Мы подходили к кладбищу. Сумерки были еще не совсем густые, и было не так страшно. Алый закат прятался в высоких перистых облаках. Небо было изрезано разными оттенками: от нежно-зеленого, до смольно-черного. По земле струился последний луч света, словно солнце, прощаясь с нами, благодарило за хорошо проведенный день и протягивало на прощанье руку. Каждая травинка, купаясь в этом луче, отдавала нам последнюю свою тень. В воздухе пахло чистой травой, отдыхающей от недавней жары, дыханием деревьев, возней насекомых, ночным прохладным ветром, темным небом, на котором уже появилась первая звезда. В такое время даже погост не внушает животного ужаса. Надо сказать, что деревенское кладбище – это не городское. Здесь нет ровных, крашенных оградок, прямых тропинок между ними, а уж об освещении или уборке нельзя и мечтать. Какой-то либо системы захоронения тоже не наблюдалось. Могилы разбросаны по периметру в хаотичном порядке. Вместе, ровными рядами, здесь хоронят только родственников, а их соседи выбирают место удобное для себя, да еще оградкой себе на будущее землицы отхватывают. От всего этого лесное кладбище выглядело еще более запущенно и жутко.
– Одиннадцать часов – посмотрел я на часы – Эх, надо было фонарик взять, темнеет, хоть глаз выколи.
–Ага – согласился Костя – тут такие ветки, что не только глаз, все что угодно на суку оставить можно.
– А у меня есть! – оживился Витька. Он вытащил из своего бездонного кармана штанов совсем не карманный фонарь грязно желтого цвета и потряс им в воздухе, как народным достоянием или ценным сокровищем. Хотя, надо признать, что в столь сомнительной авантюре захламленность Витькиных карманов была как раз кстати.
– Откуда у тебя это? – удивился я.
– У отца в гараже взял. – пояснил Витька – Чай не в городе живем. Ночью до сортира без огня не доберешься, все поленницы сосчитаешь. Как-то ночью встал, пасмурно, темень поперся спросонок, деревья по пути сшибая. Вот и решил светом обзавестись.
– Ага, – кивнул Костя – без света нельзя. Вот только когда по нужде выходишь, ты всегда штаны напяливаешь? А карманным звоном своего барахла полдеревни не будишь?
– Ладно, хватит трепаться, уже пришли – сказал я. Мы вступили на территорию «дьявольского места», как называла кладбище Настина бабка. В этот час я с ней, пожалуй, согласился бы: без того жутковатый лес дополнялся разбросанными то тут, то там могильными холмиками с разнокалиберными покосившимися крестами. Железные – ржавели, деревянные – покрывались мхом, новые – сияли чистотой. Возложенные искусственные цветы выглядели в сумерках ненужными и чужими, и от этого какими-то зловещими. Фотографии с большинства надгробий (на некоторых их никогда, или уже, не было) взирали, казалось все время на тебя равнодушным, ничего не выражающим взглядом. Жуть!
- Жуть, – прочитал мои мысли Витька – Тут не только седым – заикой станешь.
- Давайте хоть костер разведем, замерзнем ведь за ночь – предложил Костя.
Мы тотчас согласились с этой умной мыслью. Витка, ловко помогая себе фонариком, бросился собирать дрова. Я ножом кромсал поваленную березу на бересту. Костя расчищал место для костра. Вообщем, всем нашлась работа, и каждый был в душе рад заняться чем-нибудь, чтобы не думать о месте, в котором мы находились. Благодаря нашим совместным усилиям, минут через пятнадцать появился костерок, окреп, стал набирать силу. Вскоре жар от него стоял такой, что нам пришлось отодвинуться от огня подальше.
Место, надо признать, Костя выбрал довольно уютное, если на кладбище вообще есть уютные места: на небольшом возвышении, поросшем травой, похожей на папоротник, между высокой, красивой оградкой и старым, заброшенным холмиком, начисто лишенного креста за давностью лет. Среди этого-то и закралась небольшая, нереально зеленая полянка с упавшей березой, на которой мы и расположились.
Время подходило к полуночи. Тишина стояла необычайная! Изредка, и то вдалеке, вспорхнет ночная птица, пробежит мышь, ветерок уронит слабенький листочек с дерева. Мы уже давно не вздрагивали при каждом шорохе, так как оживленно разговаривали и не замечали ничего вокруг. С обитанием на кладбище немного свыклись, и первоначальный страх совсем прошел.
- А вы смотрели – взахлеб рассказывал Витька – как там он на крутой машине гонял?
- Это во второй части?
- Ну да! В первой-то их много было, крутые такие.
-Конечно, смотрели, этот фильм только ленивый не смотрел!
- Ага, - согласился Витек – И первую, и вторую части. Мне первая больше нравиться: там и стрельбы, и драк, и разборок бандитских больше.
