Здесь царила атмосфера легкой и ненавязчивой шизофрении. По стенам разбегались копии Босха и, попсовенькие, – Уорхола, чьи-то фотопортреты и короткие, занимающие едва ли десятую часть листа в тяжёлой рамке, хокку. С ближайшей фотоработы на меня исподлобья глядел мрачный, чёрно-белый Тарантино. Объект опаздывал, и я скучала в этой отвратной до рвоты обстановке, бросая взгляды то на компанию разноцветных мажоров, педиковатых и надменных, пьющих холодные кофейные коктейли, то на принты Босха, то, сквозь высокие, облипшие снегом окна, – на Тверскую.
Я не сочеталась с этим местом: чёрная кофта, без опознавательных знаков и совершенно негламурная, и китайские джинсы. В этом был какой-то протест, но одновременно и не хватало нужной утончённости, хотя прокатить могло. Помещение слегка плыло перед глазами: девять утра – не моё время. Поразительное несочетание места и времени. Какое б**дство, – подумала я, прокручивая ложечкой в кофейной чашке магический утренний противочасовой круг.
Звякнули наддверные, явно купленные на ближайшей распродаже wind-chimes, я подняла расфокусированный, все время съезжающий куда-то влево взгляд. Это не был «объект», я чётко поняла, несколько раз прогнав по нейронам поступившую картинку: погоны сержанта милиции, одутловатая, мешком, фигура, лицо, выпирающее словно бы само из себя.
– Водки, – выплюнул он, обращаясь к девушке за тёмно-зелёной стойкой орехового дерева.
– Рисовой? – та подняла брови.
– Х**совой! – сержант ухмыльнулся своему остроумию. – Обычной, русской.
Девушка, смущённо насупившись, достала бутылку и плеснула в низкую, широкую стопку. Я посмотрела в окно – там всё так же мельтешило, это вызвало головокружение. Возвратив взгляд обратно, на мента, я застала процесс исчезновения водки. Мажоры тоже наблюдали с немым, но кричащим ужасом в глазах, сержанту явно было плевать. Он почти изящно понюхал дольку лимона, бухнул о стойку купюрой, и резко вышел вон.
Вернулась прошлая скука – я отхлебнула кофе по-венски. Было ещё рано для "живой музыки" – странной смеси плохого джаза и дешёвой электронщины, во всяком случае, в прошлый раз, когда я была в этом месте, звук был именно такой. Помнится, я интервьюировала какого-то модного designer, чьё имя, а скорее – ник, вылетело из моей головы, как только я села за расшифровку. В памяти лишь раз за разом всплывало пятнисто-болотное полотно, обтягивающие его тощую грудь, и крючкообразные руки. «Это клёво!» - говорил он. Или – «Класс!» К концу беседы я, извинившись, сбежала в туалет и долго боролась с тошнотой над круговертью унитаза, совершающей логичный, наверное, в этом полушарии почасовой оборот.
Дзынь! – пропела японская лабуда над дверью. Это молодой человек, сразу стало ясно – объект. Он был как-то смущён и сутул, зыркал по сторонам. Наверное, тоже почувствовал эту атмосферу, которая так нравилась дизайнеру с его «класс». Пальто, длинное, почти до пола, висело на нём как на неправильно подобранном манекене-коротышке. И дело не в росте объекта, он не низкий, а в длине безразмерного одеяния. Словно тщательно закошено под какую-нибудь шинель времён первой мировой. Сутулый молодой человек неуверенно, оставляя грязно-слякотные разводы под тяжёлыми ботинками, двинулся в мою сторону.
– Вы же Сорокина? – спросил он, отводя взгляд.
– Да, здравствуйте. Максим? Садитесь, пожалуйста. А вы, я вижу, не торопились.
– Простите, - сказал он, усаживаясь. После, наклонившись в мою сторону, – Думал, слежка.
– А-а-а, – многозначительно протянула я.
– Хотите кофе?
– Да, наверное, - опустив руку в сумку, висящую на моём стуле странного дизайна, я достала диктофон.
– Плёночный? – удивился молодой человек.
– Да. Старый, зато надёжный, – усмехнулась я, а после, наклонившись вперёд, заговорщицким шёпотом добавила: «говорят, электронные все прослушиваются».
– А-а-а...
