-Пожалуйста, четвертое купе.
Проводник, молодой парень в очках без оправы и в серо-синей железнодорожной форме, вернул билет и чуть отступил, пропуская меня в вагон.
-Благодарю вас, - ответил я, запихивая билет и паспорт в карман. – Скажите, а когда можно будет чайку попить?
-Минут через двадцать после отправления, - сказал парень, доставая сигарету. И добавил, словно извиняясь: – Раньше просто титан не включить.
-Ничего, подожду.
Я улыбнулся – приятно видеть вежливого и трезвого проводника – и прошел внутрь вагона.
Мне нравятся поезда, из всех видов дальнего транспорта я предпочитаю именно их. Конечно, в любую точку мира можно легко и быстро добраться на самолете, но я боюсь высоты. И внутри самолета постоянно чувствую себя, как Иона в чреве кита: земля где-то далеко, вокруг – океан, и остается полагаться только на Бога и летчиков, которые совсем на богов не похожи, могут оказаться и больными, и пьяными, а то и просто дураками, похожими на подростков, впервые украдкой севших за руль отцовской машины и превратившихся тем самым в потенциальных убийц.
Можно ездить на машине. Одна из главных российских бед, известных со времен Гоголя, до сих пор актуальна, но, тем не менее, основные трассы худо-бедно существуют и по ним вполне можно сносно передвигаться. Но все дело в этом самом «сносно». Если сидишь за рулем, то дорога превращается в полосу препятствий, и даже там, где она почти идеальна, все равно постоянно ждешь, что вот-вот идеальность закончится и снова придется сбавлять скорость и бешено крутить рулем в разные стороны, спасая подвеску автомобиля. А если катишься пассажиром, то, казалось бы, можно и отдохнуть, получая удовольствие от поездки, но какое может быть удовольствие, если много часов подряд сидишь, и ноги размять получается только тогда, когда водитель остановится, дабы отлить или попить кофейку?
Поезд же – совсем другое дело. Во-первых, он едет по земле, не забираясь выше облаков и не вызывая рвотные позывы при попадании в воздушные ямы. Во-вторых, он жестко привязан к рельсам, а наличие ям и колдобин на железнодорожном полотне, согласитесь, намного менее вероятно, нежели даже на самом лучшем шоссе. И, в-третьих, в поезде есть относительная свобода: можно бродить по вагону туда-сюда, на станциях – выйти погулять на перрон, или просто лечь и поспать под мерный перестук колес и нежное покачивание (хотя, что меня касается, то я в поездах практически не сплю: не действуют на меня все эти усыпляющие факторы, наоборот, и стук и тряска возбуждают, не давая уснуть. Но мне это нравится).
Из вагонов предпочитаю спальные. Купе в них и мягче, и свободнее, да и ездят тут люди поприличнее, с которыми, при желании, можно завести легкое шапочное знакомство и рассчитывать на интересную интеллигентную беседу. Езжу я, в основном, за казенный счет, так что могу позволить СВ.
Я открыл дверь купе. Тусклое ночное освещение под потолком (основной свет еще не включили: на стоянках перед отправлением всегда так) выхватывало две полки, уже застеленные свежим и хрустящим от большого количества крахмала бельем, столик с фарфоровым чайником, парой чашек и стопкой относительно свежих газет. Все прилично, чинно и культурно: поезд-то фирменный.
Положив на свою полку кейс, я стянул пиджак, повесил его на вешалку, расшнуровал и сбросил ботинки и сел за столик, с наслаждением вытянув уставшие за день ноги.
В этот провинциальный областной центр где-то в пятистах километрах от Москвы я прикатил сегодня утром. Вчера вечером сел в поезд, а в семь утра был уже здесь. Приехал я ради встречи с известным писателем, который согласился провести со мной некоторое время, дабы просветить в некоторых интересующих меня вопросах.
Встреча была назначена на одиннадцать, потому почти четыре часа мне пришлось мотаться по городу, который оказался довольно милым, но в нем, как и везде в провинции, утром было совершенно некуда прислониться: приличные кафе, рестораны или клубы начинали работать никак не раньше двенадцати, а в столь ранний час открывались лишь убогие рюмочные и наливочные, но в них собирается столь сомнительная публика, что я предпочитаю держаться от нее подальше. Потому, обойдя близлежащие магазины – надо же было чем-то себя занять! – я, в конце концов, взял такси и поехал к цели своего визита.
Беседой и встречей я остался доволен. Писатель дал мне немало ценных сведений, которых не хватало для моей работы, кроме того, высказал несколько интересных (хотя и небесспорных) мыслей, разрешив их использовать, правда, с сохранением авторства.
Мы провели вместе время почти до вечера, причем говорили не только о литературе. Писатель показал мне свой розарий (он оказался заядлым цветоводом), познакомил с женой и сыном. Долго расспрашивал о Москве, об общих знакомых, которых отыскалось великое множество. Я записал четыре кассеты и напрочь посадил аккумуляторы в диктофоне, думая, что несколько последующих дней мне придется трясти самое мелкое сито, чтобы отделить все ценное от огромного количества словесной шелухи.
Мы отобедали, выпили несметное количество черного крепкого кофе (писатель был ярым его поклонником, как, впрочем, и я) и в пять часов пополудни я откланялся. До поезда оставалось еще огромное количество времени и я решил потратить его с пользой: вместо «разведки боем» местных злачных мест отправился в краеведческий музей, где проболтался до закрытия, после чего сразу поехал на вокзал, откуда в одиннадцать вечера отправлялся поезд на Москву. Посидев в зале ожидания и почитав подаренную новую книгу сегодняшнего собеседника, я отправился к поезду, едва тот подали на перрон (чем хороша провинция, так это тем, что поезда в ней подают больше чем за час до отправления и сразу же начинают пускать в них пассажиров).
Посидев неподвижно минут десять и прислушиваясь к тому, как натруженные и освобожденные от оков ноги вновь начинают обретать чувствительность, я открыл кейс и вытащил ноутбук. Я был полон впечатлений, мыслей и идей, которые требовали зафиксировать их, увековечить в окне текстового редактора. И хотя большинство из них никогда и нигде не будут использованы, тем не менее из этого материала потом, словно из бесформенных кусков дерева с помощью резца мастера, появятся весьма милые вещицы. Вовремя зафиксированные размышления становятся теми кирпичиками, которые ложатся в фундамент очерка, статьи, а то и целой книги.
Когда-то я пользовался обычным блокнотом и ручкой. Но вы пробовали что-нибудь написать в движущемся поезде? Занятный процесс, но еще более забавно потом разбирать то, что было накалякано при постоянной тряске на стыках рельс. Позже начал использовать диктофон, на который наговаривал то, что приходило на ум, но красноречивые (испуганные либо сочувственные) взгляды попутчиков, бросаемые на человека, что-то постоянно бубнящего в маленькую коробочку, заставили отказаться и от этого способа. Ноутбук остался единственным подходящим инструментом для работы в дороге: стучать по клавишам при тряске много удобнее, чем водить по бумаге ручкой, стараясь не дать той пуститься в пляс. Кроме того, можно экраном отгородиться от других пассажиров, глядящих в этом случае на тебя уважительно: человек, занятый работой на компьютере, всегда выглядит солидно.
Включив машинку, я глянул на часы: до отправления оставалось тридцать минут. Можно было бы не спешить с работой (впереди была вся ночь), но мне не терпелось и, едва засветилось сероватое окно редактора, я начал:
«Переживает ли сейчас массовая литература в России кризис? В частности, столь популярная на западе литература ужасов? Если и переживает, то кризис этот – явно искусственный. Русский читатель всегда интересовался мистикой, тяга к чему-то неизвестному, загадочному и, даже, страшному, всегда была ему свойственна. Достаточно вспомнить «Мастера и Маргариту» Булгакова. Или, к примеру, «Преступление и наказание» Достоевского. Чем не саспенс? Маловато экшена, общая неторопливость повествования, но это – несомненно, русская беллетристика девятнадцатого века.
В настоящее же время мы наблюдаем картину, когда вкусы читателей целиком и полностью формирует издатель, то есть предложение определяет спрос, а не наоборот. Наши издательства заполонили рынок детективной литературой (справедливости ради стоит отметить, что не всегда плохого качества), задвинув тем самым другие популярные жанры: фантастику, фэнтези, саспенс».
Я писал и писал, все больше увлекаясь, не замечая времени и даже чуть не забыв, где нахожусь. Со мной всегда так: стоит только начать работать и дальше для меня перестает существовать весь окружающий мир.
Большую статью о литературе ужаса мне заказали давно. Вызвал меня главный редактор, да так и сказал:
-Тебе, дорогой, эта тема близка, вот сам Бог и велел ей заняться.
Я не стал уточнять, не себя ли он имеет ввиду под Богом, но за тему взялся: она и правда меня очень интересует. За последние десять лет я изучил историю саспенса вдоль и поперек и у нас, и на Западе, и теперь в литературоведческих кругах слыл большим докой в этом вопросе.
На секунду оторвавшись от клавиатуры, я почувствовал, как вагон слегка дернулся и начал плавное движение, почти незаметное пока. Я отодвинул занавеску на окне и заметил медленно перемещающиеся фонари на перроне. «Ну, с Богом!» – подумал я и посмотрел на пустующую полку с девственно чистой постелью напротив. Похоже, никакого попутчика мне не светило. Не особенно удивительно, если учесть цены на билеты в СВ. Я частенько ездил в одиночестве, и такая перспектива меня совершенно не пугала: есть сосед – хорошо, можно побеседовать при взаимном желании, нет – тоже ничего страшного, поработаю, либо книженцию почитаю, благо есть возможность покупать их за счет редакции.
