Нежданно-негаданно

Ленинград
1989


   Ирония судьбы. Кто из нас не был ее жертвой?!
   Мне всегда представляется, что она бродит по пятам, подстерегает нас, ждет своего момента, чтобы ухватить за фалды, и тогда – держись….

   Подшучивала иногда ирония и над Виктором Петровичем, однако, как-то беззлобно, деликатно и с юмором, будто ведая, что прожил он свои полвека нормальным человеком. Не подличал, не лез на глаза начальству, как, собственно, и на рожон. Дважды искал свое место у семейного очага, но, не найдя такового, пошел на компромисс с самим собой и успокоился в двух любимых занятиях. Первым, и не столь обременительным, была графомания, которая, впрочем, побуждая к творчеству, не отягощала жаждой известности. Вторым, но уже более хлопотным, было общение с дочерью – десятилетней непоседливой пичугой, готовой круглые сутки висеть у отца на шее.

   Смирившись с реалиями, Виктор Петрович почти без противоречий жил в мире поэтических иллюзий с одной стороны и, как большинство, - нетребовательной обывательской круговертью – с другой. Дом, работа, немного театра, немного чтения и всего того немного, что составляет нашу сегодняшнюю, далекую от благополучия, действительность. Незримый же другим мир стихов восполнял те моральные потери, которые приносила реальная жизнь. И было бы все привычно и занудно-хорошо, тихо и спокойно и дожил бы он до заслуженного беспомощья, чтобы умереть в собственной постели с чувством выполненного долга, если бы не та самая Ирония.

   Правильно говорят французы, что если что – ищите женщину.
Так вот та самая Ирония проявилась в хорошо сшитой и ладно сидящей юбке, вставшей на пути Виктора Петровича.

   Не был Виктор Петрович ни ханжой, ни пуританином, и женским флюидам и изящным формам питал определенную слабость, не осложняющую, впрочем, его жизнь чрезмерной эротикой. Женское обаяние питало скорее его поэтическое воображение теми соками, которые, перебродив, возносили его над самим собой. Увлечения проходили, оставляя несколько стихотворных портретов и приятные воспоминания без душераздирающих роковых треугольников. Было чему улыбнуться, вспоминая с чувством незапятнанной совести и репутации.

   Природной ли склонностью объяснялись увлечения или подсознательными поисками душевного удовлетворения, коего не хватало в жизни, тяги к созвучию и пониманию – не знаю. Непостоянство? Может быть. Да и кто видел поэта постоянным?! А ежели серьезно, то редко мы находим гармоническое созвучие душ, и еще реже можем обеспечить эту гармонию сами.

   Так вот, в той самой хорошо сидящей юбке, которую судьба подставила Виктору Петровичу, была его сослуживица из библиотеки.
   Он встречал ее почти каждый день на работе на протяжении, без малого,  десять лет, а, порой, и, не без удовольствия, перебрасывался парой любезных, ничего не значащих фраз, сталкиваясь по делу.
Вера Павловна – так звали Иронию – несомненно нравилась ему и раньше, однако, как женщина, до которой он «не дотягивал», как особа более высокого полета. Посему, образовался комплекс, и в подкорке у него отложилось, что «виноград зелен».

   Что-то в облике Веры Павловны было такое, что заставляло и более смелых мужчин пасовать перед этой твердыней, ретироваться с деланно равнодушной любезностью и раздражающим чувством досады.
Среднего, ближе к высокому, роста, стройного телосложения, с тонкими, выразительными чертами лица, Вера Павловна внушала своим видом ощущение уважительной дистанции, не позволяющей снизойти до легкого флирта, не говоря уж о плотских желаниях, которые пробуждают некоторые женщины своей внешностью.
  Более того, сдержанное доброжелание в совокупности с грацией воспитанницы Смольного института, строгая, изыскано-изящная манера одеваться, всегда вызывали у Виктора Петровича чувство восторженного почтения, желание чуточку дольше, чем положено по надобности, задержаться подле нее, и вместе с тем, смущение, некоторой собственной неполноценностью по сравнению с эти творением природы. Он любовался ею и боялся ее одновременно.
Ему нравились ее манеры без претензий на строгость и чопорности и, тем не менее, бывшие  сдержанными и слегка чопорными. Нравилась уверенная, но легкая походка, стройные ноги с узкими породистыми щиколотками, тонкий изгиб любовно очерченного природой рта, серо-синие умные и внимательные глаза. Нет смысла перечислять все, что нравилось Виктору Петровичу, ибо нравилось все. Не только он, но и многие, в том числе и я, не могли равнодушно пройти мимо этой женщины, чье несовременное совершенство заставляло ностальгически щемить сердце.
Каждый раз, уходя из библиотеки, Виктор Петрович невольно с улыбкой думал: «Не перевелись еще! Не королева, но княгиня»
И так прошли десять лет в бестрепетных восторгах, и было бы, наверное, так и дальше, если бы не…

   Собственно говоря, никакого «не» и не произошло.
Был обычный  зимний день, и нужна была для работы книга из справочного фонда. За ней нужно было спускаться двумя этажами ниже. Не хотелось. Хотелось есть, и как-то перебороть испорченное сразу двумя начальниками настроение. Но при всей своей природной лености и нелюбви к дискомфорту, идти пришлось, ибо работа была срочной.

