Выстрел стартового пистолета с трибун слышен совсем по-другому, нежели у воды. Там выстрел вообще не слышишь. Вернее, слышишь, но для тебя это всего лишь некий абстрактный сигнал к началу. Здесь же, на трибуне, раздается именно выстрел: громкий и хлесткий, словно пощечина. Он ударяет по лицу, прокатывается внутри головы и резко впечатывается в мозг.
Я это давно почувствовала, с тех пор, как окончательно переместилась из воды на зрительские трибуны. Отсюда вообще все видится по-другому: вода, разделенная на дорожки канатами с пенопластовыми поплавками, черные тумбы с большими белыми цифрами, широкие борта бассейна, на которых частенько сидишь на тренировках – все совсем не так, под каким-то особым непривычным углом – сверху – отчего все словно бы искажено в пространстве. Я не сразу привыкла к этому (много лет смотря на мир с одной точки чувствуешь себя совсем потерянной, когда точку меняешь) и долгое время мне было очень неуютно.
Сейчас все стало на свои места. А, может, и не встало, просто я смирилась со своим положением зрителя и бывшей непобедимой чемпионки. В конце концов, куда девать возраст, тянущийся следом длинным хвостом, который отнюдь не становится короче с каждым годом?
Я смотрела вниз, на восьмерых спортсменов, замерших на тумбах в ожидании выстрела – сигнала, толчка, который отправит их в воду. Хотя, если честно, я всегда смотрю лишь на одного: моего сына. Он плавает только по четвертой дорожке – для меня она всегда была счастливой, и я убедила Вадика не вставать ни на какую другую, даже если это будет стоить ему отстранения от соревнований. Впрочем, никто никогда даже не возразил: слава чемпионки страны, Европы, мира и трех Олимпиад Анны Бессоновой, его матери, делала свое дело.
Вот он стоит на кафельной тумбе, еще помнящей тепло моих ног: тело чуть наклонено вперед, все мышцы напряжены, кожа натянута, как на барабане, лицо серьезно, глаза скрыты за очками. Он весь – словно сжатая упругая пружина, готовая в любой момент распрямиться, рвануться вперед, оставляя за собой движение воздуха и, потом, тучи брызг.
Вадим в свои шестнадцать знает то, что знаю и я, в тридцать пять: старт – самое главное в заплыве, от него зависит все. И как поплывешь, и каким финишируешь, и – даже – сколь сильно устанешь после всего. Поэтому Вадик такой сосредоточенный, не замечающий ничего вокруг.
Каждый по-своему настраивается на старт. Кого-то начинает бить мандраж еще за сутки и все усилия сводятся к тому, чтобы колени не дрожали и не подвели в самый последний момент. Другой вообще старается не думать о предстоящем состязании, убеждая себя, что все это – самое обычное дело, как почистить зубы утром. Одни – злы перед стартом, причем настолько, что ничего не слышат и не видят вокруг и готовы наброситься на любого, оказавшегося рядом. Другие впадают в безудержное веселье, больше похожее на истерику.
Я научила сына, как правильно подходить к старту. Этот способ проверен и стал залогом моих успехов, все остальные – как говорят, от лукавого. Прежде всего не надо думать о заплыве, это избавляет от лишних эмоций. И лишь за несколько минут до того, как сделаешь шаг на тумбу, нужно собраться, забыть обо всем, и сказать самому себе: «Я – лучший! Я – непобедимый! И я возьму эту дистанцию, чего бы это ни стоило!» Надо забыть обо всем, выпасть из окружающего мира: есть только ты и узкая дорожка у твоих ног, все остальное – умерло, исчезло, испарилось. Нет ни соперников по бокам, ни судей, ни зрителей – вообще никого, ты один на всей земле. И лишь после финиша – первого финиша! – можно вернуться, возродиться для всех. Или все возродятся для тебя.