Минут через десять, когда вокзал, да и сам город остался позади, а наш состав снаружи погрузился в кромешную тьму, разрываемую по бокам железнодорожного полотна разве что блеклыми квадратами отблесков из окон, в купе заглянул проводник. Мельком взглянув на раскрытый ноутбук, он сказал с интонацией просителя:
-Пожалуйста, ваш билет.
-Прошу, - ответил я, протягивая ему розовый прямоугольник. Проводник сложил его и засунул в карман своей сумки.
-Через пять минут откроются туалеты, - слегка улыбнувшись, уведомил он меня. – А через пятнадцать принесу чай. Вы предпочитаете с сахаром или лимоном?
-И с сахаром, и с лимоном, - ответил я, слегка удивившись, что он помнит о моей просьбе: нечасто попадаются такие проводники.
Парень кивнул и оставил меня в одиночестве. Молодой, застенчивый и какой-то нескладный. «Похоже, студент», - решил я, глядя на закрывшуюся за ним дверь. Подрабатывает на каникулах. Студенты вообще, несмотря на предвзятое к ним отношение, более ответственные и обходительные проводники, нежели штатные сотрудники железных дорог. Не знаю, может быть, мне просто везло на студентов и не везло на профессионалов.
Я снова посмотрел на экран. Было сильное искушение прочитать то, что я уже набрал, но я подавил его: никогда не перечитываю черновые записи до тех пор, пока не настанет пора их использовать. Сразу же появляется желание что-то отредактировать, исправить, а до окончания работы это нежелательно: потеряется свежесть и живость мысли.
Решив чуть отвлечься, я вытащил из кейса несколько газет, журналов и вырезок, захваченных еще из дома и использованных мной в сегодняшней беседе с писателем. Пролистывая их, местами испещренные пометками мастера, стал выбирать интересующие меня цитаты.
Проводник принес чай. Крепкий, в стакане с подстаканником, с толстой долькой лимона и алюминиевой ложечкой.
-Прошу, - он поставил стакан на стол, стараясь не задеть бумаги. Я поблагодарил его, и парень вдруг отчего-то смутился.
-Если нужен кипяток, то я могу принести, - он показал на фарфоровый чайник.
Я махнул рукой:
-Не стоит. Если потребуется, я сам схожу.
Проводник кивнул:
-Не буду вам мешать. Если что – обращайтесь.
И он повернулся к двери.
-Скажите, - остановил я его. – Какая ближайшая станция?
-Михино. Прибываем через полчаса. Стоянка десять минут.
-Хорошо, - кивнул я и пояснил: - Хочу немного свежим воздухом подышать. Могу я к вам в купе компьютер поставить? А то боюсь что за время моей прогулки у него ножки вырастут.
-Конечно, - с энтузиазмом согласился он. – Занесите прямо ко мне.
-Премного благодарен, - ответил я и парень тихо вышел, осторожно закрыв за собой дверь.
«Интересно, что он обо мне подумал? – размышлял я, снова глядя на большую дверную ручку, торчавшую вверх из двери, словно некий фаллический символ. – Решил, что - бизнесмен? Политик? Писатель? Надо будет спросить интереса ради».
Я взял стакан. Чай был горячим и ручка подстаканника заметно нагрелась. Размешав сахар и подув, я осторожно пригубил.
Есть особое очарование в этих старых железных подстаканниках с граненым стаканом внутри, сохранившихся разве что в поездах. Чай из них особенно вкусен, а перезвон ложки в пустом стакане настраивает на романтический лад.
Сделав несколько глотков, я отставил чай и посмотрел на часы: это самое Михино должно было наступить минут через двадцать. И я потратил их снова на просмотр бумаг и подчеркивание в них нужных слов.
Не знаю, что это было: городок, село, деревня. Я видел лишь маленький вокзал с надписью большими буквами на фасаде: «МИХИНО». При подъезде к станции, я отдал ноутбук проводнику, клятвенно пообещавшему сохранить его в неприкосновенности, и вышел на перрон, едва поезд остановился. Ночь была свежей, но не холодной.
Разминая ноги, я прогулялся туда-сюда вдоль вагонов, пытаясь рассмотреть то, что находилось за вокзалом. Ничего, кроме едва освещенной небольшой площади, я не увидел, но заметил сбоку скромный киоск с сигаретами, пивом и другой всячиной. Курить я бросил лет пять назад, пиво не любил никогда, но вот пакетик печенья купил: вспомнил, что у меня ничего нет к чаю, еще тогда, когда пил его в купе.
Вернувшись к вагону, я подошел к проводнику, курившему сигарету без фильтра у самого входа.
-Когда отправляемся?
-Через две минуты, - ответил парень, бросая окурок на перрон и давя его носком ботинка. – Вы не волнуйтесь, я свое купе запер, - добавил он опять извиняющимся тоном.
-Я совершенно спокоен, - улыбнулся я и вошел в тамбур. Проводник последовал за мной и выставил в дверь желтый флажок.
-Подождите! – донеслось вдруг снаружи. Я с любопытством выглянул из-за плеча проводника.
К нашему вагону спешил мужчина с небольшим чемоданом. Он был полноват и сильно запыхался от бега. Мужчина добежал до дверей и, пихнув вперед чемодан, влез вслед за ним, потеснив и парня-проводника и меня.
-Будьте добры, ваш билет, - спросил немного прибалдевший от такого напора проводник.
-Пожалуйста, сколько угодно! – засуетился мужчина, поставил чемодан на пол и полез во внутренний карман пиджака. – Вот, возьмите, - он протянул паспорт с вложенным внутрь него билетом, при этом почему-то старательно отводя от всех глаза.
Мне показалось неудобным торчать дальше при столь интимной сцене, как предъявление документов, и побрел в свое купе, решив, что заберу компьютер сразу же, как поезд тронется и проводник разберется со вновь прибывшим пассажиром.
Едва я уселся на место, мы снова отправились в путь. Вздохнув, я взял пустой чайник, дабы сходить за кипятком: в моем кейсе лежало несколько пакетиков с кофе, приобретенных еще на вокзале. Прогулка на свежем воздухе, пусть даже и такая короткая, пробудила во мне чувство голода, которое я и решил утолить, съев купленный заранее скромный ужин и запив его чашкой кофе с только что обретенным печеньем.
Едва я взялся за фаллическую ручку, как дверь распахнулась и в купе ввалился чемодан, чуть не сбивший меня с ног. Я вынужденно отступил назад, а чемодан сказал человеческим голосом:
-Простите, не хотел вас толкнуть.
Из-за него проявилась широкая физиономия, только что виденная мной в тамбуре. Она улыбалась смущенно, настойчиво толкая перед собой чемодан и отчаянно сопя.
Я посторонился, пробормотав:
-Ничего-ничего, заходите.
Мужчина протиснулся вместе с чемоданом мимо меня и положил его на свободную полку. Потом, повернувшись и показав на чайник, спросил с придыханием:
-За водичкой?
Голос у него был мягким, бархатным и очень соответствующим его широкому добродушному лицу. А вот глаза он все время старательно отводил, словно подросток, впервые решившийся поцеловать девушку.
-Да, - кивнул я. – Люблю на ночь кофейку выпить.
По лицу мужчины пробежала едва заметная тень, словно мои слова вызвали в нем какую-то внутреннюю боль. Но уже через мгновенье улыбка вновь растянула его губы:
-Я предпочитаю слабый чай. Без сахара.
-Это тоже можно устроить. Ладно, вы тут располагайтесь пока.
И я, не дожидаясь ответа, вышел.
Наполнив чайник из титана, я не спешил возвращаться, а пару минут просто постоял у окна, решив дать возможность попутчику освоиться в купе и запихать чемодан в рундук.
-Сейчас компьютер верну, - услышал я голос проводника позади себя и обернулся. Парень как раз выходил из служебного купе со своей плоской сумкой для сложенных вчетверо билетов. И уже через несколько секунд я получил свою машинку обратно, целой и невредимой, как и было обещано.
Меня не было всего-то минуты три, но когда я вошел в купе вслед за проводником, то увидел, что сосед мой уже успел распотрошить чемодан, вытащив из него спортивный костюм и тапочки. Чемодан отправился под полку, а костюм с тапочками – на их владельца, сам же владелец мирно возлежал на застеленной полке и сосредоточенно просматривал газету сквозь большие очки в роговой оправе.
-Ваш билет, будьте добры, - обратился к нему проводник, а я сел на свое место, поставил чайник на стол и занялся тем, что убрал ноутбук в кейс: пописать этой ночью уже не светило, да и желания особого больше не было.
Сосед, улыбаясь, но все так же старательно пряча глаза, отложил газету, сел и протянул невесть откуда появившийся в руке слегка помятый билет. Проводник надорвал его, так же, как и мой, и спрятал в свою сумку.
-Чай, кофе не желаете? – осведомился он, вставая с моей полки, на краешек которой примостился с полминуты назад.
Я снова заметил, как на долю секунды исказилось лицо попутчика при упоминании о кофе, но он тут же снова улыбнулся широко и приветливо:
-Нет, спасибо, у меня все с собой, а кипяточком мы тут, - он кивнул на меня, как я вижу, уже разжились.
-Приятной дороги, - пожелал нам проводник и удалился.
-Вежливый юноша, - сказал сосед, глядя ему вслед поверх роговых очков. – И не ест.
