Все началось, когда Клетус Джефферсон спросил себя - Почему не все слепые гении? Тогда Клетусу было лишь 13, но над этим глубоким вопросом он работал еще 14 лет до тех пор, пока не изменил окружающий мир навсегда.
Юный Джефферсон был широкообразованным человеком, самоучкой, в общем ботаном в прямом смысле этого слова. Он располагал набором химических реактивов, микроскопом, телескопом, и несколькими компьютерами, купленными на деньги от решение контрольных. Большую же часть своих доходов он получал за то, что обучал одноклассников не надеяться на «стрит».
Даже у ботанов, даже у ботанов, бесподобно играющих в покер, даже у ботанов, бесподобно играющих в покер и решающих дифференциальные уравнения в уме, нет иммунитета от стрел Купейдона и внезапного закипания тестостерона в 13 лет. Клетус знал, что некрасив и что мать смешно одевает его. К тому же он был маленьким и толстеньким и не мог забросить мяч ни с одной из позиций. Но это его совершенно не волновало до тех пор, пока железы внутренней секреции не начали химичить с веществами, которых точно не было в его наборе реактивов.
Так что Клесус начал расчесывать волосы и носить вещи, которые не сочетались по стилю, но он все равно оставался маленьким, неуклюжим и нескладным. К тому же он был еще и самым младшим учеником в школе, хотя и старшеклассником, и единственным темнокожим, что в 1994 году в Верджинии имело значение.
Если бы любовь подчинялась разуму, если бы логика могла усмирять сексуальный импульс, тогда следовало бы ожидать, что Клетус оценит сложившуюся ситуацию и будет искать хорошую хозяйку и жену. Но, конечно же, все происходило как раз наоборот. Он с треском и звоном врезался патинковым мячиком в заслонку взросления, отвергаемый с первого взгляда любой Мэри, Джуди и Вероникой в радиусе всех известных вселенных, снижая планку с восхитительной до красивой, хорошенькой, милой, потом до обычной, «красивой душой», пока необратимая сила статистики не столкнула Клетуса с Эмми Линдербаум, которая не могла отвергнуть его с первого взгляда, так как была слепа.
Другие школьники находили их дружбу довольно забавной. Кроме того, что Эмми была слепа, она была еще и почти в два раза выше Клетуса, и, мягко говоря, не с фигурой модели. Ее сопровождала собака-поводырь, которая жутко походила на Клетуса, маленькая, черная и неуклюжая. Все обращались с Эммой крайне вежливо из-за ее слепоты и богатства, к тому же ее недавно перевели из другой школы и настоящих друзей у нее не было.
И вот появился Клетус, только что забросанный стрелами Купейдона, и то, что могло стать лишь притяжением полов переросло в крепкий эмоциональный и интеллектуальный союз, который в следующем столетии сгенерирует социальное цунами с необратимыми последствиями для человечества. Но началось все со скрипки.
Одноклассники уже определили, что Эмми тоже своего рода ботан, но еще не решили, какого именно рода. Она легко управлялась с компьютером, но это объясняли слепотой и реальной потребностью в нем. Но все же она не фанатела ни от естественных наук, ни от математики, ни от истории, ни от «Звездного пути», ни от политических кружков, каким же ботаном она в конце концов была?
Выяснилось, что Эмма одарена в музыке, но в то время мучительная скромность не позволяла ей проявлять свой талант.
Все, о чем беспокоился поначалу Клетус, это то, что Эмме недоставало какого-то скучного Y-хромосома и тем не менее она не испытывала к этому отвращения: в диаграмме Венна такой случай был единичным. Когда он выяснил, что она умна и читала гораздо больше книг, чем все ее одноклассницы, вместе взятые, роман начал перерастать в нечто глубокое и постоянное. И это было еще до скрипки.
Эмми нравилось, что Клетус не играл с ее собакой и всегда прямо спрашивал, каково быть слепой. Она могла легко оценить человека по голосу: после первой же фразы, она уже знала, что Клетус молодой, темнокожий, застенчивый, одаренный и не из Верджинии. По интонации Эмми поняла, что он некрасив, или думает, что не красив. Она была на 6 лет его старше, белая и на два размера полнее, но, несмотря на это, они хорошо подходили друг другу и здорово подружились.
Музыка была тем немногим, о чем Клетус почти ничего не знал. То, что другие дети впустую тратили время, запоминая слова глупых песенок из топ-40, являлось для него подтверждением интеллектуального расстройства, а то и вовсе безумия. К тому же его родители были всегда фанатично преданы опере. Мир пуританского бормотания о неразделенной любви с одной стороны и иностранцев, орущих в агонии, с другой, не был миром, в который Клетусу хотелось бы заглянуть. До тех пор, пока Эмми не взяла в руки скрипку.
