёл дождь, да сильный. Когда Илья крикнул: «Идите, я догоню!», я не стал возражать. Четверо собравшихся, мы достали накидки и пошли вперёд, вскоре за нами должны были тронуться ещё двое, замыкающим должен был идти Илья. Почему я говорю всё это в модальном наклонении? Потому что дождь лил, видимость была скверной, а из-под накидки — и вовсе.
…Тропа почему-то вышла на болото. Почему? Разве здесь должно было быть болото? Я не подумал об этом, поскольку тут же потерял тропу; пока я её искал, трое отставших проскочили мимо, не заметив нас. Куда? Об этом не думал никто. Илья, как и я, забыл, что мы перед привалом сошли с основной тропы; а Лена здесь вообще не бывала, и пока принимала всё как должное. Дождь лил, не переставая, и ничего другого, кроме как шагать по тропе, в голову не приходило.
Наконец, сквозь поредевшую водную пелену что-то стало прорисовываться.
Пейзаж, однако, был мне незнаком. Где перевал Айрык, который я проходил, Бог знает, сколько раз? Если он справа, то где Сюрприз, второй из соседствующих перевалов? Что это за скальный массив? Он как будто уже знаком, но… мы вернулись к месту обеда!
Оказывается, найдя тропу, я потерял ориентацию, и наша четвёрка шагала вспять, тогда как трое остальных продолжали движение.
Что было делать? Мы потеряли час, но само по себе это было нестрашно. Что гораздо хуже, мы потеряли товарищей, и где они сейчас, понять было трудно.
Если они шли по этой тропе, почему мы с ними не столкнулись? Если они ушли по другой, то по какой? Проклятый дождь!
Мы кинулись вдогонку. Хорошо хоть, и рюкзаки были полегче, чем вначале пути, да и вообще: останавливаться в такой ливень мало кому хочется.
Та же тропа, то же болото, только мы её не теряем… почти не теряем… на болоте всё как-то разбредается… Высокая тропа… впрочем, это мелочи, даже если падаешь в неё, споткнувшись о камень… всё равно всё мокро.
Ручей — а что просматривается на той стороне? Вне всяких сомнений, это Пещерный перевал. До Чёртова пальца минимум час, с поправкой на дождь — полтора, а до Айрыка — три. Время пять часов вечера, и, как ни смешно, нас четверо, а обе палатки и оба котла — у них троих. Главное, где они?! Неужели они ушли по верной тропе в обход болота, выиграв ещё массу времени сверх потерянного нами часа?
В дополнение к этим вопросам Женя, младший из участников, задаёт один из своих обычных:
— А мы сегодня дойдём до перевала?
— А что нам остаётся?— отвечаю я вопросом на вопрос, поскольку ответа у меня нет… В самом деле, что оставалось? Идти к перевалу в уверенности, что без нас они не станут на него подниматься — и в надежде на счастливый случай.
…Вон и Чёртов Палец. Ещё одна походная петля затянулась, что, впрочем, не очень радует. Ну, хоть дождь почти перестал. Вместо него пополз туман. Этого только не хватало! Как мы кого-то найдём в такую погоду? А если туман задержится, как тогда? Можно и контрольному сроку не выйти, не говоря уж о плановом!
И тут из тумана показалась конная группа. Мрачный инструктор предложил нам посторониться, чтобы не пугать лошадей. К своим-де они привычны, а тут — неизвестно кто в целлофане. Ну что ж, нас сторонились даже яки!
Да, а не попадались ли им по дороге трое с рюкзаками?
— Они дальше на этой тропе, пойдёте — увидите: парень с девушкой пытаются развести костёр, а третий пошёл вас искать…
Минут через тридцать мы действительно увидели дым — представляете, каково это: увидеть в тумане дым? А через сорок — в кедровой гривке нас встретили Катя и Андрей… Немного позже подошёл Илья, проверявший, нет ли нас на «правильной» тропе…
Остаётся добавить немногое. Конечно, в этот день мы ушли недалеко — ведь и время было вечернее, да и на перевал в тумане всё равно не пойдёшь. Нашли удобное местечко среди кедров и остановились. Рядом обнаружилось старое кострище, прикрытое от ветра молоденькими пихтами, а высоко на кедре — рога могучего марала… Кто и когда мог их там закрепить, можно только гадать. Желание унести их с собой исчезло даже у неутомимого Андрея, как только он оценил прочность этой охотничьей метки.
А в последний день всё пошло как-то ровнее. И оба перевала были пройдены в «нашем» темпе, и спуск по уже знакомой Сергезю (на другие варианты времени не оставалось) закончился вовремя. Пообедать было некогда, ну, до машины и на шоколаде продержаться можно! А можно было и прощальный подарочек получить: пока мы ходили по верхам, внизу земляника поспела!
— Ну что, стандартный поход,— говорили мне в лагере, выслушав мой стандартный рассказ. Сам же я был другого мнения. Возможно, и вы, прочтя этот рассказ, со мной согласитесь.
Всё это было с 15-го по 20 июля этого года; фотографии сделаны Еленой Скуридиной, Ильёй Сергеевым и мной.
30 августа 2006 г.
А.Ч.