Последняя фраза осталась для меня совершенно непонятной, но ничего уточнять я не стал, потому как он снова раскрыл газету и уткнулся в нее. Я тоже обратился к своим бумагам, но украдкой все же разглядывая попутчика.
На вид ему было лет сорок – сорок пять. Полный, с солидной лысиной, в очках на мясистом носе, он производил впечатление добропорядочного отца семейства, любящего по вечерам побаловаться пивком в компании друзей: на такую мысль наводил его объемный живот. Он мог быть кем угодно: директором магазина, школьным учителем, бухгалтером, даже милиционером (не обычным постовым, а каким-нибудь начальником), но мне почему-то прочно засела в голову мысль, что он – католический священник. Именно такими – толстенькими, лысыми и в очках – их чаще всего показывают в западных триллерах, не хватало только черной одежды и белого воротника стоечкой. Сосед, похоже, полностью погрузился в чтение газеты, совершенно не обращая на меня никакого внимания, и я, насмотревшись, тоже переключился на изучение своих бумаг.
-Простите, я не представился, - сказал вдруг сосед и впервые посмотрел прямо на меня поверх очков, чуть склонив вперед голову: видимо, он уже справился со смущением. – Семенов Виктор Андреевич.
Мягкий, спокойный голос. Такой обычно бывает у врачей (причем, скорее, у педиатров), либо у ученых мужей: профессоров или академиков.
До меня не сразу дошел смысл его слов: я слишком увлекся статьей. Но, увидев протянутую мне пухлую руку, сообразил что к чему и пожал ее.
-Яковлев Александр Сергеевич. Можно просто Саша.
Я действительно больше люблю, когда меня называют просто по имени – это как-то сближает.
-Очень приятно! – попутчик потряс мою руку и я обратил внимание на силу его рукопожатия, которая не очень-то вязалась с пухло-добродушной внешностью. – Вы в Москву?
-Да, - кивнул я. – Домой.
-Я тоже. Только в гости. Сам-то я из Михино, директор средней школы.
Значит, все-таки учитель. Я подавил вопрос, мгновенно возникший у меня в голове – на какие такие средства школьный директор ездит в СВ фирменного, а, следовательно, очень недешевого поезда? – но даже если бы я и захотел его задать, то просто не успел бы, так как этот Виктор Андреевич тут же продолжил:
-А вы, простите, кто будете? Журналист?
Проницателен, как почти все учителя. Профессиональное у них это, что ли?
-Почти угадали. Обозреватель, литературный критик.
-Вот как? – мой собеседник вдруг проявил живейший интерес. – Я слышал, что все критики – неудавшиеся писатели.
Я проглотил явное (но, скорее всего, все же невольное) оскорбление и лишь слегка пожал плечами.
-И что вы обозреваете, молодой человек? – полюбопытствовал попутчик, мельком глянув на газетные вырезки.
Усмехнувшись про себя относительно «молодого человека» (я уже перевалил тридцатилетний рубеж, а потому вряд ли подпадал под это определение, особенно если учесть не слишком многим больший возраст Виктора Андреевича), я не стал заострять на этом внимание и ответил по существу вопроса:
-Готовлю большой материал для журнала о русской литературе ужаса.
-Да? – удивился он. - Интересно, откуда такая тема?
-Я давно уже исследую этот жанр. Он мне интересен.
-И вы уверены, что он – популярен?
Я пожал плечами:
-Несомненно. Достаточно заглянуть в интернет…
-Нет, - перебил он достаточно бесцеремонно. – Я имею ввиду в нашей стране.
-А я и говорю о нас. Спрос на мистику растет год от года, это подтверждают и рейтинги, и опросы.
Виктор Сергеевич нахмурил пышные, почти брежневские, брови:
-Странно. Мне всегда казалось, что наша жизнь – особенно сейчас – и так достаточно ужасна.
Я усмехнулся:
-Низкие доходы, бедность, бюрократия, преступность и все другие атрибуты нашей действительности как раз и способствуют повышению интереса к саспенсу: всегда приятно узнать, что кому-то еще хуже. Тебе не хватает денег, ты с большой семьей живешь в маленькой однокомнатной квартире, тебя замучил начальник на работе, везде требуют взятки, не считают за человека вообще, то и дело унижая твое достоинство, а прочитаешь что-нибудь ужасное и увидишь, что там такие страдания и смерть, в сравнении с которыми твоя жизнь – просто рай земной.
-Не знаю, не знаю, - проговорил Виктор Андреевич, о чем- то задумавшись. – Мне кажется все это каким-то упрощенным, что ли.
-Согласен, немного утрировано. Я мог бы привести более серьезные и аргументированные доводы в пользу предмета моего изучения, но у нас, - я показал на белый чайник, - остывает вода. Может, перекусим?
Мой сосед моментально напрягся, как-то нервно дернул плечом, но потом слегка улыбнулся:
-Нет, спасибо. Предпочитаю не есть по ночам. Но вы, если хотите, кушайте на здоровье, я же перекурю пока, дабы не мешать.
-Что вы! Вы мне ничуть не помешаете и не смутите! – заверил его я, собирая со столика свои бумаги и убирая их в кейс.
-И все же позвольте мне удалиться: раньше я много ел, в том числе по ночам, так что лучше избегать искушения.
Он встал, достал из кармана не очень нового пиджака, висевшего на вешалке, пачку недорогих сигарет с зажигалкой и вышел из купе как раз, когда я вытащил пакет с купленным на вокзале готовым холодным ужином. В последний момент Виктор Андреевич вдруг обернулся, бросил молниеносный взгляд на пакет – именно на пакет, не на меня – и быстро задвинул за собой дверь, но я успел заметить его лицо, перекошенное словно судорогой.
«Странный он какой-то», - подумал я, разворачивая пакет и извлекая из него пластиковый поддон с жареной картошкой, стрелками зеленого лука, кружочками свежего огурца и приличной куриной ножкой. Аппетитный запах ударил в нос, едва я снял защитную пленку, вызвав у меня, как у Павловской собаки, активное слюноотделение: последний раз я ел – если можно так сказать о чашке чая с парой бутербродов – часов пять назад.
Я выудил из пакета одноразовые вилку с ножом, пару кусков хлеба и приготовился к трапезе. Из головы не выходил мой новый знакомый.
По всему видно, что он умен и образован. Его внешность вызывает доверие и притягивает взгляды и мысли: этакий провинциальный русский интеллигент, приятный во всех отношениях. Только вот эта его особенность… Наверное, что-то нервное, какой-нибудь тик или как там их еще называют? Болезненная мимика, подергивания, превращающие его добродушное лицо в маску то ли отвращения, то ли страха, вполне способны испортить все благоприятное впечатление.
Знаю, что есть по ночам не слишком полезная привычка. Дома я этим не злоупотреблял, а вот в дороге – грешен. Почему-то в путешествиях ночью во мне просыпался аппетит, хотя, по идее, в поездах этого происходить не должно: активности практически никакой, валяешься только на полке, покачиваясь, словно плохо застывшее желе в тарелке.
Быстро расправившись с ужином – хоть и холодным, но весьма недурным – я сложил то, что осталось от окорока на поддон и выудил из кейса пакетик с растворимым кофе. Засыпав его в чашку и залив туда же воду – немного остывшую, но я все равно не любил слишком горячий ни чай, ни кофе – я бросил в кофе пару кусков сахара. Неспешно размешивая все это, я удовлетворенно прислушивался к растущему ощущению сытости внутри себя: приятно чувствовать себя котом, обтрескавшимся рыбы и развалившемся греться на солнышке. Правда, никакого солнышка сейчас не наблюдалось, но я все равно был вполне всем доволен.
Я уже почти допивал кофе, когда вернулся Виктор Андреевич. Судя по времени его отсутствия и резкому запаху табака, он выкурил не одну сигарету, пока торчал в тамбуре. Чего он выжидал? Не хотел меня смущать, пока я вкушал немудреный ужин (может быть, он считал прием пищи еще более сокровенным процессом, чем я – предъявление документов?) или решил не дразнить себя, дабы не пробуждать дремавший аппетит?
В конце концов, какое мое дело? Вся прелесть случайных знакомств и общения в поездах в том и состоит, что можно спокойно говорить и делать, что хочешь, совсем не заботясь о том, что подумает о тебе человек, виденный раз в жизни волею обстоятельств и кассира, продавшего вам билеты в одно купе, и которого ты, скорее всего, никогда больше не встретишь. И точно так же сам можешь не заботиться о попутчике и не отягощать себя его проблемами. Свободное общение без каких-либо взаимных обязательств – не это ли есть наша мечта об отношениях с другими людьми?
Едва Виктор Андреевич вошел в купе, то сразу же уставился на лежавшую на столе в пластиковом поддоне одинокую кость от куриной ножки. Уставился так, словно это была не обычная трубчатая кость, а притаившаяся змея, готовая напасть, едва он приблизится. Его лицо снова исказила гримаса не то боли, не то страха, смешанных с отвращением, и сейчас это выражение продержалось дольше, нежели с полчаса назад, когда речь шла о кофе.
Виктор Андреевич осторожно присел на свою полку подальше от столика. Я с удивлением проследил за ним, не спускавшим глаз со злополучной кости, и сказал:
-Извините, я сейчас все уберу.
Может, он просто не переносит беспорядок, остающийся после окончания трапезы? Знавал я одну даму, вполне нормальную во всех остальных отношениях, но хронически не переносившую грязную посуду. Она бросалась к раковине сразу же после того, как последний кусок исчезал во рту, и терла бедную тарелку с таким остервенением, словно от этого зависела вся ее дальнейшая жизнь. Наверное, мой попутчик из подобной категории. Ну, у каждого свои недостатки, как говорилось в одном известном фильме; что же меня касается, то я совершенно спокойно отношусь к грязной посуде, по крайней мере до тех пор, пока не съем все, что приготовлено.