– Чего изволите? - спросила выползшая из-за стойки девушка, явно всё ещё не отошедшая от пережитого шока.
– Венский, – сказала я.
– Эспрессо, – как-то неуверенно выдавил Максим.
– Что? – девушка подняла бровь, Эспрессо Эспрессо.
– Да. А что – нет?
– Ну, есть, – на лице официантки совершенно отчётливо проступили восемь классов образования и клинское детство, но всё это тут же скрылось обратно под маску.
Мне вдруг стало нестерпимо скучно от этой проступившей обыденности, словно под разноцветным шатром кочующего цирка оказался грязный и едко пахнущий балаган уродцев. Я прикрыла глаза, отстранилась от неестественности окружающего, и перенеслась чуть вперёд, недалеко, на пять минут. Это просто, словно промотать плёнку магнитофона или диктофона. Зажмуриться, и повторять про себя «Всё пройдёт, всё пройдёт...» Идиотизм, детство в абсолюте. Но работает.
Подняла веки. Кофейная пенка осела на дно чашки, а Максим рассказывал мне что-то. Я не сразу смогла раскодировать звук его голоса, и сначала он напоминал какую-то, то налетающую с ветром, то отлетающую, индейскую песню.
–... общество потребления, Даша, это ужасно, правда? Оно неестественно. Пускай, я не смогу изменить ничего конкретного... Кто я? – никто и ничто, – говорил Максим. Его эспрессо был нетронут, и лишь торчала, по старой русской традиции, из чашки блестящая ложечка.
– Кругом зомби. Ну, как в тех старых фильмах. Им нужен наш мозг. Но кто, кто стоит за ними?
– А как вы полагаете? – отстранённо спросила я.
– Я не знаю. Но я полагаю бороться с этим. Тяжело, когда не знаешь точно – с чем. Есть только некая система. Понимаете?
– Да, конечно. И всё же – как?
Максим побледнел сильнее, от чего стал похож на фарфорового Пьеро в каком-нибудь салоне антиквариата. Отогнул длинными пальцами полу пальто, которое так и не снял, там перемигивались несколько красных малюток-лампочек. Замешательство длилось секунду, и он явно ощутил это, со странной для столь нескладного человека ловкостью поймав мою напрягшуюся руку на краю стола.
– Т-с-с, Даша. Пожалуйста, тише... Не усугубляйте, – зашептал он. Б**дство, со стороны мы, должно быть, были похожи на поссорившуюся парочку. Вот и пидорасы эти захихикали.
– Это – край. Мне нужны вы, люди вас читают. Вашу колонку в Night Moscow. Я в том числе.
– Сегодня читают, завтра нет, – выпалила я. – Я вам совсем-совсем не подхожу, Максим. Что вы хотите?
– Так уж и не подходите? Нет, вы всё же подумайте – где был бы Одиссей, если бы не Гомер?
– Одиссей – выдуманный персонаж.
– Не важно. У него же был прототип... Ну, да. После того, что я хочу совершить, думаю, я тоже перестану быть реальным персонажем. Но кто-то должен будет меня оживить? Вы же понимаете? Вы всё понимаете...
– Не успеете, – говорю я с какой-то не своей холодностью, – я закричу. И потом – может у вас муляж? Вы блефуете, Максим. Здесь нет ни единого царя, на кой чёрт вам это место?
– Блефую, или нет, – снова прошипел он, перегибаясь через столик, почти ложась на него грудью так, что чашка кофе съехала к краю.
– Не важно, Даша. Бомба – это вы. То, что вы напишите – бомба. Я хочу заявить.
– Но как я напишу, если вы и меня взорвёте?
– Я вам всё расскажу, вы же всё пишите. Вы уйдёте, а потом...
– То есть, вы думаете – я спокойно уйду, позволив вам...
– Решим... Там решим.
Он сел прямо, вытянувшись, пробежал взглядам по стенам и ухмыльнулся. Над порогом звякнуло – вошёл ещё кто-то, я не видела, не отрывала глаз от сидящего передо мной. Вдруг прямо сейчас?
– Максим, мне кажется – вы просто хотите прославиться, – осторожно начала я, интуитивно вытягивая слова из пересохшего горла. Слова выходили хрипловатые, тяжёлые, наверное, кому-то показалось бы – сексуальные. Он рассматривал зал, развернувшись в пол оборота.
– Идут...