   Спускаясь вниз, чертыхая в бога и душу своих руководителей, Виктор Петрович открыл дверь в помещение и вошел.
Посетителей не было. Вера Павловна стояла у окна и смотрела на мягко опускающийся пушистый снег. Она не слышала скрипа двери. Поза женщины говорила  о том, что мысли ее далеко. Виктор Петрович в нерешительности остановился. Он смотрел на ее осанистую, с чуть прямыми плечами, спину, на то, как в задумчивости, стоя на одном месте, она чуть покачивает в талии станом. Шпильки туфель делали ее еще выше, щиколотки еще тоньше, но в позе не было всегдашней строгости, официальности, а было… А черт его знает, что было.
Виктор Петрович, вдруг, поймал себя на мысли, что вот эта светская дама еще никогда не была ему так близка, что впервые ему захотелось подойти к ней, взять за плечи и спросить: «Вера, что случилось?»

   Он неловко переступил. По спине Веры Павловны прошла недовольная, едва заметная дрожь. Повернувшись, но не отогнав еще былые мысли, женщина увидела Виктора Петровича. Улыбнулась. Улыбнулась еще не ему, а своим не прошедшим думам.
Включаясь в настоящее, Вера Павловна надела предупредительное выражение лица, спросила, какая нужда привела его сегодня, попеняла на то, что давно не приходил и   занялась делом.

   Виктор Петрович в свои 43 года скованностью не отличался, редко когда терялся, однако сейчас смущенный собственными ощущениями, молчал и смотрел на Веру Павловну взглядом, уличенного в подглядывании мальчишки.
Вера Павловна вопросительно подняла глаза. Сделав запрос, Виктор Петрович продолжал наблюдать за женщиной и не мог понять, что сегодня произошло. Тот барьер, который существовал между ним и ею столько лет, обвалился. Он увидел, почувствовал, что рядом не та институтка, не неприступная, любезно-прохладная светская львица, а женщина греховно-живая, красивая, теплая и близкая, женщина, с которой может быть все, которую он знает множество лет, и столько же времени она нуждается в нем, в его поддержке и привязанности, в его опеке, в его силе.

   Все это пролетело в мужской ошарашенной голове, пока Вера Павловна заполняла формуляр. Расписавшись и пробормотав что-то нечленораздельное, Виктор Петрович поспешно ретировался, едва не споткнувшись на пороге.

   Стараясь успокоится работой, он попытался с юмором воспроизвести недавно происшедшее, однако, за юмором что-то продолжало тревожить душу, и нет-нет вспоминалась женщина, стоящая у окна.
Через день Виктор Петрович уезжал в непродолжительную командировку в столицу, где кроме деловых встреч намечались и дружеские. В предвкушении последних, в поисках «чего-нибудь» привезти друзьям, он несколько поостыл. Виктор Петрович любил короткие командировки, московскую непродолжительную суету и возможность побыть с друзьями, а также, хоть немного, с самим собой наедине. Но, уйдя от суеты, уже в поезде, мысли его обратились к Вере Павловне снова.

   Виктор Петрович пробовал цинично отшутиться, но как-то не ерничалось, а наоборот – мысль о ней вызывала прилив теплой нежности. С тем он и въехал на Ленинградский вокзал.
В столице не забалуешь. Дел много – времени мало. Друзья, работа да еще заказы, чтоб их черт…

   Было морозно. Бродя по столице, Виктор Петрович не столько искал запрошенное, сколько, греясь, толкался из двери в дверь, ловя себя на мысли, что хорошо бы вот так вдвоем с Верой. Выбрать бы ей что-нибудь сногсшибательное, ну, скажем, норковую шубку, а потом, взяв шампанского, приехать с мороза домой в тепло. Своими руками примерить на ней обнову, отпраздновать это дело, чтобы лучше носилось, и чтобы эта женщина никогда, ни к кому больше не уходила. Никогда и ни к кому!