Виктор Андреевич судорожно сглотнул:
-Если вас не затруднит.
Я собрал все со стола в пакет, завязал тот узлом и вынес из купе. Идя по вагону к туалету, возле которого был ящик для мусора, я все думал о соседе. Занятный тип, надо признать, похоже, готовый клиент для психоаналитика. Интересно, как называется его фобия?
Когда я вернулся, сосед уже сидел у окна, напялив очки и вновь изучая газету. Странная маска уже исчезла с его лица, оно снова приобрело свое обычное (как я уже успел заметить) добродушно-слегка-улыбающееся выражение. Виктор Андреевич бросил в мою сторону короткий до нельзя взгляд поверх очков, но я успел-таки уловить странный и показавшийся мне не очень хорошим огонек в его глазах. Было в этом огоньке что-то яростно-холодное и плотоядное, что заставило меня на миг содрогнуться и почувствовать, как подмышками и в паху противно защекотало. Но уже через несколько секунд, когда попутчик, переворачивая газетную страницу, снова посмотрел на меня, то ничего такого в его глазах уже не было.
И запах. В купе стоял сильный аромат парфюма, недурной, но его было слишком много. Похоже, Виктор Андреевич заметил, как я втянул носом воздух, потому что тут же сказал:
-Это мой дезодорант. Хороший запах, правда?
Я кивнул, хотя для того, чтобы запах достиг такой концентрации, мой сосед должен был выкупаться в ванне с этим дезодорантом.
Виктор Андреевич снова отвернулся к своей газете, а я, сев к столику, сверился с часами: ровно час пополуночи. Слишком рано, чтобы ложиться спать (даже не спать, а так, дремать слегка; я говорил, что плохо сплю в поездах?), но достаточно поздно, чтобы работать, формулируя мысли и идеи ввиду почти полного отсутствия таковых на настоящий момент. Почему-то я ни о чем не мог думать, кроме моего ночного визави, мирно изучавшего раздел «Ниже пояса» провинциальной желтой газетки. Мы обменялись всего-то несколькими фразами, а этот полный лысоватый человек не выходил из моей головы, зацепившись в ней за что-то и безжалостно давя все посторонние мысли.
Стараясь отвлечься от преследовавшего меня образа (не того, что сидел напротив, а того, который находился в моей голове), я выудил из кейса книжку, недочитанную на вокзале, отыскал нужную страницу и постарался сосредоточиться на тексте.
-Простите мою назойливость, - услышал я совершенно неожиданно для себя и едва не подпрыгнул на месте. – Можно спросить: что вы читаете?
Я показал соседу обложку. Виктор Андреевич удовлетворенно кивнул:
-Популярный ныне русский мистик. Что ж, зная ваши пристрастия, это – неудивительно. Но ведь там все выдумано, не так ли?
Вопрос был странным и не совсем уместным. Само собой: саспенс – великолепный плод разыгравшегося (и часто – весьма болезненного) воображения. Это ведь не производственные романы о сталеварах или, к примеру, комбайнерах, хотя, при желании, и такой роман можно превратить в произведение ужаса.
Примерно так я и ответил. Наверное, ответил с легким вызовом, потому как попутчик тихо засмеялся и произнес примирительно:
-Не обижайтесь, Саша, я никоим образом не хотел принизить предмет вашего увлечения и изучения. Просто там, - он показал пальцем на книжку, - выдумки, а я, если хотите, могу рассказать историю самую что ни на есть настоящую, произошедшую со мной. Она почище ваших придуманных кошмаров будет. Хотите? Может быть, потом рассказ напишите по готовому сюжету. Обещаю в соавторы не набиваться.
Он засмеялся уже громко, и снова в его глазах мелькнул нехороший огонек, никак не вяжущийся с образом школьного директора-добряка, до болезненности не переваривающего мяса (может, он вегетарианец? Как-то не подумал я об этом).
-Я рассказов не пишу, - отведя взгляд, соврал я (пишу, конечно: любой, кто связан с литературой хоть каким-то боком, пишет; правда, у меня получается не очень, оттого и не печатаюсь). – Но послушаю вас с удовольствием.
Заложив страницу, я закрыл книгу и бросил ее в раскрытый кейс. И правда, почему бы не послушать? Ночь длинная, сосед мой, похоже, спать тоже не особенно желает, так пусть поделится, тем более, если история действительно интересная.
-Знаете, Саша, - начал Виктор Андреевич, отложив в сторону газету и накрыв ее очками. – Начать придется издалека, чтобы вам стали понятны дальнейшие, как говорится, мотивы. Но не волнуйтесь, совсем уж надолго я ваше внимание не задержу.
Он выдержал небольшую паузу – видимо, собираясь с мыслями – потом продолжил:
-Родился я в Михино, там и живу вот уже без малого сорок пять лет. Городок у нас маленький, тихий, самая то ни на есть российская глубинка, о которой так любят говорить ваши коллеги-журналисты и политики. У нас есть пара фабрик, пищевой заводик, раньше колхоз был богатый, теперь – сельхозпредприятия. В общем, жизнь идет худо-бедно.
-Родители мои самые обычные люди, оба всю жизнь на земле работали. Я был четвертым ребенком в семье, а всего нас, детей, шестеро. Мои братья и сестры разъехались кто куда, а я тут остался. После школы поехал в областной центр, откуда вы сейчас возвращаетесь, в пединститут поступил, на исторический. Закончил его и по распределению – обратно на родину, в свою же школу, только теперь уже учителем. Работал, детей учил, вскоре женился на девушке, тоже из нашей школы. Она английский преподавала, через два года после меня тот же институт закончила. И как мы с ней там не встретились?
-Через несколько лет стал завучем, а потом – директором, когда предыдущий на пенсию ушел. Мне не очень-то этого хотелось (вы, может, представляете, что такое директор школы? Завхоз с маленькой зарплатой), но работать учителем стало сложно: история наша переписывается теперь чуть не каждый год, как тут ее детям преподавать? Говоришь им сегодня одно, а на завтра оказывается, что все – совсем не так, и в результате ловишь на себе укоризненные либо смеющиеся взгляды учеников.
-У нас родилось двое дочерей, а лет семь назад моя супруга, Светлана, уволилась из школы и устроилась переводчиком в областном центре: там как раз англичане завод бытовой техники начали строить. Хоть и ездить на работу каждый день полчаса на электричке, но за то зарплата… Мы вздохнули свободно. Раньше копейки считали, ничего лишнего себе позволить не могли, а сейчас очень даже неплохо живем. Вот, даже в СВ ездить могу, а не в плацкарте! Хотя, если честно, то здесь я только потому, что других билетов в кассе не оказалось. Но мне было все равно, лишь бы уехать. Но об этом – дальше.
Виктор Андреевич налил воды из чайника и промочил горло. Я молча ждал этого «дальше», понимая, что все услышанное – только присказка.
-В общем, - продолжил он, осторожно ставя чашку на блюдце, - вполне можно было бы сказать, что жизнь удалась. Звезд с неба мы, конечно, не хватали, но жили нормально: при деле, в своей квартире, с двумя дочерьми-лапушками. Чего еще желать, особенно сейчас, в наше время? Но было одно обстоятельство, весьма отравляющее все мое существование. Не могу сказать, что оно так уж мешало моим домочадцам (хотя мешало, я знаю), но меня доставало изрядно.
-Дело в том, что с самого детства я страдал лишним весом. Да чего там играть словами! Я был толстым, и не просто толстым, а очень толстым. Сейчас во мне девяносто пять килограммов, а еще год назад я мог бы выступить кандидатом в сборную бойцов сумо: все сто шестьдесят вытягивал. Мало какие весы могли меня выдержать, взвешиваться на товарную станцию ходил.
-Вот я смотрю, вы – довольно стройный, подтянутый такой, - Виктор Андреевич оценивающе смерил меня взглядом. – По крайней мере, ваш вес, насколько я понимаю, в пределах нормы находится. Так что вы и представить себе не можете, что значит быть толстым. В детстве, в школе, это – постоянные унижения, обидные прозвища, насмешки и издевательства, особенно на уроках физкультуры. Да у нас еще физрук был, постоянно такое отношение ко мне подогревал среди сверстников, сам в словах не стеснялся. Я его уволил потом, когда директором стал, хотя он уже – само собой – ничего подобного себе не позволял.
Виктор Андреевич опять засмеялся и смех его, смешавшись с перестуком колес, прозвучал таинственно и зловеще.
-В институте было немного легче: там все же люди взрослее, а, значит, терпимее, но не настолько, чтобы совсем оставить меня в покое. Я постоянно таскался по врачам, пытаясь хоть что-то с собой сделать, но те только руками разводили: серьезные нарушения обмена веществ, нужно придерживаться диеты, заниматься спортом. Это у вас там, в Москве, специальные клиники есть, где ожирение лечат, а у нас тут что? Дыра…
-Что касается спорта, то я пробовал регулярно: пытался бегать по утрам, плавал, даже в тренажерный зал записался, едва он в нашем захолустье появился, решил жир в мышечную массу перегнать (так, вроде, это называется?) Но все мало помогало, потому как с диетой у меня серьезные проблемы: я обожал есть. Все и помногу. Плотный завтрак, обед блюд из четырех-пяти, ужин сытный, а между всем этим – бесчисленное количество чая, кофе с бутербродами, булочками, пирожными, конфетами, шоколадками.