– Слышите, Максим? Это же детский сад. Вы же славы хотите, заявить можно и другими способами... Скажем, Гринпис...
– А, зелёные... А чего они добились?
Не туда меня несло, не туда.
– Знаете что, Максим. Допустим, вы сделаете то, что задумали. Но я же могу просто взять, и стереть кассету. Будто и не было нашего разговора. Раз. И никто не узнает, поймите, никто не узнает – кто был тот Максим Борзов, и что он хотел.
– Ошибаетесь, – он повернулся ко мне, посмотрел как-то скучающе. Бледный, неуверенный юноша куда-то пропал, скрылся под морщинами на его лбу. Тоже маска?
– У меня есть друг. Он, как бы это сказать, не вполне разделяет мои взгляды, но если спустя неделю не появится ваш материал, то он самолично разошлёт подготовленное мною заявление в десяток крупнейших электронных СМИ. Либо становитесь героем со мной, либо уж как-то сами.
– Думаете стать героем? Как Чэпмен?
– Возможно. Знаете, я в своё время им очень интересовался. Теперь вот даже появилась религия его имени, забыл, как называется.
– «Марковы дети». «Сотвори себе кумира, затем - уничтожь»... И вы тоже, значит. Хотите церковь пророка Борзова?
– Ну, зачем так громко?
– А взрывы тихими и не бывают...
Молчание окутало зал, мне даже показалось, что последние слова кто-то услышал. Возможно, кто-то догадается вызвать милицию. Впрочем – пустое. Ну, разговаривают два придурка о каких-то идиотских своих делах. Всё-таки надо было обзавестись электронным диктофоном. Выключила запись.
– Надеюсь, в туалет мне можно отойти? Вы ведь не будете без меня взрываться?
– Да... Наверное... Я подожду.
Я пересекла постепенно заполняющийся зал, лавируя между столиками, и добралась до дамской комнаты. Умылась холодной водой, посмотрела в зеркало. Успокоиться, надо успокоиться. Захотелось, по старой памяти, слегка припудрить ноздри крошечкой кокаиновой пыльцы. Это бы точно помогло разобраться в ситуации. Осмотрелась – у самого потолка небольшая форточка – может, удастся пролезть? Если бы пару дней назад я не угробила мобильник, можно было бы позвонить... Нет, бегать по улице и звать на помощь – некрасиво. Тем более, если я не выйду, этот б**дский урод вполне может психануть. В моей голове начал появляться некий план. Ещё раз умывшись, вышла вон.
– Итак, Максим, – усевшись, я снова включила запись, – вы хотите славы, прикрываясь патетикой о высокой цели?
– Наверное... Да, такое видение ситуации меня вполне устроит.
– Ничего у вас не получится, Максим. Что бы я ни написала. Так не действуют настоящие герои, это метод скорее бездарных террористов. Угробить побольше простого, пусть и пидорского народа... Кровь, мясо – некрасиво. Здесь, говоря о героях, я имею в виду ту европейскую, мифо-эпосную основу, которая, по большому счёту, сейчас и укоренилась в наших мозгах.
– Я вас не вполне понимаю.
– Скажем так, Чэпмен, столь вам любимый, он был драконоборцем. В лице Леннона он пытался победить воплощение зла. Пусть, злом он был конкретно для Марка, но, тем не менее, – у героя должен быть антигерой. А вы хотите взорвать каких-то пидорасов, и что-то этим сказать. Детский сад, Максим.
Он молчал. Его руки, обхватившие чашку, слегка тряслись. Потом он разом, одним глотком уничтожил холодный уже кофе.
– Наверное... Вы правы. Как-то это низко.
Сник, маска разгладилась, лишь осталась в уголках тонких, сомкнутых губ, какая-та злость, раздражение.
– Вот и здорово, – выключаю запись и хочу убрать диктофон в сумку, уже опускаю его внутрь.
– Подождите, – он прикладывает руку ко лбу, словно у него болит голова, – Я понял. То, что я задумал – глупо и пошло.
– Вот именно.
– Но, в таком случае – отдайте мне плёнку.
– Как отдать?
– Это же моё право. Отдайте, Даша. Зачем она вам теперь?
– Да, пожалуй. Держите.
Вытаскиваю из сумки точно такую же кассетку, запасную. Он ничего не замечает, святая простота.