У нас с Вадиком за его юниорскую карьеру сложился свой особый ритуал. В бассейне перед заплывом он принимает душ, потом выходит ко мне. Я даю ему стакан теплого апельсинового сока (именно апельсинового – он подходит лучше всего, сама даже не знаю, почему, и именно теплого – холодный перехватывает дыхание и вызывает легкие спазмы, а важнее дыхания в плавании нет ничего, уж поверьте). Вадим выпивает не спеша, улыбается, возвращает стакан и идет к воде. Я не желаю ему ни удачи, ни победы, ни еще чего-то. Во-первых, плохая примета, а, во-вторых, он в этом не нуждается: Вадим все равно победит, и я это знаю.
Сегодня все было точно так же. Сын вышел из душа в узких черных плавках, с мокрыми волосами, держа в руках очки и шапочку; тело усеяно маленькими капельками воды, в которых отражались цепочки светильников под потолком. Мышцы под кожей так и играли, готовые выплеснуть наружу скопившуюся в них силу и напряжение.
Этот спорт по-разному отражается на девочках и мальчиках, приходящих в него еще совсем несмышленышами. Мальчиков он делает привлекательными: стройная фигура, притягательный рельеф мышц, широкие сильные плечи. Плавание превращает угловатых мальчишек в сильных, красивых и желанных мужчин.
Девочки – дело другое. Их фигура так никогда и не приобретает женских черт, превращаясь с возрастом в вытянутую тощую селедку с узкими бедрами и неким намеком на грудь. Я сама это пережила, лет двадцать назад придирчиво рассматривая себя в зеркале и сравнивая с пышноформыми журнальными красотками. Наверное, поэтому на нас, посвятивших себя этому богу, и клюют только тренеры, да те, кому по большому счету плевать, какое у тебя тело, лишь бы оно вообще было. Вы обращали внимание, что спортсмены (пловчихи – особенно) обычно очень несчастливы в личной жизни?
Вадик подошел ко мне, легко ступая шлепанцами по влажному кафелю. Широко улыбаясь пригладил волосы и взял стакан с соком. Честно говоря, я боялась, что в самый последний момент во мне что-то дрогнет, и я выбью стакан из его рук. Но ничего не дрогнуло и я поняла: все правильно. Я тоже улыбнулась в ответ и лишь молча смотрела, как сын пьет приготовленный мной апельсиновый коктейль.
Он вернул стакан, помахал мне рукой и молча пошел к тумбе. Я смотрела на его напряженную спину и бедра, а потом мельком взглянула на часы: все по плану. Теперь главное, чтобы не задержали старт. Хотя… никакая задержка уже ни на что не повлияет.
Я направилась к трибуне, где села в первый ряд на зарезервированное для меня место. Меня, как всегда, узнавали, но мне было плевать: привыкла. Я лишь сдержанно кивала незнакомым лицам, пялящимся на меня, как на портрет в Третьяковке.
Прозвучала команда и восемь мальчиков – претендентов на поездку на чемпионат Европы – встали на тумбы. Улыбки на Вадином лице уже не было: наступала фаза сосредоточенья на предстоящем заплыве. Сейчас для него не существует даже меня, сидящей на трибуне где-то над его головой: лишь он и прозрачно-голубая вода.
Ко мне подсела Валька, Вадимов тренер. Проиграв мне два чемпионата подряд лет двенадцать назад, она ушла из большого плавания на тренерскую работу. Мы всегда были соперницами и не только на воде; по жизни недолюбливали друг друга, в спорте это – обычное дело: друзей нет, есть лишь соперники, и соперники могут стать друзьями только после того, как кто-то из них уйдет. Кроме того, у Вальки был еще один повод меня не любить: Генка, наш тренер, выбрал в конце концов меня, а не ее. Потом Валька бросила спорт, Генка – меня с трехлетним Вадькой – его, между прочим, Вадькой – и наша с ней неприязнь если и не сошла совсем на «нет», то значительно уменьшилась. И когда я решила тренировать шестилетнего сына, то именно она взялась за это.
