-Это только одна из четырех оставшихся в Долинках зон – показал направо Виктор, с которым мы вместе идем по обочине местами провалившегося шоссе.
- Все четыре зоны стоят по углам старой части поселка. А мы пойдем дальше, туда, в новую часть, где бывший совхоз, там и живут мои отец с матерью.
И вот мы вступаем в Долинку. Вижу – глаз наметан – вот здесь стояли столбы КПП, вот начиналась она, Долинка. Теперь большая изъезженная площадь. А дальше – несколько ручейков улиц. Ровненьких ручейков. А раньше домишки были – не соврет детская память – полувросшие в землю через один.
Вначале – официальные, кирпичные, со входами, с калитками. Вот – медпункт (для вольных, конечно), здесь – столовая. А вот – учетка. Она и сейчас работает– здесь и Совет министров, и Советы местные депутатов трудящихся. И милиция, и полиция. Скамейки деревянные по кругу, а внутри – вросшая в землю железная бочка. Курилка, значит.
Идем мы с Витей по Долинке, идем без охраны, без пропусков, свободно, и люди обычные попадаются навстречу, и детишки. Но надписи на домах, строгие названия улиц остаются свидетелями тех еще не далеких времен, на железных плитках, в рамочку обведенные. Чем не памятник – улица Коммунистическая, Труда, Дзержинского, Первомайская, улица Советская – уж эта должна быть в каждом городке, а в городе будущего – тем более.
Вот больница, явно построенная и функционировавшая в те годы, а слева от нее – библиотека и пустая пристройка, на которой вывеска – «Музей жертв политических репрессий». Видно, музей был организован недавно, для выплеска эмоций, окна зияют пустотой, так и проходят его лучшие времена. Рядом в цветах косо стоит каменный Ильич, обнимая маленькую девочку, переставленный наверное откуда то из другого места Долинок. Эта искусственная композиция, видимо, показывает главного инициатора создания концлагерей.
И вот, чуть подальше от центра Долинок мы увидели здание в стиле сталинского ампира. Шесть колонн, высоченные этажи, пятиметровый флагшток, на котором болтался какой то мешок. Сразу я решил, что если что и рисовать, то это здание. Не знал я поначалу, что рисую. Только потом узнал – это и есть здание Карлага, контора, центр можно сказать, дворец нового порядка. Строили на века, а не простоял дворец и 50 лет. А вокруг еще сохранился парк, с фонтаном. Дыхом чувствую, что вот здесь стоял каменный, цементный или, на худой конец, гипсовый Иосиф Виссарионович.
И как раз в это место поставил я свой этюдник, который стоял также гордо и на Соловках, и в Магадане.
Здание Карлага только на вид брошенное, потертое. Вон, на втором этаже, среди колон, где когда-то полковники госбезопасности, а то и заезжий генерал смотрели в глаза гипсовому Вождю, поднимали граненные стаканы и мечтали о всемирном счастье, сейчас какое то белье висит.
Рядом с бельем полугнилое кресло, на котором развалился казах, осоловело и с удивлением, смотрящий на меня.
Поставил я свой этюдник напротив здания, и рядом с тропинкой протоптанной. Люблю я такие места. Тихие, поросшие деревьями, с помойками под ними. Надеюсь, здесь ничего мне не грозит. Люди живут, видно по порубленным деревьям, что какая то работа идет и в этом саду. Бараны пасутся, и рядом, то сидит, то вскакивает худой казах.
А вокруг лежат сухие спиленные толстые стволы тополей. Часть тополей сухих стоят, образуя сказочные узоры заборов. Это зэки с учеными званиями когда то сажали тополя рядышком, чтобы ветер не дул, и получались почти оранжереи, так, что в этих оранжереях чуть ли не бананы выращивали в казахстанских степях. А теперь и зэков тех труженников нет, и тополя засохли.
Начал я рисовать, не сильно задумываясь, расположив это шикарное здание прямо в центр картонки. Бочком подходит ко мне казах лет тридцать, с заячьей губой, с кнутиком, пасет он 3-х баранов и одну козу. И бутылку пустую в руках держит. Я ему отлил водички из своей. Рассказал он, а говорит чисто по-русски, что сам из Алма-Аты, учился в каком то колледже. Убил человека «нечаянно», дали 10 лет. 8 лет отсидел на Балхаше, осталось полгода, выпустили на свободное поселение в Долинку.
- Живу как могу, где могу и зарабатываю тем, что Казилу, который вон, наверху сидит, стадо пасу, он платит 100 теньге в месяц.
