Памяти Л.И.
По-зимнему холодно. Темно. За окном электрички проплывают тени обнаженных, вздетых кверху веток, чиркают по стеклу метеоры одиноких фонарей.
В вагоне неуютно и зябко. Моя соседка напротив греет ноги в легких сапожках на печке под моим сидением и усердно старается делать вид, что читает и до окружающих ей дела нет. В это можно было бы и поверить, если бы не то обстоятельство, что сейчас поздний вечер, вагон почти пустой, а я вошел и сел напротив. Ведь мог же сесть в любом другом месте? Мог.
Действительно, выбор был не случаен. Как только я открыл дверь и по военной привычке оценил обстановку, стало ясно, что сидеть мне напротив этой девушки.
В этом съежившемся на тряском сидении, замерзшем, скромно одетом существе было нечто большее, чем оно являло собой внешне. Ну что может представлять собой замерзшая женщина? Сосульку! Холодную, острую, колючую. Но, отогрей, и растает.
В оттаявшем состоянии она представилась мне вышедшей из того прошлого, человечески порядочного мира, мира кодекса чести, образованности, добропорядочности, женственности и красоты, которые нами с успехом и безвозвратно, пожалуй, утеряны.
Я молча сел и стал исподволь наблюдать за соседкой. Стайка раздражения пролетала по ее бровям и губам. Помешал! Ну, что делать? !Все мы кому-нибудь мешаем.
Незнакомка была, видимо, из тех людей, которые не любят случайных знакомств, и возникшая ситуация ее раздражала.
Девушка чувствовала, что уж если я сел сюда, а не на другое место, то за этим наверняка должно что-то последовать. С одной стороны это сердило, а с другой – пробуждало молодой интерес: а что будет дальше?
Вследствие этого, чем старательнее она делала вид, что увлечена книгой, тем меньше походило это на чтение. Эх, молодость, молодость!
Меня очень заинтересовало ее лицо. Оно выгодно отличалось от тех смазливых, хитреньких, глупеньких и не очень, но знающих себе цену, мордашек, которые заполонили Питер. Я бы не сказал, что это лицо было ярким и броским. Нет. Какое там, когда холодно. Красивым? Пожалуй, да! Но не той цветочно-бабочной красотой, на которую падки мужчины-мальчики, а скорее какой-то интеллигентной красотой, которая не кичится и не лезет напоказ.
Да, вот именно - интеллигентность, а потом уже все остальное. Впрочем, наверное, вот это «остальное», собранное воедино, и создавало впечатление.
Мое убежденное, проверенное временем мнение, что почти всегда на лице отражается состояние души человеческой. Высокий лоб, умные синие глаза, тонкий с горбинкой нос, губы… Линия губ была очерчена четко. Не полные и не тонкие, опрятные и какие-то целомудренные что ли. Как завершающий мазок художника, ансамбль дополняла маленькая точечка-родинка над левой верхней губой. Мимо всего этого, а особенно этой родинки, было не пройти вовсе.
Девушка была лет на десять моложе меня, но, как мне показалось, ее одухотворенное совершенство делало нас как бы на равных. Ее - молодую и не отягощенную грузом событий и меня – тридцатипятилетнего, прошедшего горнило воинской службы, прошлой семейной жизни и всяких перипетий.
Полдела сделано. Сел. А дальше что?
На мне форма, значит в какой-то степени гарантия безопасности. Это плюс. Но надо что-то делать, как-то продолжать, ибо пауза может затянуться до неловкости. И решил я эту паузу, как у Моэма, держать до последнего. Сижу, с улыбкой смотрю на мою спутницу и молчу. А она из-за книжки постреливает своими серьезными глазками. Сначала недовольно, а потом и с любопытством.
Ехали мы так, ехали, наверное, минут двадцать. Я уже в душе заерзал – мне до Гатчины минут двадцать пять осталось, а ей?
Но более двадцати минут моя соседка не выдержала. Опустила книжку и со вздохом спросила:
- Ну, и что дальше? По-моему, Вы все глаза проглядели. Так и зрение можно испортить. Меня потревожили, от чтения оторвали, поставили обоих в неловкое состояние...
Я посчитал, что пауза осталась за мной!
- А дальше, уважаемая незнакомка, я хочу Вам сообщить, что я, капитан Сороковнин Павел Николаевич, готов и хочу вот так ехать с Вами не только эти двадцать минут, а все оставшиеся годы, сидя напротив, и глядеть в Ваши глаза, в которых читаю больше, чем Вы в этой книге.
- И что же Вы в них такое, капитан, прочитали?
А читаю я в них, уважаемая незнакомка, что Вам чертовски надоело каждый день тряcтись в холоде и, быть может, в голоде в этой проклятой электричке, тогда как другие люди в это время сидят в тепле, пьют чай и смотрят телевизор. И еще – такие ярко-синие глаза могут быть только у Елены Прекрасной.