Мой сосед, перечисляя все это, снова сотворил гримасу отвращения, словно речь шла не о еде, а о чем-то мерзком и пакостном. Но, тем не менее, он справился с собой, согнал маску и продолжил исповедоваться:
-Конечно, можно было смириться: ну, уродился такой, куда деваться? Но вы понятия не имеете, сколько неудобств (не моральных даже, а чисто бытовых, житейских) доставлял мне мой вес. Постоянная одышка, вечная усталость, букет болезней. На меня было просто невозможно купить одежду, в магазинах не было таких размеров, потому одеваться приходилось в местном ателье. А сколько проблем с сексом? Моя Светочка – женщина не просто стройная, а хрупкая, настолько, что я всегда боялся раздавить ее в своих объятиях, как боятся сломать в неловких руках бокал из тончайшего хрусталя. Со стороны, наверное, наши кувыркания в постели выглядели очень смешно (наверное, так же смотрелись бы слон и Моська, если бы вдруг решили заняться любовью), слава Богу, никто этого не видел. Может быть, другая женщина и не выдержала бы этого – и неуклюжего секса, и проблем с одеждой, и моего обжорства – но Света меня любила безумно (до сих пор не могу понять, что она во мне нашла? Я ведь был просто безобразен!), всегда называла «мой Гаргантюа» и подбадривала, говоря, что я не толстый, а большой, что хорошего человека должно быть много, что быть как все – далеко не самое лучшее в жизни. Я понимал, что она просто успокаивает меня, дабы я не страдал комплексом неполноценности, но мне от этого было только хуже. Ее слова подстегивали меня, чтобы со всей жестокостью бороться с накопленным годами жиром. И прежде всего – это же очевидно! – укротить непомерный аппетит.
-Господи, сколько раз я «брал себя в руки», заявляя: все, с завтрашнего дня – на диету, ничего жирного, сладкого, калорийного, никакого хлеба, конфет, булочек! И ведь не просто говорил, а начинал, начинал с энтузиазмом первых строителей коммунизма. Только хватало меня ненадолго. Саша, вы курите?
-Бросил, - ответил я и тут же мне почему-то захотелось закурить. Наверное, такое бывает у каждого бывшего курильщика: бросить навсегда, без таких «остаточных» желаний, невозможно.
-Тогда вы поймете, о чем я, - убежденно заверил Виктор Андреевич. – Садиться на диету – то же самое, что бросать курить. Во время своих бесчисленных попыток я понял: еда – это наркотик. Не средство поддержания сил и пополнения энергии, а именно наркотик, самый сильный и самый распространенный в мире (куда там героину!) Мы все поголовно зависим от греха чревоугодия, и никто никогда не соскочит с этой иглы.
-Моей силы воли хватало максимум на два дня, и эти дни превращались в сущую пытку. Я постоянно хотел есть и оттого начинал ненавидеть всех вокруг, а себя – больше всего. Я не мог думать ни о чем, кроме хорошего бутерброда с ветчиной, тарелки борща, антрекота с пюре. Я захлебывался слюной при одном воспоминании о еде. В конце концов я срывался, мчался к холодильнику со всей возможной для меня скоростью и нажирался так, что долго не мог пошевелиться. Я презирал себя за это, но, в то же время, набив брюхо, испытывал невероятное наслаждение.
-Так продолжалось долго, всю жизнь. И вот где-то год назад мне на глаза попалось объявление в газете: «Лучший способ похудеть без лекарств, диет и насилия над собой! Опытный врач-психотерапевт поможет вам со стопроцентной гарантией!» Я не особо доверчивый человек, тем более мало верю обещаниям со стопроцентной гарантией, но в моем положении человека, испробовавшего уже все, что только было мне доступно, я схватился за объявление, как утопающий за соломинку.
-Позвонив и записавшись на прием, через два дня я встретился с врачом. Пожилой уже, маленький, с грустными глазами, он не был похож на афериста, хотя сумма, которую он запросил за «избавление от рабской зависимости» – его слова – оказалась довольно приличной. Правда, доктор пообещал, что если за шесть месяцев я не похудею, то деньги он вернет.
-Я спросил о его методе. Психотерапевт охотно объяснил, что он «путем неглубокого гипноза прививает пациенту отвращение к нездоровой пище, а к здоровой, некалорийной, наоборот, появляется тяга». Кроме того, он пообещал «понизить порог насыщения», дабы чувство сытости наступало при незначительном потреблении еды.
-Я согласился. А чего мне было терять, кроме денег, конечно? Но деньги в моем случае уже не играли никакой роли: я отчаялся чего-либо добиться самостоятельно и решил, что если этот лекарь мне не поможет, то останется лишь найти веревку покрепче, да крюк потолще, которые выдержат мои телеса.
-Сеанс занял минут пятнадцать, не более. Я сел в кресло, а доктор, помахав руками и вогнав меня в транс, жестко приказал не есть больше хлеба, мяса, макарон, сладкого и вообще всего, от чего прибавляют в весе. Честно говоря, меня все это слегка даже позабавило и я решил было, что точно нарвался на мошенника и надеялся лишь, что сумею отобрать у него свои деньги раньше, чем через полгода.
-Однако уже в тот же вечер я понял, что не так все просто и его шарлатанские методы сработали: я не смог поужинать так, как обычно. Меня тошнило при одном виде пельменей, щедро наваренных женой. Света перепугалась, начала предлагать мне что-то другое, и я, наконец, остановился на паре огурцов и несладком чае. И, самое удивительное, этого хватило, чтобы я спокойно спал, не испытывая мучительного голода.
-С того дня моя жизнь изменилась. Раньше я поглощал огромное количество еды, я не ел, а жрал, до икоты, до тошноты и только так чувствовал себя хорошо. Теперь же мой рацион уменьшился в десятки раз и состоял, в основном, из овощей и фруктов, все остальное мне стало противно. Вес пошел вниз семимильными шагами. Я почувствовал себя намного легче и лучше, словно с каждым килограммом жира с меня снимался и год жизни. Я помолодел, уже совсем скоро чувствовал себя двадцатилетним юношей, а не старой больной развалиной, у меня словно выросли крылья, чтобы летать.
-Одежда моя стала мне велика и я снова обеспечивал работой ателье, только там теперь уже ушивали мои штаны и пиджаки. Жена не могла на меня нарадоваться, коллеги смотрели кто с восхищением, кто с завистью. Больше не было косых взглядов на улице, как раньше, когда я медленно и тяжело перемещался, дыша, словно паровоз.
-При этом моя семья питалась как и раньше: дети-то растут, питание им нужно полноценное. Просто Светуля стала готовить не один, например, ужин, а два – для себя с девочками и для меня. Но, тем не менее, экономия на продуктах получилась значительная: дочки мои всегда ели, как птички, это я мел все, словно свинья. В общем, жизнь наладилась и открылась для меня самыми радужными сторонами.
Виктор Андреевич снова приложился к чашке, а я подумал, что если у него так часто пересыхает горло, то это, скорее всего, признак диабета.
-Хорошая история, - сказал я вслух, пока мой собеседник прихлебывал воду. – Только что в ней ужасного?
Попутчик поставил чашку (так же осторожно, как и в первый раз) и усмехнулся:
-Подождите, Александр, мы только подошли к самому интересному.
Он чуть помолчал, собираясь с мыслями, сосредоточенно высматривая что-то на маленькой цветастой скатерти, покрывавшей столик, а потом поднял на меня глаза и продолжил:
-За полгода я сбросил килограммов сорок. Достижение для меня колоссальное, если учесть, что раньше максимум, на что я был способен, так это просто удерживать вес на одной отметке недели три-четыре, но чаще всего с грустью наблюдал, как стрелка все больше и больше отклонялась вправо. Но потом начались проблемы. Все бы было хорошо, однако я заметил, что темпы моего похудения снижаются, а аппетит, наоборот, растет. Запретные для меня продукты уже не вызывали неприязни, а с каждым днем становились желаннее. Мне все труднее было себя сдерживать.
-Когда я это понял, то запаниковал. Неужели снова все вернется? Опять тонны еды, одышка, расползающиеся по швам костюмы, насмешливые либо сочувствующие взгляды? Нет, я не мог такого допустить и снова помчался к доктору, благодаря которому обрел новую жизнь и которая оказалась сейчас под угрозой.
-Психотерапевт очень удивился, выслушав меня. Он долго думал, уточнял у меня какие-то детали (вплоть до того, что выяснял, часто ли я мочусь), а потом сделал вывод: «Похоже, поставленная мной блокировка в вашем сознании дала трещину, потому к вам постепенно возвращается аппетит и былые гастрономические пристрастия. Что ж, предлагаю повторить сеанс, причем совершенно бесплатно». Он, похоже, думал, что это «бесплатно» станет для меня решающим доводом, но я готов был отдать все, лишь бы не возвращаться к прошлой жизни. Само собой, я согласился на его предложение.
-Он снова поколдовал надо мной, правда, на этот раз немного дольше. Потом вывел из транса и объяснил, что «восстановил блокировку, и не только восстановил, но сделал более глубокой и прочной». Поверьте, Саша, в других условиях я все это счел бы обычным шарлатанством, но я уже на себе испытал его метод, потому ни доли сомнения у меня не возникло. Еще доктор добавил, чтобы я пришел к нему сразу же, если все повториться. Ну, в смысле, если я снова воспылаю страстью к калорийной пище и начну потреблять ее в количестве, которого хватит на целую роту.