Еще с одним, узбеком, который «сидел», а точнее бродил за убийство, поговорил про узбекские дыни, но сколько лет он получил, не стал спрашивать. В Долинках, сказал он, сидели все.
Закончил я рисовать – и тут как раз Витя приходит. Пошли мы с ним, сквозь заросли, по полузаброшенным улицам дальше.
По пути зашли к местному учителю, который был инициатором организации музея, но поругался с кем-то и его даже из школы попросили. Бывший учитель вышел к нам из своего глиняного дома, бережно закрыл за собой ворота и обсмотрел незнакомцев.
-Я из Москвы, слышал историю Долинки. Говорят, что здесь музей жертв политических репрессий открылся.
-А вы знаете, что в эти дни как раз 50 лет восстанию в Карлаге? Зэки шли на танки. Сразу с нескольких лагерях, а началось в Алжире – не в государстве Алжире, а в нашем – акмолинском лагере жен репрессированных. Это Акмала, значит. Подождите.
Алиакбар Абдусадыкович, бывший учитель истории, и сам история, вынес из дома и показал стертые пожелтевшие газетные вырезки.
- А насчет музей, не знаю когда музей будет. Говорят субсидий нет.
Поблагодарили учителя, пошли дальше. Где-то справа показалось озеро в камышах, за ним сопки, а вот перед озером – поле, огороженное все той же колючкой.
-Это Маминькино кладбище – пояснил Виктор, - кладбищ то было много, но это оставили, Маминькино, сюда детишек маленьких сносили. А там уже улица наша. Здесь я родился, здесь в школу ходил. Вон две школы – одна старая, маленькая, а потом уже, в 70-м построили новую, она там подальше. А дома в основном на два хозяина, поэтому и огороды то небольшие. Но ничего, хватало, и хозяйство держали. А главное – зэковские огороды кормили. Ох и знатные они были здесь. Завтра может покажу, если той дорогой поедем – и махнул в сторону.
До вечера еще было время, как никак лето, и решил Николай, отец Виктора, свозить нас на озеро, на рыбалку, тем более, что проскочило в разговоре, что помнил вроде, что купались мы когда то, причем детишки – в маленьком прудку, а взрослые в большом.
Завел Николай мотоцикл – среднее между Ижом и Уралом, цилиндр вроде один, а бак, колеса и рама от Урала. Люлька, видавшая и солому и вилы – с фанеры и досок, сбита надежно. Выдали мне удочку. И вообще – поездка поездкой, а рыбку не только кот Васька хочет. Заехали на Маминькино кладбище, поближе постояли, посмотрел даты – нет, я проскочил мимо.
Маминькино кладбище в Долинках - это большое поле, сплошь уставленное ржавыми трубами, отдаленно напоминающие кресты. На перекрестии труб - небольшие таблички, и на них гвоздем нацарапаны ли выбиты даты. Имена встречаются редко. А даты очень густо идут 1948-1950. Начиная с 1951 года – реже и потом уже нет.
Это маленькие детишки, родившиеся в Долинках.
Накопали мы червей тут же невдалеке и стали ловить рыбку. Где ты, мой друг Вовка Клюц, с которым в детстве половили рыбку в Калининском водохранилище возле Карабалтов. Однажды ночью к нам с Клюцем, в саманную халабуду залез уж, пригрелся, да такой толстый, и нас пацанов напугал. Выбежали, начали костер разжигать. А утром смотрю – удочка моя брошенная лежит на берегу. Взял я ее – зацепилась за какую-то корягу у берега. Пригляделся – а это громадный уставший сазан сидит, устал всю ночь бороться, и теперь только для виду посопротивлялся, когда вытаскивал его.
Шумно в Долинках сегодня возле озера: суббота. Много бутылок валяется на берегу, да и ребятки постоянно подвозят на мотоциклах и опрокидывают новые. Вот и мотаются вдоль озера, а оно протяженное, туда-сюда мотоциклы. Хорошая погода шептала: лето может уйти, хватай его. Мужик с какими-то двумя раскованными дамами, на том берегу в трусах сидит да громко ругает кого-то матом, рыбу пугает. Не помню, подцепил ли я хоть одну рыбешку, а вот Виктор – поймал штуки 3, небольших чебачков. Как раз кошке.