- Из всего, что Вы здесь наговорили, насочиняли, правильно только то, что я действительно Елена. Провидцев в нашей армии готовить не умеют. И вообще, кузнечиков я не люблю.
- Каких кузнечиков? – рассмеялся я.
- Кузнечиков? – залился в ответ серебристый колокольчик ее голоса.
- Да форма у вас зеленая - вот и кузнечики! –
- Ну, Бог с ними, с кузнечиками. А Вы-то что за птица?
- А я самая обычная архивная Шушара, работаю в «ящике» и учусь в «Крупской» на вечернем.
Пока мы выясняли, кто какая птица, поезд подкатил к Гатчине. К счастью, нам оказалось по пути и дальше, но уже на автобусе. И тут я совершил оплошность. Мы увлеклись разговором, и моя спутница, чуть не проехав, неожиданно выпорхнула на остановке, бросив у дверей:
- Счастливо, капитан! – И канула в темноту. Двери закрылись, а я остался с носом. Какова же была моя досада! Так опростоволоситься. Надо было остановить автобус, броситься вдогонку, но на меня нашло оцепенение. Этот неожиданный уход в темноту, как прыжок в бездну, заколдовал. Быть может, я еще долго пребывал бы в прострации, если бы не резкое торможение автобуса, и не болезненный удар носом в чью-то спину. До меня дошло, что я потерял Елену, едва успев ее найти, что эта замерзшая девушка успела за час привязать меня к себе незримой ниточкой, и что образовавшаяся ниточка между нами – оборвалась.
На душе было муторно. Было ощущение человека, которого облапошили. Да!
- И что дальше ? - задавал я себе дурацкий вопрос.
Шок проходил, и голова понемножечку начинала соображать. Сегодня у нас пятница, вечер. Если она сюда ехала так поздно, то, наверное, к родителям. Обручального кольца нет, значит, процентов на семьдесят не замужем.
- К кому же, как не к родителям, так поздно ездят девушки? – успокаивал я себя.
В соответствии с дедукцией, либо в воскресенье вечером, либо в понедельник утром она поедет обратно – на работу же надо - вот тут то я и поймаю свою беглянку.
В воскресенье, начиная с пяти вечера, я мерз, как последний цуцик, на гатчинском вокзале, «встречая» ее автобусы и «отправляя» питерские электрички.
Я старался не думать, что Елена могла уехать и в субботу, а могла вернуться в Питер и посередь недели, но я стойко стоял на часах, как тот мальчишка из «Военной тайны».
Однако, последний автобус ее не привез!
Оставалась еще иллюзорная надежда на завтра.
Промаявшись до утра, я помчался на вокзал.
Проблема была несколько сложнее, чем вчера – народу поприбавилось, и надо было девушку не проворонить. Но мои лишения были вознаграждены. В половине седьмого утра я все же увидел свою потеряшку. Сердце забилось так, что все мое замерзшее нутро моментально оттаяло. Наградой за все злоключения были ее широко открытые от удивления глаза:
- Капитан, Вы-то как здесь?
- Милая Леночка, я Вас караулю здесь со вчерашнего вечера, чтобы больше не потерять, чтобы кто-нибудь не нашел Вас, кроме меня. – с широченно-дурацкой улыбкой пояснил я.
- Поехали! – сказала она задорным голосом, и было видно, что эта встреча ей приятна, хоть и неожиданна.
Между нами потеплело. Но опять увлекшись болтовней, я, балбес великовозрастный, потерял ее в метро. Не успел взять ни телефона, ни адреса или, хотя бы, договориться о встрече. Правильно говорят: «с больной головой и...». Единственно, что я запомнил из нашего разговора ориентировочное место работы.
У меня созрело три, нет, четыре варианта поисков Елены. Первый – встречать в Питере на вокзале, второй – то же, но в Гатчине, третий – выстоять ее у «Крупской», четвертый узнать ее рабочий телефон.
Последний вариант казался самым неправдоподобным, однако, зная приблизительную дислокацию «ящика» и профессию, можно было попробовать.
Был у меня знакомый в некоторых армейских кругах, которому я и поведал свои злоключения, с просьбой помочь горемыке.
На следующий день у меня в руках был список всех телефонов канцелярий всех «ящиков» Васильевского острова. Засев за телефон, я, вскоре, имел все городские телефоны архивов этих «ящиков», по которым и продолжил поиски.
На седьмом или восьмом звонке на том конце провода послышался знакомый колокольчик ее голоса.
Вечером, купив на Андреевском рынке большущий букет пушистых гвоздик, я занял пост у ее работы.
Поймав изумленно-прекрасные Еленины глаза и радостную улыбку, я так крепко взял ее под руку, что вот уже пятнадцать лет, как моя беглянка больше ни разу не терялась.
Ленинград
1991г.