-Шаманство доктора помогло. Я снова перестал много есть и опять полностью переключился на то, отчего не прибавляют в весе. Страхи, терзавшие меня в течении месяца до второго визита к врачу, прошли, я опять радовался, глядя на весы, в общем, все опять стало просто замечательно. Но… Вы замечали, как часто такое вот «но» вклинивается в нашу жизнь? Словно тот, кто управляет нашей судьбой, не хочет, чтобы все у нас шло хорошо. Замечали?
Я кивнул: в его словах была доля истины.
-Позвольте предположить, - сказал я, доставая пакетик растворимого кофе, но (видите – тоже «но»), попробовав чайник и поняв, что тот безнадежно остыл, бросил пакетик на стол: позже с ним разберусь. – Вы снова через какое-то время стали поправляться и есть все подряд?
-Нет, - покачал головой Виктор Андреевич. – Все произошло как раз наоборот.
-В смысле? – не понял я. – Вообще есть перестали?
-Опять нет. Ел я так же мало и только низкокалорийную пищу, но вскоре начал замечать что мое отвращение, например, к мясу, или тортам стало расти. Мне уже не просто их не хотелось, меня начинало неудержимо тошнить, едва не выворачивая наизнанку, при одном их виде. Более того, постепенно появился какой-то страх перед ними, хотелось забиться куда-нибудь в угол, чтобы все эти гамбургеры, бифштексы, лапша и конфеты меня не нашли. Мне казалось, что они хотят меня убить.
-Это нарастало постепенно и поначалу я не придал этому значения. Но однажды в школьной столовой мне на глаза попалась котлета. Обычная котлета, не самого лучшего качества. Она одиноко лежала на пустой тарелке на столе среди грязной посуды. Я просто проходил мимо, и вдруг, увидев ее, буквально остолбенел. Я смотрел на котлету и видел, как та вдруг ожила, на ней появились глаза, полные ненависти, хищный оскал с далеко выдвинутыми клыками. С боков стали расти руки, они тянулись ко мне и я знал, что они хотят меня придушить. Этот кусок мяса, перемешанный с булкой, желал мне смерти, он и сделан-то был исключительно для того, дабы лишить меня жизни. Это было не просто страшно, а жутко до того, что все вокруг просто перестало существовать, были лишь эти липкие мясные руки, все увеличивающиеся и тянущиеся ко мне, злые глаза и мерзкая ухмылка.
-Больше я выдержать не смог. Дико закричав и преодолев отвращение, я схватил тарелку с котлетой, швырнул ее на пол и принялся топтать изо всех сил, а котлета, все так же лыбясь, пыталась отбиться от меня жирными ручищами.
-Очнулся я от ужасного наваждения лишь тогда, когда раздавил злосчастную котлету полностью, разметав ее ошметки, когда ее хищные глаза потухли и закрылись. И я услышал, что вокруг стоит мертвая тишина, хотя до того было довольно шумно. Ученики, учителя (дело было на большой перемене), все, кто был в столовой, вытаращились на меня, как на привидение, внезапно явившееся в школу. На их лицах застыло недоумение, удивление и страх. Посмотрев себе под ноги, я увидел осколки тарелки, выпачканные останками самой обыкновенной котлеты, собственные ботинки, заляпанные жиром. Мне стало не по себе: что подумают подчиненные и учащиеся о своем директоре? Сошедший с ума маньяк?
-Я быстро ушел в свой кабинет, откуда, немного успокоившись, отправился домой, сказавшись больным. Впрочем, этому никто и не удивился.
-Дома я ничего не сказал жене. Зачем ее беспокоить? Да и что я должен был сказать: что испугался котлеты? Может, это просто было какое-то наваждение, минутное помутнение рассудка, вызванное моим постоянным стремлением похудеть? Я решил подождать и посмотреть, что будет дальше.
-Но дальше все было спокойно. Я по-прежнему не переносил запретную для меня еду, боялся ее, но видений больше не было. До определенного момента.
-Недели через две мы были со Светулей дома. Она приготовила для меня овощной салат и варила макароны девочкам, которые вот-вот должны были прийти домой. Я читал газету и, одновременно, что-то обсуждал с женой. И вот, когда она уже запустила в кипящую воду макароны и они стали расточать вокруг свой мучной аромат, я мельком глянул на Свету и увидел, что вовсе не она стоит у плиты, помешивая ложкой в кастрюле, а длинная такая макаронина в женином халате, с маленькой головой сверху, напоминавшей голову Горгоны, только вместо волос были не змеи, а те же макароны. Они извивались и свирепо смотрели на меня.
-Я не закричал, нет, я заорал от ужаса, сердце мое зашлось, дыхание перехватило, едва крик покинул горло. Найдя в себе силы, я вскочил, пулей вылетел из кухни и заперся в ванной. Света стучала в дверь, спрашивала, что со мной случилось, но я опять ей ничего не сказал, лишь сунул голову под холодную воду. Это немного привело меня в чувство и вскоре, выйдя из ванной, я обнаружил, что никакой макаронины-монстра нет, а есть моя жена, очень взволнованная тем, что происходит. Я ответил, что все нормально, просто на миг мне стало дурно. Она посоветовала сходить к врачу, о чем, впрочем, я и сам уже усиленно думал, решив на следующий же день вновь записаться на прием к психотерапевту. В конце концов, ведь это он виноват в том, что со мной происходило. Но даже если и не виноват, то все равно это – по его части, коли в моей голове что-то перемкнуло.
-Едва я утром пришел в школу, то набрал номер приемной врача и узнал, что за это время доктор уехал в Москву (кто-то в столице очень заинтересовался его методом и пригласил в один из институтов), в нашем городке больше не принимает, а его кабинет вместе с телефоном арендует другая фирма. Но девушка, с которой я говорил, пообещала мне помочь, разузнать, куда именно уехал врач и попросила позвонить через неделю-другую. Что мне оставалось делать? Я согласился, решив, что это время как-нибудь переживу. Но случилось то, что совсем поменяло мои планы и меня.
-Почти весь день я не выходил из кабинета, боясь повторения приступа безумия. Вечером же, собравшись с духом, я быстро проскочил мимо всех и оказался на улице. Вздохнув там более свободно, я направился домой пешком, дабы побыть одному. Самый короткий путь пролегал через живописный парк. Стояла поздняя весна, было тепло и светило вечернее солнце. Я шел, вдыхая свежий аромат листвы, и все, что было со мной, казалось просто дурным сном.
-Вдруг меня окликнули. Я обернулся и увидел, что меня догоняет молоденькая учительница младших классов, работающая у нас первый год и живущая недалеко от меня. Она подошла, поздоровалась, спросила, почему меня не было видно целый день. Я ответил, что был очень занят, устал, потому сейчас и прогуливаюсь неспешно среди деревьев, отдыхая телом и душой. «Вообще-то, - сказал я, - домой на автобусе езжу, но сегодня решил пройтись пешком». «А я всегда пешком хожу», - ответила она и пристроилась рядом. Некоторое время мы шли вместе, разговаривая ни о чем, а потом девушка вдруг вытащила из сумки два шоколадных батончика и предложила один мне. Едва увидев яркую обертку, меня затошнило, а внутри все сжалось в упругий комок. Я лишь отрицательно покачал головой, не произнеся ни слова: боялся, что вырвет, едва открою рот. «Ну, как хотите», - пожала плечами она, спрятала батончик, а другой, развернув, принялась с аппетитом кусать.
-Как только мой нос уловил запах шоколада, в моей голове что-то щелкнуло, и я уже не владел собой. Рядом со мной в строгом светлом костюме и дамской сумочкой на плече, вышагивал темно-коричневый батончик. И батончик этот хотел одного: убить меня. Он жаждал крови и я должен был его опередить.
-Все, что случилось дальше, я словно бы наблюдал со стороны. Я видел, как человек, очень похожий на меня, схватил гигантский батончик и потащил в сторону от дорожки поглубже в заросли деревьев и кустов. Батончик визжал и отбивался, но двумя сильными ударами по его шоколадной голове человек заставил того замолчать. А потом, в кустах, скрытый от посторонних глаз, этот человек душил батончик, душил до тех пор, пока тот не перестал дышать и дергаться.
-Тут я вернулся в свое тело, осознав, что наделал. На земле лежал свежий труп молодой учительницы. Совершенно не похожий на шоколадный батончик. Меня трясло, как в лихорадке, я просто отказывался верить, что все это произошло на самом деле. В конце концов меня стошнило и это помогло: я чуть успокоился и стал думать, что делать теперь.
-Первой мыслью было пойти, сдаться и все рассказать. Но кто мне поверит? Кто поверит тому, что я не хотел убивать коллегу, а яростно душил мерзкий кусок шоколада? А если поверят, то сразу же запрут в психушку до конца дней, где будут пытаться вылечить электрошоком или еще какой дрянью, которая сведет меня в могилу. Вот как бы вы поступили на моем месте?
Виктор Андреевич вопросительно уставился на меня, а я не мог вымолвить ни слова. Этот полный добряк смог задушить девушку? Я не мог поверить в это точно также, как и в то, что земля – плоская. Однако, если он все это выдумал, то зачем?
Я ничего не ответил, лишь пожал плечами. Мой попутчик покачал головой:
-Я сидел возле трупа, курил одну сигарету за другой и напряженно думал. Нет, мне никак нельзя никому ничего рассказывать. Лучше всего избавиться от тела, спрятать его так, чтобы никто никогда не нашел, и жить, словно ничего не случилось, хотя я совершенно не представлял, как у меня это получится. Конечно, я понимал, что ее будут искать, но вряд ли очень тщательно: жила она одна, и мало ли что взбредет в голову одинокой двадцатипятилетней девчонке? Встретила парня, влюбилась без памяти и укатила за ним в неизвестном направлении, никому ничего не сказав.