Они все время разговаривали: за ланчем и на переменах. А если позволяла погода, то встречались до и после школы. Эмми упросила своего шофера забирать ее на 10-15 минут позже.
И вот после трех недель, равноценных по наполненности всему времени вселенной, Эмми пригласила Клетуса к себе домой. Он немного сомневался, так как знал, что ее родители очень богаты, но одновременно ему был очень интересен стиль их жизни, и, откровенно говоря, он бы спрыгнул со скалы, если бы Эмми попросила об этом. Он даже купил костюм, обналичив виртуальные сбережения. Узнав об этом, его мать нащупала в сумочке Валокордин.
Поначалу обстановка во время ужина была несколько натянутой. Клетуса смущал богатый арсенал серебряной посуды и обилие блюд, которые ни по цвету, и по вкусу не напоминали еду. Но он знал, что это своего рода тест, а с тестами он всегда легко справлялся, и как только Клетус понял правила, все пошло как по маслу.
Эмми рассказывала ему, что ее отец сам заработал свое состояние, вложив деньги в ряд патентов по полупроводниковым схемам и устройствам. Всю прошедшую субботу Клетус провел в университетской библиотеке и сначала отыскал патенты, а затем прочел пару статей, так что по крайне мере к разговору с отцом он был готов. Все прошло гладко. За супом все четверо обсуждали компьютеры. За коктейлем «Калимари» Клетус и мистер Линдербаум перешли к более узким темам – специфическим операционным системам и схемам разбиения. Во время горячего Клетус и «зови меня просто Линди» обсуждали квантовую электродинамику, за салатом – электронные облака, и к тому времени, как подали ореховый десерт, два крепких орешка на разных концах стола говорили о булевой алгебре, в то время, как Эмми и ее мама обменивались понимающими взглядами и напевали отрывки из оперы Гилберта и Салливана.
Когда все перешли в музыкальную комнату пить кофе, Клетус уже очень нравился Линди, и нравился взаимно, но Клетус еще не знал, насколько ему нравится Эмми, не знал до тех пор, пока она не взяла в руки скрипку.
Не Страдивари – ей обещали такую по окончании школы Джуллиарда – но стоила она больше, чем Ламборджини в гараже, и Эмми была не просто достойна ее - она ее стоила. И вот Эмми взяла скрипку и немного ее настроила, пока ее мать усаживалась за клавиши огромного электронного фортепьяно, и, словно арфа, зазвучало обычное арпеджио, в котором музыкально образованные люди сразу же узнали бы вступление к партии скрипки из Созерцания Таис Масне .
Все свою жизнь Клетус, обделенный музыкальным слухом, слушал оперу, так что он не знал историю зарождения, развития и безграничной власти любви, спрятанной за этим интермеццо, но он точно знал, что его подруга потеряла зрение в возрасте пяти лет, и на следующий год – год его рождения – ей подарили первую скрипку. На протяжении тринадцати лет с ее помощью она говорила то, что не могла выразить словами, возможно, видела то, что не могла видеть глазами, в обманчиво простой романтичной истории Масне, описывающей прекрасную куртизанку Таис, чудесным образом воскресшую, чтобы стать невестой Христа, Эмми прощала свою лишенную бога вселенную за то, что у нее отняли зрение и благодарила за то, что было даровано ей взамен, и все это она говорила на языке, который мог понять только Клетус. Он редко плакал, почти никогда, но на последней высокой ноте он зарыдал, закрыл лицо руками, и тот же миг абсолютно точно понял, что если Эмми захочет, он всегда будет с ней, и хотя, учитывая его возраст, это было достаточно странно, он оказался прав.
Клетус научится играть на скрипке еще до первой докторской степени, и на протяжении замечательной дружбы длинною в жизнь они будут играть вместе примерно десять тысяч часов, но все это будет после великой идеи. Великая идея – Почему не все слепые люди гении? – проросла той ночью и крепла всю следующую неделю.
Как и всех тринадцатилетних, Клетуса интересовало человеческое тело, его собственное и других людей, но его исследования носили более систематический характер, и, что было нетипично, органом, интересовавшим его, был по большой части мозг.
Мозг не очень похож на компьютер, хотя он неплохо справляется, учитывая то, что был создан неквалифицированным работником и запрограммирован больше по принципу случайности. Но одна операция получалась у компьютера гораздо лучше, чем у мозга, и именно ее обсуждали Клетус и Линди за кальмарами в томатном соусе – распределение.