-Привет, - сказала Валька, усаживаясь на свободное место рядом. Она была хорошим тренером, надо это признать, в ней было главное: она не мешала своим воспитанникам. Многие тренеры на соревнованиях ни на шаг не отходят от спортсменов, до последней секунды давая «ценные указания», мешая тем самым сузить сознание до ширины дорожки. Поначалу и Генка был таким же, до тех пор, пока однажды я не взбесилась и не послала его куда подальше. Тот обалдел, но с тех пор не мешал, и мои результаты только улучшались. Вот так и Валя: всегда встречала Вадика перед стартом после меня, ободряюще кивала и уходила на трибуны.
-Здравствуй, - ответила я, не отводя взгляда от сына. Я знала, что сейчас он закрыл глаза и делает несколько спокойных глубоких вздохов.
-Любуешься? – спросила Валя, и так, впрочем, зная ответ. Она сама любовалась Вадимом в такие минуты. Валя его любила. Не как женщина, не как мать, а именно как тренер, особенной смешанной любовью.
Вы никогда не задумывались, почему наилучших результатов добиваются те спортсмены, у которых тренер – противоположного пола? Все просто: спортсмен должен влюбиться в своего тренера, влюбиться самой страстной любовью, платонической, эротической – какой угодно, но до самозабвения. Тогда эта любовь будет толкать вперед и помогать лучше любого допинга. Иногда, правда, такая любовь перерастает в личную трагедию (как произошло со мной), но сейчас я спокойна: моему мальчику отныне это не грозит.
-Как думаешь, какое место? – снова спросила Валя, и вот тут я посмотрела на нее удивленно-презрительно. Всего на миг бросила короткий взгляд и снова повернулась к воде. «Какое место!» За последние четыре года Вадик не проиграл ни одного соревнования, даже «почетного второго места» не было. КМС, мастер спорта, чемпион среди юниоров – все приходило легко и естественно, как само собой разумеющееся (да так, собственно, и есть).
Я давно поняла, что для того, чтобы добиться успеха в плавании, надо иметь внутри себя непреодолимую тягу к воде. Если ее нет, то незачем и на дорожку выходить. У меня она была. И у Вадика была, с самого детства. Он еще не умел ходить, а уже плавал. Кстати, за эти способности в школе его прозвали Флиппером. Мило.
Так что вопрос о месте никогда не стоял. Валя это прекрасно знала, и ее вопрос был чисто риторическим: она, в отличие от меня, все равно всегда волновалась за Вадима и ей просто необходимо было об этом спросить, хотя ответа она не ждала. Однако сегодня все уже было по-другому, и заставь Валя меня ответить, не знаю, чтобы я сказала.
Судья поднял руку с пистолетом: до старта оставалось несколько секунд. Краем глаза я заметила, как Валька тайком перекрестилась. Сколько ее помню, она всегда крестилась перед стартом (своим или своих питомцев), и всегда тайком: быстро и коротко. Ладно – раньше, тогда за это могли из сборной запросто попереть, а сейчас-то что? Но, видимо, наши привычки уже не изменить.
Сейчас перестали перед началом играть гимн. Но до недавнего времени играли обязательно. Все вставали и молча слушали до боли знакомую мелодию, кое-кто даже подпевал про себя – тот, старый, текст. А мне казалось, что я не на трибуне стою, а там, внизу, на холодном кафельном полу, и внутри меня все сжимается до слез (тот, кто еще помнит восьмидесятые, меня поймет).
И вот он, выстрел. Как удар хлыста, эхом прокатившийся под потолком. Восемь пружин распрямились разом, восемь стройных тел одновременно оторвались от тумб, пролетели, словно ласточки, над спокойной поверхностью, и с шумом погрузились в воду, начисто стерев, взбив ее гладь. Трибуны взвыли, я же снова быстро взглянула на часы. Оставалось совсем немного, если я все правильно рассчитала. А рассчитала я правильно, никаких сомнений. И Вадим уже что-то чувствовал, в этом тоже можно не сомневаться. Я успела заметить это в его позе за несколько секунд до прыжка: весь напряженный, но больше, чем обычно. Он явно прислушивался к тому, что с ним происходило. Ничего, Вадик, скоро все будет хорошо, совсем хорошо.