   Из мечтательной субстанции вывела его чья-то рязанская физиономия, обложившая непечатно, но вразумительно. Это подействовало отрезвляюще.
   - Что-то, брат, рассупонился! Размечтался, старый осел! У нее семья… Да и ты не мустанг… На кой черт тебе все это надо? Я бы еще понял дурака повалять. Но ведь с ней  поваляешь! Да и не хочется, не валяется. Врешь, мерзавец, хочется, но чтоб вот раз – и до смерти…. -

   Думая так, Виктор Петрович опять почувствовал мягкую, теплую волну, поднимающуюся к сердцу, и улыбнулся, пожалуй, единственной на весь Столешников переулок мечтательной улыбкой.

   Вернувшись на работу, Виктор Петрович не мог дождаться момента, когда снова увидит Веру Павловну. Однако раньше, до того зимнего дня, зайти в библиотеку было просто и естественно. Теперь, как пацан, он тщетно искал повода, достаточного и убедительного, чтобы спуститься двумя этажами ниже, искал и не находил темы для разговора, проигрывал варианты, нервничал, злился. Злился на себя, на бестолковых подчиненных, на все и вся.

   В этих противоречиях прошло три или четыре дня. Истрепав себе и окружающим нервы, Виктор Петрович, наконец, схватил какую-то книжку и с внутренней дрожью, от которой кончики пальцев покалывало, пошел  в библиотеку. Дорога в два этажа была сродни дороге на эшафот…

   Взявшись за ручку двери, внутренне напрягшись, выдохнув, Виктор Петрович открыл дверь и резко вошел в помещение.

   Народу было немного. Вера Павловна сидела на обычном месте. За внешней сдержанностью и любезностью чувствовалась наэлектризованность, едва уловимая по жестким искоркам ее глаз и чуть более резким движениям. Тем не менее, Вера Павловна улыбнулась, осведомилась о столичных делах, механически списала формуляр и выжидательно посмотрела на посетителя. Виктор Петрович неадекватно настроению женщины пошутил, но  в ответ  получил совершенно неожиданную интеллигентно оформленную резкость. Такого еще не бывало! Мужчина опешил и выдворился восвояси.

   Такого поворота он не ожидал и даже не мог предположить, ибо за десять лет общения с этой дамой не замечал ничего подобного, а кроме всего прочего – уж больно далеко занесло его в своих мечтаниях, чтобы реально воспринимать действительность.

   - Он спешил, летел, скучал… Он так много думал о ней. Он даже шубку… Тьфу, черт! Какая шубка? Так тебе, дураку, и надо! И что, собственно, ты вообразил, мальчишка? Это же лед! Айсберг! Снега Килиманджаро! Кукла бесчувственная! – проносилось в обиженной мужской голове.
Не привык Виктор Петрович получать по носу таким вот образом. Обидно. Он никогда не был пошляком и волокитой. Ухаживал за женщинами с тем бескорыстием, которое, обычно, вызывало доверие и ответную симпатию. А тут вот так! И за что?!
- К черту!!!  Он больше не пойдет! И книги к черту, и все к черту. Ни за что и никогда!
 
   Сидел Виктор Петрович за столом, чертыхался и пыхтел, как паровоз на подъеме от обиды и возмущения. Но пар постепенно выходил. Когда давление совсем спало, обиженный мужчина стал представлять, что вдруг женщину тоже огорчили или, может, быть случилось что-нибудь, а он вот так нехорошо думает о ней да еще и ругает.
- А почему, собственно, кукла да еще бесчувственная?
 
   Застрекотал телефон. Виктор Петрович раздосадовано взял трубку.
- Виктор Петрович? Я была с Вами незаслуженно резка. У меня плохое настроение. Простите, ради Бога! – услышал он знакомый голос.

   Интонации Веры Павловны был дружескими и примирительными.
Все рассуждения и обиды разом улетучились. Виктор Петрович с бьющимся сердцем и перехваченным горлом промычал что-то галантно-нечленораздельное. Телефон разъединился.

   Опустив трубку на рычаг, сороколетний мужчина задумался…. До него вдруг дошло, что ирония судьбы сыграла с ним шутку, которой он не предвидел, не искал, не хотел. Что с сегодняшнего дня, с этой минуты, с этого вот звонка не будет ему больше покоя. Куда бы он теперь ни пошел, что бы ни делал, голос Веры Павловны, ее глаза, образ мысли будут сопутствовать ему, будут мерилом его дальнейшей жизни. Он не знал, не думал, чем это может кончиться для него, но понял каким-то шестым, седьмым, десятым – бог знает каким чувством, что эта женщина – теперь его Вера – вошла в жизнь всерьез и надолго, если не навсегда. Ему было безразлично или почти безразлично, что Вера может просто не ответить на его чувство. Главное было в том, что  он любил ее, и  это наполняло жизнь тем смыслом, ради которого, ей богу, стоит жить.