Представьте, что компьютер это не темная маленькая коробка, набитая пронумерованными дорогими деталями, а огромное зеленый луг, отведенный под пастбище, и что пастбищем управляет мудрый волшебник-пастух, а не микропрограмма. Пастух стоит на высоком холме и осматривает пастбище, на котором пасется множество овец, коз и коров. Конечно, они не пасутся неоднородной массой, так как коровы наступали бы на ягнят и телят, а козы вывели бы всех из себя своим блеянием, поэтому животные разделены колючей проволокой и счастливо пасутся каждый на своем месте.
Конечно, такой луг – безумие, так как коровы, овцы и козы не стоят на месте, а все время перемещаются со скоростью примерно полсантиметра в секунду, и если бы пастбище было разделено на равные квадраты, это была бы катастрофа, т.к. где-то паслись бы три овцы, а где-то целое стадо коров жалось бы бок о бок. Но мудрый пастух знает заранее, сколько места выделить каждому животному, и, будучи волшебником, безболезненно переносит колючую проволоку. Так что каждый квадрат расширяется или сужается до нужного размера, когда животному это необходимо. И ваш компьютер поступает также, но вместо колючей проволоки, вы видите маленькие треугольники или окна, или каталоги в зависимости от религии вашего ПК.
В каком-то смысле у мозга тоже есть распределение. Клетус знал, что определенные участки мозга связаны с определенными умственными способностями, но это не означало «музыка направо, стихи налево». Мозг гораздо сложнее. Например, есть абсолютно точно установленные участки, связанные с лингвистической функцией, участки, названные в честь французских и немецких мозговитых людей. И если данный участок уничтожен ударом, пулей или сковородой, пострадавший человек может потерять способность читать, писать или говорить.
Все это интересно, но еще интереснее то, что спустя какое-то время утерянные способности могут восстановиться. Ладно, скажите вы, значит мозг просто вырос. Но мозг не растет. Вы рождаетесь уже со всеми возможными мозговыми клетками на всю оставшуюся жизнь. (Любого ребенка спросите.) А на самом деле какая-то часть клеток дремлет, как запасной на скамье, и спустя какое-то время проводки вновь замыкаются, и запасной выходит на поле. И пострадавший человек уже может сказать свое имя, и имя своей жены, потом вспоминает о «сковороде», и тут же начинает жаловаться на больничную кухню и подает на развод.
Если судить по этому примеру, можно предположить, что у мозга есть такой же пастух, как и у компьютера-луга, перемещающего квадраты, но, увы, нет. В большинстве случаев, если какая-то часть мозга отказывается функционировать, это конец. Вокруг будут лежать акры и акры плодородной земли, но никто ничего не будет с ней делать – во всяком случае, последовательно. Но тот факт, что иногда это все-таки происходит, заставил Клетуса задаться вопросом – Почему не все слепые гении?
Конечно, многие великие мыслители, писатели и композиторы были лишены зрения (в двадцатом веке жили даже художники, для которых зрение не играло никакой роли), и многие из них, как, например, Эмми с ее скрипкой, чувствовали, что их талан есть компенсация утраченной способности видеть. Клетуса интересовало, есть ли в микро-анатомии мозга прямое тому подтверждение. Возможно, все происходит случайно, как и в случае с людьми, восстановившимися после удара. А возможно, этим механизмом можно управлять.
Клетусу предложили стипендии сразу в Гарварде и Массачусетском технологическом институте, но он выбрал Колумбийский Университет, чтобы быть поближе к Эмми, пока она училась в школе Джулиарда .
В Колумбийском Университете Клетусу разрешили выбрать три профилирующие дисциплины: физиологию, электротехнику и психологию, и все, кто его знал, были изрядно удивлены тем, что учился он лишь на четверку. На самом деле он считал все студенческие работы в лучшем случае извращением, а в худшем – проявлением зла. В областях, которые его интересовали, он давно уже обогнал всех студентов.
Если бы Клетус больше времени уделял обычным занятиям по истории, философии, то, возможно, все было бы иначе. Если бы он уделял больше внимания литературе, то, возможно, прочел бы историю Пандоры .
А его собственная история постепенно опускалась в темные тайники мозга. Следующие десять лет Клетус учился выполнять нудные задания – разрезать мертвый мозг, правильно произносить «холецистокинин», пропиливать дырки в людских черепах и вставлять в них электроды.