Тело Вадика погрузилось в воду и он поплыл. Пока как всегда: легко и свободно. Каждый раз, когда я смотрю, как он плывет, мне кажется, что это – я сама сейчас на дорожке, даже дышать начинаю в такт ему.
Вольный стиль – мой любимый. Когда плывешь кролем, то наиболее органично сочетаешься с водой, сливаешься с ней в нечто единое целое, растворяешься, словно сахар. И пусть смеются некоторые эстетствующие снобы, обзывая нас «крольчатами» и «пресмыкающимися» , им просто не дано понять, почувствовать того, что понимаем и чувствуем мы.
Когда плывешь, то ни о чем не думаешь. Вообще. И ничего не чувствуешь, кроме своего тела и обнимающей его ласковой воды. Одна рука плавно чуть сгибается, идет вверх из воды, корпус разворачивается, рука загребает воду, подминает ее под себя, толкая тело вперед. Потом рука проходит под животом, вытягивается вдоль бедра, а другая уже взметается вверх, слегка поворачивая тело в другую сторону. Вытянутые ноги работают постоянно, придавая дополнительное ускорение. Ты не плывешь, нет – летишь в воде, физически ощущая ее молекулы, атомы, проносящиеся вдоль тела, и испытываешь при этом бешеное наслаждение, перед которым меркнет любой самый сильный оргазм.
-Хорошо идет! – провопила Валька, стараясь перекричать беснующиеся трибуны.
Я лишь кивнула. Вадим шел вровень с другими, даже чуть отстал от двух ближайших соперников. Нормальная тактика: сберечь силы для решающего рывка на последней трети дистанции. Только сегодня рывка не будет.
-Возьмет! Он возьмет! – кричала Валька, словно заразившись ором от сотен зрителей, вопящих все вместе что-то несуразное.
Взял бы. Точно взял бы. А что потом? Чемпионат Европы, мира, Олимпиада, переход из юниоров. Тренировки, сборы, поездки, соревнования (и с каждым годом все больше), ограничения, потери, лишения, а в результате? Разбитая личная жизнь, положенная на алтарь побед, уход из спорта лет в тридцать, неприкаянность и жизнь прошлым; стена, увешанная медалями и заставленная кубками, а за ней? Пустота… Нет, я не могу этого допустить. И еще я не могу допустить…
-Давай, Вадик! – возопила Валька прямо у меня под ухом, прервав ход мыслей. Она уже просто подскакивала от нетерпенья на скамье. Как и любой тренер, Валя напрочь теряла самообладание, когда на дорожке был ее воспитанник.
Пятьдесят метров. Двадцать – двадцать пять гребков, потом резкий кувырок, толчок ногами от стены с одновременным переворотом на живот, и обратно. Полкилометра. Десять раз туда-сюда. Сейчас – четвертый.
-Он тебя сделает, - убеждала меня Валька накануне. – Вот увидишь: вскоре взойдет новая звезда, Вадим Бессонов. А, Анька?
Все-таки она – стерва, и всегда ей была. Но она права, черт ее возьми! Я сама прекрасно понимаю, что еще чуть-чуть, и все заговорят о новом феномене: чемпионе Вадиме Бессонове. А обо мне будут вспоминать разве что как о его матери. Такова судьба всех бывших, на их место приходят другие, которые оказываются сильнее, быстрее и лучше. Но когда тебя затмевает твой собственный сын…
Я заметила, как Валя вдруг замерла, подскочив и уставившись на дорожки. Я тоже все видела, но, в отличие от нее, знала, что происходит. И что будет потом. «Вот оно» - пронеслось у меня в голове и сердце гулко стукнуло один раз.
Вадим начал отставать. Он не мог понять, что с ним происходит, почему вдруг тело перестает его слушаться.
-Что случилось? – недоуменно посмотрела на меня Валька. Она – стерва, но тренер великолепный. И она сразу поняла, что что-то не в порядке с Вадимом. Если он отстал, значит, с ним что-то произошло. Но она не могла знать, что именно.