И вот собрались мы в обратный путь. На мотоцикле трехколесном назад добрались, а женщины там уже пельмени докручивали. Как никак нечасто из Москвы то их Долинку посещают. Приехали мы к Виктору домой, познакомился я с матерью его. Отец его, Николай, чуть старше меня оказался, работал киномехаником по зонам ездил, кино показывал зэкам да охранникам.
- Приехал из Москвы говоришь, земляк. Увидеть родные места напоследок. Ну чудеса. А мы вот пишем письма в Москву, что пенсию не вовремя дают, что налоги большие, и какие то нефтяные, и какие то президентские. И решили мы написать о своих бедах Алле Панфиловой, заступнице женщин несчастных, уж больно правильно она говорит. А то, что СССРа нету уже, что Казахстан это, так не правильно это. Не хотели мы так, и казахи не хотят. Вот человек из Москвы приехал. Умный и с фотоаппаратом. Наверное фотокорреспондент, пропечатает нас где надо, и жизнь улучшится.
-Эх, когда киномехаником по зонам ездил, показывал я однажды зэкам фильм «Судьба человека», так не верил никогда ни в биомеханику, ни в чудеса. Как стал Соколов водку пить, так зеки так напряглись, что не поверишь – кинопленка загорелась!
Сидим, идет беседа, а вокруг стола киска бородатая прыгает! Маленькая, с черной бородкой, сама "прибилась", как сказала Пелагея Ивановна, а в этом случае выгонять нельзя. Так вот мы дружно выдумывали имя. Были варианты и «Актриса», и «Кися», а в итоге назвали Муся! Оригинально, да!
- В Долинках и сейчас 4 лагеря. Один чисто женский. А раньше и сам поселок был затянут колючкой. Здесь, где мы живем - эта часть совхозом называлась – зэки отрабатывали свои научные опыты. Много дипломированных сидело. Нынешние жители называют их "ученые". Чижевский, который лампу Чижевского испытывал тут, Тимофеев-Рессовский, старичок-затвортник в отдельной землянке жил, так баланду ему по заслугам прямо туда повар носил. Лев Гумилев, знаешь может, сын Анны Ахматовой, так кажись не в самих Долинках, но здесь, на карагандинской земле, сидел.
Поговорили мы, вышли посмотреть на казахстанские звезды. Где-то горела звезда Гумилева, а где-то Тимофеева-Рессовского.
Наутро мы с Витей пошли пешком до развилки, где ходят автобусы.
Я шел по этим ровно расчерченным, с перерытыми засохшими каналами и упавшими тополями полям и совсем не ощущал, что это моя "Родина". Больше страха было и недоверия к новому месту. Но на самом деле 4 первых года своей жизни я провел здесь. Одно доказывает, что я зэк: очень положительно люблю зэковские тягучие сентиментальные песни. Притом что откровенных уголовников боюсь. Так что 58-10 это как раз по мне.
Долинка – это ведь была показательная сельскохозяйственная вотчина. Поле от поля было отгорожено плотно посаженным лесом, поэтому внутри каждой такой огромной делянки.
Эти спиленные и поваленные тополя, которые еще зэки сажали, и сажали их квадратами, реализуя в этих голодных степях что-то вроде теплиц, сильно впечатляют еще и тем, что во многих местах они уже повалены, сожжены и спилены. Даже этот вклад в светлое будущее, и то стирается с лица Земли.
Мы прошли километра четыре по этой марсианской пустыни, которая осталась от сталинского обещанного, но недовведенного счастья и дошли до развилки, на которой стоял магазин.
«Я помню тот Ванинский порт, и вид пароходов угрюмый….» - поется в песне. Такой угрюмый вид был и моего одногодки, который ждал какого-то напарника у магазины, набитого прозрачными как стеклышко бутылками.
Почему, родившись в этих краях, мне ложатся на сердце эти лирические, а точнее сказать ностальгические ноты из зэковских песен, например: «Если я заболею, к врачам обращаться не стану. Позову я друзей, не скажите что это в бреду…»
А вот и подруга навстречу идет, в халате.
- Можно Вас сфотографировать, - спрашиваю.
- Валяй.
- Вы отсюда?
- Родилась в Долинках.
- Да? И когда?
- В 1951 году – не жемаясь, отвечает моя ровесница.
Судя по виду, и разговору, алкашка законченная. С детишками шла в магазин. В магазине стоял шикарный набор бутылок. Но не сказать, что люди ломились, видно и цены кусаются.
Ожидая автобуса или попутки, походил я по каким-то помойкам, отломал кусок ржавой колючей проволоки и нашел патрон. Охотничий, но как сувенир с Долинки, пойдет.