По той же причине, по какой Клетус учился играть на скрипке, Эмми училась произносить «холецистокинин». Их любовь спела и наливалась, и в возрасте 19 лет, в перерыве между кандидатской и докторской, Клетус выделил достаточно времени, чтобы жениться и провести сумасшедший медовый месяц в Париже, где он уделял равное количество суток мускусным прелестям любимой жены и стерильным лабораториям Института Марй, изучая, как кальмары запоминают вещи, что происходит благодаря тому, что серотонин выбрасывает адениловую циклозу, чтобы катализировать синтез циклического аденозинмонофосфата в нужном месте.
Они вернулись в Нью-Йорк, где Клетус восемь лет практиковал как отличный нейрохирург. В свободное время он доставал с полок докторскую по электромеханике. Все начало сливаться в едино.
В возрасте 13 лет Клетус заметил, что мозг задействует больше клеток на сбор, обработку и хранение визуальных образов, чем на все остальные чувства вместе взятые. «Почему не все слепые гении?» - это всего лишь частный случай более широкой темы - «Мозг не знает, как использовать свои ресурсы». Следующие четырнадцать лет он проводил гораздо более узкие и сложные исследования, чем тот начальный вопрос и утверждение, но он вновь и вновь приходил к ним.
Потому что ключом ко всему была зрительная зона коры головного мозга.
Когда саксофонист-баритон хочет транспонировать безупречную музыку в виолончель, он (женщины редко играют на саксофоне) просто притворяется, что музыка написана тройным ключом, мысленно повышает на октаву, а потом играет, не нажимая на клавишу октавы. Это очень просто. Даже ребенок может это сделать, если, конечно, захочет играть на таком огромном и неуклюжем инструменте. Когда глаза музыканта скользят по маленькому заборчику нот, его пальцы автоматически воспроизводят звуки с точностью один к одному, что является теоретическим эквивалентом добавления и вычитания октавы, квинты и терции, но вся умственная работа совершается в тот момент, когда музыкант смотрит в правый верхний угол страницы и говорит: «Черт, опять виолончель». Саксофонисты не любят партии для виолончели.
Но глаз – это ключ, а зрительная зона коры головного мозга – замок. Когда слепая Эмми «читает» ноты для скрипки, ей нужно перестать играть и левой рукой провести по нотам Брайля. (Годы тренировок в поддержании инструмента, пока она читает ноты, так развили мышцы ее шеи, что Эмми могла разбить грецкий орех между подбородком и плечом.) Конечно, в ее случае зрительная зона не задействована; она «слышит» немые ноты кончиками пальцев, временно их запоминая, а потом воспроизводя снова и снова до тех пор, пока не сможет присоединить отрепетированную часть к остальному произведению.
Как и у большинства слепых музыкантов, у Эмми был очень хороший слух; ей легче было запомнить музыку на слух, чем, читая ноты, даже если произведение было довольно сложным. (Но для серьезных произведений она пользовалась нотами Брайля, чтобы отделить идеи композитора от идей музыканта или дирижера.)
В общепринятом смысле она не скучала по зрению. Она даже не была уверена, что смогла бы играть, т.к. не играла до того, как потеряла зрение и только очень отдаленно знала, как выглядит обычная нотная страница.
Поэтому, когда Эмми было 33, и отец предложил купить ей шанс на ограниченное зрение, она не загорелась энтузиазмом. Операция предполагалась очень дорогая, рискованная и крайне обезображивающая: в глазные орбиты вживлялись и подключались мини камеры для стимулирования бездействующих оптических нервов. А если она останется наполовину слепой, а ее музыкальные способности притупятся? Она знала, как другие люди читают музыку, по крайней мере, теоретически, но после двадцати пяти лет игры без чтения нот, Эмми не была уверена, что зрение даст так уж много. Оно может, наоборот, закрепостить ее.
Кроме того, большинство ее концертов носили благотворительный характер: Эмми выступала для слепых и людей с ограниченными умственными способностями. Ее отец спорил и утверждал, что она будет еще более уважаема как слепая, восстановившая зрение. Но Эмми настаивала на своем.
Клетус сказал, что, как человек, которому не все равно, он только за. Он сказал, что пересмотрел литературу по этому вопросу и разговаривал со шведской командой хирургов, которые успешно опробовали имплантаты на собаках и приматах. Он сказал, что она не пострадает, даже если операция не удастся. Единственное, чего он не сказал ни Эмми, ни Линди, ни кому другому, это скверную правду в стиле Франкенштейна: что он сам руководил экспериментами, что операция не имела ничего общего с восстановлением зрения, что мини камеры никогда даже не будут включены. Они будут служить лишь оправданием хирургического удаления глазных яблок.