- А мне – вторая – спорил Костя – там тачка круче!
Они еще долго спорили о вкусах, а я, постепенно выйдя из разговора, лег спиной на траву и стал смотреть в звездное небо. Деревья обступили нашу полянку таким причудливым образом, что был виден лишь кусок неба в виде, почему-то, почти идеального ромба. Почему именно ромб – загадка природы, но мне нравилось. Звезды в ночном черном небе выглядели необычайно ярко и заманчиво. Слегка подсвеченные собственным или отраженным светом, они мерцали, казалось, что небо, как бы, подмигивает мне своими многочисленными глазами. Вспомнился недавний спор Настей, что звезды не мерцают. Она говорила, что не мерцают, что все это придумано поэтами и художниками для создания романтического образа. Сейчас я сам убеждаюсь, что звезды действительно мерцают, хотя для того, чтобы это заметить одного беглого взгляда на небо недостаточно. Нужно подолгу всматриваться в белые точки соседок нашей планеты. «В следующую ночь обязательно приглашу Настю смотреть на звезды» - подумал я.
- А давайте прогуляемся? – Виткин голос вывел меня из раздумий, заставив опуститься с небес на землю. – Проведем ознакомительную экскурсию. По местам, так сказать, нашего сегодняшнего пребывания.
-По кладбищу? – удивленно посмотрел на него Костя. Так врачи-психиатры смотрят на своих пациентов, которые раньше ели кружки, оставляя ручки, (как в старом анекдоте), а в этот раз съели и ручку, да еще добавки попросили.
- По нему самому, а что, боишься?
- Ни фига! – Костино самолюбие было задето, - Пойдем.
- Я знал, что Витька сходит с ума, но что это заразное… - пытался я остановить друзей.
- Ты с нами? – Ко мне дружно повернулись две головы.
- Я что, дурак, один-то сидеть, конечно, с вами – поднялся я на ноги.
Костер решили не гасить, чтобы он нам служил своеобразным маяком – единственным источником света, не считая звезд, конечно.
Задумывались вы когда-нибудь над тем, какого быть ночью на кладбище? А гулять по нему? То-то же. Теперь представьте, как дается мне эта прогулка, да еще в компании Витька и Кости. Нет, без них было бы нисколько не лучше, просто без них я вряд ли бы ввязался в эту авантюру. Но, похоже, столь мрачные мысли сейчас посетили только мою голову. Остальные были заняты необычным увлечением. А именно: Витька не просто проходил мимо мрачных памятников и крестов, а еще каждый высвечивал фонариком, читал надписи на надгробиях вслух, да еще некоторые из них комментировал. Костя просто таращился на фотографии и отпускал шуточки по Витькиным комментариям.
- Гришин Иван Александрович, 1954 «гэ» «рэ» - декламировал Витька, высвечивая фотографию немолодого лысеющего господина. – Какой важный, профессор, наверное. Если бы не помер, так в министры выбился бы, вон какой колючий взгляд.
- Да это учитель был нашенский – вспомнил Костя – он у моего старшего брательника математику преподавал. Ему до профессора, как тебе до умного человека.
- Много ты понимаешь, – обиженно засопел Витька – Учителя разве не могут профессорами стать? Потом министрами с квартирой и машиной.
- С такой зарплатой, как у учителей, до профессора не доживешь – уверенно говорил Костя – а на квартиру им и без министров накопить можно, лет через двести, да и то, если ничего не есть.
- Это точно – поддакнул я, чтобы не выпадать из разговора, и чтобы Витька не бросился на Костю с кулаками, а то он уже не просто сопел, а краснел и воинственно сжимал руки.
Так они спорили почти над каждым памятником. Меня же занимало совсем другое: я обращал внимание на возраст могил, форму надгробий, отмечал что-нибудь приметное, необычное.
Вот, например, не было никакого надгробия, точнее не то, чтобы совсем не было: надгробием служила большая старая береза, с потемневшей, огрубевшей от времени корой, к которой была прибита фотография. Видно родственники Чудинова Виктора Михайловича (так значилось на карточке), не мудрствуя лукаво, просто прибили необычно большое фото на березу. А фамилию, даты жизни и смерти нацарапали поверх нее. Может показаться, что это душа самого Виктора Михайловича покинула бранное тело и прорвалась сквозь землю к свету молоденькой березкой, постепенно, захмелев от чистого воздуха, состарившись, но оставаясь такой же зеленой и приветливой.
Черт! – упал Витька, запнувшись за маленький, наспех сбитый, трухлявый крест.
- Ты поговори еще – рывком поднял его на ноги за воротник Костя – это на кладбище-то в полнолуние!
- Я нечаянно – оправдывался Витька, казалось, что он сейчас заревет, настолько жалко выглядел. Что-что, а вечно веселого и задорного Витька плачущим я никогда не видел.