Я тоже внимательно смотрела вниз, но не волновалась: все просчитано заранее, и все волнения и сомнения уже прошли. Но показать этого я, само собой, не могла, потому с тревогой на лице присматривалась к сыну.
Вадим почти застыл на месте и отчаянно забарахтался в воде. Движения были судорожными и непроизвольными, словно его била невероятной силы дрожь.
На трибунах как-то резко воцарилась тишина. Она поднялась к потолку, зацепилась за светильники и повисла над бассейном. Семеро ребят еще продолжали плыть, они ничего не заметили – что немудрено – и теперь под завесой тишины слышался лишь плеск воды, ставший вдруг неожиданно громким и резким.
-Аня, что происходит? – Валя переводила расширившиеся, полные недоумения глаза с меня на беспорядочно дергавшегося в воде Вадика. Мне даже стало ее немного жаль: потеряв Вадима, она потеряет и все надежды, с ним связанные. Но я хорошо играла свою роль: также внешне растерянно, я делала вид, что ничего не понимаю.
С точки зрения здравого смысла рожать ребенка в девятнадцать, на самом пике спортивной карьеры, было глупо. Как глупо и было залететь от собственного тренера. Генка – тогда для меня еще Геннадий Андреевич – спал со всеми своими воспитанницами, горячо убеждая нас, дурех, что секс перед соревнованиями способствует победе. Мы, развесив уши, верили – победить хотелось! – и отдавались, тем более, что все были в него влюблены.
Я тоже не задумывалась ни на секунду, когда это произошло. Хотя… Был один момент, но только один и он пролетел быстрее, чем я успела сделать глубокий вдох.
Мы заперлись с ним в тренерской. Генка долго объяснял то, что должно произойти. Объяснял красиво и цветасто, нежно поглаживая меня при этом по спине и осторожно запуская палец под завязки купальника, пытаясь достичь плоской груди. Я уже не помню, что он нес тогда, думаю, я вообще плохо понимала, что он говорил, уяснила лишь главное: чтобы побеждать, я должна ему отдаться. Не знаю, за каким чертом он так долго растекался мыслью по древу, доведя меня, шестнадцатилетнюю девчонку, почти до экстаза: я была давно готова.
Наконец он прошептал мне в самое ухо:
-Ты согласна?
Я лишь кивнула и облизала пересохшие губы. Тогда он встал с кресла, в котором мы сидели вдвоем, вынул из шкафа чистую простынь, постелил ее на диван, а в изголовье положил нераспечатанный презерватив. Глядя на эти деловитые приготовления, мне показалось, что Генка – совсем не Генка, Геннадий Андреевич, мой тренер, а гинеколог, собирающийся меня обследовать. Вот тогда, всего на мгновенье, мне стало если не противно, то, по крайней мере, волна сомнения поднялась внутри. Но он подошел, взял меня в свои сильные натренированные руки и волна пропала, оставив ровную водную гладь.
Этому кобелю доставляло огромное (если не самое большое в жизни) удовольствие лишать девушек девственности. Правда, я поняла это позже (и что он – кобель, и что – заядлый «дефлоратор»), тогда же я все вытерпела ради любви. К нему и к спорту.
Не знаю, как так получилось, что Генка застрял на мне аж на несколько лет, позабыв на время о других девушках – молоденьких, не целованных, едва достигших зрелости, таких для него желанных и так желавших его – но получилось именно так. Может, он и впрямь меня любил, а, может, дело в моей беременности, случившейся через два года, и которая легко могла обернуться серьезным скандалом.
Когда мой тренер узнал, что я – на сносях, то сразу наложил в плавки и заметался, не зная, что теперь делать. Все поголовно убеждали меня прекратить «это», но я не прекратила. Черт его знает, почему. Наверное, думала, что Генка останется со мной. Он и остался. На три года, а потом ушел все равно.
Уже через полгода после рождения Вадьки я вернулась в сборную, а через два – взяла «золото» на чемпионате мира, и те, кто твердил, что для большого спорта я теперь потеряна, утерлись и заткнулись. Поняли, что Анну Бессонову никто и ничто не сможет остановить.
