Месть

 Через всю мою жизнь проходят одновременно и параллельно две любви, отличающиеся завидным постоянством. Первая – любовь к флоту, вторая - к авиации, и даже не любовь – страсть.
 Две эти любви я не представлял без погон, которые являлись, как бы, первой производной от них.
 В моем понимании офицер – это квинтэссенция чести, долга и преданности идеалам, это, если хотите, образ мысли и жизни. Поэтому у меня всегда было уважение к офицерскому корпусу, особенно «старорежимному», что бы о нем ни говорили, ни писали в еще недавние времена. У меня дед был офицером царской армии – образованный, интеллигентный и порядочный человек, отец – офицер флота.
 Наверное, поэтому, в молодости я готовил себя к карьере военного человека, к карьере морского летчика, как бы объединяя две своих привязанности.
 Готовился, мечтал, но обстоятельства сложились так, что в летчики меня не взяли по  зрению. Конечно, разочарование и почти трагедия, но выше головы не прыгнешь. Однако, чтобы хоть как-то быть поближе к авиации, я поступил в техникум авиационного приборостроения. Если не летать, так хоть крутить хвосты самолетам.
 Учеба давалась легко, преподаватели были очень компетентными, прямо скажем, на вузовском уровне людьми, так что специалиста в области авиационных приборов и радиоэлектроники из меня сделали, тем более, что перед окончанием мне пришлось пройти годичную практику в одном из НИИ. Как это мне потом пригодилось!
 Только успел я окончить  техникум и защитить диплом, как призвали меня в нашу доблестную Советскую армию рядовым защитником Отечества.
 Сборы были недолгие, и вот уже поезд катит, куда подальше от Питера.
 Миновали седой Урал, проехали Свердловск, и что мы еще пройдем стороной, никто не знал – «для маленькой такой компании - огромный такой секрет». А компания была действительно маленькая, так как в январе подбирали все остатки, которые не забрали в осенний призыв.
 Ехали мы, ехали, по-моему, суток пятеро и, наконец, доехали. Глубокой ночью высаживают нас пятерых на каком-то полустанке, на котором поезд стоит всего полминуты, а уважающие себя поезда проносятся мимо вообще без снижения скорости. Погрузили в старый, обшарпанный армейский автобус и повезли в неизвестном направлении. Сориентироваться невозможно – ночь, ни огонька, только фары выхватывают из темноты пустынную, белую, ровную как стол, заунывную зимнюю степь и ленту шоссе посередине.
Наконец, впереди по курсу замаячили цепочки фонарей, и, вскорости, нас выгрузили на каком-то плацу, а затем повели в казарму. Холодрыга на дворе градусов под тридцать – уши к спине примерзают.
 Закусили мы тем, что Бог послал, и улеглись на свободные койки.
 Не успели разоспаться, как шум, гам, топот – подъем! Все повскакали, как ошпаренные: кто в штанину попасть не может, кто в сапог, а кто уже как огурчик - весь при всем.  А нам что делать? Никого  не знаем, никому не представлены, никуда не назначены. Лежим...
 Появляется какой-то белобрысо-молодцеватый, среднего росточка, с серыми жесткими глазами  лейтенантик, года на 2-3 постарше меня. Ему докладывают, что такие-то и растакие-то на утреннюю поверку построены, а он мимо, и - к нам:
- А вам, что – особое приглашение? А ну, быстро подъем, мать вашу...!
 Мы, конечно, опешили от такого гостеприимства. Поднялись, оделись, не очень, как бы, торопясь, и во что мама  снарядила, стоим в сторонке, по сторонам озираемся, а на нас остальные глазеют с интересом, как на музейные экспонаты. 
Подходит опять этот же лейтенант и:
- Вам что – служба не понятна или как? Что вы тут, как бараны на сносях, столпились? Марш - в строй на левый фланг! – и добавляет опять что-то про маму...
 А нам, действительно, служба не понятна. Кто мы, где мы, зачем мы и вообще, нужны мы здесь кому-нибудь?  Построились. И тут я наслушался столько  философских мыслей, облаченных в весьма оригинальную форму изложения, что, пожалуй, без переводчика и не обойтись, но, однако, все понимают. Забавный инструмент общения!   
 Этот лейтенант оказался в этимологии, прямо скажем, крупным специалистом. В общем, встретились, я и ее превосходительство – Служба, во главе с представителем славного офицерского корпуса нашей армии.
 Завтраком, слава Богу, накормили! А потом строевая часть,  рассовали нас кого - куда.
 Оказалось, что мы попали в элитные части Научно-исследовательского полигона ПВО страны на озере Балхаш, аж в казахстанские степи. Распихали нас  по надобности и умственным способностям. Я попал на передающий центр. Служба началась!