-В том парке (я это еще из детства помнил) неподалеку был заброшенный колодец. Глубокая такая шахта, из которой когда-то качали воду, теперь же она высохла и стояла одинокая и всеми забытая. Чтобы в нее никто случайно не провалился, над ней построили сарайчик, закрыв его на замок. Но замка давно уже не было, потому попасть внутрь не составляло труда.
-Я внимательно осмотрелся вокруг: нигде ни одной души. Это было мне на руку. Я взялся за ее ноги и поволок тело прямо к шахте. Оно упало в нее с глухим стуком, но вот как труп достиг дна я так и не услышал.
-Светик мой сразу заметила, что со мной что-то не так. Я сказал ей, что заболел, был в поликлинике и взял больничный. Я и в самом деле на следующий день утром поплелся туда и без труда симулировал простуду. Неделю я безвылазно сидел дома, все ждал, что вот-вот за мной придут, арестуют и отправят-таки в сумасшедший дом. Я вздрагивал от каждого телефонного звонка, звонка в дверь, от шагов на лестничной клетке. Но никто не пришел, кроме моего завуча, рассказавшего об исчезновении учительницы начальных классов. Как я и предполагал, все подумали, что она куда-то свинтила, потому просто поменяли расписание и все. Это меня несколько успокоило и вскоре я вышел на работу, стараясь быть таким, каким был всегда.
-Странно, но на какое-то время после убийства мои видения прекратились и я чувствовал себя вполне нормально. Я уж решил было, что все прошло, и снова можно считать себя нормальным человеком, но… Опять это «но»…
-Ровно через две недели в школе во время урока я пошел в туалет. Учительский сортир был на третьем этаже школы, а мой кабинет – на первом, и я привык, когда никто не видит, ходить в туалет для мальчиков на «моем» этаже: и ближе, и подниматься по лестнице не надо, что еще не так давно было для меня важным фактором.
-Едва я зашел в туалет, как в комнате с умывальниками обнаружил мальчишку из седьмого класса, явно прогуливавшего здесь урок. Я уже собрался было его отчитать, как заметил у него хот-дог, наполовину уже съеденный. Большой такой, с толстой сосиской, пропитанный кетчупом. И все повторилось.
-Мальчишка испугался, увидев меня: все ученики знали, сколь строг я с прогульщиками. Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, но так ничего и не сказал, выпучив на меня глаза. Я еще успел подумать, что туалет – не самое подходящее место для поедания хот-догов, купленных с лотка возле школы, но мысль эта тут же оборвалась, потому как передо мной стоял не семиклассник, а жирная лоснящаяся сосиска со следами огромных зубов. И сосиска эта была моим смертельным врагом.
-Зажав ему рот, я выволок пацана из туалета, даже не думая о том, что кто-то может это увидеть и черти чего подумать. На миг я заметил себя в зеркале, висевшем над умывальниками, и понял, чего так испугался пацан: у меня было совершенно дикое выражение лица. В других обстоятельствах я сам бы себя испугался, но сейчас мне нужно было расправиться с сосиской, желавшей одного: убить. И вопрос стоял жестко: или меня, или я.
-Похоже, парня просто парализовало: он не то что не сопротивлялся, даже не пытался закричать. Хот-дог выпал из его рук и остался валяться в туалете.
-Потащив сосиску в своих объятиях через коридор, я пинком открыл дверь на лестницу в подвал и с силой бросил туда мерзкий кусок мяса. Когда я спустился следом, мальчишка был уже мертв: он свернул себе шею, кувыркаясь по лестнице.
-И снова я испытал жуткий страх, но уже не от видения смертельно опасной сосиски, а от содеянного. Однако в этот раз я чувствовал себя чуть лучше, нежели тогда, когда сидел на земле в парке возле остывавшей учительницы. Меня не вырвало и я мог немного соображать. И первой логичной мыслью было то, что надо спрятать труп.
-Вытащив из кладовой – здесь же, в подвале – лопату, я взвалил на плечо легкое мальчишеское тело и пошел вглубь подвала. Там, среди всякого строительного мусора, валявшегося, наверное, еще со времен Ивана Грозного, я вырыл яму, свалил в нее тело и забросал землей и тем же мусором. Могу поспорить: если мальчишку и найдут, то лет через сто, не раньше.
Виктор Андреевич снова налил себе воды, а я смотрел на него во все глаза. Сколько же убийств на нем? И непохоже, чтобы он сильно переживал.
-Конечно, пацан – не учительница, - сказал сосед, сделав маленький глоток. – По поводу его пропажи поднялся большой переполох. Ко мне в кабинет дважды приходили следователи, но я держался ровно и совершенно спокойно: ничего не знаю, никого не видел. И это благодаря тому, что после убийства мальчишки я пришел в себя значительно быстрей, чем после случая в парке. Видения снова исчезли, да и страха особенного, что меня разоблачат, уже не было.
-Парня не нашли, хотя искали активно, но в результате записали в без вести пропавшие и все. А я жил, работал и худел дальше. Вы еще не устали слушать этот кошмар?
Устал ли я? Не знаю. В тот момент я не мог сказать, что я чувствовал и ощущал, лишь сидел, словно в ступоре. Напротив меня – живой убийца, спровадивший на тот свет минимум двоих ни в чем не повинных людей (нельзя же считать виной то, что они ели мясо и шоколад?) и спокойно рассказывающий об этом! И это – не в книге, подаренной мне накануне, это – на самом деле. Вот он, из плоти и крови, со странным блеском в глазах.
Мне отчаянно хотелось курить, как не хотелось уже давно. Может быть, если бы в купе разрешалось дымить, то я и закурил бы, стрельнув сигарету у этого монстра, но я знал, что ни за что не встану с места, чтобы выйти в тамбур до тех пор, пока не услышу окончания. Тем более, что в душу мою закралось одно подозрение, причем очень нехорошее.
-Я уже почти дошел до развязки, так что потерпите, раз согласились выслушать, - улыбнулся Виктор Андреевич, легким движением проведя рукой по остаткам волос на голове. – Учительницу и пацана я убил в мае, сейчас – август, значит, прошло два месяца с той поры, о которой я вам сейчас рассказывал. Я заметил, что приступы (а это, несомненно, приступы, иначе как их назвать?) случаются со мной точно раз в две недели. Уж не знаю, с чем это связано – фазами Луны, солнечной активностью или еще чем – но каждые четырнадцать дней мною овладевало безумие.
-И вы не пытались с этим бороться? – спросил я, едва ворочая языком: у меня во рту тоже все пересохло, хотя диабетом я точно не страдал. Впору было и мне выпить стакан-другой воды, но я даже не думал об этом.
-Почему же? Пытался. Вернее – хотел поначалу. Я позвонил той девушке, которая пообещала разыскать для меня московский адрес врача, засадившего в мои мозги эту дрянь. Она не обманула, нашла. Я его записал и задумался: если я заявлюсь к доктору со своими бреднями и трупами, то как он-то себя поведет? Может, просто возьмет, и сдаст меня в милицию, как конченного маньяка, забыв, что маньяком меня сделал как раз таки он? А дальше – все то же: психушка. Или тюрьма, если вдруг врачу удастся меня вылечить. Хотя он не произвел на меня впечатление человека мнительного и, скорее всего, как психотерапевт повидал всякого, но я решил не рисковать. Да и зачем? Я чувствовал себя великолепно, за исключением тех «критических» дней, когда я видел вместо людей ожившую еду, желавшую мне зла. Причем, не помогало даже то, если я проводил этот день в полном одиночестве: безумие переползало через ночь и не отпускало до тех пор, пока я не расправлялся с кем-нибудь, евшим при мне то, чего мне есть было нельзя.
Теперь понятно, почему он так напрягся при виде обглоданной куриной кости! Понятно, почему столь интенсивно поливал себя дезодорантом: похоже, даже запаха вареной курятины он не переносил. Боже, да он же настоящая находка для психиатров, и место ему как раз там, куда он больше всего боится попасть!
Подозрение, закравшееся в меня, укрепилось. Я судорожно сглотнул – курить хотелось просто нестерпимо! – и задал вопрос, который просто не мог не задать:
-И сколько всего у вас… жертв?
-Кроме тех двоих – еще четверо, - совершенно неуместно улыбнувшись, ответил сосед. – Две женщины, ребенок и молодой парень (с ним, кстати, было труднее всего: сильным оказался, черт!) Все они имели несчастье есть при мне. Я спрятал их тела в разных частях города, и спрятал надежно. По городу тем временем уже поползли всякие слухи: в нашей тихой заводи люди обычно не пропадают просто так, причем с завидной регулярностью. Но о маньяке никто не говорил: трупов-то нет. Просто исчезло шесть человек бесследно, и все. Вам нехорошо?
Наверное, у меня было какое-то особенное выражение лица, раз он спросил об этом. Мне и в самом деле было не по себе: мысли путались в голове, обрывались, не закончившись, а над всеми ними нависал вызванный моими подозрениями нарастающий страх.
-Но, как я понимаю… - я закашлялся, даже не столько потому, что першило горло, а затем, чтобы сформулировать, - если вы едете сейчас в Москву, то, значит, все же решились посетить врача?
-Вы догадливы! – засмеялся Виктор Андреевич и смех его мне очень не понравился. Впрочем, он тут же снова стал серьезным. – Дело в том, что случилось то, чего каким-то чудом мне удавалось избегать все это время. Вернее, едва не случилось.