-Вадик! – истошно закричала Валя. Мой сын, после нескольких дерганий, затих и явно собрался пойти ко дну. Но я опять-таки была спокойна: его спасут. В бассейне всегда дежурит пара крепких ребят-спасателей, в любой момент готовых прийти на помощь пловцам. Вот и сейчас они сразу бросились в воду, и уже через мгновенье подхватили обмякшее Вадино тело и потащили его к бортику.
На трибунах творилось что-то невообразимое. После прошедшего шока все разом заговорили, закричали, заохали; часть зрителей ломанулась к выходу, словно им что-то угрожало. Семеро других юниоров на дорожках остановились и двинулись к месту, где на полу лежал мой сын и к которому спешил врач.
Валька за руку потащила меня к боковому выходу, откуда прямо к воде вела узкая лестница. Она что-то быстро тараторила, но я ее не слушала: что она может сказать? Я-то знала, что несмотря ни на что, все закончится хорошо, и будет так, как должно быть.
Мы пробирались сквозь толпу к Вадику, над которым уже колдовал врач. Сейчас он убедится, что мальчик – жив, напялит на него кислородную маску, может, что-нибудь вколет в руку и распорядится срочно везти его в больницу. Там будут обследования, исследования, лечение, но все равно никто ничего не поймет и не найдет.
Шесть лет назад мой родной дядя, в советское время бывший то ли секретным химиком, то ли секретным физиком и возглавлявший секретную же лабораторию КГБ, рассказал мне, как перед самой кончиной Союза получил задание разработать препарат для наших спортсменов. Новый допинг, который бы превосходил по эффективности все существовавшие на тот момент и при этом совершенно не обнаруживаемый ни в крови, ни в чем-либо еще. Страна Советов должна была быть лучшей во всем, в том числе и в спорте, а полагаться в таком ответственном деле только на способности спортсменов и их высокий моральный дух было бы весьма безответственно. Никто никогда и не полагался, но с ужесточением допинг-контроля применять старые испытанные способы было уже невозможно. Вот и понадобилось нечто новое, то, что буржуазные комиссии не смогли бы обнаружить ни под каким соусом.
Два года работы принесли плоды: средство было изобретено. Без вкуса, цвета и запаха, моментально растворяясь в воде, оно попадало в кровь и превращало человека в монстра: быстрого, сильного, непобедимого. И при этом препарат оставался совершенно незаметным.
-И что? – спросила я дядю-пенсионера, думая о том, какие перспективы открывала эта штуковина.
-Ничего, - ответил он, доставая из ящика своего старого безразмерного стола коробочку размером с сигаретную пачку. – Союз приказал долго жить, наша контора – тоже, а новая политика в области спорта предполагала честную борьбу. Так что проект закрыли и забыли о нем напрочь. А опытные образцы я с собой забрал, когда на пенсию уходил. Вот они. Мы даже названия придумать не успели.
Он открыл коробочку, в которой оказались маленькие прозрачные гранулы. Их было много, одинаковых по размеру, но неправильной формы, они сверкали в лучах попадавшего на них солнца, словно маленькие алмазы.
-А оно работает? – осторожно спросила я, не отводя глаз от похожих на соль кристалликов.
-Работает. Но нам не хватило времени, чтобы устранить побочные эффекты. Средство очень опасно при длительном применении, а также при превышении дозы. Если выпить стакан воды, где растворены две капсулы вместо одной, то начнешь себя вести неадекватно, ведь средство воздействует непосредственно на нервную систему. А если дозу превысить в три раза, то наступит временный паралич дыхания, после чего произойдут необратимые изменения в центральной нервной системе, в результате которых отнимется нижняя часть тела. Навсегда. Ну, а если еще больше, то – конец.
-Почему ты так в этом уверен?
Дядя вдруг отвел глаза:
-Тебе не обязательно знать. Могу лишь сказать одно: это – абсолютно точно, и если бы нам дали еще пару лет, то мы все исправили бы. Ладно, пойдем чай пить.