- Посмотрите на крест-то – показал рукой я – как игрушечный, и могилка какая-то маленькая.
- Собака, наверное, – не совсем уверенно проговорил Костя. Было видно, что он сам с трудом в это верит. Да и вообще наша экскурсия ему порядком надоела. Костя сто раз пожалел, что не лег спать у костра, а, поддавшись на Витькину провокацию, поперся в ночную прогулку. Я и сам особого восторга не испытывал.
-А может… - Витька сделал паузу, сдвинул брови и округлил глаза – Вы Комариху помните? Ну, та, что на окраине жила?
- Угу – поддакнул Костя.
- Так вот, вдруг это ее ребенок, грудничок? Она же не созналась, куда сына подевала.
- Вот те на! Присвистнул Костя – А люди говорят, что в печке сожгла.
История была действительно мутная и непонятная. Тетка Комариха, Лидия Петровна Комарова по паспорту, слыла в нашей деревне, как водиться во многих деревнях, ведьмой. Было такое, что и порчу наводила, и мор на скот. Но бывало, излечивала тяжелобольного, разыскивала пропавших. Со всеми Комариха была неприветлива до грубости и насторожена до подозрительности. За это недолюбливали ее у нас, а дом обходили стороной. Но открыто с ней никто не враждовал, может, боялись, а может, своих забот хватало. Живет себе и живет, никого не трогает, а если кого совсем нужда заставит, в помощи не откажет. Но все молчком, молчком, взгляд исподлобья.
А лет восемь назад, как раз под сенокос, прибыл к нам в деревеньку новый почтальон. Старого-то как раз к лету на пенсию спровадили, аж к восьмидесяти годам. Хороший мужичек был, крепкий, жилистый, да пару месяцев назад помер. Инфаркт говорят. Так вот, стал этот новый почтальон все чаще к Комарихе в гости заглядывать, то газетку принесет, то так – на чаек. А когда у его избушки крыша по весне прохудилась, то совсем перебрался к Комарихе под крыло. И она, нелюдимая приняла его. Надо сказать, что Комариха была не старой, чуть за сорок, добротной женщиной. И если бы не людская молва, то никто бы не признал в ней ведьму. Женщина, как женщина, будто со страниц старых журналов «Работница» или «Крестьянка». В общем, стали жить поживать почтальон, кстати, звали его Юрой, с ведьмушкой под одной крышей. Местные мужики уже давно починили Юре крышу, точнее не совсем Юре, а его избушке. Но наш горе-почтальон не спешил возвращаться в родные стены. Приворожила она его, что ли?
Ровно через год наши деревенские бабы заметили у Комарихи округлившийся животик. «Скоро колдуненка родит» - говорили. Комариха с тех пор совсем нелюдимой стала, смотрит волком, из дому не выходит, слова не вытянешь. Как положено через девять месяцев родила пацаненка. А Юрка-стервец смотался к другой, молоденькой, которую в райцентре присмотрел. Говорят, и ей дите сделал. Комариха как узнала, три дня выла белугой, ребенка почти забросила. Малыш-то, как назло, весь в отца, вот и невзлюбила она его. Начисто отсутствовал в нашей Комарихе материнский инстинкт. Что она только со своим отпрыском не делала: не кормила, пеленки не меняла, на морозе могла оставить. А однажды утопить пыталась, да опять-таки наши деревенские бабы увидали, отобрали малыша, да отходили Комариху по спине коромыслами. Но куда малолетнего денешь? Он, несмышленыш, к мамке, проситься. Делать нечего, вернули обратно.
Через неделю заглядывает к Комарихе местное «деревенское радио», Валькой звать. Ох, и шустрая же баба! В любую избу без стука и приглашения ввалиться, за стол в грязной фуфайке усядется, и давай сплетни передавать, косточки всем перемывать. Все уже знают – коли пришла, до вечера не выгонишь. Так вот, прибежала эта Валька к Комарихе. Не прошло и минуты, как пулей обратно вылетела, да с криком по деревне. Народ мигом собрался. Спрашивают, что да как, из-за чего сыр-бор. А Валька и трезвонит: «Комариха сына сожгла! Комариха сына сожгла! Из печи паленой человечиной пахнет!» Пришел народ к Комарихе на народный суд вызывать. Пусть, дескать, ответ держит. А она им: «Да кого вы слушаете, пустое мелет она. Я, говорит, поросенка палю, холодец собираюсь делать. И вообще, не ваше дело!» И глазами черными на всех смотрит.
Поросенок, не поросенок, а ребеночка никто больше у Комарихи не видел. Да и не пускала она никого. Даже днем на огромный засов запиралась, а окна занавесками закрывала. Занавески-то были белые в красный горошек. Будто капли крови на них…