-Сегодня утром началось очередное обострение моей болезни. Я был готов к этому, потому просто не пошел на работу, решив разрядиться на ком-нибудь вечером, когда меня никто не увидит. Светлана рано уехала на свой завод, девочки отправились по своим делам, а я валялся в кровати, прогоняя всякие мысли о еде, стараясь переключить внимание на что-нибудь другое, хотя и знал, что с каждым часом мне будет это даваться все труднее.
-Где-то в обед я вышел на балкон покурить. Я старался не смотреть ни по сторонам, ни вниз (мы на втором этаже живем), дабы не увидеть никого, кто мог бы есть на моих глазах: не время еще. Я почти докурил сигарету, как снизу раздались знакомые голоса: «Папа!» Я глянул вниз и похолодел: дочери мои не спеша возвращались домой и каждая лизала большой круглый леденец. И уже в следующий момент девочки исчезли, растворились, а вместо них к подъезду шагали две огромные конфеты, раскрашенные в бело-красные полоски, с выражением угрюмой жестокости на широких округлых мордах.
-Я закрыл себе рот рукой, чтобы не закричать: меня обуяла паника. Я понял, что не смогу сдержаться и разделаюсь с леденцами, едва те войдут в квартиру. Но это же мои дочери! Я не могу их убить! И не убить не смогу, как только они окажутся рядом.
-Может быть, их как раз и спасло то, что они – мои. Обычно в такие минуты сознание у меня отключается, я не могу вообще ни о чем думать и рассуждать до тех пор, пока не избавлюсь от угрожающей мне опасности и не уничтожу мерзкую еду. Но здесь, видимо, отцовские чувства – а жену и дочек я люблю больше жизни – на какой-то миг взяли верх над страхом и я успел принять решение. Схватив из ящика стола деньги – я даже не посмотрел, сколько – и паспорт, я бросился к шкафу, вытащил из него чемодан, готовый для поездки (я собрал его еще два месяца назад, когда только подумал о визите в Москву) и выскочил из квартиры. Взлетев на два этажа вверх, я вцепился в лестничные перила, стараясь не дать страху полностью завладеть мной. Я слышал, как девочки поднялись по лестнице, вошли в квартиру и заперли за собой дверь. Я тут же, очертя голову, бросился вниз, и что было сил побежал в парк, тот самый, где совершил первое убийство. Мчался с чемоданом в руках, задыхаясь и ничего не видя вокруг. Забившись в самый дальний угол парка, я решил переждать до вечера, чтобы потом пробраться на вокзал, купить билет и ехать к психотерапевту. Не знаю, может быть если бы мне попался кто-нибудь по дороге с каким-нибудь бутербродом, я бы просто разделался с ним, вернулся домой и снова жил бы две недели более-менее спокойно, не задумываясь ни о столице, ни о враче. Но мне никто не попался, страх понемногу отступил, но решимость ехать не пропала: раз дошло до того, что мое безумие стало угрожать тем, кто мне дороже всего, то надо с ним кончать решительно и бесповоротно.
-Выждав время, я отправился на вокзал пешком, благо находился он недалеко. Я не мог сесть на автобус, меня коробило от одной мысли, что я окажусь среди других людей, которые, ко всему, могут еще и есть. Я шел и шахарался от встречных прохожих, которые изумленно смотрели мне вслед.
-Я долго собирался с силами, чтобы войти в вокзал и подойти к кассе и уповал лишь на то, что в такое время – когда до московского поезда еще далеко, а все другие уже ушли – там не должно быть много народа. В конце концов я решился и, смотря только себе под ноги, чуть не подбежал к кассе. Слава Богу, кассирша в этот момент не вгрызалась своими идеально-белыми зубами в какой-нибудь гамбургер! Я купил билет в спальный вагон (других-то не было!), в тайне надеясь, что окажусь в купе один, и ушел в самый дальний и темный конец перрона, где провел все время до поезда, сидя на скамейке. Там я совсем почти успокоился, мне удалось развеять страх, подавить приступ и к вам сел уже вполне нормальным человеком.
-Вот так. А вы говорите «литература ужасов». Ну, как вам такая история?
Виктор Андреевич посмотрел на меня, слегка улыбнувшись, но я заметил, что уголки его губ чуть дрожат. Было в его улыбке нечто вымученное, словно улыбался он через силу, пытаясь что-то в себе побороть.
Мне было нехорошо. Думаю, что если бы я съел не одну цыплячью ножку с парой картофелин, а чего-нибудь более существенное, то мой поздний ужин уже давно валялся бы на полу или на моих коленях.
Невыясненным оставалось лишь одно. Мне просто необходимо было это узнать, несмотря на непомерно разросшийся во мне страх от подозрений и дурного предчувствия, а мой страшный попутчик, похоже, только и ждал моего вопроса. И я, словно загипнотизированный, спросил:
-Для чего вы все это мне рассказали? Неужели вы думаете, что я просто все забуду и покрою ваши преступления?
Виктор Андреевич внимательно смотрел на меня. Потом ответил:
-Рассказал я вам потому, что мне нужно было кому-то все это рассказать: не мог больше носить в себе. Это ужасно тяжело. А что касается вашего молчания… Я не думаю, а знаю.
Тут его глаза полыхнули огнем, в котором смешались сразу два чувства: страх и ненависть. Лицо перекосили отвращение и ярость.
-Я знаю, что ты будешь молчать, проклятый куриный окорок! – почти прокричал он и бросился на меня.
Нападения я ожидал. Давно понял, что он просто должен напасть, таковы уж законы жанра: если кто-то рассказывает вам страшную историю (вспомните детские страшилки по ночам под одеялом в компании сверстников), то в конце рассказчик обязательно сделает что-то, чтобы напугать слушателей по-настоящему. Но я знал также и то, что в саспенсе не бывает хэппи-эндов.
«Ну нет уж! Не в этот раз!» - подумал я и пропустил удар кулаком по носу. Сильный и болезненный. Я почувствовал, как кровь хлынула мощным потоком, и тут же сверху на меня навалилась туша, легко повалив мое тело спиной на полку. Прямо перед собой я увидел перекошенное лицо, из рта которого капала слюна, а руки моего соседа – сильные руки, надо признать, что, вообще-то, удивительно: обычно такие увальни слабы и неповоротливы – сомкнулись на моем горле.
Сразу стало нечем дышать. Я дернулся, но противник навалился всем своим девяностокилограммовым весом, разом прекращая мои попытки освободиться.
Перед глазами поплыли разноцветные круги. Я совершенно ни о чем не думал в этот момент, лишь отчаянно искал способ выйти из этой передряги живым.
Моя рука, судорожно шарившая по полке, наткнулась на открытый кейс и нащупала ноутбук. Наверное, до меня никто еще не пробовал использовать портативный компьютер в качестве оружия, но выбора-то у меня не было: монстр, напавший на меня, ничего не говорил, лишь хрипел, но дело свое знал туго – у меня оставались какие-то секунды. Схватив продукт высоких технологий, я ухитрился поднять его вверх и со всей остававшейся еще у меня силой обрушить на голову противника. Раздался сухой противный треск.
Хватка на горле моментально ослабла. Его голова упала мне на грудь и, загляни кто сейчас в купе, то вполне мог бы подумать, что два извращенца лежат, сцепившись в страстном объятии, только все почему-то залито кровью, и один держит в руке разбитый ноутбук.
Я с отвращением оттолкнул обмякшее тело. Оно шмякнулось на пол, словно мешок картошки. Не дожидаясь, пока оно очухается, я стащил с вешалки его галстук и крепко скрутил обезумевшему школьному директору руки. Потом подумал, и то же самое сделал с ногами, но уже с помощью своего ремня.
Справившись с работой, я, тяжело дыша, сел обратно на полку. Горло болело, но дыхание более-менее восстановилось. Вытащив из кармана платок, я приложил его к носу, из которого все еще текла кровь. Посмотрел на останки компьютера, спасшего своего хозяина, оставив приличную отметину на голове попутчика, но при этом безвременно погибшего смертью храбрых. Потом перевел взгляд на поверженного врага.
-Сволочь! – процедил я сквозь зубы. – Кто мне новую машинку купит?
Очень хотелось плюнуть в его бесчувственную рожу, но я лишь встал и открыл дверь купе.
Коридор вагона лежал в полумраке. Похоже, все уже смотрели десятый сон. Я лишь надеялся, что проводник не спит. Крепко держась за поручни – меня сильно мотало изнутри в разные стороны, да еще поезд раскачивался немилосердно, видимо, решив меня уронить во чтобы то ни стало - я двинулся по проходу.
Проводник не спал. Он сидел в своем купе, пил чай и закусывал огромным бутербродом, щедро усыпанным копченой колбасой. Увидев в дверях мою расхристанную окровавленную фигуру, он замер с не донесенной ко рту булкой.
-Что с вами?! – ошалело спросил он, вытаращив глаза.
-У моего соседа поехала крыша, - после перенесенной экзекуции на горле я мог говорить только громким шепотом. – Я его связал, чтобы он еще кого не порешил. Думаю, скоро очнется, так что лучше поскорей милицию вызвать.
Парень пялился на меня, как на явившуюся вдруг ему тень отца Гамлета. Потом встал:
-Лучше я сам сначала посмотрю.
Я кивнул:
-Посмотри. Только это, - я пальцем показал на булку, которую тот все еще держал в руке и, похоже, собирался с ней идти на место происшествия, - рекомендую оставить здесь. – И, заметив его недоуменный взгляд, объяснил: - Он ненавидит бутерброды.