– Спасибо, простите, что отнял ваше время.
– Ничего. Мне было интересно.
– Удачи вам, – он деревянно встал, и, пройдя к двери, напоследок звякнувшей, исчез за ней.
Дел сегодня больше не было, и я закрыла глаза...
–... и вот, он мне и говорит, – прозвучало рядом. Пузатый мужик рассказывает что-то своей бесформенной жене. Метро, думаю я. Взгляд бегает, не находя, за что зацепиться. Я опираюсь спиной на косяк вагонной двери рядом с поручнем. Видимо, еду домой. Закрываю...
... Улица. Чернильная темнота ужа скапливается во дворах, знаменуя скорый приход медленной и тягучей зимней ночи. Где я была до вечера? Я слушаю Mobi, шагая мимо сугробов к своей пятиэтажке. Издалека долетает дребезжащий звук проезжающего трамвая, долетает собачий лай. Руки мёрзнут. Закрываю глаза...
... Вода в ванне горячая. Я слушаю запись. Получится неплохой материал. Впрочем, разве что в какую-нибудь жёлтую газетёнку. О, отдам Боброву. Имя психа изменить, себе псевдоним. Сойдёт. «Отважная корреспондентка предотвращает теракт»... Отвратительно. «Кровавый ленч в кафе «постМ»». Не то. Ладно, потом.
С кухни долетели звуки заставки «Вестей». Вылезаю из остывающей ванны, на ощупь ищу в пропаренном воздухе халат. Нахожу. Оттираю с зеркала полоску. Странно-осунувшееся, худое лицо смотрит на меня. Б**дство. На чёрной шапке волос, едва видно светлеет белая прядка. Откуда? Впрочем, чёрт с ней. Наверное, даже красиво.
На кухне свистит над газом красный пузырь чайника. За окном – беззвёздная, непрозрачная сверху ночь, снизу подсвеченная окнами соседнего дома, выступающего из тёмного оврага двора.
– Чёрным событием была ознаменована сегодняшняя встреча президента с премьер-министром Франции, проходившая, напомним, в... - звук пропал куда-то, и я стала наливать кипяток в чашку.
– ... злоумышленник не смог пройти через пост охраны, и привёл в действие взрывное устройство прямо там, – чашка выскочила из рук, врезалась в пол, но так и не разбилась. Лужа ещё не заварившегося чая поползла под стол. На экране красовалось неровное, зазубрено-размазанное красное пятно, внизу переходящее на пол. Суетились люди. Кого-то несли на носилках, кого-то – в целлофане. Шаровыми молниями щёлкали фотовспышки.
– По непроверенным пока данным, пострадало около десяти человек. Пока трудно говорить – была ли акция спланирована заранее, или это работа одиночки. Тем не менее, в столице введён план «Перехват». Пока что, у нас нет фотографии предполагаемого террориста, но вы можете взглянуть на фото-робот...
Я не смотрела на экран, наблюдая, как чайная вода пропитывает мои шлёпанцы. Нет никакого друга, – думала я, у таких, как он, вообще нет никаких друзей. С детства так.
Распахнув кухонный шкафчик, я стала выкидывать все эти пакетики, свёртки, коробочки, совершенно ненужные, в лужу. Наконец, отыскала. Вот оно – маленькая красная жестяная банка «Майский чай». Полупустая. Я опустилась на табурет, всё так же, хоть это и тяжело, не глядя в экран. Подцепила ногтями крышку, и она закрутилась на столе. Надо ложку... Высыпала немного порошка и кое-как разделила его на две полосы. Втянула поочерёдно ноздрями. Стало легче.
Отдирая липнущие ноги от пола, прошлёпала в прихожею, где на высокой тёмной вешалке, в грозу безошибочно ассоциирующейся с поэзией По, висит моя сумка. Запустила руку, и долго нащупывала пластиковую коробочку. Привалившись к полотну двери, я судорожно вдавила перемотку. Щёлк – кассета домоталась до начала. Совершенно автоматически, я нажала «запись», спохватившись, ткнула – «стирание». Машинка под моими пальцами слегка шумела в унисон телевизору, целенаправленно уничтожая утреннее зыбкое прошлое. Потом, миллион лет спустя, раздался ещё один щелчок. Сухой и утвердительный – кассетка была пуста. Я сползла на холодный пол и закрыла глаза.
Август 2006