 Переодели из гражданского в военное, подстригли на два пальца от черепа. Вот хохоту-то было – все на одно лицо с торчащими лопухами ушей и ежиком на голове. Как под копирку – ну полная обезличка.
 До принятия присяги оставалось около недели, а перед ней в конце курса молодого бойца - стрельбы.
 Тот лейтенантик, который в день прибытия в часть нас так нежно встретил, взял меня и повел стрелять. Я на гражданке стрелял неплохо,  в основном, из «мелкашки», так что волнений особенных не было.
 Пришли:
- Ты стрелял-то когда-нибудь? - как-то через плечо, не оборачиваясь, спрашивает лейтенант.
- Стрелял, лейтенант, стрелял. -  в тон ему отвечаю я.
- Не лейтенант, а товарищ лейтенант! - поправил офицер.
- Есть, товарищ лейтенант, только уж и Вы тоже не тыкайте мне, пожалуйста. – попросил я.
 Глаза офицера колюче прищурились,  губы сначала приоткрылись, но потом захлопнулись в узкую полоску. По лицу его было видно, что впервой его так слегка поставили на место.
Молча выдал мне патроны.  Я залег, бах, бах, бах! Пошли смотреть – пусто!
- Ворошиловский стрелок, твою мать... - резюмировал лейтенант, сплевывая в снег и презрительно глядя на меня.
- Дай сюда, интеллигент! – взял карабин, бах, бах, бах…, и тоже в «молоко».
- Так и вы, товарищ лейтенант, далеко от меня не оторвались! - съязвил я.
 Смотрю, желваки на скулах  заходили, глаза, что два гиперболоида Гарина, но промолчал.
Начали пристреливать оружие, и оказалось, чтобы попасть, надо взять влево от мишени на полметра и столько же приблизительно вниз – мушка сбита.
 Обычно, общая задача как-то сразу сплачивает, появляется обоюдный интерес, демпфирующий разногласия, но не тут-то было...
 По десятку патронов мы  истратили каждый, но нас это не сблизило, а вызвало наоборот обоюдное раздражение, хотя каждый убедился в том, что это дело мы умеем делать оба.
 И  началась у нас с ним после этих стрельб негласная война по поводу и без, кончавшаяся частенько моими нарядами вне очереди. Казалось бы, что делить - стоим на разных ступенях иерархической лестницы, задачи разные, только возраст почти одинаковый, а, поди ж,  ты...
 К чему только не цеплялся, начиная от пуговицы до электроники.
 Вел этот лейтенант кроме общевойсковой подготовки еще и занятия по основам электро и радиотехники, от которых меня освободил командир, как средне-специальнообразованного.
 Побывав вначале на одном из них, я понял, что у этого офицерика «понту» много, а поучиться-то у него нечему. Вел занятия с эдакой заносчивостью, что, мол, я здесь перед вами, баранами, распинаюсь, - все равно без толку. Так и хотелось что-нибудь спросить позаковыристей из теории антенн, например, однако, если человек не очень умен, зачем дразнить гусей – себе дороже.
 Больше я на этих занятиях не появлялся, но через некоторое время он отлавливает меня на передающем центре в аппаратной и при всех начинает отчитывать за непосещаемость:
- Вы, может быть, хотите сказать, что  и теоретические основы электротехники знаете, и закон Ома процитируете, и еще там два закона, как его….-
- Ну, уж нет! Я тебе этого  не прощу! – решил я.
- Законы, эти, господин лейтенант, носят имя открывателя – Кирхгофа, если позволите. А Вам желательно закон Ома в интегральной или дифференциальной форме? – парировал я
 Чего-чего, а этого  Синицын не ожидал – не знал он, что мы оба «образованные», но я понял и другое, что  этого он мне не простит ни за что и никогда. "Труба" - пронеслось в голове  - схарчит.
 Спасало только то, что аппаратуру я изучил и работал на ней почти постоянно, не попадая в его поле зрения, находясь, все время на смене.
 Но уж если попадал, то повод для наказания, конечно, находился и сразу.
 Особенно изуверским  был контроль оружия после чистки. Вынимался чистый платок, сворачивался в «козу» и запускался в закоулки затвора  и особенно газовой камеры. А уж там-то, ну хоть наизнанку вывернись, все равно следы на платке остаются. Результат понятен – недобросовестное отношение к службе карается тремя нарядами вне очереди.
 За несколько месяцев я умудрился набрать тридцать шесть нарядов, побив тем самым все рекорды части. Командир дивился происходящему – вроде работаю нормально, дисциплину не нарушаю, а откуда столько наказаний, но разбора полетов пока не устраивал.
Ну, был бы я разгильдяем – было бы понятно. Но здесь уже пахло издевательством.