Безусловно, у нормального человека мурашки побегут по спине при мысли об удалении глазных яблок ради науки, и, конечно, не только по спине - при мысли о том, что это намеривался сотворить муж с собственной женой. Но Клетуса нельзя было назвать нормальным при всем желании. Он считал глазные яблоки рудиментарными придатками, преграждающими хирургический доступ к оптическим нервам, которые являются мозговым каналом к зрительной зоне коры. Физическим каналом, через который смогут приникнуть необычайно крошечные хирургические инструменты.
Все закончилось не так уж плохо. Эмми в конце концов согласилась поехать в Женеву, где Клетус и его хирургическая команда (столь же квалифицированная, как и лишенная верности этике) провела три двадцатичасовые скрупулезные, но безболезненные микро операции, и когда сняли повязки и надели дорогой парик (все волосы пришлось сбрить), Эмми выглядела лучше, чем до начала операций. Возможно, потому, что ее естественный волос всегда жутко топорщился. И теперь у нее были стеклянные нежно-голубые глаза вместо достаточно пугающей опалесценции ее настоящих глаз. И никаких камер вместо глаз, как у Бака Роджерса .
Клетус сказал отцу Эмми, что операция не дала результатов, и восемь специально нанятых для этого хирургов подтвердили его слова.
«Они лгут – сказала Эмми. – Они и не собирались возвращать мне зрение. Единственной целью операции было разрушение обычных функций зрительной зоны коры таким образом, чтобы я получила доступ к незадействованным долям мозга». Она почувствовала дыхание мужа и посмотрела словно сквозь него. «Ты превзошел сам себя».
Эмми все поняла, как только развеялся туман наркоза после последней операции. Ее разум находил связи, к этим связям добавлялись все новые связи и так в геометрической прогрессии. К тому времени, когда ассистенты надевали на нее парик, она восстановила в памяти всю микрохирургическую процедуру, а также кое-что из прочитанного по данной теме и разговоры с Клетусом. Ей предложили продолжить усовершенствование, и она решилась идти дальше.
Что же касается ее чувств к Клетусу, то быстрее, чем вы прочтете данную фразу, она прошла через ужас, потом ненависть, от ненависти к пониманию и вновь вспыхнувшей любви и наконец к эмоциональному состоянию, описать которое не представляется возможным ни на одном из существующих языков. К счастью, у супругов всегда в запасе была булева алгебра и пропозициональное исчисление.
Клетус был среди тех немногих людей, которых она могла любить, или просто говорить один на один без снисхождения. Его IQ был настолько высок, что бессмысленно приводить точную цифру. Хотя по сравнению с ней, он был медлителен и едва образован. Конечно, Клетус не мог долго мириться с таким неравенством.
Остальное уже история, или как они говорят, антропология, имея в виду тех немногих, кто каждый день читает собственными глазами. Клетус стал вторым человеком, перенесшим подобную операцию, которую пришлось завершать в бегах от медицинской этики и полиции.
В следующем году прошло 4 операции, через год – 20, а потом 2000 и 20 000. Через десять лет у людей умственного труда не было выбора или только один выбор: потерять зрение или потерять работу. К тому времени «второзрительная» операция стала совершенно автоматизированной и совершенно безопасной.
В большинстве стран, включая США, она незаконна, но что смеяться. Если руководитель вашего отдела обладает вторым зрением, а вы нет, думаете, вы получите повышение? Вы даже не сможете поддерживать беседу с существом, у которого скорость передачи информации через синапс в шесть раз выше, а в памяти целые энциклопедии информации, доступные в любой момент. Вы станете, как и я, интеллектуальным атавизмом.
У вас могут быть на то свои причины, если вы художник, архитектор, натуралист или инструктор собак-поводырей. Возможно, у вас не хватает денег на операцию, но это слабая отговорка, т.к. можно легко получить ссуду в счет будущих доходов. Возможно, у вас есть веские физические причины не ложиться на операционный стол и не открывать глаза в последний раз.
Я знаю Клетуса и Эмми по музыке. Когда-то я обучал Эмми игре на фортепьяно в школе Джулиарда, хотя сейчас я, конечно, не настолько умен, чтобы учить ее хоть чему-то. Иногда они приходят послушать, как я играю в этом ветхом баре стареющих зрячих музыкантов. Наша музыка, должно быть, скучна и слишком понятна для них, но они делают нам одолжение и не присоединяются к игре.
Эмми стала невинным свидетелем этого бурного революционного взрыва. А Клетус был, вероятно, ослеплен любовью.
Остальным нужно сделать нелегких выбор, какому виду слепоты принести себя в жертву.