Дядя убрал коробочку обратно в стол и вышел из своего кабинета. Я пошла следом, но перед этим быстро влезла в ящик и стащила несколько кристаллов секретного препарата. Сама не знала, зачем мне понадобилось это адское зелье, я просто спрятала его дома в баночку из-под детского пюре, да поставила ее в дальний угол кухонного шкафа: пусть постоит. После этого я еще несколько раз заговаривала с дядей об его изобретении и постепенно выяснила все, что мне нужно было узнать.
Приехала «скорая помощь», бессознательного Вадима погрузили на носилки и пронесли через толпу зрителей, спортсменов, судей и журналистов. Я с озабоченным лицом и слезами на глазах шла рядом, Валька семенила с другой стороны и опять что-то говорила и говорила. Она всегда, когда волновалась, болтала без умолку, не остановишь.
Когда Вадим выиграл первенство России, я, само собой, была рада. Но, одновременно, меня стало гложить одно чувство: я начала беспокоиться за него. Я не хотела, чтобы сын повторил мой путь. Слава, деньги, медали, титулы – да, но что еще? Ничего. Да и со мной его рядом не будет: вечные разъезды, сборы, соревнования. Уже сейчас я его мало вижу, а дальше будет только хуже. Нет, я слишком его люблю, чтобы все это допустить.
И я вспомнила о мирно покоящейся на кухне таинственной разработке секретной лаборатории под руководством моего дяди.
Я долго не могла решиться, металась из стороны в сторону, сомневалась, боялась ошибиться. Но потом Вадим выиграл отборочные, первенство и я поняла: медлить нельзя. Дальше – чемпионат, а после него возврата уже не будет. Я взяла три капсулы, три прозрачных кристаллика, и бросила их в стакан с апельсиновым соком. Они исчезли в желтой глубине, растворились, словно три маленькие льдинки на солнце. Потом смотрела, как мой сын, улыбаясь, втянул в себя тонкими губами это кристаллизованное солнце, которое навсегда изменит его жизнь.
Мне, как матери, разрешили сесть в «скорую», Валька же помчалась за нами следом на своей «Хонде». Я сидела на жестком откидном сиденье в старом, раздолбанном УАЗике и держала сына за руку. Его кисть была мягкой и расслабленной и совершенно безвольно покоилась в моей ладони. Открытые глаза бессмысленно уставились вверх, нос и рот закрывала прозрачная маска с толстой трубкой, идущей куда-то в сторону. Рядом копошились два человека в белых одеждах, но я их не замечала. Я смотрела в лицо Вадика, нежно перебирала его пальцы и шептала почти про себя:
-Мальчик мой, не бойся, все будет хорошо. Я люблю тебя, ты – моя жизнь, и теперь мы всегда будем вместе.
Знаю, он меня слышал. Слышал и понимал. Он понимал, что я его люблю, что желаю ему только добра. Он ни в чем не будет нуждаться – денег я, слава Богу, своими победами заработала.
Я уже почти все приготовила, Ваденька. Заказала специальную кровать с поднимающимся изголовьем, кресло, самое лучшее, с двигателем и электронной системой управления. Через несколько дней электрики перенесут все выключатели в нашей квартире ниже, чтобы ты мог самостоятельно ими пользоваться.
Я смотрела в лицо сына, совершенно безучастное. Его голова слегка покачивалась в такт движения «скорой», словно он кивал моим мыслям. Но он не знал их, не мог знать, сокровенные и тайные, которые я не доверю даже ему, самому близкому мне человеку.
Спорт – мир жестокий. Здесь постоянно нужно драться, каждую победу, каждый титул, каждую медаль нужно выдирать зубами, с мясом и кровью. Когда же выпадаешь из обоймы – а это неизбежно – то о тебе просто забывают. Особенно, когда находится тот, кто сможет тебя заслонить, затмить, закрыть своей тенью.
Но, в конце концов, абсолютным чемпионом с фамилией Бессонов может быть только один. И это место уже занято.