 Вы же понимаете, что формальных поводов, когда есть желание придраться,  можно найти, сколько хочешь – это же армия. Тем более, что игра почти всегда идет в одни ворота, и, именно, в твои, так как на погонах у тебя гладко, а у офицера выпукло - звездочки. 
Терпел я, терпел и стал вынашивать месть.
 Служба наша заключалась в работе с радиопередатчиками – настройка, обслуживание, ремонт и все такое прочее.
 Связь – дело серьезное и обеспечивать ее необходимо неукоснительно и четко. Задержка связи в две-три минуты – это уже ЧП. Но аппаратура была отлажена, содержалась в исправности, и проблем больших не было. Был, правда, у нас один передатчик - немного хитренький в настройке, и с небольшим норовом. Заказывало радиобюро его редко, поэтому навыки работы с ним, практически, были только у меня.
После очередного разгона за плохо натертый, как показалось Синицыну, линолеум в аппаратном зале, мой ум созрел для зла.
 Накануне  дежурства «Птички», как прозвали мы Синицына, я пообщался с ребятами из радиобюро и попросил их с утра, когда мы будем на завтраке, заказать  на связь этот передатчик, зная, что возюкаться с ним придется Синицыну, который вообще-то  знал аппаратуру так себе, а  уж эту не знал вообще.
 В утро «казни» заступила «Птичка» на дежурство, а я со спокойной совестью и ехидным предвкушением мести нога за ногу пошел завтракать. Медленно-медленно «принимал пищу», потом, также не торопясь, выкурил пару сигарет. Предполагая нарваться на взыскание, зацепился  языком  в неурочное время с секретарем по комсомольским делам.
 Короче, в общей сложности я завтракал около часа и дал ребятам из радиобюро сделать свое черное дело – заказать «Птичке» связь на этом хитром передатчике.
 Была уже весна, а в Казахстане она ранняя, яркая, теплая, окна в аппаратном зале открыты. Примостился я у окна вне поля зрения Синицына и стал через окно наблюдать за происходящим.
 А там, у аппарата - настоящий цирк Шапито. «Птичка» ползает у передатчика на четвереньках уже без тужурки, без галстука, воротник расстегнут, и пытается его, бедолагу, настроить, не зная норова этого существа.
 Вокруг лежат сменные блоки из запасного имущества, валяются расхристанные описания, инструкции… Синицын блоки по очереди вставляет-вынимает, вынимает-вставляет, а эффекта никакого, хотя они все рабочие. Бедняга вокруг бегает, ползает, кулаком по стойке охаживает, а передатчик больше мертв, чем жив.
 Во время этих ползаний почти каждую минуту по громкой связи задается занудный в своей простоте и ехидный вопрос: «как со связью и, если будет, то когда?»
 У бедной «Птички» физиономия красная, потная, растерянная, а губы повторяют одно и то же:
- Сволочь железная, ты будешь работать, тварь, казахстанская….? Железяка хренова!
Насладившись вдоволь наблюдениями, я, наконец, выплыл:
- Какие проблемы, товарищ лейтенант?
 За этим последовала непереводимо-виртуозная игра слов командира, от которой у меня уши в трубочку завернулись! Не ругань – музыка! Такого я не слышал никогда и нигде. И все об одном и том же – где меня черти носили?
 Дав мужику выпустить пар в гудок, я попросил его подвинуться.
 «Птичка» круглыми от удивления глазами следил за моими руками. Настроив в течение минуты  аппарат, я с ехидным: - «Прошу!» - посторонился.
 Куда делись синицынские матюки, заносчивость и спесь. Он напоминал шарик, из которого выпустили воздух – худой и сморщенный…
«Птичка» был раздавлен, раскатан в блин, вывернут на изнанку!  И кто раскатал – какой-то солдатишка-интеллигентик! Кого – его, офицера…
 Месть состоялась! Противник  повержен, унижен и лежит у ног!
 В конечном итоге задержка связи обошлась в сорок минут – такого позора часть не знала со дня основания!
 Не могу сказать почему, но, почему-то, вдруг, пропало чувство торжества. Мне стало его  жаль! Я не думал о последствиях для себя, для него, мне было просто, по-человечески, его жалко...
 Не знаю, уж как был наказан «Птичка» за этот позор, – это дело офицерское, кулуарное, но, бедняга, притих, матюки прекратились, а все вздохнули с облегчением.
Для моей персоны все обошлось гладко - Синицын просто старался не смотреть в мою сторону. Вскоре его отправили на переподготовку – «повышать квалификацию», где переделали из радиоспециалиста в кабельщики, и мы больше с ним, слава Богу, не встречались.
 Переделали вместе с этим горе-специалистом-офицером также и меня – больше я о погонах не мечтал, во всяком случае, в нашей армии…
 А впрочем, какой он был специалист, и какой уж офицер!
 
 
 Санкт-Петербург
2006г.